Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Валерия Ангелос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 82 страниц)
Осторожно, не упусти свой шанс. Порой достаточно единственного движения, мимолётного взгляда. Замри, обрети покой и проясни разум.
Что шепчет жажда?..
Обожаю сидеть на подоконнике в тёмной комнате пустующего отеля, когда снаружи снег валит стеной, заметает тротуар, скрывает опознавательные знаки под девственно-белым покрывалом.
Обожаю есть свежую клубнику в шоколаде. Едва уловимая кислота и сказочная сладость. Обожаю пить ледяное шампанское. Пузырьки приятно щекочут нёбо, дразнят, наполняя искристым весельем.
Обожаю ощущать любимого мужчину рядом, растворяться в его аромате. В сигарах и алкоголе, в терпком запахе зверя.
Не хочется никуда уходить, не хочется шевелиться. Боюсь спугнуть, развеять чары, вновь рухнуть на грешную землю.
Фон Вейганд устраивается возле меня, в непосредственной близости, усаживается легко и непринуждённо, точно мальчишка.
Задорно пылают Бенгальские огни, за окном завывает вьюга, а здесь горячо. Так горячо, что кожа плавится будто воск.
Мы кормим друг друга сочными ягодами, и на губах тает багрянец. Пальцы липнут, но это не мешает жарким ласкам.
Интимный момент.
Не для прессы.
Скоро забрезжит рассвет, история оборвётся, последует продолжительная пауза. Потом будут фальшивые улыбки, игра на публику, торжественный свадебный марш. Однако сейчас повествование в самом разгаре.
– Как ты умудряешься поддерживать такую потрясающую форму? – вопрос вырывается машинально.
А ведь действительно.
Стальные канаты мышц едва ли сочетаются с сидячим образом жизни бизнесмена. Это в кино и на страницах дамских романов все миллионеры выглядят как фитнес инструкторы. Сплошь красавцы да качки. Суровая реальность сильно отличается.
Открой список Forbes.
Плачь и смотри.
Не спасает ни теннис, ни гольф. Ни даже персональные тренеры и опытные пластические хирурги. Зато ребята при бабле. И возраст 70+ лишь подогревает интерес. Прекрасные кандидаты.
– Занимаюсь йогой, – отвечает коротко.
Явно стебётся.
Издевается над моим воображением.
– Типа тех кришнаитов, что оборачиваются в простынь и каждое лето пляшут у меня под окнами? – уточняю с нарастающим ужасом. – Медитация, просветление, прочистка чакр? Абсолютно бесплатный выход в астрал? Умоляю, опровергни.
– Ну, всё не настолько серьёзно, – усмехается. – Ровно час, каждый день по специальной программе.
Выдыхаю с явным облегчением.
– Не пойми превратно, ничего не имею против, – поспешно оправдываюсь. – Но однажды эти сектанты чуть не затащили нас с Машей на семинар под многообещающим названием «Женское лоно». Тут у любого нервы сдадут.
Медлю, не отваживаюсь допрашивать дальше.
Однако слова не задерживаются, новые фразы вылетают на автомате, быстрее, чем успеваю прикусить язык.
– А ты не поёшь? – выдаю с затаённой надеждой. – Вот эти все «Харе Кришна, Харе Кришна»? Под аккомпанемент бубнов?
Фон Вейганд залпом опустошает бокал.
– Не пою, – признаётся с долей сожаления. – С голосом не повезло.
Лукавит гад.
– Не заливай, – отмахиваюсь. – У тебя обалденный голос. Как вспоминаю “I think I’m in love”, тогда по телефону, так до сих пор покрываюсь мурашками.
Слушать и кончать.
В пошлом смысле, разумеется.
Хм, пожалуй, он единственный человек на свете, который способен вы*бать голосом. Без какой-либо дополнительной стимуляции.
Или я такая впечатлительная?
Нет, просто он ох*ительный.
– Давай поболтаем об умном, – перевожу беседу в иное русло, отчаянно пытаюсь не удариться в разврат. – Например, о литературе. Что сейчас читаешь?
– Тебе не понравится, – насмешливо хмыкает.
– Намекаешь, будто не доросла? – интересуюсь подозрительно. – Оскорбляешь? Хранишь тайну государственной важности?
– Никакой секретности, – заверяет мягко. – Автор – Ли Куан Ю. Книга называется «Из третьего мира – в первый. История Сингапура».
– Масштабненько, – одобрительно киваю. – Ну, это по работе. Для общего развития. А для души? Какие любимые произведения?
– Угадай, – заговорщически подмигивает.
Опять наполняет бокалы шампанским, подносит крупную ягоду к моим устам, почти касается. Лишь стоит приоткрыть рот, отступает. Дразнит, съедает сам.
– Нечестно! – взвиваюсь, хлопаю его по плечу.
– Угадывай, – произносит с нажимом. – Даже дам подсказку. Их три. Видишь, шансы назвать хоть один правильный ответ довольно высоки.
Возможно.
Но моя вера в себя пошатнулась после Ли Куан Ю.
Противник полиглот, знает столько всего, что мне и не снилось. Победа призрачна, однако не станем сдаваться.
– Булгаков, – совершаю пробный ход. – «Мастер и Маргарита».
– Нет, – обламывает без лишних церемоний.
– Хвала небесам, – восклицаю радостно.
– Негативно относишься к творчеству Булгакова? – посмеивается.
– Наоборот, – мигом опровергаю кощунственное заявление. – Прусь не по-детски. Почти как от Оскара Уайльда или от Остапа Бендера. Тут загвоздка в ином. Слишком ревностно отношусь, не готова ни с кем делить.
Неисправимая собственница, желаю всем владеть единолично.
– Обидно, если люди ограничиваются поверхностным восприятием, называют эту историю любимой лишь по инерции, отдают дань моде, не пытаясь разобраться в хитросплетении смысловых пластов.
Неблагодарные, не ценят истину.
– А ведь суть книги не в забавных сценах, не в едкой сатире на советские времена. Там пугающая глубина. Бездна, в которую жутко заглядывать. Перечитываешь и открываешь новое. Слой за слоем. Или не открываешь. Замираешь, ощущаешь разгадку поблизости, но добраться до неё не выходит.
Правда всякий раз ускользает, скрывается за очередным поворотом.
– Он редактировал роман на смертном одре. До последнего дня, несмотря на чудовищные мучения. Он шептал «чтобы знали, чтобы знали». И что? Разве люди знают? Пихают его цитаты везде. По поводу и без.
Лепестки роз посреди дерьма.
Это могу делать только я.
Избранная, с манией величия.
– Каюсь. Сама такая. Не достойна произносить. Но по привычке рискну. Внимание всегда цеплялось за фразу о Фаготе. О рыцаре, который сочинил неудачный каламбур в беседе про свет и тьму. О том, кому пришлось прошутить несколько больше и дольше, нежели он планировал.
Знакомо, да?
Однажды доиграюсь до пожизненного, ибо регулярно нарываюсь на летально-фатальные приключения.
С моим авантюризмом в ад без очереди пропустят.
Исключительно по блату, прямо в VIP-ложу.
Располагайтесь, не стесняйтесь.
– Настал черёд следующего выстрела, – бросаю задумчиво, гипнотизирую пристальным взором и жму на курок: – «Mein Kampf».
– С чего бы вдруг? – притворно удивляется.
– Ты немец, и дед у тебя нацист, – оглашаю неопровержимые доказательства. – Полный боекомплект.
– Верно, – кивает удручённо. – Дед всегда хранил портрет Гитлера в кабинете. Ярый фанат, выучил наизусть все труды великого вождя. Очень обрадуется, если процитируешь что-нибудь при встрече.
Сомнительный совет.
– Берёшь на понт? – угрожающе сдвигаю брови.
– Помогаю добиться расположения, – голос сочится елеем, а в глазах сверкают шальные искры. – У старика скверный характер, но даже незначительное упоминание Адольфа растопит лёд.
Точно измывается, подводит под монастырь.
– Вернёмся к тебе, – мстительно щурюсь. – Попала в цель? Горячо? Холодно?
– Мимо, – брезгливо фыркает. – Стал бы я зачитываться бреднями шизофреника. Этот недоумок оказался послушной пешкой. Принёс выгоду, потом отправился на помойку истории. Предпочитаю Макиавелли, вот где стоит прилежно внимать, учиться основам.
– Чёрт, – разочарованно выдыхаю. – Я была близка. «Государь», легко догадаться, аккурат на поверхности.
– «Государь» и не только, – делает крупный глоток. – Но это не любимые книги. Пробуй дальше.
Чуток воодушевляюсь.
– Маркес, – предполагаю смело, выстраиваю цепь оригинальных ассоциаций. – Тоже на «м», к тому же, испанец.
– Поразительная логика, – ухмыляется. – Вынужден внести поправку. Не испанец, а колумбиец.
– Однако писал по-испански, – спешно оспариваю.
Ржёт.
Нагло и неприкрыто, с невероятно хамским видом поедает клубнику. Хищно скалится, обнажает клыки.
Что это? Мне опять пригрезилось. Или на его зубах действительно кровь?
– Кортасар, – бормочу сдавленно. – Экспериментировал, творил на разных языках.
– Нет, – сухо отвергает.
– Набоков, «Лолита», – продолжаю мозговой штурм. – Педофилия. Наша тема, как ни крути.
– Не суди по форме, присмотрись к содержанию, – произносит насмешливо, менторским тоном прибавляет: – В данном произведении речь идёт о Советском Союзе и царской России.
Ум за разум, шарики за ролики.
– Прости?! – неконтролируемо изменяюсь в лице. – Там вроде про великовозрастного мужика и малолетнюю девчонку. Никакой сраной политики.
Столь активная мимика меня погубит.
Уже намечаются ранние морщины. Пролегают вдоль переносицы, уродуют высокий лоб мыслителя, паутиной покрывают некогда юную кожу.
Ещё немного и место в маршрутке уступать начнут. Хотя нет, это я размечталась.
– Ну, великовозрастный мужик символизирует советскую власть, именно от него ведётся повествование, – мило дробит устойчивый шаблон. – Так и коммунисты создавали новую историю. На свой манер, через святотатство. Чёрный монстр насилует ребёнка, совершает грязное надругательство. Поэтому образ Лолиты размыт. Неясный, нечёткий, без мыслей. Царская Россия канула в небытие.
Стоп, снято.
Возьмём рекламную паузу.
Нет, не берём, нельзя.
Срыв покровов в режиме он-лайн.
Неужели я реально надеюсь на победу? Не сейчас. Вообще, в целом. Когда-нибудь. В обозримом будущем.
Да, иначе это буду не я. Никогда не перестану сражаться. Ни на секунду. Хоть задыхаясь, хоть захлёбываясь. Из последних сил. Из любви к искусству. На автопилоте, стиснув зубы. Подыхая, не сдамся.
Озвучиваю всё подряд, уже ничем не обосновываю версии, не подкрепляю варианты пояснениями.
Прохожусь по отечественной и зарубежной классике, вспоминаю школьную программу, не забываю про университет. Постоянно бью мимо цели, далее по курсу не возникает ничего обнадёживающего. Можно развлекаться до бесконечности. Толку ноль.
Азарт постепенно иссякает, запал сходит на нет.
Форменное безобразие.
Пора звонить 911.
Смеркалось, шёл трёхтысячный год от рождества Христова, однако мы не приблизились к разгадке ни на шаг.
Тысяча чертей.
Разрази меня гром.
Эй, люди добрые, пробудите от кошмара, избавьте от книжного транса, помогите сбросить гипнотические чары.
– Сказки Оскара Уайльда, – ровно заявляет мой романтичный шеф-монтажник.
– Сказки? – изумлённо переспрашиваю. – Для детей?
– Для детей и для взрослых, – бросает невозмутимо.
– Я же называла его, – шепчу сокрушённо. – В самом начале.
– Называла, – милостиво соглашается, а после отнимает выигрыш: – Но не в качестве правильного ответа.
Вожделенный приз буквально ускользает из рук, просачивается сквозь пальцы, точно песок.
А ведь догадаться нетрудно.
Значимые вещи обычно родом из детства. Потом становишься слишком циничным для искреннего восторга. Особенно если ты фон Вейганд.
– Кайфолом, – бормочу обиженно, вкрадчиво любопытствую: – И какая у тебя любимая сказка?
– Такая же, как и у моего отца, – уголки губ нервно дёргаются, улыбка получается кривой, обнажает лик хищного зверя. – ‘The Nightingale and the Rose’ («Соловей и роза»).
Знаю, практически наизусть.
Бедный студент ухаживает за очаровательной девушкой. Соловей решает ему помочь, платит своей жизнью за удивительную красную розу. Но подарок втаптывают в грязь.
Сюжет прост и гениален.
Лишь настоящий мастер способен выковать истину. Вырвать из груди. Ради торжества света над тьмой. Вот только убогое общество безжалостно уродует красоту. Жертвы во имя любви никому не нужны. Отважные подвиги никто не ценит.
Печальный факт.
Мир жаждет наживы, а не любви.
– Трагическая история, – заключаю чуть слышно.
Фон Вейганд отставляет бокал и смотрит прямо на меня. Не двигается, не касается озябшей кожи. Однако ощущение такое, будто сдавливает горло.
В его глазах сплошная чернота.
Задыхаюсь от пристального взора.
– If you want a red rose, you must build it out of music by moonlight, and stain it with your own heart's-blood, (Если хочешь получить красную розу, ты должна создать её из музыки при сиянии луны, и ты должна обагрить её кровью из собственного сердца,) – произносит медленно, словно нараспев. – You must sing to me with your breast against a thorn. All night long you must sing to me, and the thorn must pierce your heart, and your life-blood must flow into my veins, and become mine. (Ты должна петь, прижавшись грудью к моему шипу. Всю ночь ты должна петь, и мой шип должен пронзить твоё сердце, и твоя живая кровь должна влиться в мои жилы и стать моею.)
Вздрагиваю всем телом.
Судорожно открываю и закрываю рот, не способна впустить в лёгкие кислород. Трепещу и затихаю.
А потом подаюсь вперёд, падаю в объятья палача, прижимаюсь плотнее, льну к шипу, что каждый миг терзает сердце.
– Глупая, безумная птица, – заявляет хлёстко. – Не замечает жесточайшей боли. Поёт о любви, над которой не властна сама смерть.
Иначе не умею.
Иначе не дышу.
– All night long she sang with her breast against the thorn, and the cold crystal Moon leaned down and listened, (Всю ночь она пела, а в грудь её вонзался шип, и холодная хрустальная Луна склонялась ниже и внимала,) – говорит дальше, намеренно растягивает слова. – All night long she sang, and the thorn went deeper and deeper into her breast, and her life-blood ebbed away from her. (Всю ночь она пела, а шип погружался в грудь глубже и глубже, и кровь по каплям покидала её.)
Пей.
Досуха.
Выкуривай.
Без остатка.
Пожирай.
Заживо.
Делай всё, что захочешь.
Вне морали, вне закона.
Черта пройдена, границы стёрты.
– Я шип, – бросает резко, грубо сдавливает плечи. – А ты моё сердце.
Невероятное признание. Жуткое, пугающее. И в то же время романтичное. Честное и чистое. Никакой игры.
– Я буду пытать тебя вечно, – вгрызается в губы.
О большем и не мечтаю.
Укради дыхание. Забери биение пульса. Поглоти, погрузи во мрак. Вырви из реальности, отними волю. Заклейми точно животное.
Покажи самую суть.
I’ll enjoy making you bleed. (Я буду наслаждаться, заставляя тебя истекать кровью.)
Яркие вспышки воспоминаний озаряют помутившееся сознание, разрывают темноту на части.
– Господи, – цепенею от ужаса.
Каменная поверхность алтаря. Железные оковы. Затхлая вонь подземелья.
– Не совсем, – раздаётся пугающий смех.
Сверкающее лезвие раскалывает отражение в зеркале. Закричать не удаётся. Вырваться тоже. Получается лишь дрожать.
Не трать страдания попусту.
Клинок ласкает взмокшую кожу, скользит от груди к животу, неумолимо продвигается дальше, окунается в пылающую плоть.
And I’ll enjoy making you enjoy it. (И я буду наслаждаться, заставляя тебя этим наслаждаться.)
Отстраняюсь, отступаю назад.
Не разрываю объятья, просто желаю поймать взгляд.
– Знаешь, мне приснился странный сон, – бросаю чуть слышно. – В самолёте, когда летели на Украину с Дориком. Наверное, ужастики сказались.
– И? – хмурится, не слишком рад, что поцелуй прервался.
– Понимаешь, это дико и ненормально, – осекаюсь, замолкаю, лихорадочно пробую подобрать приличные слова. – Очень ненормально.
– Что? – спрашивает с нажимом. – Что именно?
Медлю и, очертя голову, ныряю в ледяную воду.
– Ты трахал меня ножом, – выпаливаю как на духу, поспешно прибавляю: – Во сне.
Непроницаемое выражение лица.
Похвально.
Будто робот или статуя, явно не человек. Ни тени эмоций. Ни возмущения, ни удивления. Никакого намёка на шок. Словно подобные заявления в порядке вещей.
Почему молчит?
Сожалеет, с горечью сознаёт – перегнул, девчонка сбрендила, теперь придётся определять в психушку.
– Толкин, «Властелин колец», и Оруэлл, «1984», – хриплый голос режет тишину.
Что за дурацкая манера?!
Перескакивает с темы на тему без предварительных предупреждений.
– Не улавливаю параллель, – сообщаю прямо. – Разве Толкин и Оруэлл связаны с данным кошмаром? Тут скорее вина проклятых сенобитов, а герои фэнтези и антиутопии не при делах.
– Мои любимые книги, – отвечает коротко, отрывисто уточняет для тупых: – Номер два и номер три.
Офигеть.
Промазала по полной.
Обидно до слёз.
Хотя закономерно. На экзаменах тяну паршивые билеты, в лотерею не везёт, постоянно натыкаюсь на какой-нибудь развод.
Если с «Властелином» могли возникнуть сомнения, то «1984» сам на ум идёт.
Мрачное, жёсткое, с чудовищным финалом. Читаешь, и волосы дыбом встают. Орки во многом уступают людям, теряются и меркнут, сущие добряки.
Всё-таки не существует на свете зверя страшнее, чем человек.
Давно следует признать, мы хладнокровные, беспринципные твари, жаждущие рушить и уничтожать.
– Думаешь, я чокнутая? – нервно улыбаюсь.
– Ты чудесная, – проводит пальцами по щеке, нежно и осторожно, будто опасается, что исчезну. – Кстати, есть ещё книга. Главная. Но о ней потом, иначе случится переизбыток информации.
– А сон? – настаиваю на оценке ментального здоровья. – Неужели совсем не пугает? Не поражает?
– Всего лишь сон, – равнодушно отмахивается. – Тайные страхи, подсознательные желания.
– Чего? – протягиваю возмущённо. – Типа жажду, чтоб меня оттрахали ножом?
– Нож – просто образ, – усмехается, чмокает в губы, заговорщически шепчет: – В любом случае, не бойся. Никогда не стану так тебя трахать.
– Ну, благодарю, – бросаю нарочито сердито. – Выслушал, успокоил. Скрыл четвёртую книгу, Уайльда не засчитал. Короче, испортил праздник.
– Тише, – ловкие пальцы уверенно проникают под халат.
– Стой, не надо, – стон срывается с уст помимо воли.
Фон Вейганд безразличен к мольбам.
– Знаешь в чём величайшая хитрость Дьявола? – сжимает грудь, вынуждает вскрикнуть, стискивает до боли.
– Н-нет, – запинаюсь. – Н-не знаю.
– Он убедил всех, будто его не существует, – впивается в бёдра, заставляет раздвинуть ноги, усаживает к себе на колени.
Отказываюсь мыслить трезво.
– Сладкие грёзы, ночные кошмары – всё это не важно, – жарко шепчет на ухо, прижимается плотнее. – Ты под защитой Дьявола. Помни, он всегда рядом.
Дрожь охватывает тело.
Голод ненасытен, требует новую жертву, до краёв заполняет похотью, вспарывает плоть изнутри, по живому.
Замираю над пропастью, томлюсь в предвкушении.
Bloody Hell. (Кровавый ад.)
Наше небо в огне.
***
Никто не идеален.
В каждом человеке полно недостатков, стоит лишь присмотреться, копнуть глубже, сразу получишь внушительный список, только успевай записывать.
Нельзя достигнуть совершенства, но можно остановиться, замереть и чётко осознать – больше не нужно искать. Не нужно идти, не нужно бежать.
Просто расслабься.
Наслаждайся, лови кайф.
Робкие лучи восходящего солнца пробиваются сквозь неплотно задёрнутые шторы. Вдали пламенеет рассвет. Наступает черёд прощаться. Или же нет?
Мы лежим на кровати, соприкасаемся обнажённой кожей. Молчим. В душ не торопимся, вряд ли им, вообще, воспользуемся.
Хочется ухватить время за глотку, сжать посильнее, замедлить неумолимый бег часов, к чёрту свернуть проклятые стрелки.
Чувствую себя усталой.
Как победитель марафонского забега. Выдохлась, рухнула на колени у финишной прямой. Как Рамзес II после битвы с хеттами. При Кадеше ему основательно досталось, пофиг на выгодное перемирие. Как герой «Линкольна для адвоката», когда понял, что подставился по полной программе. Ловушка захлопнулась, ты потерял контроль.
Боюсь спугнуть счастье.
Всё слишком хорошо.
Так не бывает, не в этой реальности.
Поднимаемся с постели точно по команде. Начинаем одеваться, жадно ловим движения друг друга. Молчим, не тратим слова попусту.
Достаточно взгляда.
Спускаемся вниз. По коридору, по лестнице. На выход. В абсолютной тишине. Но рука об руку.
Разноимённые заряды притягиваются.
А мы спаянны намертво.
Располагаемся на заднем сидении автомобиля без лишних фраз. Не разрываем контакт, крепче переплетаем пальцы.
На экране мелькают заснеженные улицы родного города. Сказочные кадры. Обитель зла утратила привычную мрачность.
Говорить нечего, говорить незачем.
Слышим сквозь немоту.
Я не знаю, что это, если не гребаная любовь.
Прижимаюсь к фон Вейганду, трусь щекой о его щетину и млею. Он накрывает мои губы ладонью, проводит неспешно, сминает, причиняя боль, вынуждает глухо простонать.
Вот где прячется рай.
Гораздо круче таблеток «экстази», которые я никогда не пробовала и никому не советую.
Можно закрыть глаза и помечтать, представить романтичные картины, выпустить на волю воображение.
Раз. Мы едем на работу. В трамвае, зажаты массовкой по всем фронтам. Вперёд, цех ждёт, пора выполнять план. Два. Нянчим дюжину сопливых ребятишек. Успешно провернули ЭКО, нагрянули в отечественные детдомы. Три. Прилежно сижу за вязанием и макраме, изображаю образцовую бабулю. Фон Вейганд пересчитывает украинскую пенсию, горько рыдает о несбывшихся мечтах.
Эпизод сменяется эпизодом.
Сплошная милота.
Хотя кого пытаюсь обмануть?
Желаю иного. Трон и скипетр. Корону. От него. Пусть в крови. Не суть, не столь важно. Не испачкаюсь. Не содрогнусь, не отвернусь.
Нам всегда и везде по одному пути.
Восстановим справедливость, спляшем на похоронах лорда Мортона. А потом будем почивать на лаврах.
Ништяк, отличный замысел.
Вот где магия.
В моей голове.
Ни на миг не отпускает.
Авто тормозит, нарушая нашу идиллию, вырывая из сладостного забытья. Драгоценные секунды стремительно иссякают, бесцветной пылью осыпаются к ногам.
Is it over now? (Теперь с этим покончено?)
Нет, это только начало.
Фон Вейганд отстраняется первым, вновь проявляет железную выдержку. А я бунтую. Смело подаюсь вперёд, припадаю к его виску, запечатлеваю жаркий поцелуй. Упиваюсь победой и отступаю.
Позже.
Продолжим.
Отворачиваюсь, спешно открываю дверцу и покидаю уютный салон, выскальзываю на улицу. Судорожно вдыхаю морозный воздух. Шальным взором окидываю окрестности.
В жизни так бывает.
Ничего не меняется. И в то же время меняется абсолютно всё. Мир остался прежним, ты проснулся другим.
Голова кружится, тело дрожит.
Неровной походкой ступаю дальше, обхожу машину. Не борюсь с искушением, сразу сдаюсь. Прикладываю ладонь к тонированному стеклу.
Считаю до десяти, беззвучно, про себя.
Не вижу, но чувствую. Кончиками пальцев. Кожей. Нутром. Напрягшуюся плоть сотрясает электрический ток.
Потом ухожу, не оборачиваясь.
Девственно-чистый снег скрипит под тёмными ботинками. Ещё никто не успел изувечить красоту, не замарал грязью.
Сжимаю челюсти.
Бреду точно во сне. Перехожу дорогу, миную газетный киоск и круглосуточный магазин, на пороге которого душевно болтает пара бомжей.
– Витька, да бл* буду, любого за тебя порву!
– Уважуха, братан, предлагаю тяпнуть по внеочередной.
Чертовски трогательный обмен, аж на слёзы пробивает. Или проблема в том, что повсюду царит ослепительный белый?
Кусаю губы, шагаю к нужному подъезду.
По глазам будто лезвием полосуют.
Замираю на пороге. Хоть плечи нервно подрагивают, не плачу, не захожусь в рыданиях. Медленно поворачиваюсь, впиваюсь взглядом в парковку.
Авто трогается с места, скрывается из виду.
Кажется, этого никогда не было.
Галлюцинация. Мираж. Спазм истерзанного сознания.
Оседаю вниз, на припорошенный снегом цемент. Нетерпеливо дёргаю пуговицы, расстёгиваю пальто, оттягиваю ворот. Стискиваю золотой кулон.
Согревает. Царапает. Отрезвляет.
Кадуцей излучает силу и власть, приносит долгожданный покой.
Значит, не пригрезилось.
Истерически посмеиваюсь, поднимаюсь и отряхиваюсь.
Интересно, где фон Вейганду раздобыл такой зачётный наряд? Тем более, посреди ночи. Или заранее готовился?
Свитер крупной вязки, джинсы высокой посадки, носки с Микки Маусами. Признаю, комфортнее, чем изорванное платье. Однако моментально уничтожает сексуальность.
Эх, гад, специально постарался, не оставляет никакого шанса на счастливый брак.
Нормальный мужик сбежит, гей испытает эстетический шок. Пролетаю по всем параметрам.
Ну, и пофиг.
Буквально взлетаю по ступенькам. Низ живота противно ноет, мышцы сводит от боли. Каждое движение вынуждает невольно всхлипывать и содрогаться. Но я не унываю, несусь вперёд на крыльях радости.
Ночь удалась.
Надеюсь, повторим.
Последствия бурных развлечений проявляются постепенно. Накатывают свинцовыми волнами, словно запоздалое похмелье. Сперва жгучая вспышка пронизывает челюсть. Обжигает от скулы до ключицы. Потом резко вонзается в поясницу, вынуждает застыть, согнуться пополам, опереться о перила.
С трудом перевожу дыхание, медленно продолжаю путь.
Не отчаиваюсь, не зову на помощь. Отчаянно пытаюсь не заорать, пробую вернуть контроль над собственным телом.
Худо-бедно добираюсь до квартиры, толкаю дверь, просачиваюсь в коридор. Спотыкаюсь, шарю в поисках выключателя. Щёлкаю и щурюсь от яркого света, держась за стены и подручные предметы, направляюсь в зал.
Я слишком стара для этого дерьма.
Хм, для подобных забегов.
Присаживаюсь на диван, блаженно потягиваюсь. Хватаю пульт от музыкального центра, врубаю наудачу. Определяю всемирно известный хит с начальных нот. Прибавляю звук, делаю на полную, ставлю на повтор.
Тело отзывается на мелодию.
Такт в такт.
Тихонько подпеваю, похлопываю ладонями по бёдрам.
Не удерживаюсь, вскакиваю и пускаюсь в пляс. Сквозь боль и ломоту, сквозь радикулит и ревматизм. Выхода нет, ритм увлекает.
Billie Jean is not my lover
She's just a girl who claims
that I am the one
(Билли Джин – не моя любовница,
Она просто девушка, которая считает,
Что я – единственный)
Как тут усидеть? Нереально.
Хвастаю божественным вокалом и виртуозными танцевальными па.
Клянусь, лунная походка в моём исполнении – воистину незабываемое зрелище. Жаль, не могу приложить видео. Описания мало, надо лицезреть.
Брачные игры бегемотов отдыхают.
But the kid is not my son
She says I am the one,
but the kid is not my son
(Но этот ребенок не мой сын
Она говорит, что я единственный,
Но этот ребенок не мой сын)
Не стесняемся, подпеваем. Громче. Нечего робеть, отрываемся. Если соседям не нравится, то сами виноваты.
Пребываю в отличном расположении духа.
Грех таким не поделиться.
Не выходя из образа, продвигаюсь в свою комнату. Извиваюсь в замысловатом танце, попискиваю и повизгиваю… хм, то есть исполняю композицию в новой оригинальной манере.
Парю над землёй.
Это не бездарные потуги вечного дилетанта. Это классический балет, ёпт.
Однако жизнь не всегда идёт строго по предначертанному сценарию. Случаются правки, забавные исключения, которые ставят в тупик и напрочь лишают равновесия. Вроде всё гладко, но возможны варианты. Лучше оставаться начеку.
Что за дерьмо?!
Подпрыгиваю, отшатываюсь назад. Инстинктивно, не по плану. Вздрагиваю точно ошпаренная.
– Дориан! – бросаю с нескрываемым возмущением. – Какого хрена ты здесь творишь? Понимаю, мы близки, но не настолько же.
Качок нагло развалился на моей кровати. Выглядит виноватым, взирает снизу вверх, очень жалобно. Приподнимается, смущённо натягивает одеяло до подбородка. Загадочно молчит, не спешит прояснить обстоятельства.
Мне кажется или он действительно голый?
Морщусь и отворачиваюсь.
Забрался сюда в чём мать родила. Ни совести, ни стыда. Ни праведного ужаса перед фон Вейгандом.
У этого парня стальные нервы.
– Ты псих? Мозги на хрен вытекли? – удручённо качаю головой. – А я говорила не мешать «Розовые соски», «Глубокий коматоз» и «Бархатную кувалду». Запомни, коктейли только для местных. Не для иностранных неженок.
Моя любимая простынь. Чудесные наволочки. Удивительный ортопедический матрас. Старалась, подбирала.
Блин.
Хоть волком вой.
– Проклятье, – скорбно вздыхаю. – Теперь нужно провести дезинфекцию. Нет, не подумай плохого. Дело не в том, что ты гей. Я нормально реагирую на извращения. И не считаю тебя больным ублюдком. Просто природная брезгливость сказывается.
Ох, подфартило.
Не собиралась затевать стирку. Ненавижу убирать. А придётся. И пылесосить, и полы драить. И проветривать часами.
Господи, за что? Вот оно, да? Заслуженное наказание за посягательство на рай.
Присвистываю.
По ходу сюрпризы не заканчиваются. Дальше – больше. Из-под противоположного края одеяла возникает Маша. Светлые волосы всколочены, идеальный макияж безнадёжно испорчен. Глаза опухшие, разводы по всему лицу. Явно рыдала.
– И ты, Брут? – восклицаю с показной печалью. – Ну, какого чёрта. Осторожно, алкоголизм до добра не доводит.
Преступники застигнуты с поличным, однако не торопятся расколоться.
– Играем в прятки или в угадайку? – хмыкаю. – Никто ничего не объяснит?
Ребята по-прежнему немногословны, переглядываются, медлят и, наконец, синхронно поднимают руки вверх. Дорик – левую, Маша – правую.
Стальной блеск на запястьях трудно не опознать.
– Наручники? – подозрительно хмурюсь. – Пора вызывать санитаров. Вас необходимо изолировать и пролечить. Жёстко. Хотя нет, вдруг понравится. О’кей, ребята, давайте серьёзно. Что за х*рня? Вы укурились? Одурели от пьянства?
Не догадываюсь об истинной подоплёке, пребываю в сладком неведении.
Но счастье длится недолго.
– Они любовники, – хриплый баритон раздаётся за спиной.
В груди щемит, во рту пересыхает.
Даже страшно оборачиваться, внутренности замерзают.
Делаю усилие. Огромное, нечеловеческое, на грани предсмертной агонии. Поворачиваюсь на звук.
Как в замедленной съёмке, как в паршивом триллере.
Тщетно пытаюсь избавиться от кома в горле, сглотнуть не удаётся. Замираю и обтекаю, покрываюсь липкой испариной.
Передо мной стоит абсолютно неизвестный мужик.
Высокий, широкоплечий, весь в чёрном. Смахивает на мафиози. Строгий костюм, кожаный плащ, начищенные до блеска сапоги.
Детали различаю не сразу, дуло отвлекает.
– Это дробовик? – спрашиваю чуть слышно.
– Помповое ружьё, – произносит мягко, с лёгким акцентом.
И перезаряжает.
Твою мать.
Бл*ть.
Ну, на х*й.
Он его перезаряжает.
– Не волнуйтесь, – заявляет вкрадчиво. – Всё хорошо.
Очень хорошо.
Отлично.
Просто за*бись.
Красивый такой мужик. В моём вкусе. И по росту, и вообще. Симпатяга. Смуглый, с тёмными волосами и горящими глазами. С бородой. В татуировках. Костяшки пальцев щедро расписаны мрачными символами.
Я бы с ним замутила, если бы не фон Вейганд.
– Вы кто? – интересуюсь срывающимся голосом.
«Только не от Мортона, только не от Мортона», – умоляю мысленно, повторяю будто заклинание.
– Мурат, – следует исчерпывающий ответ.
Супер, это многое проясняет.
А нет, них*я.
Требую подробностей.
Он широко ухмыляется и повергает меня в шок. Никогда не видела ничего подобного. Хотя встречались более или менее схожие экземпляры. Но не настолько сексуальные.
Охр*неть.
Разве откровенное уродство может быть сексуальным?
Может, поверьте.
У этого типа все зубы золотые. Все до единого. Однако сей факт точно не мешает ему клеить баб и выглядеть горячим мачо.
Тр*хни нормальность, что называется.
Тр*хни и не надейся выбраться на поверхность.
– Я всё могу объяснить, – вдруг подаёт голос Маша.
