Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Валерия Ангелос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 82 страниц)
Нет.
Железная хватка не позволяет шелохнуться.
Господи, нет.
– На воле старые раны гниют изнутри, – будто выплёвывает. – Окружающий мир почти не изменился, но ты сам никогда не станешь прежним. Никогда не займёшь своё место, не обретёшь покой. Потому что должен был умереть. Уже мёртв.
Боже мой.
Ещё пара секунд и он сломает мне челюсть. Или раскрошит череп. Случайно, не рассчитав силу.
Пожалуйста, прекрати.
– Свобода не радует, оказывается хуже цепей, – мрачно заявляет фон Вейганд.
Невольно трепещу.
Наше расставание. Короткое «увидимся», пустая квартира. Не лучшее сравнение, однако рождается на автомате, моментально ударяет по болевым точкам.
Слишком близко, слишком узнаваемо.
– Диана перестала видеть сны, больше ничего не чувствовала. Совсем. Эмоции пришли в негодность, атрофировались, – чеканит ровно. – Она пыталась преодолеть это состояние. Как выяснилось – зря. Апатия сменилась агонией.
Немею.
Не способна вымолвить ни слова, не способна даже простонать.
– Лекарства притупляли реакцию на некоторое время, но купировать болезнь не удавалось. Специалисты не помогали. Никто не мог достучаться до одурманенного разума и наладить контакт. Там просто не к кому было обращаться.
Суть ускользает, доходит не сразу.
Пауза. Перебой. Пауза.
Хорошие психологи не дают советов, не указывают, как именно надо поступать. Мило общаются, беседуют на разные темы. Пациент лично определяется с выбором.
А вдруг нет?
Некому принимать решение. Некому бороться. Не с кем говорить и недуг пожирает последние фрагменты изуродованного сознания.
– Дианы не существовало. Вечно запуганное, дрожащее, рыдающее и бьющееся в истерике нечто. Она была уничтожена, разрушена до основания. Хотя оболочка уцелела.
Глаза обжигает.
Хочется моргнуть, только не получается.
– Мой единственный шанс поквитаться с врагом заключался в этой сломленной девушке. Перед подобным искушением нельзя устоять, – бросает иронично. – Хранилище секретов лорда Мортона. Разве откажешься от свидания? Наоборот. Взломаешь любые замки. Вот я и направился по указанному адресу.
Дыхание сбивается.
Раскалённая спираль обвивает тело, закручивается от груди до живота, беспощадно опаляет кожу.
– Я видел всякое, но такое – впервые. Точнее, я не видел. Прошёл по тёмному коридору в тёмную комнату. Отворил дверь и терпеливо ждал, – замолкает на миг, точно погружается в омут памяти, и спокойно продолжает: – Она не выносила свет. Ни в какой форме. Меня заранее предупредили об особенностях.
Теперь действительно страшно.
До чёртиков.
Веет могильным холодом.
Затхлый запах подвала щекочет ноздри, жуткий смрад вызывает тошноту, скручивает желудок в тугой узел.
И никаким ладаном не вытравить зло.
– Гробовая тишина. Минуты тянутся невыносимо медленно. Потом что-то падает на пол. Гулкий звук. Шуршание одежды. Что-то ползёт вперёд. На коленях. Прямо ко мне.
Эти слова ощутимы физически.
Отрывистые фразы создают живой образ.
– Едва различимый шёпот, – произносит медленно. – Это слабо походило на человеческий голос. Глухо и абсолютно безжизненно.
Как треск сухих веток.
Как шипение углей в потухшем костре.
– Затравленное животное обнимало и целовало мои сапоги, ластилось, умоляло о милости. Просило прощения за то, что ослушалось и посмело выжить.
Enough. (Достаточно.)
Сердце обрывается, ухает вниз, раскатистое эхо громыхает в ушах.
– Оно приняло меня за своего хозяина, – заявляет мягко, обволакивая нежностью. – Оно не ошиблось.
Преклонилось, покорилось, подчинилось.
На уровне инстинкта.
Уловило то, что невозможно подделать и нереально сыграть. Тотальное превосходство. Бешенную энергетику. Ауру всепоглощающего могущества и силы.
– Я спас её, – тихо говорит фон Вейганд. – Взял за руку и вывел на озарённую солнцем улицу. Вернул обратно, к людям. Разумеется, не сразу, не за один вечер. Понадобились годы, однако результат того стоил.
Damn. (Проклятье.)
Годы.
Гораздо серьёзнее и опаснее дружбы. Не заурядное сотрудничество, не банальная общность планов. Глубокая привязанность.
Нет, конечно, я рада, что Диане повезло выкарабкаться, обрести себя заново, сохранить личность, постепенно исцелиться.
Страшно вообразить, сколько пыток пришлось вытерпеть на гребаном острове и после.
Но годы.
Сотни дней и ночей, проведённых вместе. Тем более, так. За терапией. В роли рабыни и господина.
– Тебе нужно подумать не о том, какими методами я её лечил, а том, почему добился успеха там, где остальные провалились, – без труда проникает в сокровенные мысли.
Действительно – почему?
– Я не психиатр и не психолог, – презрительно фыркает. – А справился.
Хватит прибедняться.
Любого видишь насквозь, оцениваешь с рентгеновской точностью. Вмиг щёлкаешь задачи, обнажаешь подноготную. Никакую мелочь не упустишь.
– Я рискнул, – бросает хлёстко. – Другого выхода не было. Либо склеить осколки души и получить вменяемые ответы. Либо отступить, предоставить скулящее существо на волю судьбы.
И что?
Ничего удивительного.
Пусть рискнул, зато помог.
– Я мог убить её, – криво улыбается. – Не все эксперименты завершаются удачно. Игры с разумом бывают очень опасны.
Понимаю.
Скользишь по тонкому лезвию бритвы, не иначе.
Только лучше сдохнуть, чем изнывать от мучений в объятой пламенем клетке. Коротать остаток жизни в облике изувеченного бесхребетного существа, истекать кровью и выть от безысходности – не вариант.
Надежда на спасение ничтожна, однако есть.
Приговор отстрочен. Плевать, если острие меча царапает шею, а ядовито-алые капли окропляют жертвенный алтарь. Цепляемся за мираж.
– Меня не волновали последствия, – заявляет невозмутимо. – Лорд разодрал её сознание на куски. Я собрал воедино, восстановил по частям, однако действовал наощупь, без чёткого плана, поэтому мог полностью уничтожить, дать слишком сильную нагрузку на психику.
Требую конкретики, жажду услышать иное, проникнуть глубже, постичь все тонкости процесса.
Что там происходило.
Фон Вейганд надел на Диану ошейник, посадил на цепь, позволил и дальше вылизывать сапоги, исполнять команды, иногда поощрял, хлопал по щеке, выводил на прогулку.
Угадала или стоит добавить красок?
Воображение будто нарочно рисует яркие сцены, пробуждая затаившегося демона ревности.
Ненавижу себя за это.
За бурную фантазию. За глупость и эгоистичность. За стремление докопаться до истины. За неисправимую инфантильность.
Вот дерьмо.
Человек освободился, выбрался из самого настоящего пекла, перенёс такое, чего никакому врагу не пожелаешь. А я не способна порадоваться, зацикливаюсь на низменных чувствах, терзаюсь попусту.
– Успокойся, – хмуро произносит фон Вейганд и неожиданно отстраняется. – Мы не спали. Ни разу.
Вздохнуть с облегчением не удаётся.
Машинально проверяю челюсть, заранее предвкушаю жуткие синяки от его мёртвой хватки.
– Целовались? – спрашиваю практически беззвучно, едва шевелю губами.
Он смотрит на меня как на чокнутую.
Ну, привычный взгляд, ничего нового.
Укоризненно качает головой и смеётся. Недолго, но так, что хочется нервно улыбнуться в ответ.
– Нет, – признаётся, наконец.
Полиграф в студию.
Кажется, опять нагрянул юмор. Ладно. Отставить шуточки. Подключим серьёзность, поверим на слово.
– Уверен? – уточняю вкрадчиво.
– Я бы запомнил, – заверяет сладко, потом мрачно прибавляет: – Советую обратить внимание на остальное.
Остального не существует.
Сплошная эйфория.
Открываем бутылку элитного алкоголя, отплясываем до упада. Раскатистый бас душевно затягивает – «Только рюмка водки на столе». Улыбаемся и машем. Интенсивнее.
Интим исключили. Ни секса, ни поцелуев не диагностировали. Обнимашки не считаются. Реальный повод расслабиться.
А близость?
Элементарная привязанность всегда возникает при подобных обстоятельствах. И куда кривая выведет? Хозяин и животное. Врач и пациент. Союзники навек.
Мило, очень мило.
Намёки на схожесть фон Вейганда и Мортона не пугают. Для них обоих люди просто фигуры на шахматной доске. Извращённая игра продлится, пока не надоест. Тревожит иное.
– Ты мог полюбить её, – предполагаю тихо. – Красивая. Умная. Под стать твоему положению в обществе. Дедушка бы одобрил.
– Мог полюбить многих, – бросает резко, глухо добавляет: – Но не полюбил.
Глава 16.2
Пожалуй, пора сменить курс.
Если продолжу прессовать, точно получу по заднице. Отлупят меня по первое число, не жалея сил. А после предоставят более весомые аргументы в качестве доказательств.
Дьявольское искушение.
– Как расквитаемся с долбанутым лордом? – благоразумно перевожу стрелки. – Он обалдел от вседозволенности. Надо наказать гада за беспредел, надавать по рогам и загнать обратно в стойло.
Фон Вейганд широко ухмыляется.
– Чем этот психопат занимается? – постепенно вхожу в раж. – Оружие? Наркотики? Работорговля? Как будем его подставлять? На чём поймаем?
Курит, не спешит прояснить обстановку. Наслаждается сигарой. И моим блаженным неведением.
– Он занимается всем, – выдыхает дым, медлит и выносит вердикт: – Довольно трудно воздействовать на такой объект.
– Неужели никто с ним не разделается? – приунываю, теряю запал. – Правосудие не дотянется?
– Он и есть правосудие, – презрительный смешок срывается с полных губ. – Он и кучка других ублюдков.
– Тайная секта? Иллюминаты? Масоны? – забрасываю догадками. – Бильдербергский клуб?
– Не устаю поражаться, – источает сарказм.
– Ну, я смотрю канал Discovery, – заявляю гордо.
– Прекращай, – фыркает.
– Почему? – негодую. – Любопытные передачи.
– По телевизору показывают только чушь, – резюмирует сухо.
– Ой, не нагнетай, – отмахиваюсь. – Необходимо развиваться, познавать новое. Где ещё подчерпнуть свежие данные?
– Явно не на экране и не в печатных изданиях, – произносит ледяным тоном. – Всё это создано с единственной целью – управлять толпой.
– Зачем прямо так обобщать? – спрашиваю удивлённо. – Некоторые издания действительно формируют мнение людей. Типа политота и прочая скучная ерунда. Но не абсолютно все.
Выразительный взгляд вынуждает мою веру пошатнуться. Привычная картина мира искажается.
– Каждый день, двадцать четыре часа в сутки ваш мозг промывают в режиме нон-стоп. Повсюду реклама и пропаганда. Вас призывают делать одно и ни в коем случае не делать другое. Сферы влияния разделяют заранее. Никакой свободы выбора, лимиты чётко определены.
Холод крадётся по спине.
– Гребаное НЛП, – заключаю нервно.
– Вроде того, – соглашается.
– Что-то есть, да? – выдвигаю предположение. – Какая-то особая организация? Избранные собираются и решают, куда двигаться дальше. Президенты? Главы крупных корпораций? Кто включён в список крутой тусовки?
– Тут как в кино, – лениво попыхивает сигарой. – Актёры известны. Им рукоплещут, их вываливают в дерьме. Политики лишь исполняют роль. Строго по сценарию. Режиссёр ставит спектакль, оператор снимает на камеру. Продюсер регулирует финансовые и юридические вопросы. А банкет заказывают инвесторы, чьи имена почти никогда не всплывают в прессе.
– Кругом подстава, – ощущаю параноидальное обострение. – Напоминает бредовую теорию заговора.
– Ничего не происходит без одобрения свыше, – подливает масло в огонь. – И я не о божественной воле.
– Минуточку, – закусываю губу. – Ничего? Совсем-совсем ничего?
– Войны, мятежи, революции, – перечисляет небрежно. – Любое мало-мальски значимое событие находится под контролем. Хоть глобальный, хоть региональный конфликт.
– Не всегда, – пытаюсь отыскать брешь. – Случаются народные выступления, всякие спонтанные и хаотичные бунты.
– Конечно, – снисходительно кивает. – Но такое либо сразу топят в крови, либо направляют в нужное русло.
– Супер, – бормочу удручённо. – Тайный орден безумных маньяков успешно вертит реальность на… хм, не будем переводить в эротическую плоскость.
– Никто не замечает, где скрывается правда, – методично добивает.
– Ваша секта похожа на Бозон Хиггса, – умело хвастаю интеллектом. – Существует исключительно в теории.
– Вообще-то, Хиггсовский бозон обнаружили в прошлом году, а в прошлом месяце сей факт окончательно подтвердили, – обламывает.
Нафига?!
Вот уж неймётся этим учёным, шикарнейшую метафору погубили, уничтожили на корню. Не прощу.
Пальцы дрожат, отбивают чечётку на гладкой поверхности подоконника. Очень странно, однако мне чудится, будто по рукам струится кровь. Причудливая игра теней увлекает за грань.
Приходится зажмуриться, дабы развеять тягучий морок, тряхнуть головой в тщетной попытке отогнать непрошенные мысли.
Фон Вейганд молчит, изучает пейзаж, а потом вдруг подносит горящую сигару к стеклу, практически вплотную. И я могу наблюдать, как чернота разъедает моё отражение.
– Теперь ты с ними заодно, – шумно сглатываю. – Туда сложно попасть, верно? Не просто пригласили и пошёл. Должно быть посвящение. Жуткий и омерзительный ритуал. Но ты не расскажешь, ни словом не обмолвишься, так?
– Придёт день, и ты увидишь, – произносит отрывисто. – Поймёшь. Только не сейчас. Сейчас ещё рано.
– Для чего? – в горле саднит, невольно закашливаюсь, едкий дым вмиг заполняет лёгкие и душит. – Д-для чего рано? Не бойся, не сбегу. А даже если и сбегу, поймаешь, вернёшь на место, пристегнёшь наручниками.
– Не сбежишь, – грубо хватает за талию, сдавливает, причиняя боль. – Не отпущу.
– Не отпускай, – бормочу охрипшим голосом. – Лучше умереть.
– За что ты мне, – притягивает ближе, прижимается крепче.
Простынь соскальзывает на пол, уже не скрывает наготу. Соприкасаемся обнажёнными телами. Кожа к коже. До электрических разрядов. Под рёбрами.
Oh, my God. (О, мой Бог.)
Возбуждение не замечено. Напряжение бешенное.
– За грехи, – улыбаюсь.
– Эти твои шуточки, – он склоняется ниже, не целует, жёсткой щетиной трётся о мою щеку и вкрадчиво бросает: – До добра не доведут.
– Добро никому не интересно, слишком безвкусно и пресно, – шепчу, отчаянно стараюсь не разрыдаться. – Выбираю Зло.
– Оцени последствия, – намекает скупо.
– Хочешь, изменюсь? – замираю изнутри. – Стану серьёзнее? Повзрослею?
– Иногда, – признаётся глухо, сминает в удушающих объятьях. – Очень хочу.
Огонь вгрызается в меня, опаляет беспощадно.
Сигара обжигает плоть, безжалостно жалит нервно выгнутую спину. Аромат табака сливается с запахом горелого мяса. Едва уловимое шипение будоражит слух.
Но я не чувствую ничего.
Пустота. Онемение. Пальцы скрючены, сведены судорогой. Цепко впиваюсь в широкие плечи. Не вырываюсь, не сопротивляюсь. Льну плотнее. Позволяю клеймить.
Давай же.
Сильнее.
Молю.
Давай закурим. Не на прощание. Навсегда. По несбывшимся мечтам, по расколотым надеждам. По нашим безумным танцам на битом стекле.
Попробуй выровнять дыхание. Совсем не трудно, хоть воздуха и не хватает. Попробуй, вообще, не дышать.
– А знаешь, чего желаю до одури? – жаркий выдох, точно выстрел в висок. – Чтобы ты никогда не менялась
Всем стоит у него поучиться.
Рвать на куски, вонзаться прямо в сердце, в душу, проникать до печени и глубже.
Одинаковые буквы алфавита. Давно обыграны, затёрты и избиты. Однако в дьявольских устах оживают, обретают новые краски.
– Чёрт, – вдруг отстраняется, поворачивает легко, словно тряпичную куклу. – Почему терпела?
Осторожно исследует обожжённую кожу, едва дотрагивается.
– Плевать, – роняю небрежно. – Пройдёт.
Но лучше бы нет.
Пусть останутся шрамы. Пусть его след вечно горит на мне.
– Никогда не молчи, – заявляет хмуро, сжимает пылающую сигару в кулаке, стискивает так, что костяшки белеют, тушит пламя в собственной ладони. – Кричи громче, обожаю твои вопли.
Смеюсь.
Надтреснуто, немного истерично.
Зачем пугает? Опять уводит на ложную тропу, ловко выбивает почву из-под ног. Как будто не увижу волнение в его глазах, не уловлю внезапную перемену. Как будто не пойму, что моя боль неизменно отражается в нём. Всякий раз. Каждый импульс, каждый спазм.
Больше не страшно, теперь не боюсь.
Мы едины. Нравится или нет. Плоть от плоти друг друга. Невозможно исправить, нельзя перечеркнуть.
– Я тебя отвоюю, – бросаю вызов.
– У кого? – мрачно спрашивает фон Вейганд.
– У всех, – глотаю жгучие слёзы, дрожащими пальцами разжимаю его руку, лихорадочно сцеловываю горячий пепел. – У прошлого. У этого гребаного мира. У тебя самого.
Ожоги не только на коже. Тлеют, пожирая нутро.
Relax, take it easy. (Расслабься, воспринимай это проще.)
Жадный рот смывает вязкую горечь, избавляет от мучений, растворяет и гнев, и грусть, исцеляет прежде незаживающие раны.
Сдаюсь.
На мгновение.
Лишь эти жестокие губы вправе меня касаться. Жалят похлеще любого пламени, дарят щемящую нежность, экстаз на грани агонии.
Пространство отравлено, пропитано ненавистью, пронизано ложью. Обратного пути не существует, а впереди распахнуты девятые врата.
– Я кое-что тебе задолжал, – елейно сообщает властитель ада. – Отлучусь ненадолго. Особые пожелания будут?
Не могу выдавить в ответ ничего членораздельного. Упоительная близость отключает разум.
– Хочешь есть или пить? – спрашивает сухо. – Заказывай – исполню.
Столь низменные мелочи мало волнуют мою возвышенную натуру. Не порти романтику, не разрушай инфернальную атмосферу.
– Хочу клубнику в шоколаде и шампанское, – признаюсь скороговоркой, помедлив, прибавляю: – И Бенгальские огни захвати.
– Огни? – уточняет насмешливо.
– Отлично сочетаются со снегом, – выразительно киваю в сторону улицы. – Предлагаю устроить пикник на подоконнике. Тут полно свободного места.
Фон Вейганд ограничивается ироничной ухмылкой.
Отступает, опять повязывает полотенце вокруг бёдер. Очевидно, не желает смущать прислугу.
А зря.
Такой мужчина просто обязан ходить голым. Пусть остальные смотрят и завидуют. Хотя нет, при подобном раскладе загнусь от ревности. Побережём истерзанные нервы, не станем искушать судьбу.
Он покидает комнату, оставляет меня одну, вынуждает сгорать от нетерпения и гадать, о каком именно долге шла речь.
Неужели приготовил подарок на день рождения? Таки раскошелился, не зажал, проявил креативность. Молодец, старается.
Любопытно – что там?
Золото или бриллианты. Отрубленная голова или окровавленный труп. Спектр ожиданий широк, возможности соответствуют.
Повезло же влюбиться.
Убийца. Садист. Психопат. Манипулятор до мозга костей. Зато не лицемер, не прячется за маской ханжи, не корчит из себя святого.
Стас осыпал пафосными клятвами, а после отдал на растерзание бандитам. Анна изображала настоящую дружбу, а потом предала без зазрения совести.
Дорогие слова и дешёвые поступки. Занятный контраст.
Когда всё хорошо, люди заливаются соловьём, источают сплошное обожание, сочиняют поэмы, не жалеют дифирамбов, счастливо рвут на груди рубашку и обещают любые блага, верность до гробовой доски. Однако стоит тучам сгуститься на горизонте, восторженность враз исчезает.
Истина прискорбна.
Когда попадаешь в серьёзный переплёт, никто не поможет и не спасёт. Наоборот, пихнут вперёд и отвернуться. Сольются в момент, быстрее, чем вода в толчке.
Проблемы негров шерифа не еб*т.
Веселимся вместе, а страдать изволь по отдельности. Не омрачай унылой физиономией чужой праздник жизни.
Как тогда сказала Дана?
– Ты сама виновата, кинула честного наркоторговца Вову на деньги, разруливай ситуацию как пожелаешь. Плати или подыхай.
Поразительная рекомендация. Тотальное безразличие. Тактика страуса, который рад закопаться в песок.
И где бы я сейчас была? В какой канаве сгнила, если бы не фон Вейганд?
Систему нереально изменить. Преступность неискоренима, войны неизбежны. Можно сколько угодно фантазировать об утопическом счастье, эти сладкие мечты никак не повлияют на веками формировавшийся порядок.
Против природы не попрёшь.
Вот и чудно.
Ощущаю облегчение, ибо знаю, кто находится у руля, по чьему приказу дерьмо сгребут на лопатку и вышвырнут восвояси. Не заботясь о средствах, по справедливости, по суровому закону джунглей.
Я жаждала демона, и я его обрела.
Остальное – побочный эффект.
Приму, пойму, смирюсь.
Щелчок замка вынуждает вздрогнуть и повернуться. Столб света из ярко освещённого коридора невольно ослепляет. Однако вскоре комната опять погружается во тьму.
Щурюсь, внимательно рассматриваю неторопливо приближающуюся фигуру.
А он приоделся, набросил халат.
Ну, нет.
Я так не играю.
Впрочем, выразить протест не успеваю. Мерзавец приступает к экзекуции практически сразу. Хватает безвольную жертву, разворачивает спиной, грубо давит на плечи, заставляя плашмя распластаться на подоконнике.
Больной ублюдок.
Что он задумал?
Приволок за собой целый сервировочный стол. На колёсиках. Из ротанга. Пощады точно не светит. Мельком изучаю пугающие агрегаты.
Бутылка шампанского угрожающе поблёскивает в полумраке. Бокалы зловеще сверкают. Расплавленный шоколад подозрительно темнеет в серебристой чаше. Клубника истекает кроваво-красным соком.
Чокнутый безумец.
По нему дурдом плачет.
Представляю грядущую расправу, начинаю мелко дрожать. Слабо вырываюсь, пытаюсь освободиться из плена.
– Не дёргайся, – повелевает фон Вейганд. – Я обработаю ожёг.
– Скукотища, – заключаю печально. – Не парься, заживёт.
Ох.
Немного печёт.
Терплю, даже не морщусь и не кривлюсь. Ради скользящей ласки этих пальцев не страшно принять огненную ванну. Блаженно улыбаюсь, с трудом сдерживаю грешный стон.
– Заводишься от боли? – замечает ядовито.
Его ладонь медленно опускается ниже, а колено раздвигает бёдра. Резко, рывком, пробуждая голодный озноб.
– От т-тебя, – зубы клацают, словно в оковах зимней стужи, голос срывается, безнадёжно простужен.
Выгибаюсь навстречу порочным движениям.
Вселенная содрогается, заснеженная улица расплывается перед глазами, сливается воедино с грязью, с копотью, пожирающей безупречное стекло.
Гребаный скрипач. Пианист хренов.
Перебирает струны, исследует клавиши. Властен исторгнуть любой звук. Любой оттенок, любую эмоцию.
Виртуоз.
– Очень трогательно, – заявляет саркастически.
Отступает, надевает на меня халат, бережно укутывает. Принимает все необходимые меры, дабы избежать соблазна.
Логически оправданный шаг. Сперва подарки, потом трах. Иначе забудем, для чего здесь собрались.
– Где долг? – интересуюсь деловито.
Фон Вейганд молча протягивает квадратный бархатный футляр.
– А на колени встать? – охотно подсказываю. – А произнести душещипательную речь?
Ухмыляется, как бы намекая – обломись.
– Я девушка гордая, – решаю показать характер. – Уговаривай, умоляй. Не на ту напал. Это рядовых покорных баб ты мог иметь пачками, а тут необычная, уникальная, вымирающий экземпляр. Сражайся, добивайся, унижайся на потеху публике. Спой или спляши, отчебучь уже чего-нибудь.
Он берётся за бутылку с таким видом, что я инстинктивно вжимаю голову в плечи, готовлюсь уклониться и дать дёру.
Но ничего криминального не происходит.
С гулким хлопком вылетает деревянная пробка, шампанское ударяется о хрустальную поверхность, искристая жидкость наполняет бокалы до краёв.
– Открывай, – приказывает ледяным тоном, не оставляет места для манёвра.
Возразить не смею, подчиняюсь.
Руки не слушаются, а хитрый механизм, будто нарочно сопротивляется. Справившись с задачей, поражённо взираю на содержимое футляра.
Сердце больше не ёкает, не стрекочет в сладостном предвкушении.
– Разочарована? – фон Вейганд безошибочно улавливает настроение.
Почему же, вовсе нет. Мило и красиво, выполнено со вкусом, довольно оригинально.
Просто не кольцо.
– Не кольцо, – повторяю вслух. – Хотя не важно, тоже нормально. У меня есть кольцо от Дорика. Обойдусь.
Глупо расстраиваться по пустякам.
И с чего себя накрутила? Опасалась помыслить, лишь тайно желала. Но зачем ему дарить подобное? Он ведь женат, крепко связан узами официального брака.
Нет резона загоняться, плыви по течению, не напрягайся.
– Это гораздо лучше кольца, – говорит уверенно.
Поспорю.
Выглядит неплохо, только на обручалку не тянет.
Миниатюрный меч. Рукоять венчают сияющие камни, вокруг лезвия обвиваются две змеи. Строго по спирали.
Золото и бриллианты. Отлично, прямо по заказу. Однако мимо кассы. Такой вещицей не похвастаешь, не ткнёшь праздной толпе под нос, демонстрируя, какой роскошный кусок пирога урвала.
Кулон невероятный. Мельчайшие детали чётко вырезаны, буквально дышат, пульсируют жизнью. Тончайшая работа, непревзойдённое мастерство. Труд умелого ювелира. Для ограниченного круга избранных.
И цепочка изумительная, воздушное плетение. И сама идея будоражит воображение. И всё здесь прекрасно.
Просто не то.
– Хорошо, – понуро киваю. – Хотя ожидания не оправдались. Лгать не стану. Хотелось другого.
– Это кадуцей, – поясняет терпеливо. – Древний символ.
Жалкая попытка оправдаться.
Не катит.
– Я в курсе, – обиженно фыркаю. – Видела в книжках и на фасаде здания в Барселоне, в районе площади Каталонии. Вообще, его часто используют. Жезл Гермеса, урей Уаджит. Не удивляйся. Иногда у меня случаются проблески, читаю что-нибудь умное.
Спасибо военруку.
Не все лекции прошли даром, некоторые оказались полезны. Оккультизм – интересная тема. Цепляет, побуждает копнуть глубже, проникнуться мистическими ритуалами.
Caduceus.
Ключ, отворяющий предел меж светом и тьмой. Извечный дуализм мироздания. Добро и зло. Огонь и вода. Тело и душа. Гибель и возрождение. Таинство познания.
Единство противодействующих стихий.
Блин, прикольная штука.
Может, зря причитаю? Впала в уныние, почти пустила слезу, приготовилась скандалить. Пора прекращать, нечего разводить сырость.
– Ладно, пофиг на подарки, – нервно посмеиваюсь. – Будь рядом. Всегда. Больше ничего не надо.
Фон Вейганд подходит вплотную, подаёт бокал и отнимает футляр, безотчётно тянусь вперёд, желаю вернуть бархатный коробок.
– Я и так рядом, – склоняется ниже. – Всегда.
Звон стекла кажется тревожным, дурным предзнаменованием.
– Пей, – повелевает коротко.
Безропотно повинуюсь.
Алкоголь приносит покой. На время. Глоток за глотком. В бесконечность, охлаждая жаркие чувства.
Пью. А потом пьёт он. Из моих разомкнутых уст.
– Теперь точно рядом, – шепчет фон Вейганд.
И надевает на меня кулон.
Цепь затягивается вокруг шеи. Словно петля. Но лишь на миг. Скрежет застёжки отбивается внутри, сотрясает плоть.
Уже не забавляюсь, не веселюсь.
Что-то изменилось, полыхнуло и погасло, ввергая сознание во мрак, поглощая тепло и вынуждая содрогаться от дикого холода.
Суеверный страх захлёстывает с головой.
– Разве разрешено? – кончиками пальцев касаюсь золота. – Надевать непросвещённым? Каким смыслом наполняют этот знак в… в твоём ордене?
Слепая догадка.
Вдруг подфартит.
На самом деле, понятия не имею, существует ли связь между секретным обществом и ценным даром. Выбрано ли данное украшение с прицелом на будущее или без всяких подводных камней. Заключена ли жуткая тайна между двумя сплетёнными змеиными телами.
Однако инстинкты обострены, сигнализируют об опасности.
Фон Вейганд не торопится с ответом, по-хозяйски поглаживает послушную зверушку по щеке, заправляет выбившийся локон за ухо.
– Кадуцей охраняет собственность, – заявляет хрипло. – Никто и никогда не посмеет тронуть моё.
– Там нет именной гравировки, – выдаю тихо, на всякий случай ощупываю кулон. – Ничего не написано.
– Всё поймут без дополнительных предупреждений, – его губы складываются в чарующей улыбке, а взор остаётся ледяным. – Ты давно осведомлена.
Типа ошейника или клейма.
Только без палева.
– Значит, даже круче кольца, – бросаю глухо. – Deine Schlampe (Твоя шлюха). Такое не забывается, вколочено намертво.
Вместе с каждым ударом гигантского члена.
При мысли об этом внутри становится и жарко, и больно.
– О чём беспокоишься? – горячие пальцы накрывают дрожащую ладонь, сжимают в кулак столь крепко, что золотое украшение царапает кожу. – Страшно быть вещью?
Всхлипываю, но не кричу.
А он хохочет.
Потом резко отпускает, хватает за талию и усаживает на подоконник. Мигом развязывает пояс, распахивает полы халата в разные стороны. Наклоняется, покрывает голые колени хаотичными, невесомыми поцелуями.
И начинает меня щекотать.
Нагло и цинично, бесцеремонно.
– Псих, – судорожно вырываюсь. – Извращенец.
– Трусиха, – парирует насмешливо, не прерывает истязания, доводит до изнеможения, наслаждается реакцией.
– П-прошу, – запинаюсь, захлёбываюсь истеричным воплем. – Н-не н-нужно.
– Неужели? – хмыкает.
Милостиво отстраняется, завершает издевательство. Отступает и любуется трепещущим телом.
Понемногу успокаиваюсь, замираю неподвижно.
– Затравленный взгляд, искусанные губы, широко раздвинутые ноги, – нарочито растягивает слова фон Вейганд. – Аппетитно.
Оборачивается назад, тянется к блюду с клубникой, выбирает одну ягоду и окунает в расплавленный шоколад.
Опять приближается, подступает точно хищник, сокращает расстояние между нами до нескольких миллиметров.
– Утоли мой голод, – произносит с расстановкой.
Кормит меня.
Подносит изысканное угощение ко рту, не могу устоять. Покорно принимаю пищу из его рук. Не удерживаюсь, облизываю длинные пальцы.
Боже, я сошла с ума и получаю от этого неописуемый кайф.
Нужно очнуться, вынырнуть на поверхность, вернуться в реальный мир. Нужно продолжить серьёзную беседу, выяснить важные моменты. Нужно собраться и сопротивляться, дать решительный отпор.
Нужно.
Наверное.
Но не сейчас.
– Как на счёт пикника? – вкрадчивый вопрос вырывает из сладкого забытья.
Требуется время, дабы переварить.
Конкретно притормаживаю.
– Что? – не соображаю, полностью обесточена. – Какой пикник?
Глава 16.3
Требуется время, дабы переварить.
Конкретно притормаживаю.
– Что? – не соображаю, полностью обесточена. – Какой пикник?
Фон Вейганд рывком подтягивает стол практически вплотную. Вскрывает упаковку с Бенгальскими огнями.
– Зажигать будешь? – интересуется мягко.
Руки вибрируют, отрицательно качаю головой.
– Тогда сам справлюсь, – охотно соглашается.
В следующую секунду приходится зажмуриться, отпрянуть в сторону. Сверкающие искры полыхают перед лицом.
Опасности нет, всего лишь рефлекс.
Вжимаюсь в стекло, запахиваю халат плотнее. По-прежнему прищурившись, протягиваю руку вперёд, уверенно сжимаю тонкую палочку.
Невольно улыбаюсь.
Лучший день рождения.
За всю жизнь.
Не без накладок, однако проблемы и трудности не пугают. Наоборот, подстёгивают, вдохновляя на подвиги. Прорвёмся, нам ли быть в печали.
Раньше я думала, что главное – начать, сделать первый шаг, а остальное приложится, тропа возникнет под ногами, словно по волшебству. Направление выявим в процессе, определим по ходу пьесы.
Viam supervadet vadens. (Дорогу осилит идущий.)
Но истинная цель не в этом. Не в борьбе, не в достижениях. Не в суматошной гонке за исполнением желаний.
Истинная цель в счастье.
В том счастье, для которого не нужно никаких причин. В том счастье, которое существует вне зависимости от внешних факторов. Просто бьётся глубоко внутри, отражает пульс.
Кругом полно шелухи.
И ничтожно мало настоящего.
