Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Валерия Ангелос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 82 страниц)
И вдруг мечту вырывают из груди.
Снова.
Сначала ребенок, потом запрет на карьеру.
Нет, достаточно потерь. Хватит, настрадались.
– Ты мне должен, – сообщаю безапелляционно. – За секс.
Фон Вейганд прекрасно контролирует себя, не закашлялся, не подавился кофе. Спокойно отставляет чашку и ограничивается коротким:
– Вот как?
– Да, будь добр расплатиться по счетам, – набираюсь хамства и строго продолжаю. – Сам знаешь, в мире ничего не случается бесплатно. Спасибо за помощь с Вознесенским, но я свой долг закрыла. Тем более, ты особо не потратился, отделался беседой по телефону.
Признаю, безопаснее явиться на порог к доктору Лектеру с зеленым горошком и бутылкой превосходного Кьянти, нежели выторговывать спонсорство у фон Вейганда. Однако страх потерян напрочь.
– Ладно бы просто интим, а тут пришлось извращаться. Учить этикеты, зубрить фальшивую историю о баронессе, болтать с твоей милой женушкой, психованным дедулей и сбрендившими врагами.
Наглость вырывается на передовую и пускается вскачь.
– Молчу про спецэффекты. Такое, знаешь ли, не всякая приличная девушка выдержит. Плети, кнуты, наручники, кандалы, музей занятных агрегатов, – демонстративно загибаю пальцы. – Я заслуживаю возмещения морального ущерба. И, вообще, гони компенсацию за девственность. Я, что же, зря ее хранила? Прошу запротоколировать, целых три девственности. Где еще подобное сокровище отыщется? Красивая, умная, очаровательная – само совершенство. А харизма? Харизма прямо прет, сшибает все на своем, хм, на моем пути!
Пожалуй, сия речь тянула на Пулитцеровскую премию за унылую подачу идиотического материала. Напряженный труд и бессонные ночи не прошли даром, крепко отразились на подкорке и экстерном привели к делирию.
Короче, я говорила так, будто хранила в морозилке запасную печень.
«Нет, по печени бить не станет, – насмешливо протянул внутренний голос и добродушно порекомендовал: – Лучше прибереги запасную задницу».
– Женщинам нравятся подарки. Женщинам надо много покупать, – дописываю строки в смертном приговоре, горестно вздыхаю. – Ты меня абсолютно не ценишь. Я идеальная любовница. Ничего не требую – ни шмоток, ни побрякушек.
Кто-нибудь заткните этот бессвязный поток сознания.
– Всего-то желаю бизнес замутить. Процентами не обижу, честное слово.
Эпичная тупость.
– Пару десятков штук зелени зажимаешь. Постыдился бы.
Боже, я до сих пор говорю.
– Дай денег, ну, – звучит финальный аккорд.
Фон Вейганд стоически выдерживает бездарный спектакль, допивает остывший кофе и не проявляет признаков раздражения. Терпеливо ждет, пока оратор стухнет, после достает из ящика пухлую папку, поднимается, подходит ближе и вручает мне документы.
– Что это? – невольно вздрагиваю, вжимаюсь в кресло.
– Посмотри, – вальяжно опирается о стол, внимательно отслеживает реакцию.
Осторожно открываю папку, переворачиваю страницы. Медленно впадаю в прострацию. Цифры водят шаловливый хоровод, названия колонок толкают на мысль об изощренном издевательстве.
Слишком невероятно, чтобы оказаться правдой.
Не верю.
– Не может быть, – срывается с губ на автомате.
– Может, – уверенно подтверждает фон Вейганд.
– Шутишь, – пролистываю дальше, нервно сглатываю, явственно ощущаю, как ледяные змейки скользят вдоль позвоночника.
– Вряд ли, – заявляет спокойно, воздерживается от иронии.
– Стоимость поддельной биографии, одежды, косметики, Анны… зарплата Андрея, тренера-китайца, охраны… счета в ресторане, аренда дома в Лапландии… Интернет, звонки домой…
Учтено все, от детализации счета по кредитным картам до чаевых. Траты расписаны по дням, по месяцам, с подведением общего итога. Зафиксирована каждая статья расходов. Скупым бухгалтерским языком изложено подробное содержание моей жизни.
Формула любви, патентованная Валленбергом. Очень мило.
– Поиски Стаса? – пораженно шепчу я, захлопывая папку. – Стаса?!
Во рту пересыхает, холод пробирает до костей.
– Даже затрудняюсь определить, что бесит сильнее – оценка романтической сказки или сумма, истраченная на охоту за моим сволочным женихом, – швыряю документы на пол. – Серьезно? И его включил в расходы?
Возмущению нет предела.
– Ты мелочный! – восклицаю в сердцах. – Ты жадный!
Фон Вейганд пожимает плечами.
– Я всегда считаю деньги, иначе, откуда бы я их брал, – улыбается, обходит кресло и останавливается сзади.
– Это свинство, – собираюсь вскочить на ноги, но горячие ладони ложатся на плечи, ограничивают свободу, буквально вбивают в спинку кресла.
– Хочешь увидеть прайс самой дорогой проститутки? – спрашивает обманчиво мягким тоном. – Элитной шлюхи?
– Отпусти, – отчаянно пытаюсь вырваться.
Жестокие пальцы лишь крепче вонзаются в мою плоть, принуждают взвыть от боли и униженно молить:
– Пожалуйста, пусти.
– Я распечатаю расценки, – сладко обещает фон Вейганд. – Уже освоила счет? Будет уникальная возможность произвести собственные вычисления и сравнить – что, почем, кто у кого в должниках.
– Я не проститутка, – тщетно пробую избавиться от железного плена.
– Серьезно? – картинно изумляется. – Ты вроде требовала деньги за секс.
– Так принято в цивилизованном мире, – бормочу возмущенно. – Жены отнимают у мужей зарплату, любовницы обдирают любовников до нитки.
– Чудесно, – он неожиданно отстраняется, вновь обходит кресло, замирает напротив. – Элитные шлюхи обходятся дешевле и обслуживают на порядок лучше.
– Только техобслуживанием интересуешься? – готовлюсь бунтовать.
– Не в твоем случае, – улыбается, вознося к небесам, и мигом обращает в прах, прибавляя саркастическое замечание: – Ты же все равно ничего не умеешь.
– Намекаешь? – хмурюсь.
– Констатирую факт, – нарывается на скандал без зазрения совести.
– Ну, научусь я делать глубокий минет! – вспыхиваю, словно спичка.
– Не научишься, – отрицательно качает головой.
– Проверим? – решительно встаю и хватаю его за массивную пряжку ремня.
Схватить ниже не смею.
– Угрожаешь? – фон Вейганд вопросительно изгибает бровь.
– Боишься чужой инициативы? – презрительно фыркаю. – Мы сегодня без девайсов, не напрягайся.
Он смеется, потом касается моих запястий, отводит руки в разные стороны и притягивает меня ближе, впечатывает в свое тело. Осторожно дует на чуть взъерошенную челку, нежно целует в лоб.
– Не пьяная, – произносит еле слышно. – Жара нет.
– Вообще-то, прикалываться не в твоем стиле, – заявляю с долей подозрения.
– Может, мне с тебя денег взять, – заговорщически шепчет на ухо. – Кажется, я классно трахаю.
– Хватит, – одергиваю сурово. – Имей совесть.
– Поимел бы кое-кого другого, – покусывает шею, посылает табуны мурашек по враз покрывшейся испариной коже. – Нет, правда, классно. Вспомни, как ты умоляешь не останавливаться, как стонешь и кричишь подо мной, извиваешься, царапаешь…
– Это пародия или плагиат? – возмущаюсь. – Копируешь меня?
– Настолько очевидно? – произносит невинно.
– Я уникальна, – признаюсь, проявляя недюжинную скромность. – Не выйдет.
– А по-моему, выходит, – купается в самодовольстве. – Нужно независимое мнение. Давай позовем Андрея и спросим, кто больше похож.
– Прекрати, – взываю с укоризной.
– Никакого финансирования, – фон Вейганд возвращается к привычному образу деспота и тирана, однако не выпускает меня из крепких объятий. – Не шучу.
– Существует беспроигрышный вариант, – ступаю на минное поле, использую последний шанс. – Предлагаю пари.
– Продолжай, – не вижу, но чувствую огонек любопытства.
– Всегда что-то есть, – медлю и развиваю тему. – Мечта, запредельная, тайная, практически нереальная. Вот и поспорим на нее. Если сумею вернуть вложенную сумму через полтора месяца работы, то ты оставишь мне бизнес. Если же провалюсь, то потеряю компанию и автоматически обязуюсь исполнить все. Все, что угодно. Без обид, без ограничений. На твой вкус.
– Отличное предложение, – фон Вейганд слегка отстраняется, ловит мой взгляд, проникает внутрь, до сердца и глубже. – Элемент игры добавляет пикантную остроту.
– Значит, согласен? – уточняю с энтузиазмом.
– Нет, – широко усмехается. – Я сам беру все, что хочу.
В яблочко. Полное попадание. Вроде не поспоришь, но попробую.
No pain – no gain. Кто не рискует, тот скучный человек.
Собираюсь с мыслями, хладнокровно иду ва-банк:
– Тебе страшно.
– Страшно? – насмешливо переспрашивает.
– Страшно причинить настоящую боль, ведь сдерживаешься всякий раз. Даже тогда, в подземелье, приковал к этому жуткому кресту, хлестал кнутом, но сдержался, не снимал маску, – от волнения теряю голос, завершаю одними губами: – Скажи, чего желаешь, что представляешь, прикасаясь ко мне.
В горящих глазах сгущаются сумерки. Ироничная ухмылка меркнет, леденеет, наполняется ядовитыми отблесками.
Тянет зажмуриться, отвернуться, сбежать из клетки. Однако я лишь расправляю плечи, смело взираю в неизвестность. В бесконечную неизвестность родной души.
Фон Вейганд склоняется ниже, застывает в опасной близости и выдыхает:
– Ничего, – лжет, не краснея. – Разговор окончен.
– Но…
– Достаточно, – бросает тоном, не терпящим возражений.
Послушно ухожу, однако не сдаюсь, не отступаю. Еще сразимся, еще пободаемся. Окончен раунд, а не бой. Будет и на моей улице праздник.
Глава 10.3
Ночь нежна.
Обволакивает бархатом, оплетает паутиной сладостного дурмана, пробирается под кожу. Парализует волю. Медленно, уверенно, неизбежно.
Ночь и тишина дарованы на век.
Дарованы проклятьем, дарованы благословением.
Дороги назад больше нет. Сожжены мосты, необратимо время вспять. Нельзя нажать на «стоп», нельзя перемотать.
Ave, Caesar, morituri te salutant. (Славься, Цезарь, обреченные на смерть приветствуют тебя).
Огромная кровать обрамлена призрачными всполохами. Тонет в зловещем полумраке, подернутом дымкой множества сверкающих свечей. Манит и влечет искристым шелком черных простыней, пробуждает похоть, толкает в пучину разврата.
Неподалеку возвышается диван, застеленный контрастно светлым покрывалом. На нем разложены орудия изысканных удовольствий – стек, флоггер, плеть. Тут же покоятся вспомогательные аксессуары – наручники, веревки, повязки на глаза.
Не уголок практикующего доминанта. Не декорации для съемок БДСМ-порнографии.
Ничего особенного.
Банальный романтический сюрприз.
А раз сюрприз романтический, не портим атмосферу. Тактично молчим об анальной смазке, пачке успокоительного и ромашковой клизме. Благоразумно опускаем порочащие подробности.
Ходят слухи, будто адекватные женщины впечатляют мужчин кулинарными талантами.
Чем я хуже?
Кровать в роли обеденного стола, пыточные инструменты в качестве фамильного серебра, свечи тоже имеются в наличии.
Ну, а я… а что я?
Я нынче вместо курочки-гриль. Пусть не такая поджаристая, но чем богаты, тем и рады. Сижу на стуле, кутаюсь в халат. Жалкая и ничтожная, вздрагиваю от каждого шороха, мечтаю бросить вызов судьбе.
Идиотка. Психопатка. Смертница.
Наверное, надо было сразу отправиться в подвал, самой себя приковать и ждать жуткой расправы. Распластаться на каменном полу, ласкать плоть остро заточенным лезвием, ржавчиной и солью возбуждать желания зверя.
Господи, какой же глупой я была.
Какой наивной и безрассудной.
Какой сумасбродной дурой.
Всерьез полагала, будто знаю о фон Вейганде все или почти все. Не предвкушала новых открытий. Что он способен сотворить – выдать очередную порцию колкостей, устроить повторную экскурсию в подземелья? Эка невидаль. Исследовали объект под микроскопом, изучили досконально.
Как я жестоко ошибалась.
Ничего не ведала, ни единого кусочка настоящего.
Настоящего его.
В ту греб*ную ночь, сидя на том греб*ном стуле, кутаясь в тот греб*ный халат, трепеща от любого постороннего звука, я даже не догадывалась, что совсем скоро реальность рухнет, разойдется по швам, разлетится на мириады хаотичных осколков.
Обратившись в комочек оголенных нервов, анализировала вполне привлекательный план порабощения противника. Не понимала, на чью территорию вторгаюсь без спроса. Не воспринимала ситуацию трезво. Не сознавала всю тяжесть последствий, на которые нарвусь.
Хотя… разве я когда-то выбирала?
Выбор свершился давным-давно. С первого взгляда, с краткого мгновения, лишь стоило шефу-монтажнику сжать маленькую ладонь горячими сухими пальцами.
Девочка пропала изначально.
Откуда же девочке было знать?
Жизнь часто обманывает нас, путает и заметает следы, ввергает в опасные заблуждения.
Ущербность становится печальной нормой. Мы не замечаем истину. Быстро теряем веру, избавляемся от искренности. Целуем на автомате и механически сыплем признаниями в любви. Привыкаем к фальшивым улыбкам, к льстивым словам, к подлым поступкам. Даем возвышенные клятвы, не собираясь им следовать.
Так поступают все. Так принято.
Откуда же девочке было знать?..
Что фон Вейганд не бросает на ветер ни слов, ни клятв, ни признаний. Что не просто говорит “meine”(моя), а делает “meine”. Что глубина этого “meine” не поддается контролю, не укладывается в привычные рамки, не вписывается в стандартную картину мира.
Что у меня к нему не любовь, не одержимость, не безумие. Даже не зависимость и не физическая потребность.
У меня к нему нутряное, необратимое, засасывающее в тягучую трясину.
Pain is so close to pleasure. (Боль столь близка к наслаждению.)
Bloody pleasure. (Кровавому наслаждению.)
Завороженно слежу за поворотом дверной ручки. Щелчок открывающегося замка, будто сигнал к действию. Поднимаюсь, приближаюсь к центру комнаты, замираю в окружении пылающих свечей. Встречаю долгожданного гостя.
– Дежавю, – фон Вейганд окидывает преобразившуюся спальню удивленным взором. – Прикажешь раздеться и пасть ниц?
Намекает на мою первую и единственную попытку нагнуть его. Ну, строго говоря, не совсем нагнуть, а слегка поизвращаться в образе Зены, принцессы-воина.
– Тебя долго не было, – тщетно надеюсь унять дрожь в теле.
Он отсутствовал только два дня, а показалось, словно пропадал вечность.
– Соскучилась, – нагло лгу.
Я не скучала, я погибала. От жажды, от голода, от нехватки кислорода. Тем не менее, не стоит откровенничать сразу. Надо оставаться загадочной и неприступной. Не подавать виду, что схожу с ума без этого заносчивого ублюдка.
– Решила приготовить сюрприз, – нервно веду плечами.
Умаслить и вымолить спонсорство любыми путями. Корыстными мотивами несет за версту, чего уж. Однако не сидеть же на завалинке до буйного помешательства. Нужно действовать, достигать поставленных целей.
– Принесла несколько игрушек из камеры пыток, некоторые заказала лично, – указываю на диван. – Можешь связать меня или пристегнуть наручниками. Или и то, и другое сразу.
Истерзанная тревогой, взвинченная волнением, берусь за тесемки халата, стремительным жестом, чуть дерганым движением освобождаюсь от последней детали одежды. Мягкая ткань опадает на пол, обнажает плоть, оголяет чувства.
Впрочем, лукавлю, утаиваю важную информацию. На мне остается кое-что. Кое-что очень любопытное.
Черная шелковая лента особенно сильно выделяется на белоснежной, не тронутой загаром коже. Повязана ниже талии, плотно обвивает живот, а сзади, на самом интересном месте завершается милым бантиком. Посередине, прямо над попой.
Медленно поворачиваюсь спиной, демонстрирую задумку до конца, замираю на несчетное количество мгновений и после вновь оказываюсь лицом к лицу с виновником торжества.
– Нравится? – спрашиваю в его излюбленной манере, смело и вызывающе.
Фон Вейганд не торопится с ответом, неспешно расстегивает пиджак, уделяет пуговицам невыносимо много внимания, потом снимает элегантный предмет гардероба, вешает на кресло.
– Чем же я заслужил такой драгоценный подарок, – в обволакивающем голосе слышатся обманчиво нежные ноты.
Палач небрежно ослабляет узел галстука, а у меня предательски слабеют ноги. Ватные колени подгибаются, гнетущее напряжение пронизывает до кончиков пальцев.
– Остальные средства не возымели результата, шантажируешь аппетитной задницей.
Он закатывает рукава рубашки, подходит ближе, останавливается рядом. Стою перед ним босиком, совсем крошечная и беззащитная. Мучительно подмывает развернуться и удрать, позорно капитулировать, смыться пока не поздно.
Хотя уже давно поздно. Более того, разумность и взвешенность не входят в число моих сомнительных добродетелей.
Мозг, прием.
Отзовись.
Впрочем, кто там отзовется, если черепная коробка уныла и пуста.
– Ты в отчаянии, – фон Вейганд касается моей груди, обводит контур, едва притрагивается к взмокшей коже, ловит тугие удары пульса. – Неужели так желаешь получить бизнес?
Он сжимает бренную плоть, а ощущение, будто держит в горячей ладони кровоточащее ужасом сердце.
– Я должен разомлеть от щедрого подношения и профинансировать проект, – оценивающе причмокивает, прожигает взглядом, ухмыляется: – Угадал?
– Ну, в идеале, – специально облизываю губы, прекрасно сознаю, как именно сие действие влияет на оппонента. – Предложение о пари все еще в силе. Можем считать, показываю товар лицом.
– И задом? – уточняет вкрадчиво.
– Чем хочешь, тем и покажу, – уверяю смиренно.
– Правда? – вопрос в равных долях пропитан угрозой и недоверием.
Пальцы фон Вейганда скользят по ребрам, все ниже и ниже, застывают на бедрах, изучают выпирающие косточки. Резко меняют курс и перемещаются к лопаткам, движутся вверх по спине, посылают разряды тока, наносят колюще-режущие ранения.
– Конечно, – дыхание сбивается, не замечаю ничего кроме зыбкого омута черных глаз.
– Значит, поспорим? – хмыкает, ни на миг не прекращает исследовать трепещущее тело.
– Давай, – язык прилипает к небу.
– На запредельную фантазию? – притягивает меня крепче, больно стискивает ягодицы, вырывает из горла утробный всхлип.
– Да, – шепчу практически беззвучно.
– Маски прочь? – словно предоставляет последнюю возможность отказаться.
– Хорошо, – подтверждаю подпись на договоре с дьяволом.
– Тогда не жалуйся, – легонько целует в щеку, трется щетиной о мою шею. – Обещаю, я не стану тебе мешать, помогу материально и не только. Все по-честному.
Фон Вейганд отстраняется.
– Я выиграю по-честному, ты по-честному расплатишься за излишнюю самоуверенность.
Подталкивает трофей к жертвенному алтарю, укладывает спиной на черные простыни. Машинально пробую улизнуть, однако попытка к бегству жестоко пресекается.
– Не волнуйся.
Грядет треш и угар, самое время релаксировать.
– Не надо переживать, – распускает бант, снимает ленту с талии, оплетает мои запястья.
Круто, бондаж удивительно расслабляет.
– Не хочу обламывать, но ты еще не победил, – напоминаю резонно.
– Не хочу обламывать, но это не та фантазия, – надежно фиксирует руки, крепит к резному столбику в изголовье кровати.
– Не забывай о принципах осторожности, – напрасно извиваюсь и дергаюсь в шелковых путах.
– Уже забыл, – следует очаровательный ответ.
Требовательный рот прижимается к приоткрытым губам, быстро подавляет сопротивление вспышкой спонтанной нежности. Утоляет жажду удовольствий, отнимает горечь страха, усыпляет бурю тревог.
Тело к телу, скованны неразрывно, спаянны неразлучно. Животная страсть мерно отбивается в тугих ударах общего пульса. Сладостная эйфория возбуждения овладевает рассудком, окунает в запретную сказку, запускает скрытый механизм.
Ничто не предвещает беды – связанные запястья, плети, кнуты. Интрига развивается по стандартной программе. И тут, без предупреждений, без дополнительных сигналов, без малейшей моральной подготовки фон Вейганд невинно осведомляется:
– Свечи парафиновые?
– Что? – бормочу пораженно.
С трудом удерживаюсь от менее корректного «что за фигня».
– Обычные вроде, – чувствую, как неприятный холодок крадется вдоль позвоночника. – А зачем спрашиваешь?
Он ничего не говорит. Молча поднимается, встает с постели, начинает загадочный опыт. Дерзко нарушает стройную композицию вокруг кровати, изымает одну из множества свечей, придирчиво рассматривает горящий фитиль.
Ох, подозрительно все это. Ох, не к добру.
– Пчелиный воск оставляет ожоги, – милостиво проводит краткий экскурс. – Парафин обладает гораздо более мягким воздействием.
Твою мать.
Он же не станет…
Нет, пожалуйста, нет.
Фон Вейганд подносит свечу к внутренней стороне своего запястья, наклоняет так, чтобы капля воска сорвалась вниз.
– Парафин, – заключает довольным тоном.
– Ну, ты просто маньяк-затейник, – выдаю непроизвольно.
Моментально вскакиваю, поджимаю ноги, стараюсь забиться в безопасный угол. Только где такой найдешь? Тем паче проклятая шелковая лента мало способствует дезертирству.
– Спасибо за комплимент, – безжалостный господин неумолимо приближается.
– Хватит, – нервно сглатываю. – Это не смешно.
– А никто и не смеется, – он присаживается на кровать, холодно велит: – Ляг нормально.
– Ни за что, – сползаю в сторону, подальше от источника моих злоключений.
– Хочешь по-плохому, – произносит нарочито удрученно.
– Куда же делся пункт по-хорошему? – отчаянно рвусь на свободу, но резной столбик в изголовье не желает ломаться. – Его точно пропустили!
Фон Вейганд ставит свечу на тумбу и принимается за меня. Грубо хватает за плечи, рывком возвращает к центру постели, пленяет лодыжки, заставляет выпрямиться. Садится сверху, на мои бедра, парализует движения. Действует решительно, сурово подавляет мятеж, не реагирует на истерические вопли.
– Прошу, остановись, – молю о пощаде.
– Будет хуже, если не прекратишь дергаться, – заявляет строго, аккуратно собирает мои волосы в хвост, убирает на бок.
Не убежать.
Не скрыться.
Не спастись.
– Будет больно, – в моих широко распахнутых глазах плещется животный страх.
– Конечно, будет, – на полных губах расцветает ухмылка Люцифера. – Иначе, какой смысл?
И девочка погружается в ад.
Это нельзя забыть. Невозможно стереть, нереально вытравить из памяти.
Это вырезано под ребрами. Неведомыми символами, тайными знаками.
Летопись моего безумия, персонального помешательства.
Кап… Кап… Кап…
Первая капля, будто хлесткая пощечина коварного врага, вторая, словно робкий поцелуй неопытного любовника. Третья – ядовитый укус паука. Четвертая – порыв ледяного ветра.
Кап… Кап… Кап…
Пятая капля ранит, впивается отравленным шипом, резко вонзается в плоть, вынуждая содрогнуться изнутри. Шестая вырывает грешный стон, пробуждает безотчетную похоть, окунает в гипнотический транс. На седьмой сердце дает перебой, сознание теряет хрупкий контроль.
Кап… Кап… Кап…
Сбиваюсь со счета, тщетно мечтаю вынырнуть на поверхность, разомкнуть темные воды и свободно вдохнуть. Заперта среди коридоров мрачного лабиринта, зажата в порочных тисках боли и наслаждения, больше ничего не соображаю. Вселенная сосредоточена вокруг тягучей мелодии.
Кап… Кап… Кап…
Обжигающие прикосновения раскаленного воска пробирают до озноба, дразнят и дурманят. Выписывают замысловатые узоры на животе, устремляются все выше и выше, к трепещущей груди.
Кап… Кап… Кап…
Жалобные всхлипы перемежаются стонами страсти. Пылающие нити возбуждения пронизывают вмиг воспаленную плоть, заставляют выгибаться дугой, растекаться в зияющей черноте.
Тает не воск, таю я. Доведена до полуобморочного состояния, до той странной стадии, когда пугающая опустошенность неотличима от полнейшей наполненности.
Вперед, вдоль ослепительно сверкающего острия к пропасти. К подчинению. Не физическому, а моральному.
Что-то загорается и гаснет. Вспышка сверхновой рассекает сгустившуюся полночь на краткий миг, на ничтожную долю секунды.
И мы движемся по кругу.
– Я предупреждал.
Фон Вейганд освобождает мои онемевшие руки, отстраняется.
– Шанс давал.
Осторожно переворачивает меня, принуждает встать на колени, раздвинуть ноги, прогнуться.
– Я никогда не проигрываю.
О, да.
Играет мною, играет со мною. Мучит очень долго, упивается каждым жестом, обращает в безвольный кусок мяса. Перебирает черно-белые клавиши фортепиано. Настраивает инструмент, исторгает сладкие звуки музыки. Пьянящие и грешные. На грани боли и наслаждения, на пороге между вратами Ада и Рая.
Огонь скользит по телу. Ласкает везде, не ведая стыда, пробирается в самое лоно. Глубже и глубже. Где поцелуи, где воск, где пламя – не разобрать. Раскаленный дождь вдоль гибкой линии позвоночника, раскаленный дождь внутри.
– Кто ты? – спрашивает фон Вейганд, шепчет, обжигая дыханием.
Губы шевелятся, однако я не в силах ничего сказать. Не могу вымолвить ни слова. Не могу издать ни звука.
– Кто ты? – повторяет с нажимом.
И вновь не получается ответить, ничего нет. Осталась только дрожь. Голодная, жуткая, мятежная.
– Ты моя, – он проникает на всю длину, резко, единственным толчком, в правильное место, а не в то, куда бы действительно хотел. – Du bist meine. (Ты моя.)
Meine.
Моя… моя… моя…
Отдается болезненным эхом в каждой клеточке напряженного тела. Жестко и жестоко, не предоставляя выбора, не балуя альтернативой.
– Знаешь, чего я желаю? – не двигается, неожиданно замирает. – Что сделаю с тобой?
И фон Вейганд начинает говорить, подробно и в деталях описывает выигрыш.
Такое постесняюсь повторить даже мысленно.
Такое низводит эротические мечты о нацисте и еврейке до уровня детских шалостей.
Такое…
Мои мышцы рефлекторно сокращаются вокруг пульсирующего члена. Снова и снова, против воли, против всяких законов логики и устаревших убеждений.
Я не владею собой, я кончаю просто от слов. От жутких и чудовищных слов, вынуждающих содрогаться и агонизировать.
Остатки рассудка гаснут под напором сокрушительного оргазма.
– Du bist mein Licht, (Ты мой свет,) – хрипло шепчет фон Вейганд.
А ты мой личный сорт темноты.
***
– Просыпайся, – чертов садист трясет за плечо.
Класс. И сколько секунд я поспала?
– Отстань, – стараюсь отмахнуться от источника раздражения, кутаюсь в простыни.
Пусть все случившееся окажется безумным кошмаром, плодом больного воображения.
Не было бизнес-планов, не было пламени свечей, не было интимных признаний.
– Лора, пора вставать, – не сдается коварный мучитель. – Как ты намерена выиграть пари? Слишком легкая победа не принесет мне удовольствия.
Черт, все-таки не сон.
«Доброе утро, капитан очевидность», – приходит в сознание писклявый голосок внутри черепной коробки.
Конечно, не сон. Тело ломит, будто сквозь мельничные жернова пропустили, а потом на славу отделали отбойным молотком.
Хоть фон Вейганд и не молод, еще могуч его молот.
Ох, и пошлячка же ты, Подольская.
– Мы типа начали? – невероятным усилием воли заставляю себя разлепить веки.
Глаза точно песком посыпали, пекут и чешутся.
– У нас важный гость.
Дед собственной персоной или его приятель Сатана?
– Что за… – срывается с моих уст невнятный лепет.
Прямо по курсу маячит неопознанного вида субъект. Весьма крупногабаритный субъект. Целая груда мышц, гроза спортзалов и…
И какого лешего он делает в нашей спальне?!
– Познакомься, твой будущий супруг, – невозмутимо заявляет фон Вейганд.
– Дориан, – радостно представляется громила.
Эм, а можно добавить подробностей?
Ну, типа с чувством, с толком, с расстановкой.
Глава 11.1
Щас спою.
Да ладно, не дергайтесь. Просто припугнула, никаких заунывных песнопений не светит. Вдохните глубже, отложите беруши, постарайтесь расслабиться и получить удовольствие.
Шутку любите? Признаюсь, я очень люблю. Шутки люблю и шутливые стихи. Особенно интернетовские, особенно такие, где все легко и понятно, где правда жизни умещается в скупых и отчаянных рифмах, где цивилизация представлена тонко и емко, без лишних растеканий мыслями по древу.
Ну, вот к примеру:
Гибнет природа,
Мир ее праху.
Люди – уроды,
Пошли они нах*й.
И ведь не подкопаешься, не опротестуешь, вето не наложишь. Разыграно как по нотам, ни прибавить, ни отнять.
Взгляд в собственное отражение, в отражение своей реальности. Взгляд в зияющую пустоту. Взгляд в бездну.
Хочется напиться так, чтобы не протрезветь никогда. Дойти до стадии полного нестояния и неосознания. Вырубить мозг, выключить чувства, навсегда замерзнуть изнутри.
Хочется сдохнуть, чтобы не видеть тотального торжества убогости вокруг. Не видеть и не знать, как глупость мудрствует лукаво, как пестро наряженная ложь глумится над истиной в жалких лохмотьях, как псевдопророки горделивой поступью шагают к трону, украшают царскими регалиями лик прокаженного. Лик, изъеденный коростой, покрытый гниющими струпьями, не вызывающий ничего кроме тошноты. Тошноты в сердце.
Доколе, товарищи?
Ничтожество с довольным видом восседает на троне, щедро раздает автографы, кривит рот в снисходительной улыбке, принимает почести от рабов. От зомбированных сектантов, которые подобострастно заходятся в надрывных возгласах иступленного восторга. От винтиков в годами отлаженном механизме, что взращен на жертвах, на костях, на боли и слезах.
Не судите и не судимы будете, ибо какою мерою судите, такою и будете осуждены?
Да, верно. Но только…
Хочется судить и посадить, хочется разнести в щепки, призвать к ответу и наказать виновных. Заковать в раскаленные оковы нарушенных обетов, распнуть дымящуюся плоть сверкающими лезвиями справедливости. Придвинуть зеркало ближе и заставить смотреть.
Пусть поймут, пусть признают. Пусть научатся опытным путем.
Keep your f*cking word. (Держи свое греб*ное слово.)
Разуй глаза и активируй извилины.
Говорят, всем свойственно ошибаться.
Да ладно?
Всем не просто свойственно ошибаться, всем свойственно существовать в личной ракушке-психушке. Витать в облаках, в идеальной иллюзии, розовой и сахарно-сладкой.
Очнись, наконец. Смахни с трепещущих ресниц пыль сновидений, вырвись из проклятой матрицы.
Считаешь, у тебя есть друзья, настоящие, прямо до гроба, проверенные в бедах. Считаешь, будто они понимают тебя, разделяют радость, поддерживают в горе. Считаешь, будто вы находитесь на единой волне, плечом к плечу пройдете километры по битом стеклу, смело выступите против озлобленной армии.
Забудь, це лише твоя уява. (Забудь, это только твое воображение.)
Бедняга Юлий Цезарь тоже имел неосторожность так считать. Пока не проснулся и не обнаружил на бренном теле двадцать три ножевых ранения. А, нет, вру. Он не проснулся. Он погиб, истекая кровью.
Все люди – сволочи. Эгоисты, циники, беспринципные твари.
Некоторым нравится мучить. Некоторым – играть в мучеников. Остальной куче – ловить кайф, будучи мучениками. Одни открыто признают очевидные факты. Иные самозабвенно кроят правила под себя.
Мир давно обратился в тлен. И это вроде не наша вина. Это было, есть, будет.
О какой честности или порядочности может идти речь в царстве из дерьма?
Участливо протягиваем руку помощи, заботливо вонзаем острый клинок в спину. Готовим красивые фразы на каждый случай, говорим шаблонами, сводя к нулю изначальную цену. Решительно вытягиваем из опасной трясины, а после толкаем в пропасть с обрыва.
Почему? Потому что день за днем судьба преподносит жестокий урок.
Бей первым, стреляй первым. Не открывай душу, иначе получишь подарок в челюсть с ноги, захлебнешься в багряном потоке благих намерений.
