Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Валерия Ангелос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 82 страниц)
Лети вперед.
Без страховки, без тормозов. Прямо по встречной полосе. Не плачь ни о чем. Играй на повышение. Парашют не нужен. Всё равно закончим сырой землей.
Протестую, ваша честь. Куда подевался оптимизм? Оптимизм в заднице, протест отклоняется. Окружающий мир не балует. Привыкайте или проваливайте.
Всем спасибо, все свободны.
Но не я. Не от тебя.
Возвращаюсь назад, перематываю, по фрагментам собираю ленту памяти. Придирчиво изучаю кадр за кадром. Прокручиваю сцену, разбираю на атомы, ищу огрехи, изучаю раз за разом.
Все слова кажутся неправильными, выбиваются из рамок привычного расклада. Мимо роли, вне характера.
– Лора, – говорит мама. – Как ты?
– Хорошо, – пакую чемодан, резво собираю вещи с полок.
– Ты в порядке? – продолжает глухо.
– Целиком и полностью, – нервно улыбаюсь.
– Точно? – произносит надтреснутым голосом.
Бессилие убивает.
Хочу навзрыд. До хрипоты. До исступления, до истерики. Рыдать и задыхаться, захлебываться сухим кашлем.
Только слезы не идут, сбиваются в колючий ком. Не срываются с ресниц, не собираются в глазах. Копятся внутри, под сердцем, разрывают ребра жгучей болью.
Сейчас очнусь, сейчас проснусь.
Нет, не выйдет.
– Супер, – пожимаю плечами. – Грех жаловаться. Честно признаюсь, уже скучаю. Однако ничего не поделать. Дорик должен срочно вернуться на работу.
Липкая паутина лжи. Тягучая неизбежность. Последние нити надежды исчезают, обращаются в прах.
Пора заканчивать спектакль. Неловкое прощание. Потухшие взгляды, удушающие объятья. Скорее в такси, потом в аэропорт и на самолет.
Не оборачивайся, не сожалей. Махни рукой. Забей.
Слишком тяжело, слишком свежо. Нужно время, которое не лечит, но притупляет, помогает шрамам зарубцеваться, обрасти стальной броней.
Вы скажете – не нагнетай. Дети часто покидают родителей. Так задумано, предопределено судьбой.
Вы скажете – у тебя есть фон Вейганд. Крутой миллиардер. Прирожденный альфа. Слегка психопат, немного садист. Настоящий мужик.
Вы скажете – зачем раскисаешь, встряхнись, приободрись. Лови момент, не грузись на счет последствий.
Верно, именно поэтому я здесь.
Не уйду, не сбегу. Даже не уползу, не исчезну из его поля зрения. Послушная и покорная. Томлюсь в одиночестве посреди огромного номера. Выпускаю пар на бедном Андрее.
Сжимаю зубы, терпеливо жду когда отпустит.
Когда перестану мечтать о семье. Обычной, банальной, до тошноты нормальной. Скучной и заурядной, простой и понятной, без всяких подводных камней.
Когда смирюсь с тем, что у меня не будет детей. Совсем. Никогда. И друзей. И близких людей. И стандартных человеческих отношений.
Когда привыкну к положению на коленях. Пусть подле трона, пусть рядом с тем, кто зажал мою душу в тисках. Смириться с этим практически невозможно. Как и перебороть страх.
Ваниль не прельщает, но иногда без нее никак.
Я и фон Вейганд на борту обалденного частного авиалайнера. Снова вместе, снова в непосредственной близости. Расстояние между нами ничтожное. Протяни руку, ощути тепло.
Только мы безгранично далеко.
Он не реагирует, погружен в работу. Перебирает документы, бьет по клавишам ультратонкого лэптопа.
Ревную.
Дико, яростно, абсурдно. К каждому листку, к каждой кнопке. Ко всему. Ко всему абсолютно.
Стараюсь привлечь внимание.
Заказываю коктейль, долго и медленно облизываю трубочку. Вяло заигрываю с прислугой. Крашу губы прозрачным блеском. Потом стираю подчистую, наношу кричащую «трахни меня» алую помаду. Опять вытираю, тщательно избавляюсь от следов преступления. Снимаю лифчик, пытаюсь вытащить прямо из рукава кофты. Чтоб горячо и жарко, соблазнительно и на грани. Получается не очень. Тогда роняю книгу и поднимаю.
Шучу.
Я не делаю ничего. Почти не шевелюсь, почти не дышу. Лишь в мыслях представляю яркие картины. Реально примерзаю к сиденью, каменею и цепенею.
А фон Вейганд занят. Холоден и отстранен, сосредоточен на важных вещах, отнюдь не насмешлив. Словно огражден ледяной стеной, не станет облегчать задачу. Инициативы ноль, если не меньше.
Хорошо, тогда тоже потерплю.
Десять минут. Или одну? Пожалуй, достаточно.
– Давай продолжим, – заявляю вкрадчиво.
– Что? – отрывает взгляд от экрана.
– То самое, – выразительно округляю глаза.
– Выражайся яснее, – бросает хмуро, смотрит в упор.
– Возьми меня, – отвечаю прямо.
Молча улыбается. Довольно мило и располагающе. Тогда почему мое горло сдавливает так, будто оно у него под подошвой?
– Ох, как поэтично, – присвистывает.
– Сечешь? – нервно усмехаюсь. – Овладей. Поработи. Покори. Отымей. Вы*би. Не томи. Выбери как больше нравится. До Милана еще полчаса, вполне уложимся.
– Спасибо за щедрое предложение, – криво скалится. – Но я вынужден отказаться.
Краснею, бледнею и зеленею. Меняю оттенки со скоростью света, перекрашиваюсь быстрее ушлых политических лидеров.
– Работа подождет, – выдаю автоматом. – Не забывай про отдых.
– Проблема не в работе, – отрицательно качает головой.
– А в чем? – с трудом отдираю язык от нёба, дабы озвучить вопрос.
– Ты замужем, – поясняет коротко. – Как я могу посягнуть на святые узы брака?
Ну, приблизительно как всегда.
Как в первую брачную ночь, распяв на диване в детской комнате. Завалил на спину, задрал юбку, содрал нижнее белье и оттрахал до дрожи в позвоночнике.
Однако нет смысла говорить, благоразумно затыкаюсь. Принимаю поражение и отступаю. Показательная порка в разгаре.
Прости, детка.
Прости и встань в угол. Сладкий стол откладывается, десерт переносится на неопределенный срок.
Ты не заслужила, ты наказана.
День за днем на западном фронте без перемен. Бесцельно брожу по магазинам, спускаю деньги в мусорный бак. То есть вкладываюсь в одежду, косметику и крутые аксессуары. Про обувь также не забываю.
Меня грызет бессонница, и угрызения совести не отпускают ни на миг. Лежу в кровати, смотрю в потолок. В горле скребет, а под ложечкой сосет.
Проверку на детекторе лжи никогда не пройти.
Сколько еще выдержу?
Фон Вейганд спит в отдельной комнате или не спит вовсе. Не решаюсь вломиться в его кабинет ночью. Иногда он просто не приходит. Или заглянет вечером, отведет в ванную комнату, разденет догола и выкупает. Без ласки, без приставаний. Чисто механически, с долей издевки.
На, получай. Хотела нежности? Открывай рот шире и глотай.
Физический контакт сведен к минимуму. Меня чаще касается мочалка, мыло и полотенце, чем законный хозяин.
Он расчесывает мои волосы, потом заплетает в косу. Укладывает в постель, укрывает одеялом и уходит.
Постоянно пропадает. Не дарит никакой логической развязки. Создается впечатление, точно специально возбуждается здесь, а после отправляется сливать сперму в другом месте.
– Бред, – раздраженно отмахиваюсь от назойливых мыслей. – Ерунда, он не может изменять.
Может. В теории. Гипотетически.
Иначе почему до сих пор не сорвался? Если я, куда менее развращенная личность, изнываю от желания. То как приходится ему, сексуально одержимому маньяку?
Особенно после всех этих сводящих с ума купаний.
Тихонько взываю, вгрызаюсь в кулак зубами.
Неужели правда?
Фантазия враз оживает, услужливо подбрасывает пищу для размышлений. Собирает раздробленные отрывки воедино.
Повышенное либидо. Долгое воздержание. Достаточно подозрительное сочетание несочетаемого.
Он нашел себе новую игрушку. Наказывает меня, готовит на выброс. Сломает, избавиться от наскучившей рухляди.
Вопрос времени, не более.
Я по-прежнему не способна расплакаться. Не дышу, не соображаю. Мозг трудится с заметными перебоями.
Приложив невероятное усилие воли, поднимаюсь и надеваю маску. Готовлюсь сражаться дальше. С собой. С фон Вейгандом. С остатками здравого смысла. Вообще, все хорошо, четко по плану. Просто нужно увеличить дозу успокоительного.
Кто-то скребется в дверь, прерывает акт спонтанной рефлексии.
– Разрешите войти? – доносится до меня голос Андрея, словно сквозь пелену.
– Валяй, – бросаю безразличным тоном, опять распахиваю настежь шторы. – Чего приперся?
– Знаете, если разместить фото, где вас не видно, только вещи или…
– Пофиг, – даю отбой. – Не загружайся по этому поводу.
– С телефона, который защищен специальной программой, мы вполне можем создать профиль, – не сдается.
– Хватит, – выдыхаю устало. – Тормози. Лучше скажи, подарок понравился или мимо кассы?
– Мне давно ничего не дарили, – посмеивается. – Я отвык.
– Ладно заливать, – оборачиваюсь, пристально рассматриваю сутенера. – Типа господские любовницы никогда не пытались задобрить и расположить? А родители? Братья-сестра? Друзья? Коллеги по работе?
Он дипломатично хранит молчание.
Наивно полагать, будто все мы уникальны. Каждый всегда мечтает об одном и том же, о единственном и самом главном. Найти родственную душу, слушать тишину. Не важно в аду или на небесах.
Наверное, у меня проблемы, ведь моя вторая половинка – отвязный психопат.
***
Беги, Лора, беги.
Зрачки расширены, сердце пульсирует в районе гортани. Раны сквозные, обжигающие пули проходят навылет. Сталь дробит ребра в порошок, по венам течет электрический ток.
Truth or dare? (Правда или вызов?)
Содрогаюсь. Неон бьёт по глазам, ослепляет и дезориентирует в пространстве. Слева – обжигающий зелёный, справа – ядовитый красный. Щурюсь, пытаюсь навести фокус, оглядываюсь по сторонам и оцениваю обстановку.
Грозные конструкции из ржавого металла. Железные скелеты, обглоданные временем. Довольно мрачное место, отовсюду веет холодом. Впереди стоит круглый деревянный стол, в центре белеет пластиковый контейнер.
Хочу отвернуться, но взгляд, будто намертво прикован. Рот невольно наполняется слюной. Срабатывает безусловный рефлекс. Протянуть руку, провести пальцами. Добраться до внутренностей, утолить любопытство.
– Все мы эгоистичные куски дерьма, – раздаётся чуть хриплый, безумно сексуальный мужской голос. – Считаем, будто Вселенная вращается вокруг наших примитивных желаний. Холим и лелеем дурацкие мечты, которым никогда не суждено сбыться. Ведь мы ни хрена для этого не делаем. Толпа инфантильных неудачников с манией величия.
Проклятье.
Оборачиваюсь, несколько раз моргаю, однако мираж не спешит развеяться.
– В один прекрасный день нам нужно взяться за руки и сдохнуть. Тогда планета свободно вздохнёт, наконец, избавится от тошнотворного гнёта.
Обалдеть, это же Мэтью Макконахи.
– Завязывай, Раст. И чтоб ни слова мутотени за праздничным ужином.
Кажется, его напарник здесь явно лишний.
– Разумеется, Марти. Я же не маньяк.
Зато я себя не контролирую. Устремляюсь к мечте и моментально обламываюсь. Не удаётся шевельнуться. Перевожу взор ниже и обмираю. Липкий холод струится вдоль позвоночника. Кусаю губы до крови. Четко ощущаю медный привкус во рту. Только ничего не меняется.
Герои «Настоящего детектива» продолжают болтать рядом. А я не способна двигаться, словно приклеена к мягкому кожаному креслу. Тысячи тонких проводов оплетают моё тело, образуют густую сеть. Выглядит жутко, но пугает другое.
Не могу очнуться. Не могу прекратить.
– Давайте сыграем в одну интересную игру, – новый персонаж врывается в измученное подсознание. – Большинство людей абсолютно не ценят свою жизнь. Но только не ты. И не теперь.
На горизонте возникает афроамериканец в элегантном костюме. Он едва ли похож на Джона Крамера, тем не менее, радости мало.
Почему выглядит настолько знакомым? Откуда его помню?
– Честного человека обмануть нельзя, – лучезарно улыбается парень. – Выбирайте. Правда или вызов?
Однозначно первое. Лучше отделаться словами, ведь трудно предугадать к чему приведут действия. А болтать – не мешки ворочать. К тому же, у меня природный талант.
– Победителей судят, – демонстрирует по-голливудски идеальные зубы, склоняется ниже, доверительно сообщает на ухо: – Проигравших быстро забудут, вычеркнут из рейтинга. Блеклые тени никого не волнуют. Расплачивается всегда победитель.
Мои губы дрожат, приоткрываются, но с них не срывается ни единого звука. Закрываю и открываю глаза. Не помогает. Никакие усилия воли не вызволяют разум из плена. Морок не исчезает.
– За гениальность платят безумием. Как и за любовь. Как за всё, что хоть немного дороже золота, – заявляет хлёстко, отступает. – Сколько готовы отдать за победу?
Ужас хлещет через край.
Нужно очнуться. Поломать сценарий. Выбраться на поверхность.
– Ваша клетка объята пламенем, – заключает ледяным тоном, вдруг перестаёт излучать обаяние. – Пришла пора закрывать счета.
Отчаянно стараюсь завопить, а из горла вырывается лишь слабый хрип. Захлебываюсь немым воплем. Затравленно озираюсь, очертания комнаты расплываются.
Сползаю на пол, падаю на колени. Цепляюсь взглядом за контейнер, который маячит впереди. Там хранится то, что может меня спасти. Важное. Бесценное. Наверное. Пока трудно понять. Необходимо узнать, любой ценой добраться до содержимого.
Тщетно пытаюсь сбросить оцепенение. Увязаю глубже. Сильнее, страшнее.
– Мне жаль, – произносит афроамериканец. – Я дьявол, и я пришел забрать законную собственность.
Заткнись, хватит разыгрывать спектакль.
Ты Микки Бригс, мошенник из сериала «Виртуозы». Все происходящее сплошная чушь. Идиотизм. Причудливая выдумка мозга. Дьявол здесь только один. Первый и последний. Александр фон Вейганд.
– Поздравляю, – щедро хвалит романтичный шеф-монтажник, протягивает пластиковую коробку. – Заслужила.
Открываю контейнер и отшатываюсь, отползаю подальше.
Посреди мелко порубленного льда пульсирует кусок живого мяса. Окровавленная плоть бьется в такт ударам моего пульса. Истекает багрянцем.
Похоже на сердце. Но это не может быть правдой. Это просто не может быть. Не может происходить.
– Нравится? – спрашивает фон Вейганд.
Сокращает расстояние, хватает меня за волосы, наматывает пряди на кулак. Резко вздергивает вверх. Будто на виселице. Даже в ночном кошмаре его прикосновения выделяются. Ощущаются иначе. Реальнее реальности.
Тщетно пробую озвучить мысль, но вместо фраз получается бессвязное мычание.
– Ты больше ничего не скажешь, – криво ухмыляется он. – Никогда.
Толкает назад, впечатывает в ржавое железо. Стальные детали больно впиваются в тело, режут по живому, не ведая пощады.
Стоп, умоляю, пора заканчивать.
Очнись, прошу, пожалуйста.
– Никакой лжи, – медленно ласкает горло, поднимается к подбородку, а потом крепко сжимает, вынуждая взвизгнуть. – Я вырезал твой проклятый язык.
Упираюсь ладонями в широкую грудь. Натыкаюсь на пустоту. Парализующий холод, ни единого удара под моими пальцами.
Неужели?..
Обмираю, погибаю. Позволяю ледяной паутине покрывать кожу. Слой за слоем, оставляя липкую пленку.
– Да, – мрачно подтверждает догадку фон Вейганд. – Пришлось избавиться от слабости.
Что я натворила.
Его сердце. Истекает кровью. Бьется. Еще живет. В той дурацкой коробке, посреди расколотого льда. Посреди расколотых надежд. Окровавленная я.
Глохну от своих собственных истошных воплей. Голосовые связки рвутся, не выдерживают напряжения.
Задыхаюсь, захлебываюсь. Теплым, вязким, солоноватым с ощутимым привкусом металла. Иду ко дну, без шанса выбраться на спасительный берег.
– Still (Тихо), – хрипло шепчет на ухо, гладит по голове. – Тише, спокойно.
Сжимает крепче, до хруста костей. Грубо встряхивает, покрывает шею нежными поцелуями. Обнимает, вырывая из пучины токсического безумия.
Где иллюзия? Где настоящее?
Теряю ориентир.
– Проснись, моя родная, – произносит мягко. – Девочка моя, просыпайся.
Стискивает сильнее, до ломоты.
И кошмар обрывается.
Больше не кричу. Рыдаю, давлюсь слезами, бормочу «нет, нет» точно заведенная, повторяю снова и снова, не отдавая отчета.
Жуткий сон отступает.
Остаемся лишь мы.
Я и фон Вейганд.
Огромный номер отеля и роскошная кровать. Уютный полумрак и смятые простыни. Лихорадочная дрожь и ледяной пот, что струится по спине.
– Что случилось? – слегка отстраняется, осторожно убирает влажные спутанные пряди с моего лица, иронично прибавляет: – Даже в подвале ты так не орала.
Это точно он?
Про девочку и про родную видимо пригрезилось. Послышалось, почудилось. Медленно лишаюсь рассудка, ничего удивительного в подобной обстановке.
Горло саднит, мышцы ноют. Пропущена сквозь мясорубку бесчисленное множество раз. Морально истощена, разлагаюсь аморально.
– Все хорошо, – бормочу чуть слышно. – Просто дурной сон.
– О чем?
Давай, облегчи груз, поведай истину. Исповедайся, не тупи, не усугубляй патовое положение, отрезая последний путь к отступлению.
– О том, как ты убил Стаса, – сообщаю севшим голосом.
Не лгу, зондирую почву.
– Я его не убивал, – отвечает ровно.
Тянет добавить «пока что».
– Но он мертв, – заявляю с нажимом. – Я прочла статью в газете.
– Раз пишут, значит, действительно мертв, – разрывает контакт и поднимается.
– Стой, – цепляюсь за его руку, переплетаю пальцы, тяну поближе. – Не уходи.
Он замирает, однако не поддается.
– Пожалуйста, – униженно шмыгаю носом. – Мне плевать на него.
– А так и не скажешь, – хмыкает. – Твой драгоценный даже в сновидения проникает.
– Нет, не понимаешь, тут другое. Невыносимо думать, что ты можешь, – осекаюсь, помедлив, завершаю прерывистым шепотом: – Можешь убить.
Горящий взгляд вынуждает отпрянуть, но не заставит отпустить, разжать живые тиски, выпустив ладони из обоюдного плена.
– Могу и убиваю, – мрачно чеканит фон Вейганд.
Льну к нему.
Поджимаю ноги под себя, встаю на колени. Прижимаюсь очень крепко, судорожно впечатываю тело в тело.
Обвиваю его руками, трусь щекой о живот, о мягкую ткань белоснежной рубашки, о стальную пряжку ремня. Ощущаю мгновенную реакцию, природный отклик.
– Так убей меня, – едва удается прозвучать четко, не закашляться от волнения. – Только прошу, останься, не уходи.
Убей или люби.
– На каком заводе работал твой дед? – интересуется, намеренно растягивая слова.
Нормальный переход, не надо менять тему, вернемся к сути.
– На металлургическом, – признаюсь автоматически, уточняю: – Не на том, где мы встретились.
– И что случилось с его директором? – продолжает сбивать с мысли.
– Ничего, – нервно веду плечами. – Не помню.
– Напрягись, – отстраняет мягко, но твердо. – Сосредоточься.
Медленно развязывает пояс моего халата, стягивает одеяние, пропитанное утробным ужасом и холодным потом. Горячие сухие пальцы скользят по взмокшей коже.
Это мало помогает активизировать память.
– Он вроде умер, – выдаю сбивчиво. – Недавно. Заболел чем-то смертельным, скончался в реанимации.
– Официальная версия, – криво усмехается.
– В смысле? – запинаюсь, не успеваю развить.
Фон Вейганд разворачивает меня спиной, толкает на постель, прижимается сзади. Разумные идеи вмиг покидают сознание.
Трепещу, охваченная голодной дрожью. Извиваюсь и выгибаюсь, словно кошка.
– Как относишься к его смерти? – спрашивает вкрадчиво, сминает бедра, притягивает плотнее.
– Никак, – выдыхаю сквозь стон. – Хоть он был ублюдком, пусть покоится с миром.
– Серьезно? – отстраняется, расстегивает брюки. – Поразительное всепрощение.
Невольно вздрагиваю.
– Этот ублюдок довел твоего деда до сердечного приступа. До гроба.
Не вопрос, утверждение.
Черт, даже нет резона интересоваться, откуда получил столь подробную информацию. Очевидно собрал детальное досье, раскопал секреты до тринадцатого колена.
– Не лучший момент для такого обсуждения, – дергаюсь, инстинктивно бунтую.
– Почему же, – бросает елейно. – Всегда приятно, когда справедливость торжествует.
Гигантский раскаленный член прижимается к обнаженной заднице.
И я полностью отпускаю контроль.
Грязно и пошло, но устоять невозможно. Стараюсь прижаться крепче, прильнуть, не сдерживаю развратные движения. Отдаюсь низменной похоти.
– Пожалуйста, – утыкаюсь лбом в подушку, комкаю простыни.
– Он умер не из-за болезни, – произносит спокойно, равнодушным тоном. – Его избили до полусмерти. Он очень забавно кашлял. Конечно, я не врач. Однако кажется он выкашлял собственные легкие. Частично.
– Что? – застываю, обращаясь в камень.
– Помни, – целует между лопаток. – Убью любого, кто тебя обидит.
Револьвер у самого виска.
– А если ты? – шумно сглатываю. – Если ты сам обидишь.
Стреляй на поражение.
– Тогда нам обоим конец.
Не жалей, ибо я не пожалею.
– Прекрати, – кусаю губы. – Хватит измываться, предлагаю перемирие.
Он шлепает ниже поясницы, принуждая вскрикнуть.
– Хочешь, чтобы я тебя трахнул?
– Хочу, чтобы занялся со мной любовью.
Смеется, заставляя изнемогать от цепенящего холода.
– Не будет ни того, ни другого.
Прижимается очень тесно. Двигается, трется, издевается. Но не проникает. Просто дает ощутить мощь возбуждения. Вынуждает застонать и взмолиться о большем. О гораздо большем.
Дальнейшее осознаю с заметным опозданием. Брызги ударяются о воспаленную кожу, вязкая жидкость растекается по натянутой линии позвоночника.
Фон Вейганд кончает.
Без прелюдий, без лишних церемоний.
Сливает сперму, помечает семенем и уходит.
Резко поднимается, застегивает брюки, бряцает пряжкой ремня и уходит.
Успокаивает мимолетной лаской, обдает пугающей откровенностью, открывает очередную тайну, создает ворох новых вопросов и уходит.
Уходит. Уходит. Уходит.
Проклятье.
Как он смеет? Как может?
Легко и просто.
Переворачиваюсь на бок, начинаю истерически хохотать. Лоб пылает огнем, щеки горят. Внутри зияет пустота.
Почему я до сих пор не сошла с ума?
Потому что я уже безумная.
Молчу про Стаса, тяну до последнего, до предельной черты. Подобное поведение смахивает на суицид. На добровольный прыжок со здания высотки.
Выхожу на проезжую часть, ложусь на рельсы.
Хотя и это намного безопаснее, чем дразнить фон Вейганда.
Он давит. Душит. Дробит на части, на мельчайшие детали. Собирает заново и опять разбирает, раскладывает на атомы.
По его приказу звезды загораются и гаснут.
Кого пытаюсь обмануть?
Инквизитора с железной хваткой.
***
В Милане реально нечем заняться.
Вы не подумайте, будто я быдло какое. Напротив. Я элита. Для родного района. Могу выговорить «превентивный» с первого раза и написать данное слово практически без ошибок.
Но тут действительно суровый минимум достопримечательностей. Если только ты не жертва моды. Не бьешься в экстазе при виде шоппинг молла и не рвешься на крутые показы. Не готов расталкивать конкурентов локтями на важной распродаже.
Хотя есть место, куда безотчетно стремится моя пропащая душа. Буду банальной, пойду проторенной дорогой. Когда становится совсем тяжело, невольно тянешься к Богу.
Ладонь касается шеи, пальцы скользят вокруг горла. Инстинктивное движение, никак не отвыкну.
Хочется сжать крестик, а я сжимаю пустоту. Кадуцей холоден, не согревает заледеневшую кожу. Чужой, неизвестный символ, который так к себе и не подпустила. Не часть меня, не часть моего мира.
Вырваться бы. Хоть на час, хоть на миг. Не знаю как, но знаю, что должна.
Прогулки разрешены исключительно под бдительным надзором охраны. Вот засада. Желаю сохранить анонимность, не собираюсь светиться.
Где же выход? Нельзя обмануть сутенера-зануду и здоровенных амбалов. После побега в Лондоне все начеку, ждут подвоха в любой момент.
– Опять грустишь, – небрежно роняет фон Вейганд.
Ничего не отвечаю, ограничиваюсь выразительным взглядом.
Не спим, не трахаемся. Зато исправно завтракаем вместе. Просто идеальная картина маслом.
Стискиваю столовые приборы, молча нарезаю еду на мелкие кусочки.
Сволочь.
Бросил одну посреди ночи. Вырвал из когтистых лап ночного кошмара, обнял и успокоил. А потом вонзил нож по самую рукоять. Завел, возбудил и свалил. Напугал до полусмерти. Справился, молодец.
– Может свежий воздух поднимет настроение, – заявляет невозмутимо. – Пройдись, не сиди взаперти, изучи город.
Обалдеть.
Отличная идея.
– Точно, – энергично киваю. – Это же такой кайф, гулять в компании левых мужиков и Андрея. Нет, они классные ребята, настоящие профессионалы своего дела. Но иногда возникает потребность уединиться, скрыться от посторонних глаз. Расслабиться, выдохнуть, пробежаться по магазинам без пристального наблюдения.
– Хорошо, – заключает с обезоруживающей простотой. – Больше никакого сопровождения.
– Шутишь? – восклицаю пораженно.
– Отнюдь, – парирует спокойно.
– А меры безопасности? Коварные происки лорда Мортона? – лихорадочно перечисляю основные причины для беспокойства. – Моя неистребимая тяга к скандалам, интригам, расследованиям?
– Я предоставлю тебе некоторую свободу, – говорит ровно. – Разрешу прогуляться по центру города.
– И в чем подстава? – шумно сглатываю, прикусываю губу, пытаюсь сдержаться, однако все равно срываюсь на допрос: – Мы на нейтральной территории? Милан – особенное место для вашего долбанутого ордена? С чего вдруг столько спонтанной милости?
Фон Вейганд поднимается, обходит стол и останавливается за моей спиной. Склоняется, обнимает. Крупные ладони медленно обводят плечи, слегка сдавливают.
– С того, что я соскучился по улыбке на твоем лице.
Поцелуй в макушку ощущается будто контрольный выстрел.
Болезненная судорога скручивает внутренности, гнетущий ужас сковывает тело, крадется вдоль позвоночника.
Лучше бы наорал. Оскорбил. Лучше бы ударил. Зверски избил. Все лучше обманчивой нежности.
– Реально позволишь? – уточняю глухо. – Пройтись в одиночестве?
– Недолго, – отвечает мягко. – Без злоупотребления.
– Ущипни, иначе не поверю, – посмеиваюсь нервно.
– Я не стану намеренно причинять боль, – отстраняется. – Мне действительно стоит многое пересмотреть. Клянусь, наши отношения изменятся.
Ага, конечно.
Поздравляю, Подольская.
Тебе п*здец.
– Спасибо, – выдаю еле слышно.
– Я слишком сильно давил и ограничивал, – продолжает вкрадчиво. – Прости.
Его доброта пугает до морозного озноба под кожей. Но не остается ничего иного кроме как покорно принять новые правила игры.
Собрался ловить на живца? Решил приманить Стаса? Или же проверяет границы моей наглости? Насколько далеко посмею зайти?
Эй, полегче, не рассчитывай на успех. С рискованными авантюрами покончено. Теперь я тише воды, ниже травы. Умело мимикрирую, послушно затыкаюсь и не отсвечиваю.
Дожидаюсь завершения трапезы, провожаю жестокого господина. С трудом перевожу дыхание, начинаю наряжаться. Надеваю скромное черное платье, закрытое, чуть ниже колена. Обуваю балетки на низком ходу. Набрасываю короткую куртку.
Настал черед отправиться в прошлое, коснуться вечности, побывать в излюбленном месте всех приезжающих сюда туристов.
***
Застывшая музыка. Кружево из мрамора. Пламенеющая готика. Как только не называют Duomo di Milano. И все это правда. Миланский собор впечатляет даже самое искушенное воображение.
Обычные здания отступают, послушно расступаются перед торжеством архитектурного искусства. Рядовые постройки теряются, обращаются в безликую серую массу, оттеняют великолепие ажурного фасада.
Сказочная иллюстрация вдруг оживает посреди современного города.
Башни и колонны сотканы из белого мрамора, парящие опоры едва касаются земли. Изящные шпили устремляются к небесам. Никакой мрачности, лишь свет и легкость. Царственная невесомость.
Бронзовые врата распахнуты, приглашают в чарующий мир на границе веков, туда, где любой смертный способен погрузиться в бесконечность.
Разные эпохи сливаются в единое целое.
Статуи пророков и апостолов, сцены из библейских сюжетов, фигуры атлантов. Все продумано до мелочей, дышит, пульсирует изнутри. Приковывает взор, не отпускает внимание.
Хочется податься вперед, дотронуться до гладкой поверхности камня, впитать и ощутить каждую из тысячи историй, о которых не прочтешь в летописях.
Если бы я разбиралась в тонкостях, рассказала бы вам подробности. Но с трудом отличаю горельеф от барельефа, поэтому скромно храню молчание.
Присоединяюсь к потоку туристов, ступаю дальше.
Впрочем, сегодня здесь не слишком многолюдно. Наплыв приезжих случится через пару месяцев.
Покидаю залитую солнцем улицу, проникаю в собор. Яркие витражи не позволяют сумраку сгуститься надо мной.
Высоченные потолки, узорчатые арки. Невольно поднимаю голову, запрокидываю назад. Взгляд скользит выше и выше, дыхание перехватывает.
Потрясающий вид.
Бесцельно брожу по периметру, рассеянно изучаю декорации. Мастерски украшенные стены, мощные колонны, резные алтари. Отключаюсь от реальности, совсем не замечаю массовку вокруг.
Интересно, когда начнется служба и вообще начнется ли.
Замираю у деревянной скамьи, наблюдаю за пылающими свечами. Тягучая усталость разливается по телу. Огонь трепещет в такт биению сердца, пространство охвачено невидимой рябью.
Наверное, стоило найти православную церковь. С другой стороны – к Богу можно обратиться везде.
Опускаюсь на сиденье, стараюсь унять алкоголическую дрожь в руках, переплетаю пальцы, сжимаю покрепче. Опять давлюсь слезами, преодолеваю немую истерику.
Тревога бьется под ребрами, не желает затихнуть ни на миг.
Едва шевелю губами, несколько раз повторяю «отче наш», единственную молитву, что ведома мне наизусть.
Становится легче, тяжесть меньше давит на плечи. Только горечь не исчезает, липкие щупальца страха обвивают горло.
Выторговываю временную передышку, живу взаймы, не надеюсь выкарабкаться на поверхность.
Продолжаю разглядывать горящие свечи, тупо уставившись перед собой.
Где я? Где моя смелость? Ирония? Воля к победе?
Морщусь, плотно смежив веки. Вспоминаю дедушку. Его лучистые глаза и громкий смех. Он был высоким и смуглым, походил на известного индийского актера. Подчиненные относились к нему с уважением, побаивались.
Разве этот сильный и стойкий человек мог умереть?
Каждый день вставал на работу в четыре утра, заваривал крепкий черный чай, собирался на автобус. Давно купил личное авто, но на работу ездил как прежде, вместе со всеми. Всю жизнь отдал заводу. Без преувеличения. Трудился там с юных лет. Днем учился, вечером шел в ночную смену. Строил цех, получал горячий стаж. Большую часть заработанных денег тратил на книги, занимался самообразованием. Когда понадобилось ехать заграницу, экстерном выучил английский. Подал кучу рацпредложений, они до сих пор хранятся дома, в кладовке, в пухлом портфеле.
А потом какой-то гад его уволил. Вызвал на ковер, отчитал и отправил в отставку, мол, постарел, утратил хватку, не тянешь обязанности.
Мой дед умер в собственном кабинете. Вернулся туда после встречи с директором, сел в свое кресло и больше не встал. Сердце не выдержало, врачи не успели спасти.
Хотела ли я отмщения? Пожалуй. Тот подонок заслужил сдохнуть в муках. Отличился не раз и не два. Свел в могилу прошлого руководителя предприятия, сократил множество людей, постоянно орал, унижал всех, кто попадался под горячую руку.
Но люди не имеют права вершить самосуд.
Вновь взираю на неровно полыхающее пламя свечей.
– Почему? – раздается свистящий шепот над ухом. – Порой иного выхода не существует, закон оказывается слаб и ничтожен. Требуется помощь.
Передергиваю плечами, осеняю себя крестным знамением. Лихорадочно оглядываюсь, проклинаю богатую фантазию.
