Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Валерия Ангелос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 82 страниц)

Разве посмеет человек спорить с Екклесиастом?

Едва ли.

Нервы сдают. Пальцы мелко подрагивают, крепче сжимают равнодушный металл.

Всего одно движение. Всего лишь миг. Ничтожная доля секунды.

Спустить курок, повернуть ручку двери. Вкусить запретный плод, открыть козырные тузы. Наконец-то обнажить самое главное.

То самое…

Where the truth lies. (Где скрывается правда.)

…где правда.

Так много и так мало.

Будто эхом, чётко по нервам. Вынуждает содрогнуться, рухнуть на колени, захлебнуться отчаянным криком.

Так резко и так жёстко.

Словно молотом, точно по рёбрам. Ломая кости, сокрушая волю, лишая остатков призрачного контроля.

Жаждешь испить чашу до дна? Получай сполна.

Жизнь – далеко не театр. И даже не кино. Жизнь – рулетка, которую не зря прозвали «чёртово колесо».

Подумай дважды. Не помогло – думай опять. Снова и снова. Вдруг поможет? Не торопись, не спеши, не лезь на рожон.

Правда редко бывает приятной.

Настоящая правда.

Увы.

В сумеречном мире теней существует лишь одна незыблемая константа – правда. Не хорошая и не плохая. Обязательная к исполнению. Непреложная.

Будь начеку.

Ибо когда ты коснёшься её. Коснёшься по-настоящему. Не едва опалив кожу, а загребая жар голыми руками. Только тогда ты поймёшь и осознаешь.

О, да.

Захочешь забыть. Стереть ужасающие строки. Вырвать из дневника памяти проклятые страницы, покрытые запёкшейся кровью. Захочешь, но не сможешь.

О, нет.

Разрыдаешься. Захрипишь. Начнёшь молотить кулаками о землю. Собьёшь костяшки. Взвоешь от боли и ужаса. Напрасно обратишься к небесам.

Боже мой. Зачем? За что?

Затравленно оглянешься по сторонам.

Почему я? Почему мне? Ну, почему?!

Жернова судьбы никогда не позволят вырваться из плена, не подарят новый шанс. Остро заточенное лезвие гильотины замрёт в миллиметре от напрягшейся шеи. Замрёт и навеки останется рядом. Незримый страж, методично сводящий с ума, толкающий в пучину безумия.

Задыхайся и скули, давись слезами, напрасно пытайся заглушить утробный рык, рвущийся из груди. Подноси крепко сжатый кулак к вибрирующему излому рта, вгрызайся зубами в собственную плоть, лишь бы сдержать очередной вопль.

Достаточно.

Как бы не так. Даже не надейся. Теперь никогда не будет достаточно.

Вспомни.

If you dance with the devil, the devil don't change. The devil changes you. (Если ты танцуешь с дьяволом, дьявол не меняется. Дьявол меняет тебя.)

Люди не замечают подсказки, не обращают внимания на знамения, не предают значения мелочам.

Люди не могут трезво оценить происходящее, пока не станет слишком поздно.

Нам стоит серьёзнее подходить к намёкам.

Но разве мы способны на это? Разве мы способны хладнокровно соединить фрагменты головоломки и вовремя сделать правильные выводы?

Правда может сломать.

Правда может убить.

Да. Да. И что?

Я сделала выбор. Давно. На осколках прежней мечты. На осколках прежнего мира. На осколках иллюзорной реальности. Истекая багрянцем, задыхаясь. Я обрела новую веру, новую религию.

Обрела. Нового. Бога.

А Богу не нужно прощение. Богу нужна я.

До последней капли крови.

***

Love sucks. (Любовь – отстой.)

Потому что живёт три года. При самом оптимистичном раскладе.

Потому что химическая реакция. Дофамин, серотонин, окситоцин. Не более.

Сначала пропускаем вперёд гормон радости, потом подключаем удовольствие и нежность. Банальная, абсолютно заурядная формула.

Friendship sucks. (Дружба отстой.)

Потому что её не существует в природе. Вообще.

Потому что есть лишь закономерное пересечение интересов до не менее закономерного их же конфликта. Пока вы друг другу полезны, пока приносите выгоду, приятное общение продолжается. Как только пути разошлись – давай, до свидания.

Truth sucks. (Правда – отстой.)

На дежурный вопрос «как дела?» лучше ответить позитивным «супер», зажигательным «отлично» или ровным «хорошо». Не стоит вдаваться в подробности.

Потому что никто не хочет знать правду.

Правду о том, как до чёртиков достала скучная работа в душном офисе. Правду о том, как жутко болеют близкие люди. Правду о том, как блудливый супруг наставил увесистые рога прямо в супружеской постели. Правду о том, как родные дети забили на отчий дом.

Правду о том, как просыпаетесь и засыпаете, одержимые желанием покончить с этим. Как пальцы инстинктивно тянутся к лезвию. Одно движение – и облегчение.

Everybody sucks. (Все – отстой.)

Люди – дерьмовые создания. Им нет никакого оправдания. Не говорите потом, что вас не предупреждали.

Люди червивы. Очевидно же.

Но так хочется верить.

В искреннюю силу любви. В истинное бескорыстие дружбы. В запредельную прелесть светлого будущего. В извечную победу добра. В счастливый финал.

Верить и надеяться.

Отчаянно и бесповоротно.

Несмотря на здравый смысл, несмотря на логику вещей.

Если честно, я не верила, что фон Вейганд может меня полюбить. Я, вообще, не верила, что, хоть кто-то в целом мире может меня полюбить.

Как женщину.

Со всеми моими приколами, загонами, закидонами и так далее.

Не только как милую кокетку или заливисто хохочущую веселушку. А как чокнутую истеричку, эгоистку со стремительно прогрессирующим маниакально-депрессивным психозом и авантюристку с суицидальными наклонностями.

Мне не нужен красавчик с глянцевой обложки. Не нужен чемодан с баблом. Не нужен добрый, умный, хозяйственный парень с золотыми руками.

Мне нужен тот, кому я смогу верить.

Тот, в кого поверю.

Окончательно, безоговорочно.

До дрожи.

Под кожей.

Он.

Damn. (Проклятье.)

Только он.

Дьявол, который мигом поддаст жару. Доведёт до безумия, столкнёт в зияющую пропасть, увлечёт за грань скучных и привычных понятий. Взорвёт Вселенную, распнёт мечты на остро заточенных стальных клинках. Обнажит тайные желания, оголит скрытые чувства, будто высоковольтные провода.

Ох, love sucks (любовь – отстой). И не спорьте.

Зато обсессивно-компульсивное расстройство рулит.

Одержимость рулит и выруливает, господа присяжные заседатели.

Вот наше всё. Вот куда следует стремиться.

Вот за…

– Лора, – мягко произносит фон Вейганд, ловит мой расфокусированный взгляд, вкрадчиво интересуется: – Ты как?

Понимаешь, когда твои руки на мне, я не соображаю. Совсем. Просто отключаюсь и плыву по течению. Отдаюсь чужой воле целиком и полностью. Растворяюсь. Трансформируюсь в ничто.

Понимаешь, вроде бы не происходит ничего из ряда вон выходящего. Ничего необычного, ничего сверхъестественного. Ты относишь меня в ванную, включаешь воду, регулируешь напор и температуру. Ничего криминального. Никакой попытки соблазнить или возбудить. Просто купаешь свою игрушку. Обычные скользящие движения. Стандартный процесс омовения.

Понимаешь, моё тело горит, а мысли путаются. От этих банальных, лишённых подтекста прикосновений воспаляется кожа. Кажется, если поднести ко мне зажжённую спичку, я моментально вспыхну.

Понимаешь, в мире существует мало вещей, от которых никогда не сумею отказаться. Первая – слойка с ветчиной и сыром. Вторая – ты.

Понимаешь, я практически кончаю. Замираю в миллиметре от разрядки, возбуждённая до предела, буквально зависаю в накалённом добела пространстве.

Что со мной происходит? Где и когда я испортилась? Или никогда не была исправной?

Ты зря намыливаешь меня этим ароматным гелем для душа. Конечно, пахнет прикольно. Бананом. Словно детская жвачка. Но только я мечтаю пахнуть кое-чем другим.

Сексом. Табаком. Алкоголем.

Тобой, чёрт раздери.

Токсичный афродизиак. Нежный и ласковый. Такой, что вынимает душу на раз. Вынимает и вы*бывает.

Слушай, а почему ты до сих пор одет?

Застегнул брюки, поправил белоснежную рубашку. Типа и не намерен разоблачаться? Типа ни капли не желаешь присоединиться ко мне? Водичка сегодня отменная. Градус идеальный.

Реально не станешь купаться?

Ныряй. Я бы потерла тебе спинку. Интересно, здесь из гелей исключительно приторный бананчик или существуют варианты побрутальнее? К примеру:

«Fragrance From Hell». («Аромат из Преисподней».)

Пытай и расчленяй, сдирай кожу и сжигай дотла, заключай прибыльные контракты на крови. Ни одна грешница не устоит.

Fragrance by Lucifer (Парфюм от Люцифера), адже ви цього варті (ведь вы этого достойны).

Впрочем, фон Вейганд, благоухающий бананчиком, – тоже очень мило. Во истину райское наслаждение.

– Я в порядке, – с трудом выдавливаю скупой ответ, нервно облизываю искусанные губы и расплываюсь в дебильной улыбке.

Хочется курить.

– Точно? – в его голосе сквозит беспокойство.

Хочется дыма и ментола.

– Ну, – нервно кашляю.

Двойную порцию, пожалуйста. Сдачи не надо.

– Ну, я как бы, – прочищаю горло и тихо бросаю: – Стесняюсь немного.

– Болит? – горячие пальцы медленно движутся вдоль позвоночника, замирают на самом пикантном месте.

– Нет, почти нет, – стремительно краснею, отвожу смущённый взор в сторону. – Но есть другая проблема.

– Что случилось? – не собирается прекращать допрос.

– Н-ничего, – осекаюсь, отчётливо представляю гвозди, которые вбиваются в гроб ныне усопшей добродетели, но это едва ли остановит меня на полдороге: – Давай повторим.

– Повторим – что? – насмешливо уточняет фон Вейганд.

– Всё, – нервно передёргиваю плечами.

– В смысле? – ухмыляется.

– В смысле трахни меня, – заявляю неожиданно резко. – Сделай это опять. Жёстко. Так, как тебе нравится.

– Eres divina, (Ты божественна,) – он смеётся.

Отключает воду, тянется за полотенцем, тщательно вытирает лихорадочно дрожащее тело. Вытирает досуха, уделяет внимание каждому участку трепещущей плоти.

– Me vuelves loco, (Сводишь меня с ума,) – шепчет чуть слышно, зарывается лицом во влажные пряди моих волос.

– Чего?! – восклицаю возмущённо. – Что это за язык такой?

– Язык моего сердца, – хмыкает.

– Говори по-человечески, – требую настойчиво. – По-русски. Или по-английски. Или хотя бы по-украински. Так у тебя тоже неплохо получается.

– Хочешь, чтобы я трахнул твою соблазнительную попочку? – шепчет на ухо, слегка покусывает шею, вынуждая покрываться мурашками.

– «Попочку»? – переспрашиваю с негодованием, поражённо любопытствую: – Где же ты набрался подобной мерзости? Возвращайся обратно в образ садиста, не рви шаблон.

– А что тогда порвать? – шлёпает игриво. – Аппетитный зад, который вечно нарывается на приключения?

– Что угодно, без разницы, не важно, – медлю и, наконец, решаюсь, выдыхаю опасное признание: – Хочу умереть под тобой.

Фон Вейганд едва ощутимо вздрагивает и отстраняется. Разрывает контакт на несколько кратких мгновений, чтобы в следующую секунду пронзить насквозь тяжёлым взглядом. Хищник смотрит на меня в упор. И невидимая шёлковая лента плотно обвивается вокруг горла, перекрывает доступ кислорода.

– Эгоистка, – его пальцы безжалостно впиваются в талию, намеренно причиняют боль, мягкое полотенце не способно облегчить мучения. – Вдруг я сам хочу под тобой умереть?

Отчаянно не хватает воздуха.

– Неужели? – голос срывается, прорезается непривычная хрипотца: – Никогда бы не подумала.

Зверь плотоядно скалится.

– Или на тебе? – обжигающе-горячий язык неторопливо обводит мои чуть приоткрытые уста. – Или в тебе?

– Давай, – мольба рвётся наружу. – Сделай это.

– Сучка, – его зубы смыкаются на нижней губе, пробуждают дикий голод, вызывают озноб, ледяные волны, сотрясающие грешное тело.

– П-прошу, – не сдерживаю стон.

Полотенце падает на пол.

– Маленькая течная сучка, – крупные ладони неспешно обводят изгиб моих бёдер.

– Да, – охотно подтверждаю вердикт, инстинктивно подаюсь вперёд, выгибаю спину.

– Сладкая, – кривая усмешка обещает адское удовольствие.

– Пожалуйста, – чувствую себя законченной развратницей.

– Грязная, – нарочито равнодушно касается моего живота, скользит ниже и ниже.

– Продолжай, – тут же отзываюсь на порочную ласку.

– Покорная, – произносит елейным тоном.

Гладит и обводит. Нежно и осторожно. Будто чертит загадочный узор, с благоговейным трепетом выводит строки, пропитанные пороком. А потом замирает и вдруг нагло, одним резким движением проникает в сосредоточие пламенных желаний.

– Умоляю, – еле слышно всхлипываю.

В чёрных глазах замерзает огонь, полный рот змеится в ироничной ухмылке. Фон Вейганд приступает к изощрённой забаве. Его пальцы нажимают на такие точки, о существовании которых я прежде не подозревала.

Глубже. Сильнее. Ритмичнее.

Святые небеса.

Помоги мне, Господи.

Хотя в подобных случаях обращаются к иным инстанциям. К тем, где заблудшим душам всегда рады. Напоят, накормят, удобно устроят в дымящемся котле.

Боже мой.

Спаси и сохрани.

Стоп. Нет. Забираю слова обратно.

Не надо никого спасать. Всё хорошо.

Отлично. Прекрасно. Невероятно.

Ох**тельно.

Полный восторг.

Катапульта прямиком в гребаный Эдем.

Ещё немного, совсем чуть-чуть. И взрыв, и падение, и полёт, и катарсис. Ещё слегка, лишь только пара прикосновений. И я разбиваюсь.

– Бл*дь, – холодно бросает фон Вейганд, мигом избавляя от пелены сладкого наваждения.

Кажется, мой рассудок помутился. Кажется, слух подводит меня.

Пальцы экзекутора неподвижно застывают внутри. А после и вовсе покидают плоть, охваченную сатанинским безумием.

Это отрезвляет. Это вынуждает быстро прийти в сознание.

– Ещё, – настойчиво требую дозу.

Колени слабеют. Приходится отступить назад и опереться о прохладную стену ванны, выложенную кафелем.

Иначе не выдержу, иначе просто рухну вниз.

Как я дошла до такого кошмара? Как пропиталась ядовитой заразой?

Униженная. Истерзанная. Доведённая до предела.

Распахнутая настежь. Вывернутая наизнанку. Выпотрошенная обжигающе ледяными крючьями собственных желаний.

Роз'ятрена. (Растравленная.)

Да, приблизительно такая.

– Моя бл*дь, – заявляет фон Вейганд, точно выжигает клеймо на враз взмокшей коже, оставляет памятную метку под рёбрами, у самого сердца.

Раскалённая игла вонзается в солнечное сплетение, вынуждая взвыть и задрожать, вжаться в стену в безотчётном поиске защиты.

Хочется бежать.

От него.

Ему навстречу.

Ногти царапают безупречно гладкую поверхность кафеля. Остатки воздуха с шумом покидают лёгкие.

Хочется сражаться.

Сорвать маску незнакомца, стереть гадкую ухмылку подлеца. Пасть ниц перед господином и повелителем, обнять его ноги, покрыть беспорядочными поцелуями.

Пасьянс раскладывается по одинаковой схеме. Без лирических отступлений.

Хочется сойти с ума.

И в этом я однозначно преуспела.

– Твоя, – бросаю коротко.

Фон Вейганд ступает в ванную. Не раздевается, не разувается. Ястребом нависает надо мной. Мрачный и угрожающий. Накрывает будто тень. Окутывает сумраком.

– Кто ты? – спрашивает ровно.

Наверное, в комнате горит свет.

Горит очень ярко. Ослепляет и бьёт по глазам. Но я не замечаю.

Погружаюсь в темноту. В эпицентр ночи.

– Шлюха, – отвечаю с вызовом.

Колени мелко дрожат, ноги слабеют и подгибаются.

– Мимо, – он отрицательно качает головой.

Скоро упаду.

– Твоя шлюха, – выдаю сбивчиво.

Его ладони ложатся на мои плечи. Прижимают к стене. Грубо и резко. До боли, словно распинают.

– Неправильно, – его дыхание кажется ледяным.

Рефлекторно вздрагиваю.

– Твоя сучка, – шепчу сдавленно.

– Опять промах, – стискивает грудь, выкручивает соски, вырывает вопль боли. – Значит, нам придётся отложить оргазм до лучших времён.

Облизываю губы. Не отвожу взгляд. Ни на миг не разрываю контакт.

– Ты слишком устала, чтобы продолжать игру.

Ну, размечтался.

Этого не потерплю.

– Я твоя бл*дь, – короткий смешок вырывается из горла.

Тормоза отказывают.

– Сладкая. Грязная. Покорная.

Газ выжат до упора.

– Похотливая бл*дь.

Авто несётся по опасной трассе на предельной скорости.

– Что добавить? – спрашиваю с издёвкой. – Скажу любую ерунду, только…

Проклятье.

– Только? – фон Вейганд не скрывает сарказма.

Ненавижу.

Вот ублюдок.

Неужели стесняюсь? Смущаюсь? Краснею?

После всего…

После всего?!

– Дай мне кончить, – буквально выплёвываю ему в лицо.

– Правда, жаждешь этого? – отстраняется, но ненадолго, тыльной стороной ладони проводит по виску. – Как именно?

Начинаю медленно сползать по стене. Ноги меня больше не держат.

О, нет.

– Хочешь, чтобы я прямо сейчас отымел тебя пальцами? – вновь касается меня, нежно ласкает и медленно проникает туда, где пылает пожар. – Или хочешь, чтобы повернул, нагнул, вогнал член на всю длину и отодрал в задницу?

Одна рука продолжает безжалостное истязание, другая неторопливо изучает шею, следует дальше, к судорожно вздымающейся груди.

Пальцы неспешно прокладывают дорожку к животу, а после возвращаются обратно.

Вверх-вниз. Снова и снова. Распаляют, дразнят.

Сжимаются в кулак и прижимаются плотнее, замерзают между рёбрами, буквально впечатывают позвоночник в холодный кафель. Не позволяют упасть.

Wow. (Вау.)

Мягко выражаясь.

Очень-очень мягко выражаясь.

– Дай кончить, – повторяю, напрочь лишаюсь стыда.

– Слишком скучно и предсказуемо, – сетует фон Вейганд и услужливо советует: – Прояви фантазию.

Пофиг приличия.

Он способен разломать меня на части. Единственным движением. Своими невероятно изобретательными руками.

Пофиг всё на свете.

Ибо это.

Сила. Власть. Контроль. Жестокость.

Это возбуждает.

На уровне инстинкта. На уровне первобытного зова. На уровне одурманенного сознания. На уровне, где жизнь и смерть сливаются воедино.

– Трахни меня, – умоляю, вежливо прибавляю: – Пожалуйста.

Я же хорошая девочка.

Соблюдаю правила.

– Говори по-человечески, – ухмыляется. – По-немецки.

– Ч-чёрт, – кусаю губы. – Придумай вариант полегче.

– Ты же изучала немецкий в университете, – напоминает суровым тоном. – У тебя диплом с отличием, если не ошибаюсь.

– Я… я косила пары, – содрогаюсь изнутри.

– Прости? – его брови недоумённо изгибаются.

– П-прогуливала, – поясняю сквозь утробные стоны. – П-пропускала з-занятия.

– Schade, (Жаль,) – хмурится, с наигранной печалью заявляет: – Я вынужден прибегнуть к справедливому наказанию.

Вновь замирает, прекращает сладкую пытку, заставляя порочно извиваться и негодующе вопить от жесточайшего разочарования.

– Du bist deine Schlampe, (Я твоя шлюха,) – бормочу отчаянно. – Du bist… dein… deine Miststück… dein Miststück. (Я твоя… твой… твоя сучка.)

Продолжаю нести всякую ерунду. Путаю род, путаю падежи. Совершаю миллион ошибок, обрушиваю весь словарный запас на фон Вейганда.

– Почему не продолжишь… чего… чего ты хочешь? – спрашиваю устало.

Ловкие пальцы по-прежнему неподвижны.

– Хочу заковать твои изящные запястья в кандалы, – жаркий шёпот обжигает, жидкое пламя разливается по венам. – Хочу подвесить тебя на железный крюк. Вздёрнуть цепь повыше.

Внутри стремительно закручивается тугая воронка. Напрягается, пульсирует, наполняется сокрушительной силой.

– Хочу наблюдать, как ты бьёшься в напрасных попытках освободиться, – произносит с расстановкой, живописует подробности: – Руки затекают. Тело немеет. Голова кружится, перед глазами всё расплывается. Суставы разрываются от боли. Поверь, даже наиболее выносливые мужчины быстро сдаются и начинают молить о пощаде. Женщинам бывает легче, но это поправимо. Надо только отрегулировать угол натяжения, оторвать человека от земли и наблюдать.

Внутри разверзается зияющая пропасть, пугающая бездна, требующая немедленных жертвоприношений.

– Хочу отхлестать тебя кнутом до полусмерти, исполосовать эту нежную кожу, оставить уродливые шрамы, – влажный язык скользит от виска до ключицы, застывает на нервно трепещущей голубой жилке. – Хочу слизывать кровь с твоей изувеченной спины. Хочу поцелуями снимать слёзы с твоих леденеющих щёк.

Низ живота наливается свинцовой тяжестью. Мышцы судорожно сокращаются. Совсем как в ту ночь, когда восковой дождь обрушился на податливую плоть. Тело неистовствует жадно и ритмично. В такт жутким словам.

– Хочу поставить на колени и вы*бать, – бросает фон Вейганд, оплетая измученный разум нитями колючей проволоки. – Сначала спереди, потом сзади. Во всех позах. Разложить и драть. Как последнюю бл*дь.

Рычание зверя отдаётся болезненно-сладостной вибрацией в каждом позвонке, вынуждает застыть у самого края, растягивает пытку, заставляет раствориться в токсичном безумии.

– Хочу трахать долго и размеренно, пока не взмолишься о пощаде, – эти фразы врезаются будто кинжалы. – Пока не проклянёшь меня, не забьешься в конвульсиях, не захрипишь.

Тьма вспарывает по живому, продирает изнутри, пробирает до дрожи, прокладывает путь, пронизывая насквозь.

– Пока не сдохнешь, – удар наотмашь.

Реальность замерзает и покрывается трещинами, раскалывается на части, распадается на хаотичные кадры прошлого, будущего и настоящего. Напряжение зашкаливает. Плёнка охвачена пламенем. Миллиметр за миллиметром сгорает прямо в кинопроекторе.

– Подо мной, – выстрел в упор.

И разбиваюсь.

Я разбиваюсь.

Снова и снова. Ещё и ещё. Ярче и жёстче. На тысячу колких осколков, щедро окроплённых алым.

Ослеплённая чувствами, теряю ориентацию в пространстве. Растекаюсь кроваво-красной лужицей, грязным узором расцветаю на девственно-чистой поверхности ванной. Замираю и содрогаюсь. Падаю.

Падаю. Падаю. Падаю.

Презираемая и обожаемая. Ненавидимая и почитаемая. Развратница с белоснежными крыльями. Блудница в невинном обличье.

Погружаюсь в адскую бездну, поднимаюсь до райских небес. Неизбежно возрождаюсь, чтобы неизбежно умереть.

– Неплохо, – хвалит фон Вейганд, набрасывает на мои плечи пушистый халат. – Даже напрягаться не пришлось.

Он относит меня обратно в спальню, укладывает на кровать.

– Гребаный извращенец, – шепчу устало.

– Серьёзно? – он смеётся. – Ты кончила, услышав вполне заурядную фантазию. В тебе был мой палец. Даже не член.

– Супер, – обиженно поджимаю губы.

– Ни единого движения, – уточняет мягко. – Ты самостоятельно достигла разрядки.

– Угораздило же влюбиться в психопата, – театрально закатываю глаза.

– Да, – соглашается насмешливо, перебирает влажные пряди моих волос. – Это ты действительно зря.

Что поделать?

Love sucks. (Любовь сосёт.) True Love swallows. (Настоящая любовь глотает.) Причём по ходу проглатывает абсолютно всё. Любую обиду, любое унижение. Предел не обозначен.

Глава 15.2

– Кстати, тренируй внутренние мышцы, – небрежно роняет фон Вейганд. – Мне нравится, как они сокращаются вокруг члена.

– Ты о чём? – спрашиваю устало, дымка наслаждения до сих пор окутывает разум, расслабляет и притупляет реакцию.

– Люблю, когда женщины умело ими пользуются, – поясняет вкрадчиво.

– Какие на хрен женщины?! – моментально прихожу в сознание.

– Непередаваемое ощущение, – мечтательно цокает языком, игнорирует мой вопрос.

– Ты реально ох**л или просто прикалываешься? – вскакиваю с постели, готова наброситься на мерзавца с кулаками.

– Тренируйся, – он легонько толкает меня, вынуждая вновь распластаться на кровати, а после коротко прибавляет: – Я в душ.

И скрывается из виду прежде, чем успеваю осуществить какой-либо коварный манёвр.

Впрочем, никакие манёвры тут не прокатят. Что весовое, что силовое превосходство явно на стороне противника.

Вот урод. Вот сволочь.

Кайфолом.

Идеальный момент подгадил. Испортил, опошлил, замарал грязными намёками. Хотя тут не намёки, а целые признания. Мемуары. Из личного.

В общем, натуральное паскудство.

Нет, реально.

Такой подставы не случалось со времён двенадцатого сезона «Жутко сопливых страстей», когда в финале выяснилось, что триста серий зубодробительного экшна просто-напросто пригрезились дону Родриго.

Бедняга впал в кому после принятия экспериментального лекарства от насморка. Пока тело пребывало в овощном состоянии, мозг упорно трудился. Конечно, потом пришлось сделать пересадку. Левое полушарие пожертвовал дон Хуан, правое – дон Хулио.

Но опустим скучные детали, перейдём к сути.

Во-первых, зачем вся эта постная фигня с операцией?

Многие люди прекрасно живут без мозга. Не комплексуют, не жалуются. Наоборот, получают удовольствие.

Во-вторых, сезон-сон.

Они это серьёзно?! Сценаристы пропили фантазию? Проиграли её в карты? Толкнули по дешёвке на рынке?

Прошу любить и жаловать. Сезон-сон или «мы понятия не имеем, как пояснить туеву хучу сюжетных линий, рейтинг падает, зрители бастуют, давайте притворимся, будто ничего не было, и начнём с чистого листа».

ЗанавесЪ.

А ведь я прониклась новым видением легендарного сериала. Меня конкретно зацепило необычное смешение жанров и свежий взгляд на избитые сюжеты.

И что же теперь получается?

Инопланетяне не похищали дона Хуана для рискованных опытов. Дон Хулио не изобретал эликсир бессмертия. Внучатая племянница дона Хосе не оказывалась агентом ЦРУ под прикрытием КГБ. Анна-Мария не попадала в плен к работорговцам, не теряла память, не становилась самой богатой женщиной мира, не рожала тройняшек от Педро и двойняшек от Марко, не делала пластическую операцию, опять не теряла память и…

Да к лешему эту Анну-Марию.

Только скажите – как она посмела предать Родриго?

Эх, не будем о грустном.

Дрянь неблагодарная. Такому мужчине изменила. Гадина.

Ох, не бередите душу.

И нашла же с кем. С доном Хуаном. С доном Хулио. С Педро и с Марко. Даже с внучатой племянницей дона Хосе. Никого не упустила.

– Так ничего не было, – услужливо напоминает внутренний голос. – Всего лишь сон.

Было или не было. Какая разница. Осадочек-то остался.

Жаль меня не приглашают в кинематограф. Я бы им подкинула идей. Навела бы шороху, взорвала хит-парады. Поломала бы систему.

– Хватит заливать, не смеши, – отмахивается вечный скептик. – Чего ты там наснимаешь?

Слушай сюда, дружок. Буду учить. Срывать покровы, раскрывать секреты. Ковать ключ к успеху.

Не боги горшки обжигают, никакой сложности тут нет.

Всё гениальное просто.

Ведущий персонаж делает кассовый сбор. Не оплошал с героем? Не оплошал, вообще.

Погнали, помолясь.

Акт номер раз.

Появляется он.

Он!

ОН.

Первый парень на деревне. Красавец. Спортсмен. Комсомолец… тьфу, миллионер. Ну, или там актёр. Певец. Рекордсмен. Предприниматель средней руки. Как угодно. Род занятий не важен. Важно иное.

Он в костюме от Brioni.

Именно так, никакой самодеятельности.

Костюм от Brioni. Ботинки от Berluti. Рубашка от Eton. Галстук от Pietro Baldini. Запонки от Atelier Yozu. Часы от Patek Philippe. И непременно бутылка Dom Perignon под мышкой.

Кто ты без бренда? Лох. Неудачник. Пустое место. Никакого уважения не светит. В приличном обществе руки никто не подаст.

Акт номер два.

Подвал.

У каждого уважающего себя парня должен быть подвал. В идеале – затхлое подземелье. Или уютная темница, где по периметру аккуратно разложены скелеты не слишком везучих гостей.

Но коли бюджет не позволяет, сойдёт и комната для передержки собак. На худой конец – комната ужаса из ближайшего парка аттракционов

Хотя стоит проявить оригинальность. Размах только приветствуется. Возможно, нам удастся поймать в кадр остров. Цельный пыточный остров. В 7D. Полное погружение, эффект реального присутствия. Впечатляет же.

Про цепи, плети, флоггеры напоминать надо? Без этого нехитрого набора на свидание являться не принято. Нет кнута? Не мужик. Рядовое чмо. Отправляйся в утиль.

Акт номер три.

Герой должен страдать.

– Чем? – не выдерживает голос в моей голове. – Запором?

Нет, милок.

Недугом пострашнее.

Духовным саморазвитием. Непрерывным совершенствованием внутреннего «я». Поиском добра, мира и гармонии во Вселенной.

Разумеется, запор по-своему оригинален. Но боюсь, общество ещё не готово к подобным откровениям. Оставим идею до лучших времён.

Итак, настоящий герой должен страдать.

– Ожирением? – не унимается нахал. – Импотенцией?

Даже не думай. Ни тем, ни другим.

Лишний вес смотрится эстетично в единственном случае. В моём. И больше никому не удастся повторить. Даже не пытайтесь.

Половое бессилие – слишком печально. Хуже мужчины-импотента может быть только мужчина, который понятия не имеет о том, что такое клитор, где его искать и как использовать в повседневной жизни.

Поэтому предлагаю герою пострадать более приятными и оптимистичными вещами.

Алкоголизмом и наркозависимостью.

Однако в идеале стоит использовать нечто реально небанальное. Извращённое, пугающее. Местами возбуждающее, местами леденящее кровь. На острие ножа. На грани.

Хм, cream puff freak.

Чем не вариант?

В простонародье именуется примерно так: клиент проститутки, который возбуждается, бросая в девушку торты с кремом.

Нормальный ход, ну?

На всякий случай, ответственно заявляю: это не я изобрела, это всё словарь английского языка.

Хотя могла бы и я.

Обидно, блин.

Ладно, не отвлекаемся. Включаем воображение, представляем детали.

Ночь. Мрачный особняк. Жалобно завывает ветер. Скорбно поскуливают половицы. Ничто не предвещает беды. Вырисовывается давно набивший оскомину сюжет про маньяка, распиливающего людей на части.

Всё скучно, привычно и предсказуемо до зевоты.

И тут – бабах!

Распахивается дверь. Яркий свет ослепляет, вынуждает в ужасе отшатнуться назад, суеверно прошептать слова молитвы, малодушно воззвать к небесам.

Взору открывается во истину ужасная картина.

Несчастная проститутка всякое повидала на своём веку. И кнуты, и наручники. И подземелья, и подвалы. Но такого явно не ожидала.

Монстр. Чудовище. Зверь.

Он не собирается её тр*хать. Не станет ни унижать, ни избивать. Он прибегнет к куда более утончённым и жестоким издевательствам.

Торты. Торты. Кругом торты.

И ничего другого.

Ни-че-го.

Совсем.

Абсолютная пустота.

Пустота, изувеченная тортами.

Наполеон. Арлекин. Киевский. Пьяная вишня. Медовик. Зебра. Птичье молоко. Лимонный. Рафаэлло.

Все они покрыты кремом. Все они приготовлены для неё. Для её порочного тела. Продажного тела блудницы.

– Ты запомнишь меня навсегда, – заверяет психопат и приступает к осуществлению коварного замысла.

– Нет, прошу, не надо, – бедная девушка падает на колени, униженно молит о пощаде.

Но каменное сердце не подарит милости.

Торт за тортом. Прямо в цель. Без передышки. Ещё и ещё. Быстрее, сильнее, горячее. В рваном ритме.

Нежный бисквит касается кожи. Воздушное суфле тает на губах. И крем, крем, крем. Повсюду крем.

– Прекрати, – хнычет внутренний голос. – Сжалься.

Вот видите.

С такой фантазией мне нечего бояться. Если когда-нибудь попаду в плен к Мортону, то обязательно поведаю ему эту историю.

Простенько и со вкусом.

Интересно, на какой фразе лорд окончательно слетит с катушек, схватит пистолет и вышибет себе мозги?

Мечты, сладкие мечты.

В общем, с написанием сценария не срослось. Фильмы снимать не умею. Сплошное разочарование.

Что же фон Вейганд во мне нашёл? Ну, помимо ох*ительной внешности, охр*ненного характера и невъ*бенного очарования.

Damn. (Проклятье)

Мысли постоянно возвращаются к гребаному ублюдку.

К моему любимому гребаному ублюдку.

О, чёрт.

Fatality. Злой рок. Неизбежность.

Помню, мама привела меня к гадалке. Пыталась любыми методами вытравить из непутёвой дочурки постыдную привязанность к Леониду.

Не подумайте, что моя семья верит во всякую экстрасенсорную мутотень.

Просто психиатр не помог. Сдулся под конец первого сеанса.

Слабак.