Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Валерия Ангелос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 82 страниц)

Любопытная альтернатива унылым конфетам и драгоценностям. Оригинально, свежо и романтично. Только надо меру знать.

Фон Вейганд совсем страх потерял, забыл, кого должен бояться.

Вот улучу удобный момент, сделаю виртуальную, хм, виртуозную подсечку. В этом деле главное – повалить, а дальше уже ногами запинаю, никаких проблем, сориентируюсь по ситуации.

Мстя будет страшна.

Плевать, что противник почти в два раза выше и на порядок сильнее. Плевать, что в букмекерской конторе на мою победу не поставят и гроша.

У меня есть непоколебимая уверенность в собственных силах, неслыханная наглость и воображаемый чёрный пояс по каратэ. С таким багажом нельзя проиграть.

Трепещи, негодяй. Скоро начнёшь молить о пощаде и…

От радужных мечтаний отвлекает суровая реальность.

– Надеюсь, хорошо развлеклась, – грубо тянет за волосы, вынуждая запрокинуть голову назад.

Да, в целом было неплохо. Сейчас продолжаю в том же духе. Дураку ведь никогда не скучно, особенно в компании с собственными мыслями.

– За всё приходится платить, – прожигает взглядом, намеренно растягивает слова: – И ты заплатишь за каждую секунду своих развлечений.

Чёрт.

Инстинктивно тянет нервно сглотнуть, но кляп значительно усложняет привычный процесс. Становится неожиданно тяжело дышать через нос.

– Неудобно? – с наигранным удивлением спрашивает фон Вейганд, его брови насмешливо изгибаются. – Наверное, забыла об ультиматуме. Хотела молчать – молчи.

Проклятый ублюдок. Использует против меня моё же оружие.

Любимый ублюдок. Покоряюсь и капитулирую, ни секунды не сомневаюсь.

Ублюдок, от которого готова принять абсолютно всё. Любую пытку, любое издевательство. Но мне нужно хоть что-то хорошее, хоть один луч райского солнца в мрачной темноте ада. Хоть немного тепла, сладости, нежности. Хочу колыбельную, хочу поцелуй на ночь. Хочу хоть чуть-чуть ванили в жутком океане льда.

– Имел честь наблюдать за твоим танцем, – как причудливо сочетаются бархат и звериный рык в чарующем тембре голоса. – Полуголая на шесте. В чулках, без бюстгальтера, зато трусы одеть не забыла. Молодец.

Ну, с чулками и трусами понятно. Платье задралось неприлично высоко. Но как ему удалось разглядеть отсутствие лифчика. Теперь заметил? Охрана доложила? Откуда он лицезрел развратное действо? Из кабинки VIP-зала? Может, просто по камере?

Кому-то определённо достанется за несанкционированный эксгибиционизм.

Господи, ну, не виновата же я, что ненавижу силиконовые чашечки.

Сразу навевают больничные ассоциации. Ни дать, ни взять – имплантаты. Выглядят гадко, словно украдены из рук пластического хирурга прямо посреди операции.

Обычный бюстгальтер под платье с открытой спиной не напялишь.

Вообще, сколько у меня той груди. Её же не видно совсем. Если только в ясную погоду, под прицелом микроскопа.

Жаль, не удаётся воспроизвести ни единой членораздельной реплики в своё оправдание. Зря усердствую.

– Тише, – фон Вейганд пресекает вдохновенное мычание. – Горло заболит.

Трогательно.

Такая впечатляющая забота, аж трепещу от умиления.

Но не проще ли вынуть кляп?!

Челюсть свело, рот онемел – не самые приятные ощущения. Слюни текут. В буквальном смысле. Струятся из уголков губ, по подбородку, по шее. Красота неописуемая, загляденье.

Стараюсь вытолкнуть резиновый шар с помощью языка. Тщетно. Кожаные ремни плотно обвивают затылок, держат крепко, не позволяют освободиться самостоятельно.

Ох, фон Вейганд не только маньяк-затейник. Он ещё и садист-фетишист. Ему серьёзно нравится? Картина ведь не особо эстетичная. Тогда зачем?

Причина без надобности.

Хищник в ярости. Жаждет покарать, утолить ненасытную потребность. Палач и жертва. Рабыня и повелитель. Не мы выбираем роли. Роли выбирают нас.

– Полагаешь, я злюсь, – усмехается, наклоняется ниже, шепчет в самое ухо, опаляя жарким дыханием: – Ошибаешься.

Прости, слабо верится.

– Я спокоен, – уточняет мягко. – Поэтому пощады не будет.

Супер. Можно сразу облить зад ледокаином? Или воспользоваться анальной смазкой с эффектом лёгкой анестезии?

Блин, раньше желания, загаданные на день рождения, не исполнялись.

Стоп, минуточку.

Никто не заказывал похищение и жёсткий трах. Просили фон Вейганда с красивым бантом на бритоголовой башке.

Эй, кто в ответе за неустойку? Компенсируйте моральный ущерб.

– Я делаю это не ради демонстрации власти, – зубы крепко сжимают мочку уха, заставляя дёрнуться и взвыть. – Достаточно слова – тебя скрутят и доставят по нужному адресу. Куда угодно, как угодно, в том виде, в котором прикажу.

Отстраняется, ловит мой затравленный взгляд. Больше не ухмыляется, наоборот, мрачнеет.

– Но не суть, – ослабляет узел галстука.

Садится на корточки. Мальчишеская поза резко контрастирует с жестокими словами.

– Я делаю это не ради наказания, – медлит, продолжает отрывисто: – Конечно, наказание планируется. Долгое, изощрённое, мучительное.

Не замечаю ничего вокруг. В темноте горят лишь его глаза. Поглощают целиком и полностью, пожирают без остатка и выпивают до дна.

– Но не важно, – подаётся вперёд, приближается почти вплотную

Забываю дышать, забываю о кляпе. На краткий миг, кажется, сейчас последует поцелуй. Губы прижмутся к губам, сольются воедино, и пусть весь мир подождёт.

Пусть весь мир катится к чертям собачьим. Пофиг.

– Я делаю это, потому что могу, – чмокает в лоб и презрительно хмыкает: – А ты нет.

Damn. (Проклятье.)

Чувствую себя обманутой идиоткой. То есть нахожусь в обычном состоянии. Никаких дивидендов. Очередной облом.

– Добрая, всепрощающая, самоотверженная, – нарочито растягивает гласные, намеренно кривляется, выдерживает паузу и говорит уже серьёзно: – Даже обладая властью, реальным шансом покарать, откажешься и отпустишь грехи.

Достаёт платок из кармана белоснежной рубашки, бережно, по-хозяйски вытирает слюну с моего лица. Точно полирует деревянный стол в кабинете или чистит ботинки.

– С кляпом ты мне нравишься гораздо сильнее. Не приходится выслушивать бред, – трётся бородой о мою щёку. – Знаешь, существует кляп-кольцо, надёжно фиксирующий рот в открытом положении.

Содрогаюсь, будто от удара.

– Для орального секса, – поясняет вкрадчиво.

Спасибо, капитан.

– Скоро опробуем данный вариант. Нужно чаще практиковаться, преодолевать рвотный рефлекс, – заявляет спокойно, сладко обещает: – Будешь обслуживать профессионально.

Шутит?

– Впрочем, могу трахнуть тебя в глотку и так. Без специального кляпа.

Судя по тону, не шутит.

– Но это скучно, – сетующий вздох. – Ты должна сама проявить инициативу. Брать глубоко, сосать с энтузиазмом.

Охренеть.

Ладно, это не самое худший из вероятных раскладов. В конце концов, нельзя быть такой эгоисткой. Надо периодически доставлять любимому бойфренду радость. Особенно если нет другого выхода.

Неужели с членом не разберусь? Всё-таки не бухгалтерский отчёт, не задача по высшей математике. Авось без диплома справлюсь.

– Хотя ты не слишком сообразительна, – констатирует с наигранной печалью. – Не учишься ни минету, ни жизни.

Наговор и клевета.

– Меня не огорчает, что ты плюёшь на приказы, – вновь промокает слюну платком, как бы невзначай сжимает мои щёки до боли, заставляет глухо простонать. – Меня удручает, что ты действительно ничему не учишься.

Господи, хватит.

Поалуйста.

Способна лишь дрожать, мычать и выть. Не имею права даже униженно взмолиться о пощаде.

– Ни-че-му, – выделяет по слогам, а потом совершает контрольный выстрел: – Я знаю про финансовую помощь для Анны.

Как? Откуда? Не верю. Просто нереально вычислить. Какая сволочь сдала?

Ворох вопросов и сомнений разрешается единственной фразой:

– Она сама рассказала в подробностях.

На одни и те же грабли. Опять. Прямо под дых.

Гениально, Подольская.

Получи заслуженную награду за кретинизм. За неоспоримое мастерство в спонтанном поиске приключений на пятую точку.

Какого лешего расщедрилась и бросилась помогать? Тем более, чужими деньгами.

А вдруг Анну пытали? Или прессовали как Леонида? Мой бывший не из робкого десятка, но и то практически раскололся. Что говорить о хрупкой девушке?

– Ей не угрожали, только поинтересовались, – резко прекращает экзекуцию, разжимает пальцы. – Вежливо спросили о подробностях, намекнув на возможное вознаграждение.

Еб*ть-еб*ть.

Продала при первой же возможности.

П*здец.

– Люди не меняются, – поднимается и отходит в сторону. – Вор навсегда останется вором, а предатель – предателем.

Прописная истина.

Стоит вытатуировать на видном месте и перечитывать. Вдруг снова потянет на альтруизм? Однако никакие умные фразы не защитят от хронического идиотизма.

– Если имел неосторожность довериться кому-то, не удивляйся, когда получишь нож в спину, – произносит тихо, выжидает, после насмешливо спрашивает: – Раскрой секрет – как уникумы вроде тебя умудряются пройти естественный отбор и пережить эволюцию?

Наверное, покровительство высших сил.

Причём неприспособленных зверушек оберегают не потому, что они такие хорошие, добрые и классные, а потому что за ними прикольно наблюдать. Лезут на рожон по поводу и без, ратуют за честность, отстаивают справедливость, отчаянно трепыхаются в когтистых лапах злого рока.

Короче, мы регулярно тупим. Имеем моральные принципы, пока все остальные имеют нас. Спорим, это чертовски забавное зрелище?

– Вечно лезешь не в своё дело, проводишь сомнительные расследования, – фон Вейганд неторопливо меряет комнату шагами. – Думаешь, опять сжалюсь, забуду промахи, отпущу грехи?

Думаю, чем бы огреть тебя по голове. Не из мстительного желания отыграться за яркий спектакль с похищением, а в целях допустимой самозащиты.

Лихорадочно осматриваю пространство, пытаясь разработать план.

План побега/спасения/государственного переворота. Тут важно начать, а дальше сценарий приложится.

Итак – где я?

Точно не офис. Похоже на элитную квартиру или частный дом. Только мебели маловато, будто помещение совсем не обжито хозяевами. Может, сразу после ремонта? А, может, недавно закончилась стройка?

Несколько ненавязчивых картин в бронзовых рамах выглядят весьма сиротливо. Больше никаких предметов декора. Ни статуэток, ни шкатулок, ни даже настенных часов. Нет ни единой мелочи, подчёркивающей индивидуальность жилища.

Ох, вот оно! Точнее, она. Великолепная ваза, высокая, пузатая, без цветов внутри, явно тяжёлая. Отличное оружие.

Только как завладеть вожделенным предметом, если расстояние приличное и на пути полоса препятствий? Точнее – единственное, но весьма грозное препятствие. Господин фон Вейганд.

Вскочить на ноги и побежать – не прокатит. Шеф-монтажник быстро пресечёт кипучую деятельность. Но хотя бы просто подняться не помешает. Хватит валяться на полу как мешок с г… хм, с мукой.

Осторожно приподнимаюсь, оглядываюсь. Замечаю уютный бежевый диван поблизости и два кресла по бокам от меня. Рядом миниатюрный деревянный стол. Изогнутые резные ножки, отделка под золото. Или действительно золото?

А больше ничего любопытного здесь не нахожу. Лишь стеклянная дверь на балкон прямо по курсу, почти закрытая тёмными шторами, лишь небольшой фрагмент ночного неба обнажён. Если внимательно присмотреться, то удастся различить и поручни.

Догадка озаряет сознание, но мигом гаснет во мраке безотчётного страха.

– Дьявол не отпускает грехи, – хрипло произносит фон Вейганд. – Я не отпускаю грехи.

Невольно вздрагиваю.

Мой первобытный ужас. Моё заветное желание.

Подступает всё ближе, возвращается, оценивает пристально и с особым пристрастием. Ловит каждый взгляд, каждый жест. Впитывает сбившееся дыхание, наслаждается произведённым эффектом.

– Маленькая сучка, – словно пощёчина.

Смотрю на вазу, после – вновь по сторонам. Ничего подходящего, не за что уцепиться. Запястье скованны, что совсем не облегчает задачу.

Инстинктивно сжимаюсь в комочек.

Паниковать нельзя. Нужно успокоиться.

Закрываю глаза.

– Наивная сучка, – грубо и резко.

Я не боюсь. Ты не причинишь мне вред. Припугнёшь и пожуришь, потом освободишь, обнимешь, поцелуешь и устроишь романтику в привычном стиле, немного извращённом, но дико возбуждающем.

– Я могу делать с тобой абсолютно всё, – бросает холодно.

Ты любишь. Значит, не сделаешь ничего по-настоящему плохого.

– Кто мне помешает? – риторический вопрос.

Понятно, что никто.

– Леонид? – не скрывает издёвку. – Наглый малый. На первый раз был прощён, теперь зашёл слишком далеко.

Господи.

Надеюсь, ты его не убил.

– Он жив, но скоро об этом пожалеет, – горячие пальцы касаются подбородка. – Посмотри на меня.

Подчиняюсь.

Стараюсь смело взглянуть в лицо опасности. В твоё лицо.

– Зря он отправился на поиски Ксении, зря решил поздравить тебя с Днём Рождения, зря распустил руки и посягнул на чужую собственность.

Боже мой.

Твой огонь испепеляет, не оставляет ни единого шанса спастись, выбраться из липких пут жуткой зависимости.

Хочу твои губы, твои прикосновения. На мне.

Хочу. Здесь и сейчас. Глубоко и неизбежно. На грани и за гранью. До боли, до крика, до хрипоты и сорванного голоса. Только так.

Хочу тебя. Во мне.

Не слышу собственный пульс, теряюсь в урагане смешанных чувств. Отказываюсь мыслить трезво. Вообще, отказываюсь мыслить.

– Да, ты моя, – будто выплёвывает, презрительно, даже с отвращением, а после повторяет сухо: – Моя.

В его устах это слово не шаблон и не банальность. Звучит иначе. Превращается в сталь. Разрезает взмокшую кожу, вспарывает податливую плоть, проникает вглубь, вонзается в сердце и выжигает клеймо. По живому, на крови и в кровь.

– Убью любого, кто тронет, – подводит черту и отстраняется, отступает, изучает меня со стороны. – Дориан ответит за выступление на шесте.

Не надо, он же совсем не виноват. Я должна нести ответственность.

– Знаю, о чём думаешь. Сама виновата, остальных наказывать не следует, – из его горла вырывается зловещий смешок. – Почему ты всегда защищаешь и оправдываешь других? Подобная глупость, ой, прости, жертвенность удивляет.

Впиваюсь взором в идеальный профиль. Точно высечен из камня, выкован из металла. Не человек, а скала. Но внутри полыхает адское пламя.

Пламя, которое я зажгла.

А теперь…

Разве способен простой смертный контролировать стихию? Безумие нельзя излечить, одержимость невозможно побороть.

– Но ещё больше впечатляет твоя неугомонность, – физически ощущаю вибрации ярости в голосе. – Постоянно пытаешь раскрыть секреты. Плевать, чьи они, что повлекут за собой и какой результат получится в итоге. Плевать на правила и предосторожности. Главное – дойти до истины.

Пробую подняться с пола, повинуюсь странному рефлексу.

Неужели рискну подойти к фон Вейганду? Неужели посмею нарушить его личное пространство?

Разумнее тихонько сидеть и не рыпаться, пережидая бурю. Разумнее, но не для меня.

– Не понимаешь что к чему, – смеётся так, что становится жутко, страх крадётся вдоль позвоночника ледяной змеёй. – Объясню в деталях.

Одним шагом сокращает расстояние между нами. Резко толкает меня ногой, не сдерживая силу. Подошвой сапога прямо по плечу, вынуждая распластаться навзничь.

– Ты же просила откровенности, – заявляет неожиданно тихо.

Склоняется надо мной, неспешно собирает разметавшиеся волосы, отбрасывает на бок и наступает на спутанные локоны сверху.

Достаточно единственного шага, чтобы втоптать в грязь. Нивелировать чувства, раздавить и разрушить. Достаточно миллиметра, чтобы убить. Сжечь дотла и развеять по ветру.

Зачем? Ради чего?

Чёрная кожа касается виска. Сапог замирает у моего лица. Мягкое скользящее движение. Практически неуловимое, совершенно безболезненное, но хлёсткое и унизительное.

Хуже оплеухи, хуже пинка. Моральное давление.

Судорожно дёргаюсь, надеясь освободиться из ловушки. Из капкана раскалённых чувств, из огненной геенны, на которую сама себя обрекла.

Умоляю, хватит. Не нужно так. Ведь я…

Я же люблю тебя.

– Любишь родителей? Семью? – практически шёпотом, но очень отчётливо. – Маму? Папу? Бабушку? Может, некоторых родственников?

Прошу, остановись.

– Моргни, если «да», – произносит вкрадчиво.

Подчиняюсь.

– Я могу разработать план по уничтожению каждого, – ровно, без эмоций. – Существуют разные комбинации, на любой вкус. Перевести за черту бедности, посадить в тюрьму, организовать несчастный случай.

Пожалуйста, прекрати.

– Это в общих чертах, – невозможно разгадать непроницаемую маску. – Предлагаю внести немного конкретики.

Не надо конкретики.

– Папу и маму вдруг увольняют. Они пытаются найти новую работу, им везде отказывают, свободных вакансий нет. Деньги постепенно заканчиваются, скоро не хватает на лекарства для бабушки. У неё проблемы с сердцем и диабет. Верно?

Сердце пропускает удар, неприятное жжение под ложечкой стремительно нарастает.

– Ты знаешь, что делать, если ответ «да».

Послушно закрываю глаза.

– Опасные заболевания приводят к печальным последствиям, – выразительная пауза и леденящее до дрожи продолжение: – При должной стимуляции.

Замолчи.

– Симптомы обостряются, необходимо делать операцию. Приходится продать машину, взять кредит под квартиру, – не насмехается, не издевается, абсолютно серьёзен. – Врачам не всегда можно доверять. Неосторожное движение скальпелем, препарат, вызывающий аллергию, перепутанные капельницы. Никто не поймёт, в чём заключается настоящая причина трагедии.

Заткнись.

– Кого-то собьёт пьяный водитель грузовика, кто-то лишится рассудка и будет отправлен в специализированное учреждение. Похоже на цепочку фатальных случайностей. Что принято говорить в подобных ситуациях? Такова судьба, – непринуждённый тон забивает гвозди в мою плоть, вынуждает вздрагивать и покрываться испариной. – Правильно. Я и есть судьба. Твоя судьба. И я не шучу. Заберу каждого, кто тебе близок и дорог. Если захочу, если посчитаю целесообразным. Провинишься ты, а пострадают они.

Невыносимо слушать.

– Я разрешу выбрать кого и что ожидает, – большим пальцем обводит растянутые кляпом губы, нежно и бережно, словно ласкает. – Возьму колоду карт, разделю на две части, на одних напишу имена, на других приговор. А ты будешь тянуть жребий. Хочешь?

Мучительно жажду зажмуриться, спрятаться от кошмара, исчезнуть, раствориться, убежать. Но опасаюсь даже шевелиться. Не позволяю дрогнуть ресницам.

– Не важно, хочешь или нет, – легонько хлопает по щеке. – Всё равно подчинишься, ибо альтернативы не предвидится.

Конечно, подчинюсь. Не совершу ни единой попытки воспротивиться. Ведь он способен на всё. Не спрашивает, не предупреждает, сразу берёт желаемое.

Берёт так, что не решишься поспорить, не осмелишься возразить. Сдашься и преклонишь колени перед высшей волей. Иного выхода не найти.

– Допустим, поток информации о тебе перекрыт. Родители теряются в догадках. Нет ни звонков, ни смс, – проводит ладонью по напрягшемуся горлу. – Что творит с их милой дочуркой американский супруг? Неизвестно. Тишина. Хорошо, они никогда не узнают, что творю лично я.

Монстр. Чудовище. Моя любовь.

Остановись, не надо.

Прошу, пожалуйста.

– И это только разминка, – фон Вейганд выпрямляется и отступает.

Больше не держит волосы сапогом. Даёт передышку, однако ненадолго. Снимает пиджак, отбрасывает куда-то в сторону, потом закатывает рукава белоснежной рубашки по локоть. Опускается на пол рядом, коленом раздвигает мои бёдра.

– Самое изысканное удовольствие – ломать психику человека, – рывком задирает платье до талии, с треском рвёт кружевное бельё. – Когда-нибудь задумывалась над этим? Как ставят эксперименты над подопытными зверушками?

Жесточайшая агония пожирает мозг.

Умоляю, достаточно.

Прекрати.

– Боль – отличное средство, но банальное, – пальцы грубо проникают в меня, исследуют податливую влажность. – Существуют куда более интересные методы, чем примитивное насилие.

Почему нельзя оглохнуть, отключить чувства по желанию. Закрыться за глухой стеной как это сейчас делает фон Вейганд. Стать непроницаемой и неприступной. Не ощущать.

Замечаю мрачные тени в горящих глазах, улавливаю ненасытную жажду в механических прикосновениях.

Если бы я умела прочесть, умела понять, разбить лёд тотального самоконтроля. Если бы он позволил мне проникнуть глубже, допустил до сокровенного, добровольно впустил в святая святых.

Если бы…

Господи, не выдержу. Сорвусь.

Хватит. Жми на «стоп».

– Помнишь, я обещал держать тебя на цепи и превратить в животное, – намеренно жёстко и резко, причиняя мучение пополам с наслаждением. – Я сделаю это.

Кажется, хуже некуда.

Мечтаю избавиться от власти этих жестоких прикосновений, но лишь подаюсь им на встречу. Схожу с ума, погружаюсь в парализующее безумие. Горю и выгибаю спину.

В горле ком. Немеет лицо, немеют скованные наручниками запястья.

– Будешь моей собакой. Моей течной сучкой. Абсолютно голая, в кожаном ошейнике, на цепи, на четвереньках, – покусывает шею. – Будешь лаять, выполнять команды, приносить в зубах плеть.

Это уже не дрожь и не озноб. Не возбуждение и не ужас.

Истерика. Искрящийся комок оголённых нервов у меня внутри.

Сознание погружается в гипнотический транс, болезненный и безжалостный, колюще-режущий, саднящий, рвущий душу на куски.

Неужели не понимаешь? Не желаешь понимать. Почему?

Я нужна тебе только для траха? Ты ловишь кайф, чередуя удовольствие и муку? Зачем терзаешь пальцами, вынуждая извиваться от страсти? Зачем ласкаешь, пробуждая зов плоти?

Избей, изнасилуй. Так станет проще, гораздо проще нам обоим.

Нет, не надо. Шучу.

Остановись. Просто замри, пока не поздно.

Пока ты не разрушил то, что трепещет под рёбрами. Пока не обратил в пепел тончайшую нить. Пока не оставил камня на камне от мечты, не уничтожил таинство магии между нами.

Алекс, умоляю, прекрати.

– Никакого физического воздействия. Несколько дней на хлебе и воде, без удобств, в темноте, за решёткой, в одной из камер подземелья творят чудеса, – дразнит ухо горячим языком, выводит замысловатые узоры. – Ты станешь покорной, не осмелишься бунтовать. Обрадуешься любому живому общению. Исполнишь самые унизительные распоряжения. Вылижешь мой член. Вылижешь пол под ногами. Вылижешь всё, что я прикажу.

Спазм скручивает желудок.

– Начнёшь есть из миски, преданно целовать мои руки, – выдыхает хрипло. – Руки твоего хозяина.

Жутко, муторно и горячо.

– Начнёшь счастливо повизгивать, когда в качестве особого поощрения проведу рукой по спине или шлёпну по заднице, – ухмыляющимися губами касается виска. – Попросишь, чтобы я вывел тебя на прогулку, на свежий воздух. И я выведу. На поводке. Даже разрешу увидеть рассвет или закат.

Ещё несколько спазмов.

– Трахну свою сучку посреди сада, прямо на траве, без лишних церемоний, – пальцы ни на миг не прекращают изощрённую казнь. – Поверь, тебе станет наплевать и на закаты, и на рассветы. Вселенная сузится до моего члена.

Взгляд теряет фокус.

– Я не трахал тебя по-настоящему, но я трахну, – безразличие в голосе едва ли сочетается с жутким содержанием фраз. – В*ебу из тебя иллюзии о сказочных принцах и детективных расследованиях. В*ебу твою душу.

Конвульсивно дёргаюсь, отчаянно стараюсь выкарабкаться на поверхность, сохранить остатки разума, изрядно подточенного лихорадкой.

– А потом я верну тебя в нормальные условия, в тепло и уют. Позволю снова носить одежду, нормально питаться, ходить, а не ползать на коленях, – его пальцы покидают пылающую плоть, движутся по внутренней поверхности бедра, чертят замысловатые узоры. – Но ты не захочешь, откажешь от этого и взмолишься о наказании. Ты уже не будешь собой.

Тошнота подкатывает к горлу.

– Ты будешь тем, чем я скажу, – неожиданно отстраняется, разрывает контакт. – Не человеком, не животным. Вещью.

Не удаётся справиться с рвотными позывами. Судорожно вздрагиваю. Снова и снова.

Теперь всё действительно прекратится. Застынет раз и навсегда. Кляп душит, убивает, не оставляет надежды.

Умереть, захлёбываясь рвотой, не очень-то романтично, однако никому не дозволено выбирать. Фатальный исход предрекает Фортуна, а не фон Вейганд.

Проваливаюсь в пугающую пустоту, и вдруг – в мгновение ока – свободна.

Не в том смысле.

Свободна от ремешков, которые стягивали затылок, от гадкого резинового шара во рту, от наручников.

От жизни не свободна, от изматывающей зависимости тоже.

Забираю слова обратно. Фон Вейганд круче любой Фортуны, вот уже который раз не даёт мне сдохнуть с пафосом. Чёртов гад.

Спазмы в животе продолжаются, но рвать нечем. Алкоголь впитался намертво, продукты питания давно и упорно игнорирую – депрессия отняла последнюю прелесть бытия.

Кстати, а не от нервов ли это?

Ну, комбинация «тошнота + возбуждение».

Я же почти обтриводномилась, что в не слишком корректной интерпретации Нейтана Янга означает «кончать, блевать и срать одновременно».

Вообще, я не кончила. К счастью, не блеванула. И, спасибо, не обосралась.

Соглашусь, можно было бы опустить некоторые детали типа льющихся по физиономии слюней и позывов на рвоту. Но резиновый кляп, вызывающий не самые приятные реакции организма, и богатое воображение, ярко отобразившее картины собачьих будней, из песни не выбросить.

Вообще, пробовали запихнуть в рот кляп? А подержать его там пару-тройку часов? Не советую, если честно. Дело дрянь.

Машинально растираю запястья, после проверяю неприятно ноющую челюсть. Бедняжка явно не благодарит за поставленный эксперимент, только бы вывиха не было.

– Бл*ть, – получается практически беззвучно.

Ни язык, ни губы не желают слушаться. В горле противно скребёт.

Интересно, кто научил фон Вейганда слову «в*ебу»? Такое вроде не печатают на страницах классических словарей. Где раздобыл запрещённую литературу?

«А про течную сучку на поводке не интересно?» – прорезается скептический голос внутри.

Кто о чём, а матерщинник о ругательствах.

– Запомни это место, – ледяной тон пробирает до дрожи. – У моих ног.

Замечаю высокие сапоги перед собой, перевожу взгляд выше.

Какое счастье дышать полной грудью. Особенно под прицелом горящих чёрных глаз.

– Ты никто, – бросает хрипло и отрывисто. – Грязь.

Лучше бы ударил, врезал изо всех сил, избил, не ведая жалости, переломал все кости, прикончил без суда и следствия.

Лучше бы…

Ладно, пока рот на воле, грех им не воспользоваться.

– Отлично – грязь, – медленно поправляю платье и поднимаюсь с колен. – Грязь, в которой ты увяз.

Проклятые шпильки, едва балансирую, отчаянно стараюсь сохранить равновесие.

– Хочешь уничтожить мою семью? Хочешь уничтожить меня саму? Сломать, превратить в безропотную марионетку и трахать? – речь даётся с огромным трудом, не только из-за пытки кляпом, но и потому что раны внутри не успели зарубцеваться. – Это действительно то, чего желаешь?

Не дожидаюсь ответа.

– Скажи, так действительно легче? – голос срывается, откашливаюсь и продолжаю более твёрдо: – Смешивать с дерьмом, причинять боль, но ни в коем случае не признаваться в собственных чувствах? Скажи, действительно ничего не ощущаешь сейчас? Совсем ничего?

Молчание подстёгивает на новые подвиги, заставляет открывать давно заготовленные козыри.

– Значит, тебе было наплевать, когда ты резал наши ладони осколком? Когда целовал мой шрам? Ну, сразу после отравления в Бангкоке. Когда назвал меня по имени? Когда хлестал кнутом в подвале? Когда повёз в Финляндию любоваться Северным сиянием? – всхлип срывается с дрожащих губ. – Помнишь, я рыдала и признавалась, а ты постоянно повторял «чушь», «бред», убаюкивал на руках, будто неразумное дитя. А как твой дед меня похитил, помнишь? А беременность? Колесо обозрения в Лондоне? Хоть что-то вызывает эмоции?

Прежде нерушимая вера стремительно тает, рассыпается по крупицам, морской прибой сокрушает песочные замки.

До этого конкретного момента всё выглядело важным и значимым, составляло цельную картину. Каждая мелочь гармонично вписывалась в общий сюжет, каждый фрагмент служил идеальным ключом к разгадке. Однако теперь ураган сомнений сотрясает изнутри.

Не отваживаюсь анализировать, цепляюсь за соломинку, повинуюсь инстинктивному порыву.

– Я устала догадываться, устала играть и притворяться. Больше не могу, просто не вынесу очередную порцию секретов, – посылаю рвущиеся наружу рыдания к чёрту. – Что с тобой? Что ты чувствуешь? Скажи мне.

Фон Вейганд ничего не говорит.

Он не отводит взгляд, не двигается. Замирает, точно статуя, каменное изваяние, бездушное и бессердечное. Невозможно распознать зашифрованные сигналы, нереально проникнуть в затаённую суть. Но я пытаюсь.

Всегда пытаюсь. С попеременными успехами, с закономерными взлётами и падениями.

Никогда не сдаюсь. Падаю и поднимаюсь. Сегодня не получилось – потом отыграюсь. Завтра не вышло – постараюсь вновь. Когда-нибудь сработает. Нельзя капитулировать, отступление – не выход.

– Злишься из-за танца или наряда? – спрашиваю наугад. – Ревнуешь к Леониду или к толпе, которая исходила слюной у шеста?

Дебильное предположение, вот только надо начать, размочить счёт, выстроить гипотезу.

– Нет. Ты в себе уверен. Знаешь, после тебя там делать нечего, – горько усмехаюсь. – После тебя все остальные, вообще, никак не воспринимаются. Сплошные ничтожества, объедки.

Результата ноль. Ноль по фазе.

Беру паузу, просчитываю выигрышную стратегию, расставляю ставки по клеткам. Красное и чёрное, ни в коем случае не упустить из виду зеро. Возможны любые варианты.

Может, ему и правда насрать?

Вряд ли, иначе бы не скрывал эмоции за тысячей свинцовых печатей. Давно бы разложил прямо на ковре и трахнул. Жёстко и глубоко, сильно и резко, морально и ментально, не забывая про физический аспект.

Супер, полный вперёд.

– Расстроен, что не умерла от грусти? Не истерила, не наматывала сопли на кулак? Наоборот, нарядилась в развратное платье и отправилась плясать? – пробую задеть больнее, затронуть нужную струну. – Ну, так не волнуйся. Я чуть не умерла утром.

Подступаю ближе к фон Вейганду.

Глаза в глаза. Единый ритм пульса.

Неизбежность и непреклонность. Чья возьмёт?

– Просто нырнула под воду и решила не всплывать, – заявляю нарочито беззаботно.

Шаг, снова шаг. Приближаюсь вплотную. Не касаюсь, только смотрю.

– Я мечтала умереть, – нервно облизываю потрескавшиеся губы. – Но ты помешал. Не отпустил и удержал.

Друг против друга. Не союзники и не противники. Дуэлянты. Скрещиваем взоры точно шпаги, проверяем терпение на прочность, испытываем изменчивую удачу и готовимся к бою. Наш поединок не до первой крови. Насмерть.

– Зачем мне Ад, если Сатана остался на земле? – бросаю чуть слышно.

Гнетущая тишина ложится на плечи невыносимым грузом. Уже не хочется бежать, дело чести дойти до конца. К победе или к поражению – не принципиально.

Самосохранение отключается, запускается обратный отсчёт.

– Бросил важные дела, примчался на мой зов, – произношу с напускным спокойствием. – И что такого страшного? Почему не признаешься, что погряз в этом? В грязи.

Замечаю, как напрягаются желваки, как пролегает мрачная складка на переносице, как вздувается и пульсирует вена на правом виске.