Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Валерия Ангелос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 82 страниц)
– Ненавидим друг друга? – фон Вейганд, гипнотизирует меня, не позволяя разорвать зрительный контакт.
– Да, – тщетно стараюсь подавить предательскую дрожь в теле, унять разбушевавшиеся эмоции.
Тонкий лед вспыхивает под босыми ступнями, неумолимо расходиться густой сетью трещин, увлекая в парализующие волны холода.
– Всякое случается. Несмотря на все события, которые могли произойти и сделать из вас врагов, вы по-прежнему семья, а в семье нужно прощать, принимать ошибки, попробовать исправить по возможности. Твой дедушка не слишком приятный человек, порой даже отталкивающий, однозначно опасный, иногда выглядит полным психом. И он так похож на тебя, – улыбка получается кривой, с нервическим оттенком. – Не в смысле, что ты тоже псих, хотя, конечно, есть немного… в общем, вас объединяет кровное родство и не только.
– Не только, – в хриплом голосе звенит безудержная ярость. – Мы не просто похожи, мы совсем одинаковые.
Фон Вейганд стискивает руль столь сильно, будто жаждет раскрошить на кусочки.
– Прости, я не…
– Что он рассказал о моих родителях? – обрывает резко, впивается взором голодного зверя, забирается под кожу, прямо в кровь, по застывшим жилам.
– Ничего, – шепчу несмело.
– Что он рассказал о моих родителях? – повторяет с расстановкой, четко выделяет каждое слово.
Другой шанса исправиться не будет. Солгать не удастся.
Господи, это не может быть правдой. Такой правды не бывает.
Не верю звуку собственного голоса:
– Что убил их.
Оказываемся в иной реальности, где нас со всех сторон обволакивает угнетающий вакуум. Тишина полосует вены, сдавливает горло в стальных тисках, отнимая драгоценный кислород, отбирая надежду.
– Верно, – фон Вейганд откидывается на спинку сидения, ослабляет галстук. – Я решил, он лично отдал приказ их убить. Потом, через несколько лет, выяснил новые подробности, но ничего не изменилось.
Достает пачку сигарет из кармана, барабанит пальцами по картонной поверхности, выстукивает неведомую мелодию.
– Он виноват, – выносит вердикт.
Щелкает зажигалкой, не прикуривает, внимательно наблюдает за огнем, танцующим в уютном полумраке авто.
– Он главная причина их смерти, – глухо, лишено окраски.
Хмурится, словно пробует прогнать назойливые воспоминания усилием воли.
– Он мог защитить и не защитил, – никакой обиды, равнодушное подведение итога.
Закрывает глаза, позволяет улыбке тронуть уголки губ.
– Ему всегда хотелось, чтобы я его обвинял, ненавидел и боялся, – поворачивается ко мне, смерив цепким взглядом, спрашивает: – Знаешь, почему?
Не нахожу ответа.
– В жизни настоящего бойца должна быть трагедия, которая подстегивает добиваться лучшего, жертвовать всем ради успеха, ни перед чем не останавливаться, – произносит фон Вейганд. – Мечтаешь забраться на вершину – стань калекой внутри.
– Это жестоко, – срывается с моих уст на уровне инстинкта.
– Нет, – улыбка прорисовывается четче: – Жестоко не это.
Он резко открывает дверцу, выходит на улицу, делает несколько неторопливых шагов, опирается о сверкающий капот и, наконец, закуривает. Затягивается с нескрываемым наслаждением, запрокидывает голову назад, медленно выпускает из легких клубящийся дым.
Не выдерживаю, следую за фон Вейгандом. Куда он, туда и я. Хоть в самое жерло вулкана, хоть в бездонную пропасть, хоть сквозь семь кругов ада. Не имеет значения.
Подхожу ближе, робко обнимаю за талию, едва притрагиваюсь ладонями. Чувствую жар, заставляющий мое тело трепетать и подчиняться, алчно желать большего и униженно умолять. Действую смелее, крепче прижимаюсь к широкой груди, впитываю в себя биение сердца, сливаю шепот дыхания воедино.
– Мой отец с детства мечтал стать пианистом. Он обладал абсолютным музыкальным слухом. Когда еще ребенком играл на фортепиано, казалось, ожил сам Моцарт. Так играют великие. Работать мало, необходим талант. И у него он был. Музыка была его жизнью.
Фон Вейганд тушит сигарету и притягивает меня ближе, будто желает впечатать в свое тело. Причиняет боль, но я не жалуюсь.
– Мой дед мечтал видеть сына во главе империи, а не слушать его концерты. Он пытался прекратить это увлечение разными способами. Безрезультатно. Пришлось пойти на крайние меры: нанять людей, которые однажды ночью ограбили юного пианиста, избили, а после порезали запястье левой руки до кости.
Пальцы скользят по спине, неторопливо движутся вверх, касаются шеи, легонько ласкают.
– Потому что можно играть только левой рукой, как Людвиг Витгенштейн. А только правой рукой играть нельзя, для нее не написано произведений. Конечно, есть некоторые, но слишком мало. Перерезанные сухожилия разбили одну мечту и воплотили другую.
Фон Вейганд наклоняется, вдыхает аромат моих волос. Очень стараюсь не разрыдаться, кусаю губы, надеюсь обуздать истерику.
– Мой отец узнал правду случайно, не сразу. Когда понял, то уехал, сделал все возможное, чтобы его не нашли. Наверное, не каждый поступок можно понять и простить, даже если вы семья.
Трудно подобрать ответ. Буквы не складываются в слова. Не могу ничего сказать.
– Прости, – вырывается вместе с приглушенным всхлипом.
– За что? – целует в макушку. – Глупая девочка, думаешь, почему я это говорю?
– Твой дед не псих, а чудовище, сделать с родным сыном…
– Вот, – фон Вейганд отстраняется, обхватывает мое лицо горячими ладонями. – Я точно такое же чудовище. Родился таким и вырос таким, несмотря на самых лучших родителей в мире.
– Нет, – слезы струятся по щекам.
– В Киеве, в отеле я хотел разорвать твою задницу, – шепот обжигает кожу. – Потом ты пришла за деньгами, про своего ублюдка Стаса рассказывала, а я представлял, как запру тебя в подвале, буду трахать и пытать. Каждый день пытать и трахать, пока не превращу в забитое животное без мозгов и воли к жизни.
Влажный язык слизывает соль со свежих ран.
– Нет, – звучит более уверенно, нежели ощущается интуицией. – Ты бы не поступил со мной по-настоящему плохо.
– Поступил бы, – он смеется. – Если бы не ошейник.
– Значит, я удачно выбрала не в пользу бриллиантов, – юмор надо тренировать. – Сначала мне повезло надеть, потом сохранить.
Накрываю его ладони своими, нежно касаюсь сбитых костяшек.
– Любопытно, что еще нашли среди моих вещей, когда проводили обыск. Ты же не принял всерьез постеры, где Джерард Батлер в розовых сердечках и губной помаде? – улыбаюсь.
Ответом оказывается поцелуй. Страстный символ наших непростых отношений, преступное наслаждение, опасная игра с горько-сладким привкусом.
– Запомни, – фон Вейганд слегка отстраняется. – Ничего не встанет между нами, а если встанет, я это уничтожу.
Ничего. Болью ударяет по ребрам.
Вообще, существует исключения, да? Ну, допустим, тортики, любимый сериал, ребенок… Кому что, возможны варианты.
Глава 8.1
Жил на свете один мудрец, так вот он говорил – все проходит.
Нет, не так. Давайте заново.
Жил на свете один врач, так вот он говорил – все лгут.
Ежедневно, о разных вещах и по абсолютно разным причинам.
Лгут во благо или, желая выпендриться, дабы оградить близких или произвести хорошее впечатление на посторонних, забавы ради, а подчас руководствуясь серьезными намерениями.
Лгут о счастливом браке и талантливых детях, о любимой работе и закадычных друзьях, о выходе из кризиса и повышении ВВП.
Лгут за чашкой ароматного кофе или в битком заполненном метро, перед лицом начальства или позади случайных знакомых, с экранов телевизоров или на высоких трибунах.
Лгут инстинктивно или с тонким расчетом, сочиняя на ходу или продумывая план до мельчайших подробностей, вдохновенно воплощая запредельные мечты или виртуозно совершенствуя правду, вовсе не краснея, широко распахнув глаза, или робко запинаясь, виновато разводя руками.
Лгут бывшим одноклассникам и нынешним любовникам, инспекторам из налоговой и продавцам апельсинов на рынке, университетским профессорам и свободным дворникам.
Лгут о любови до гроба и несокрушимом доверии, о том, как прекрасно сознают немилосердную тяжесть груза чужих проблем, и готовы оказать посильную поддержку в трудную минуту, о невероятной эффективности виски-обертывания в борьбе против целлюлита и супер-креме, сжигающем жир на коленных чашечках.
Лгут самим себе, будто можно понять и простить, исправить фатальные ошибки, начать с чистого листа и не оборачиваться назад, теряясь в мрачных лабиринтах прошлого.
А, впрочем, не получится изменить закономерный порядок вещей.
Когда начнем говорить лишь правду, наступит кромешный ад.
Что покоится глубоко внутри, покоится там не просто так.
What lies beneath, lies there for a reason.
Что сокрыто под блеском фальшивых улыбок и лаской льстивых слов, под напыщенным великолепием радостных масок и напускной праведностью благородных поступков. Что прячется в пугающей пропасти ледяного взгляда, в сосущей бездне мятежного сердца, в кошмарных порождениях истерзанного разума.
У каждого из нас есть секреты.
Тайны, которые ни в коем случае нельзя открывать.
Не рядовой треп и пустое хвастовство, ни приторно-сладкие рассказы, воспевающие собственную состоятельность, даже не поддельная декларация о доходах.
Слишком личное, слишком опасное, по-настоящему важное.
Такое, о чем не поведают на первой полосе утренней газеты и не отправят сплетнями порхать на окраину города. Кислота, разъедающая идеальный портрет. Остро заточенное лезвие, вспарывающее полотно иллюзорной реальности.
То, что может убить.
То, что может сломать.
То, до чего рано или поздно доберется карающая длань мстительной Фортуны.
И горе вам, если окажетесь между человеком и…
What lies beneath.
Тем, что скрывает его ложь.
***
– Вы подозрительно спокойны и довольны жизнью, – Андрей поджимает губы и сурово хмурится.
Явно намеревается испортить настроение постной миной.
– Сдадим меня в лабораторию на анализ? – предлагаю веселым тоном, кружусь перед зеркалом и придирчиво рассматриваю гипотетическую обновку в виде юбилейного тысячного платья.
Очередной магазин очередного торгового центра, очередные милые консультанты с улыбками под тысячу ватт, очередной обширный выбор товаров и услуг.
Богатство ужасно напрягает – купить десять сумок тут или там, а может сразу приобрести двадцать, а потом выбрать туфли для каждой из них. Не забыть о шарфиках и перчатках, шляпках и жакетах, юбках и кофтах. Плюс забежать в ювелирный за побрякушками в тон. Никаких ограничений, полный безлимит, шоппингуй, не жалея кошелька своего… ну, или чужого кошелька.
Короче, тоска зеленая.
Dolce, Gabbana, Armani, Versace, Gucci, Fiorucci, Fendi, Ferre…
Не вы*бываюсь, просто песня молодости вспомнилась. Именно под сей заводной клубный мотив мы рвали школьный танцпол, отмечая долгожданный выброс во взрослую жизнь.
Gaultier, Dior, Givenchy, Cartier, Chanel, Trussardi…
Ниху*вая считалочка. Признаюсь, не думала, что придет черед лично познакомиться с такими известными ребятами.
Kenzo, Rolex, Guerlain, Chloe, Prada, Lanvin…
Выдыхаю с чувством выполненного долга. Глаза боятся, а рот делает.
Как-то это пошло сейчас прозвучало, да?
– В первый день устроили жуткую истерику, требовали выпустить на свободу, провести экскурсию по местным достопримечательностям и сфотографировать вас возле красной телефонной будки, – монотонно систематизирует факты сутенер-зануда, отчаянно пробует разгадать коварный замысел: – Почему сейчас рады покупкам в сопровождении охраны?
– Keep calm, Андрей, (Сохраняйте спокойствие, Андрей,) – пожимаю плечами, придаю лицу невинное выражение и обезоруживающе заявляю: – Это же Лондон. Умиротворяет.
Еще несколько грациозных поворотов у зеркала. Распускаю пучок-луковку на макушке, позволяю волосам струиться по плечам.
– Так лучше? – репетирую томный взор роковой женщины, любуюсь соблазнительным отражением. – Вроде гармонично.
– Естественно, – сутенер не отступается от разоблачительных целей. – Пытаетесь усыпить бдительность мнимой покорностью.
Медленно оборачиваюсь, совершаю несколько шагов, старательно имитирую модельную походку, замираю в непосредственной близости от подопытного.
– Бдите, голубчик, – заботливо поправляю ему галстук. – Бдите на здоровье, я не стану портить показатель вашей успеваемости.
– Трудно поверить, когда у вас такой взгляд, – мрачно бросает он.
– Какой? – хлопаю кукольными (спасибо, тушь!) ресницами: – Как у мужа, припершегося к обманутой жене с букетом цветов? Или как у спортсмена, проколовшегося на допинге? А, может, как у лорда Мортона в зарплатный день?
От упоминания о прошлом работодателе лицо Андрея сводит судорогой.
– Прекратите, – цедит сквозь зубы.
– Ладно, – снисходительно соглашаюсь. – Предлагаю забыть прошлые обиды и выяснения отношений. Вы попили моей крови, я помотала ваши нервы. Считай, квиты. Поэтому настроимся на лучшее и заведем крепкую дружбу.
– Да, вы правы, – сутенер выдерживает паузу и с расстановкой продолжает: – Как у лорда Мортона в зарплатный день.
– Ох, я крута, – не сдерживаю эмоций. – Спасибо.
– Ваш подарок настораживает больше, чем все предшествующие выходки вместе взятые.
– Обычный золотой слиток, жалкие десять грамм из автомата в молле, – равнодушно отмахиваюсь. – Почти от чистого сердца. Поэтому вряд ли надо акцентировать, что будь на кону мои личные финансы, я бы и на брелок не потратилась…
– Какую глупость вы задумали? – не сдается упрямец.
Видит насквозь, а доказать вину не способен. Подопечная тише воды, ниже травы.
– Ужасный поступок, – цокаю языком, картинно заламываю руки, наигранно пафосным тоном заявляю: – Отдать штуку фунтов за вон ту сумку, разве не преступление? А платье придется оставить. Воротничок жутко полнит мои ключицы.
Лоб сутенера-зануды покрывается испариной, губы кривятся в нервной усмешке. У него нюх как у овчарки на таможне. Вот только мало предчувствовать, на порядок важнее аргументировать подозрения.
– В первый день вас было не угомонить, а потом резкая смена настроения, и вы спокойны целую неделю, – неодобрительно щурится. – Что изменилось?
– Я пересмотрела приоритеты, повзрослела и стала более серьезной, – печально вздыхаю. – Теперь очень раскаиваюсь в прежней горячности.
Всем своим видом Андрей ясно демонстрирует – скорее Солнце начнет вращаться вокруг Земли, чем я стану совершать взвешенные поступки.
– Да, мне все еще хочется прогуляться по Вестминстерскому Аббатству, крутануться на Лондонском Глазике, потусить в гостеприимном Тауэре и сфоткаться на фоне красной телефонной будки, ведь без такой фотки фиг докажешь, что был в Англии… но раз нельзя, то нельзя. Опасность, враги не дремлют, любая мелочь может привести к непоправимым последствиям, поэтому я согласна действовать по плану. Шоппинг в компании армии охранников – прекрасное развлечение. Намного лучше круглосуточного заключения в отеле. А на достопримечательности наглядимся из окна, почему нет?
– Естественно, – фыркает сутенер. – Но вы не из тех, кто принимает логически обдуманные решения.
Ну, прямо капитан очевидность.
– Наверное, я сама виновата, усугубила ваше недоверие к людям, – кладу ладони ему на плечи, устанавливаю зрительный контакт и держу речь в манере распространителей религиозной литературы: – В жизни вы видели столько горя, предательства и жестокости, что в каждом хорошем поступке невольно усматриваете подвох. Однако это неправильно. Откройте сердце истине, позвольте светлым эмоциям направить вас по верному пути.
Мягко обнимаю Андрея, окончательно дезориентирую и сбиваю с толка.
Бедняга, кабы знал, что я творю, мигом слег бы с инфарктом.
Ибо регулярно нарушаю свод жестких правил. Причем без сопровождения, с минимальной маскировкой, даже в самую ненастную погоду, в местах повышенного скопления туристов.
Говорят, беременных женщин тянет намазать селедку ванильным мороженым или полить соленый огурец горячим шоколадом.
Меня же тянуло на свободу, экстрим и поиски новой дозы адреналина.
То ли необычные пищевые сочетания приелись за двадцать с приличным хвостиком лет, поэтому-то и покрутило в другом направлении. То ли в теперешнем положении все мании резко обострились, и обычные таблетки перестали помогать.
Любимый бойфренд не выпускает на прогулку без телохранителей? Запрещает слоняться по действительно любопытным местам, дабы оградить от неприятностей?
Безвыходных положений не бывает, бывает бедная фантазия. Если не удается выйти через парадный, то всегда останется запасной.
Исторический памятник, который хотим осмотреть + магазин одежды поблизости + выезд за покупками + очаровать консультантов = профит (около трех часов свободного времени).
Детальнее?
Я внимательно изучала карту, отыскивала пункт назначения и под прикрытием шоппинга выезжала за пределы отеля, далее выбирала кучу тряпья, шла в примерочную, доставала пачку хрустящих купюр и говорила продавцу:
– I need your clothes, your boots and your motorcycle. (Мне нужны твоя одежда, ботинки и мотоцикл).
Тьфу, не та фраза.
– I'm gonna make you an offer you can't refuse. (Я сделаю тебе предложение, от которого не сможешь отказаться.)
Как показала практика, наличные творят чудеса.
Консультанты создавали видимость примерки, пока я летящей походкой удалялась в гущу событий. Фотками не разжилась, на Глазике не покаталась, зато всеми остальными аттракционами насладилась в избытке. Вездесущие fish&chips*, раритетно дорогие кэбы, местами туман, местами дождь, старинные постройки зажаты стеклянными и не очень стеклянными небоскребами, караул все так же сменяется у Букингемского дворца, полиция разъезжает верхом на симпатичных лошадках, а я в солнцезащитных очках на пол лица познаю мир, ранее доступный лишь дистанционно.
* обжаренная во фритюре рыба – обычно треска – и картофель (продается повсюду на улицах Лондона) (прим. авт.)
Для поддержания легенды периодически терзаю Андрея демонстрацией нарядов или выбираю случайную жертву из числа охраны, задаваю миллион дурацких вопросов, приводя в бешенство диалогом из разряда «докопаться до истины»:
– Do I look fat? (Я выгляжу толстой?) – смотри в глаза, не смей жульничать.
– No, (Нет,) – парень пятиться назад, почуяв неладное.
– You’ve lied. You’ve answered too fast, (Ты солгал, ты ответил слишком быстро,) – подвожу печальный итог.
– No! (Нет!) – искреннее возмущение.
– Tell me the truth, (Скажи правду,) – настоятельный совет.
– It was the truth, (Это была правда,) – звучит разумно.
– You think I am fat, (Думаешь, я толстая,) – но не ту напал.
– No, I don’t think you are fat, (Нет, я не думаю, что вы толстая,) – жалобно уверяет качок.
– But you say so, (Но ты так говоришь,) – попробуй доказать обратное.
– I have never said about it, (Я никогда не говорил об этом,) – тщетно озирается по сторонам в поисках спасения.
– You always lie, right? Let’s try again. Do I look fat? (Ты всегда врешь, верно? Давай попробуем снова. Я выгляжу толстой?) – угрожающе сдвигаю брови, сверлю мрачным взором.
– No, you don’t look fat, (Нет, вы не выглядите толстой,) – осторожно произносит после продолжительных раздумий.
– You’ve lied again, (Опять солгал,) – лови нежданчик.
– Why? (Почему?) – праведное удивление.
– This time you’ve answered too late, (На сей раз ты ответил слишком поздно,) – пожимаю плечами.
Надо ли говорить, что Андрей и Ко были несказанно рады, когда подследственная часами не покидала примерочную, издеваясь над консультантами? И уж точно вряд ли могли подозревать ее в жуткой наглости вроде побега в городские джунгли.
Вероятно, мне стоило быть более рассудительной, подумать о безопасности ребенка и том, что лорд-псих совсем не прочь пополнить запасы выигрышных карт.
Но рассудительность – линия, проходящая параллельно моему характеру. А, впрочем, скоро это проявилось особенно наглядно.
***
Вооружившись вожделенной сумочкой, я направилась в ювелирный. Сутенер отлучился по своим грязным делам, охранники организованной толпой растеклись по периметру, ни на миг не выпуская объект в поля зрения. После случая в Дубае у нас произошла оперативная смена кадров и ужесточение рабочих критериев, что поначалу изрядно раздражало, а по концу, когда мне пришла светлая мысль подкупать продавцов, не вызывало особых эмоций.
– Baroness, it is a pleasure to meet you, (Баронесса, приятно встретить вас,) – идеальное произношение, что не редкость для коренных жителей.
Фокусирую взгляд, улыбаюсь, возвращаю учтивое приветствие.
Какая неожиданность, леди Блэквелл.
Ухоженный вид статной дамы претерпел значительные изменения. С красавицы порядком стерлась позолота. Огонь в глазах померк, четче обозначились морщины, щеки заметно впали, не накрашенные губы слились в одну тонкую практически бесцветную линию. Но удивляет другое – стойкий перегар, запах родного города, столь часто пропитывающий утреннюю маршрутку и шлейфом льющийся из каждого встречного генделя.
Пока обмениваемся стандартными репликами о погоде и местных новостях, продолжаю гадать о причинах плачевного состояния старой знакомой.
– Do you remember that I’ve invited you to my place? (Помните, я приглашала вас в гости?) – леди Блэквелл доверительно склоняется ко мне.
– Yes, it was very kind of you, (Да, очень любезно с вашей стороны,) – очень стараюсь не отпрянуть от ее алкогольного парфюма.
– Will you have a chance to come? (У вас получится прийти?)
Ох, сомневаюсь.
– I don’t think it is a nice idea… (Не думаю, что это хорошая идея,) – начинаю мямлить в типичной извиняющейся манере.
– You are worried because of Guy. (Волнуетесь на счет Гая.)
Скорее на счет его чокнутого папаши.
– But he is out of the city, (Но он не в городе,) – флегматично произносит женщина. – I live alone now. Even without servants. I fired them yesterday. (Сейчас я живу одна. Даже без слуг. Уволила их вчера.)
Мне кажется или эффект обильных возлияний все еще держится? Взгляд пустой, а движения заторможены и неуклюжи.
– What happened? (Что случилось?) – действительно занятно. – I hope nothing serious. (Надеюсь, ничего серьезного.)
– It’ll take the whole day to tell, (Долго рассказывать,) – продолжает все тем же тоном, без выражения эмоций. – I’ll find the new anyway. (В любом случае, найду новых.)
– Lord Morton may help you. (Лорд Мортон может помочь вам.)
Брат обязан поддержать сестру в столь важном вопросе, однако судя по выражению лица Кэролайн, она явно придерживается иного мнения.
– I mean he may send his servants to help, (Я имею в виду, что он может отправить своих слуг помочь,) – поясняю доступнее.
– I’d better die than accept something from that man, (Я лучше умру, чем приму что-нибудь от того человека,) – гневно шипит леди Блэквелл, оживляясь и трезвея в мгновение ока.
Впрочем, буря быстро стихает. Женщина берет себя в руки, придает вымученной улыбке толику доброжелательности.
– I still have a driver, he can come to… where do you stay? (У меня все еще есть водитель, он может приехать… где вы остановились?) – произносит она. – I’d love to talk to you but not here. (Я бы с радостью поговорила с вами, но не здесь.)
Конечно, порог ювелирного магазина в гигантском торговом центре – не самое удачное место для интимных бесед.
– There is no need, (Нет необходимости,) – затрудняюсь с решением: – I have my own driver. (У меня есть собственный водитель.)
С одной стороны дама под газом и желает болтать, вполне способна поведать мрачные тайны аристократических семейств. С другой стороны – лорд-псих, которого менее всего мечтаю встретить.
– My address and phone number, (Моя адрес и номер телефона,) – протягивает карточку. – Please, call me in advance if you are going to come. (Прошу, позвоните заранее, если соберетесь прибыть.)
– I’ll try but I can’t promise, (Постараюсь, но не могу обещать,) – принимаю ценные данные, изучаю контакты.
Элитная многоэтажка. Скромно, зато со вкусом. Наверняка, рядом есть чудный бутик, где можно будет технично смыться.
– I’ll wait, (Буду ждать,) – кивает леди Блэквелл. – Thank you. (Благодарю.)
Не успеваю проанализировать ситуацию, потому как рядом возникает облегчившийся от тягот жестокого мира Андрей.
– О чем вы говорили? – плюет на прелюдии.
– Она пригласила меня на семейный ужин, лорд Мортон включен бесплатно, – радостно сообщаю почти правду.
– Он принципиально не посещает ее ужины, – сутенер прокалывается с откровенностью, однако спохватывается молниеносно: – Ваши шутки повторяются.
Фильтруй базар, мои каламбуры искрометны и уникальны.
– Где? – взираю на него с угрозой.
– Опять про лорда.
– Зарплатный день и семейный ужин – разные вещи, не придирайтесь к мелочам. Черт, сплошное разочарование, – закатываю глаза, удрученно качаю головой: – Придется отозвать согласие. Этих аристократов не поймешь, не желают видеть собственных родственников.
– Вы о чем? – неподдельное удивление во взоре.
– Почему бы ему не прийти к сестре? – развиваю тему. – К тому же, она проспиртована и явно нуждается в психологической поддержке.
– С чего вы взяли, что она его сестра? – хмыкает Андрей.
– Надеюсь, правильно перевела с английского обращение «тетушка».
Начинаю сомневаться в своих умственных способностях. Хотя давно пора.
– Гай просто зовет ее так, – следует разъяснение. – Естественно, она долго нянчилась с ним, но никакой кровной связи нет. Леди Мортон умерла при родах, практически сразу, а за мальчиком присматривали постоянно сменяющиеся кормилицы, гувернантки и Каро. У нее никогда не было своих детей, возможно, поэтому столь сильно прикипела к парню.
Точно, перед балом в Замке Руж он упоминал, что Кэролайн американка, еще и актриса. Кощунственно думать о родстве с Мортонами, ведь в обществе ее сперва удостоили звания обычной выскочки.
– О чем вы говорили на самом деле? – возобновляется допрос. – Я видел, она передала вам записку. Не надейтесь обмануть…
– Визитка, ничего криминального, – протягиваю ему карточку. – Я же сказала, пригласила на ужин.
Андрей придирчиво исследует улику, прячет в карман.
– Не намерены объясняться со мной, поведаете подробности господину Валленбергу лично.
– Почему, когда ты говоришь правду, никто не верит, а когда наврешь с три короба, люди счастливо ведутся? – возмущаюсь с оттенком риторичности, мастерски совершаю новый экспромт: – Рядовой бабский треп, ничтожно мало интересного, разве только… ваша подружка Каро выгнала всех слуг и собирается продать квартиру, вот поделилась адресом. Считаете, нам выгодна подобная инвестиция?
Сутенер-зануда не торопится отреагировать, задумчиво поглаживает карман, в котором надежно спрятал контактные данные леди Блэквелл, мнит себя умным и сообразительным.
Конечно, ему не стоит знать, что запомнить адрес не составляет труда, а вот трезвонить по номеру никто не собирался. Слишком рискованно использовать личный мобильный, можно одолжить у продажных копов… хм, то есть консультантов.
Но зачем лишние хлопоты?
No guts, no glory (Кишка тонка – слава далека). Устроим сюрприз.
***
Пока фон Вейганд курсировал между City of London и Canary Wharf, я размышляла, почему мы как бомжи живем в отстойной гостинице с видом на мутную Темзу. Почему не расположимся там, где полагается пребывать всем порядочным миллиардерам, в особняке на Kensington Palace Gardens или на худой конец в скромной элитной квартире вроде той, где поселилась леди Блэквелл.
Шучу.
Мысли были заняты гораздо более серьезными вещами. Время шло, живот рос не по дням, а по часам. Рос вместе с клубком лжи, в который превратилась моя жизнь. Миновал срок безопасного аборта, неотвратимо близился момент истины, а я понятие не имела, как именно порадую счастливыми известиями.
– Привет, я беременна.
Дебильно.
– Все произошло неожиданно. Понимаешь, я чисто случайно заметила, что месячных нет уже четыре… месяца.
Дебильно, зато честно.
– Твой дед сказал, будто ты против детей. Твоя жена пускала странные намеки. Слушай, ты же не собираешь убить нашего ребенка из-за абстрактных принципов? Кстати, каких? А то не представляю…
Полный отстой, даже для меня.
В общем, многократно репетировала нужные фразы, но дальше вычитки текста дело не заходило.
Фон Вейганд пропадал днями и ночами. То запирался в кабинете, куда вход жалким смертным строго воспрещен, то уезжал в далекие дали. Редкие эпизоды, в которых нам удавалось пересечься на съемочной площадке, не вдохновляли.
Романтичный шеф-монтажник был мрачен и молчалив. Больше обычного.
Поправка – гораздо больше обычного.
Ни единого слова не срывалось с плотно сжатых уст, а в черных глазах притаились опасные тени. Вроде прежний, но какой-то чужой, неизвестный, словно новая маска моего мужчины.
Охранники косили под мебель, Андрей перестал сладко улыбаться, старался лишний раз не раскрывать рот. Мне тоже приходилось мимикрировать, сдерживаться и не лезть на рожон.
Тайные вылазки по музеям развлекали, помогали справиться с волнением, клином вышибали клин. Однако ненадолго.
Обманчивая иллюзия свободы стремительно растворялась под напором суровой реальности. Ужас отнимал волю капля за каплей, заставлял ощущать себя бесправным животным, загнанным в капкан, стал неотъемлемой частью, въелся в плоть и кровь так, что не вытравишь.
Фон Вейганд не приходил в мою спальню – однозначный плюс.
Явно оформившийся живот несомненно натолкнул бы на подозрения. Сейчас одежда скрывает очевидное. Но как долго сумею протянуть?
Наши отношения замерли на стадии отчуждения – запишем в минус.
Несказанные фразы пожирают робко наметившееся тепло. Эхо незавершенных признаний лишает покоя. Отрывки несыгранных мелодий растворяются в лондонской сырости.
Становится только хуже, страшнее и… холоднее. Приближается зима, настоящая стужа, пробирающая до мелкой дрожи в каждом позвонке. Пронизывающий до костей ледяной ветер приходит, дабы отнять все, что у нас было.
Если было.
***
Уснула? Оглохла? Умерла? Обширное разнообразие опций.
Выстукивая чечетку под дверью леди Блэквелл, я готовилась потерять надежду во второй раз.
В первый раз потеря надежды обозначилась при встрече с консьержем.
«Вряд ли тебя ждут», – кисло протянул внутренний голос, мозг же пытался сгенерировать универсальную ложь.
Понятное дело, саму меня никто не ждал, а вот баронессу Бадовскую заранее включили в особый список. Виртуозное вранье не потребовалось.
Отставить чечетку. Грядут великие дела.
Щелчок замка, и скромную переводчицу пускают в чертоги аристократической обители.
– I didn’t expect you though I hope you will come, (Не ожидала вас, хотя надеялась, вы придете,) – медленно произносит леди Блэквелл.
Спутанные волосы небрежно собраны на бок так, что резко постаревшее лицо полностью открыто пристальному вниманию. Кожа выглядит пергаментной, тонкой и безжизненной, словно готова разойтись по швам от неосторожного прикосновения, а на лбу нервно бьется голубая жилка, запускает обратный отсчет. Бесцветные губы едва ворочаются:
