Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Валерия Ангелос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 82 страниц)

Определенно. Голый Майкл Фассбендер удивил бы меня гораздо меньше, чем Вальтер Валленберг, пекущий блины.

Я примерзаю к полу.

– Are you all right? (Ты в порядке?)

Он окидывает меня рентгеновским взглядом. Пронизывает насквозь. Осматривает с ног до головы за один миг. После вновь поворачивается к плите. Продолжает колдовать над сковородой.

– No (Нет), – выдыхаю глухо. – Not at all (Совсем нет).

По ходу я приняла запрещенные вещества. Иначе как наркоманским приходом это объяснить нельзя. Меня накачали. Героином. Или от чего еще так вставляет?

– What happened? (Что случилось?) – спрашивает удивительно реальная галлюцинация.

Я доигралась.

Нервы. Хроническое недосыпание. Нельзя постоянно жить в кредит. Здоровье тоже ресурс. А любой ресурс имеет свойство истощаться.

– You (Вы), – выдаю, едва разлепляя губы. – At the kitchen (На кухне).

Он поднимает сковороду. Подбрасывает блин. Отправляет на тарелку, где выстроена стопка таких же блинов. Ровных. Идеальных.

Прямо шеф-повар. Мастер.

– My house (Мой дом), – роняет небрежно. – My hobby (Мое хобби).

Продолжает жарить блины. Действует легко, со знанием дела. Такое впечатление, будто занимается этим каждый день.

Черт. Вот ведь незадача. Учитывая мое нестабильное психическое состояние, я даже не замечу, что сошла с ума. Никто не заметит. Ну, супер теперь.

Будем побеждать. По-всякому. В тайне от санитаров.

– Cooking? (Готовка?) – не могу не округлить глаза. – Seriously? (Серьезно?)

– It’s a good way to relax (Это хороший способ расслабиться), – абсолютно невозмутимый тон. – Or what do you think I should do? Torture people at the dungeon? (Или чем по-твоему я должен заниматься? Пытать людей в подземелье?)

Отключает плиту, берет тарелку с блинами, ставит на стол передо мной.

– I’m too old for that (Я слишком стар для этого), – продолжает без особых эмоций, так, что невозможно понять, серьезен он или издевается. – It's exhausting (Это утомительно).

– I can imagine (Могу представить).

– I doubt (Сомневаюсь), – жестом приказывает мне присесть.

Подчиняюсь.

– Do you know how hard it is to cut somebody’s head off? Physically, I mean. It requires a great effort (Знаешь, как трудно отрубить чью-то голову? В смысле, физически. Это требует значительного усилия), – он смотрит прямо на меня. – Please, take a pancake (Прошу, возьми блинчик).

Я сглатываю.

С огромным трудом.

– It’s not a task for the one who is scared to get his arms dirty (Это задача не для того, кто боится испачкать руки), – продолжает спокойно. – And you should be creative otherwise it’s just boring (И ты должен быть изобретательным, иначе это попросту скучно).

Интересно.

О чем он?

О выпечке или о пытках?

– Don’t worry (Не беспокойся), – улыбается. – I gave it up (Я это бросил).

– What? (Что?)

– Killing (Убийства), – его улыбка становится шире, обнажает зубы. – But I can deal with meat. I can cut a really good steak. I had enough practice. Once I’ll invite you to the BBQ (Но я умею обращаться с мясом. Я могу вырезать по-настоящему хороший стейк. У меня было достаточно практики. Как-нибудь я приглашу тебя на барбекю).

Спасибо за предложение. Приду сразу после того, как загляну на огонек к доктору Лектеру. Компания маньяка-каннибала и то выглядит безопаснее.

– Please (Пожалуйста), – говорит он, подвигает тарелку вплотную ко мне.

Это звучит как предложение, от которого нельзя отказаться. Выбирать не приходится, только покоряться. Поэтому я послушно принимаю предложенное угощение, касаюсь блина пальцами и вдруг отшатываюсь.

А что если еда отравлена?

– It’s not poisoned (Здесь нет яда), – будто читает мои мысли. – At least not today (По крайней мере, не сегодня).

Глава 21.2

Замираю с дебильной усмешкой на устах. Тянусь за приборами, пытаюсь скрыть замешательство.

Улыбайся.

Шире. Еще. Еще, еще. Да. Приблизительно вот так вот. Пусть улыбка приклеится к твоим губам. Намертво.

Улыбайся.

Как на сцене. Под прицелом кинокамер. Под палящими софитами. Как будто гром пока не грянул. Как будто веревка затягивается. Но не вокруг твоего горла. И табурет выбивают. Да только не из-под твоих ног.

Улыбайся.

И сглатывать не забывай.

Давай. Вперед. Без вариантов.

Где наша не пропадала?

Везде.

Пропадала. И попадала. Обтекала. По кускам себя собирала. По черепкам. От пола себя отскребала и находила силы на очередной последний бой. Всякий раз. Заново. С чистой страницы. Как впервой.

Мы еще поберемся. Потягаемся. Мы сразимся. Даже если кажется, что по венам не течет кровь. Даже если сердце дает судорожный перебой.

Hasta la vista, baby (До свидания, детка).

Aloha, bitches.

Прощай.

И привет.

Эй, слышите?

Я не сдаюсь. Перебьетесь. Рано отплясывать джигу на моих костях. И один в поле воин, когда выхода нет. Есть одно простое слово – воля. Поверьте. И проверьте. На мою смерть придется продавать билеты. Много лет.

– Thank you (Благодарю), – широко усмехается Вальтер Валленберг. – That’s the best compliment (Это самый лучший комплимент),

И ощущение такое, точно отовсюду скалятся волчьи пасти.

– I’ve said nothing (Я ничего не сказала), – роняю в ответ.

– Your mouth is silent but your eyes are not (Твой рот молчит, но не твои глаза), – резонно замечает он.

– I don’t… understand (Я не… понимаю), – выдавливаю с трудом.

Пресно.

Предсказуемо.

До жути банально.

Что?

Все.

Все кроме него.

Все мои слова. Все реакции.

– You’re so scared (Ты так испугана), – продолжает барон. – You tremble… so funny (Ты дрожишь… так забавно).

– I’m not… (Я не…) – бормочу, почти лишаясь голоса.

Осекаюсь. Затыкаюсь. Теряюсь в догадках.

Что же именно я «не»?

Наверное, стоит придумать что-нибудь умное. Поразить, впечатлить, оставить приятное впечатление. Понравится, втереться в доверие, завоевать союзника. Хотя бы задобрить. Привлечь на свою сторону хоть немного.

Великолепный план. Просто оху*нный, если я правильно поняла. Надежный, бл*ть, как швейцарские часы.

Дело остается за малым. Разлепить губы. Выдавить из себя креатив.

– Your fear is the best compliment (Твой страх – самый лучший комплимент), – подводит черту Валленберг. – That’s what I’ve meant (Вот что я имел ввиду).

Мне чудится рычание зверя.

Чудится.

Верно?

– Try (Попробуй), – хрипло произносит он. – Don’t resist (Не сопротивляйся).

Супер.

Чем больше времени провожу в компании с ним, тем больше причин нахожу для сердечного приступа. Каждая секунда дарит новый повод. Снова и снова.

Я делаю надрез. Осторожно. Пальцы дрожат. Пот стекает по спине. Обжигает кожу. А в ушах гремят церковные колокола. Отпевают. Как бы. Я режу чертов блин. Казалось бы. Но ощущение такое будто я хирург, который держит человека в миллиметре от смерти.

Вообще, на грани тут только я. Причем вполне закономерно.

Правда же, да?

– А… ага, – разом выдаю свое сверхблагородное происхождение, краснею и бледнею, демонстрирую богатую палитру оттенков на искаженном судорогой лице.

Бьюсь об заклад. Александру Македонскому было проще завоевать мир, нежели мне сейчас совладать с куском блина.

Проклятье. Что творится. На протяжении долгих лет еда оставалась тем единственным, с чем у меня никогда не возникало проблем.

Воистину. Беда пришла откуда не ждали.

– Бля, – выдыхаю нервно и вмиг прикусываю язык. – Блин.

Я хотела сказать именно «блин».

Честно.

Да.

Поспешно отправляю в рот отрезанный кусок. Маскирую смущение. Как могу. Жую и сглатываю. Старательно соблюдаю правила приличия.

Выругаться матом. Гениально. Прекрасный способ пробить лед. Или дно? Днище. Тотальное. Радует одно – хуже некуда. Ниже не упасть. Даже пытаться бесполезно. Впрочем, талантливый человек талантлив во всем.

– Well, I know you don’t like me at all (Ну, я знаю, что совсем вам не нравлюсь), – заявляю прямо. – But I like your pancakes (Но мне нравятся ваши блинчики).

Все-таки получилось. Бью собственный рекорд. Умудряюсь закопаться еще глубже, достигаю апогея тупости. Комплимент блинам. Отличная идея, не так ли?

– You’re wrong (Ты неправа), – холодно говорит Валленберг. – I like you a lot (Ты мне очень нравишься).

Закашливаюсь.

Не верю ему. Не верю ни единому слову.

Бредово. Нереально. Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

Он подает мне стакан воды.

И от этого становится еще более жутко.

– I am here to help (Я здесь, чтобы помочь), – продолжает ровно.

Кому. Зачем. С какой такой радости.

Хочется расслабиться. Перевести дыхание. Хочется, а не получается.

Кто гладко стелет, тот однажды свернет твою шею.

– He is a good servant (Он хороший слуга), – вдруг прибавляет Валленберг, окончательно сбивая меня с толку.

– Who? (Кто?) – спрашиваю на автомате.

– That guy (Тот парень), – бросает неопределенно, сдвигает брови, хмурится так, будто пытается что-то вспомнить. – I guess his name’s Andrew. He asked me to arrive (Полагаю, его зовут Андрей. Он попросил меня приехать).

WTF?

Ой, извините.

What the f*ck?!

Да, именно так.

Что?! Какого хрена?

Хм, опять не слишком красиво. Грубо. Неженственно. Ладно. Я попытаюсь искупить грехи.

Какого х*я?

Бл*дь.

– You look surprised (Выглядишь удивленной), – резонно замечает Валленберг.

– I am surprised (Я удивлена), – подтверждаю и без того очевидный факт.

– So you know nothing? (Так ты ничего не знаешь?) – спрашивает вкрадчиво.

– About what? (О чем?) – искренне недоумеваю.

Он улыбается.

Хищно.

Широко.

Обалдеть.

Какие зубы. Как у акулы. Наверное, ненастоящие. Вставные. Такие крепкие и ровные, прямо идеальные. Хотя оттенок натуральный, чуть желтоватый, совсем не смахивает на выбеленную металлокерамику. Или так задумано?

Я стараюсь отвлечься. Очень. Только не выходит. Я не могу отделаться от мысли о том, что такими зубами легко разодрать глотку. Без шуток. По-настоящему.

Есть люди, от которых моментально ощущаешь опасность.

– Tell me (Скажите мне), – роняю тихо. – What is going on? (Что происходит?)

Этот взгляд как нож.

Я даже чувствую ледяную сталь.

Я чувствую как лезвие скользит по взмокшей коже.

Семейная черта. Передается по наследству. Не иначе.

Разная форма глаз. Да и цвет абсолютно разный. Ничего похожего. Но выражение одно и то же. Не перепутаешь.

– Alex is gone (Алекс исчез), – говорит Вальтер Валленберг.

– What do you mean? (Что вы имеете ввиду?) – надеюсь на неправильный перевод.

– I mean exactly what I’ve said (Именно то, что сказал), – отвечает спокойно. – Nobody knows where he is. Nobody can reach him (Никто не знает, где он. Никто не может с ним связаться).

– But you… you should know (Но вы… вы должны знать), – запинаюсь.

– Not more than the rest (Не больше остальных), – смотрит на меня и как будто сканирует насквозь.

– No (Нет), – нервно мотаю головой. – I don’t believe you (Я вам не верю).

– Andrew gave me no details (Андрей не предоставил мне никаких деталей), – произносит ровно. – I only know Alex was going to visit lord Morton and that could take a couple of days (Я знаю только то, что Алекс собирался посетить лорда Мортона, и это могло занять пару дней).

Забавно.

Мне никогда не было холодно.

По-настоящему – не было.

Как сейчас – не было.

И не будет.

– Что вы… что, – осекаюсь. – Что?!

Стакан с водой выскальзывает из моих рук. Раздается звон разбитого стекла. Осколки разлетаются в разные стороны. Но я не обращаю на это никакого внимания. Не придаю этому никакого значения.

Зажимаю рот ладонью. Тошнота подкатывает к горлу.

– Вы… вы серьезно… так спокойно, – заставляю себя перейти на английский: – And you are not worried? Not at all? (И вы не волнуетесь? Совсем нет?)

– Even if I am (Даже если волнуюсь), – хмыкает. – What will it change? (Что это поменяет)?

– Sorry I don’t understand (Извините, я не понимаю), – бормочу сдавленно. – We should do something. You should do (Мы должны что-нибудь сделать. Вы должны сделать).

– What? (Что)? – спрашивает с усмешкой.

– Something (Что-нибудь), – повторяю с нажимом, истерично выдаю: – Anything (Что угодно)!

Абонент вне зоны доступа. Вне сети. Никакой возможности выйти на связь. Как же я раньше не догадалась. Как?!

Реакция Андрея. Подозрительное молчание. Тревога. Волнение. Все один к одному.

Идиотка.

Я ослепла.

Оглохла.

Я ничего не соображала.

Ничего.

Впрочем, как всегда.

Привычно.

Не ново.

Я поднимаюсь так резко, что стул отлетает с грохотом.

– He is at the island (Он на острове), – говорю и не узнаю свой собственный голос. – At that island (На том острове).

Бросаюсь к Валленбергу, хватаю его за пиджак.

– You should release him (Вы обязаны освободить его), – шепчу сбивчиво, кричу: – You must (Вы должны)!

Барон улыбается.

И убивает меня.

Режет.

Без оружия.

Хладнокровно.

– Nein (Нет), – чеканит в ответ. – Nie wieder (Никогда).

– Warum? (Почему?) – тоже перехожу на немецкий, однако на всякий случай добавляю и по-английски: – Why? (Почему?)

– Alex doesn’t need my assistance (Алекс не нуждается в моей помощи).

– Do you think… do you (Думаете… вы думаете), – замолкаю, но все же вынуждаю себя озвучить чудовищную мысль: – Is it too late? (Слишком поздно?)

– Morton is not the one who kills that fast (Мортон не из тех, кто убивает настолько быстро).

– Please (Пожалуйста), – судорожно сглатываю.

– Enough (Достаточно), – отрезает ледяным тоном.

Валленберг отстраняет меня.

Мягко, но твердо.

А я совсем не чувствую почву под ногами. Остаюсь без опоры. И срываюсь вниз. Падаю в бездну. Без надежды выбраться.

– Save him (Спасите его), – говорю я. – I beg you… please (Умоляю… пожалуйста).

– Don’t waste your tears (Не трать слезы попусту), – заявляет холодно. – My answer will stay the same (Мой ответ останется неизменным).

– But why? Do you hate him? (Но почему? Вы ненавидите его?) – из последних сил сдерживаю рвущиеся наружу рыдания. – He is your grandson. There is your blood in him. You can’t be so cruel (Он ваш внук. В нем течет ваша кровь. Вы не можете быть таким жестоким).

– Girl (Девочка), – усмехается. – What do you know about cruelty? (Что ты знаешь о жестокости?)

– Save him (Спасите его), – повторяю как заведенная. – Save him. I beg you (Спасите. Я умоляю).

– Right. There is my blood in him (Точно. В нем есть моя кровь), – спокойно продолжает Валленберг. – So he will succeed in anything (Поэтому он справится с чем угодно).

– But you… (Но вы…)

– If he has no guts to win than he sure as hell doesn’t deserve to stay alive (Если у него кишка тонка победить, дьявол, он не заслуживает жить), – говорит мрачно.

– What are you doing? (Что вы творите?)

– I believe in him (Я верю в него).

Боже мой, нет.

Господи.

Нет, нет, нет.

Все не может закончиться так.

Не может.

Старик сошел с ума. Просто обезумел. Хотя… он родному сыну приказал перерезать сухожилия. У него свои понятия о правильном воспитании. Свои больные методы.

Искаженное восприятие. Извращенный кодекс справедливости.

– Пожалуйста, прошу вас.

Повторяю по-английски.

По-немецки.

Черт.

Я трачу время.

Пока пытаюсь пробить стену. Пока пытаюсь достучаться. Пока пытаюсь разжалобить камень.

Но что еще остается?

Я ничего не знаю.

Не умею.

Только встать на колени.

– Брось это! – вдруг рявкает Валленберг.

Подхватывает меня под локти, резко тянет вверх, не позволяет униженно распластаться на полу.

Наверное, я ослышалась.

Не поняла.

Просто звучит похоже.

Неизвестные немецкие слова.

– Есть только один мужчина, перед которым ты можешь опуститься на колени, – говорит он. – И этот мужчина не я.

Открываю и закрываю рот.

Ничего не могу из себя выдавить.

Даже перестаю всхлипывать.

– Вы… вы знаете русский язык?

– Никому не говори.

Валленберг подмигивает мне.

По-мальчишески.

– Я не… но… – напрасно пробую составить разумную фразу.

– Я выучил язык своей женщины, – произносит, прожигая меня взглядом насквозь, строго прибавляет: – А ты должна выучить немецкий.

– Зачем? – спрашиваю машинально.

– Алексу будет приятно.

– Вы хотите, чтобы ему было приятно, – истерично посмеиваюсь. – А вытащить его с гребаного острова не хотите. Извините. Вы понимаете значение слова «гребаный»?

– Эта игра не для слабых.

– К черту игры, – выдыхаю устало. – Помогите ему.

– Нельзя вставать у него на дороге.

– Даже если…

– И спасать его не надо.

– Откуда вы…

– Он выиграет.

– Но вы не…

– Он жив.

Затихаю.

Замолкаю.

Не спорю.

Не возражаю.

Пусть будет так.

– Otherwise Morton would capture the whole territory (Иначе бы Мортон захватил всю территорию), – снова переходит на английский, воздвигает между нами официальный барьер.

– What territory? (Какую территорию?)

– The office. The castle (Офис. Замок), – держит паузу и выразительно прибавляет: – You (Тебя).

– Never (Никогда)!

– If it happens I hope you’ll fight better than now (Если это произойдет, я надеюсь, ты будешь сражаться лучше чем сейчас).

– Этого не произойдет, – говорю запальчиво.

– Я всегда хотел, чтобы Алекс нашел правильную женщину, – Валленберг улыбается с обманчивой мягкостью.

– И как?

– Сама мне ответь.

– Что? – тщетно пробую избавиться от колючего кома в горле. – Что я должна сказать?

– Как он справился?

– Я не… я не знаю.

– Девочка, – произносит тихо. – Что же ты наделала?

Вздрагиваю всем телом.

Эти жуткие слова.

Выжжены.

Под кожей.

Железом.

Каленым.

Я отворачиваюсь.

Я хочу убежать.

От самой себя.

– Ничего, – роняю глухо.

Валленберг обхватывает мои запястья. Осторожно, достаточно нежно. Чуть разворачивает, показывает мне мои же ладони. Алые полосы от ремня контрастно выделяются на бледной коже. Печать позорного наказания.

Я обмираю изнутри.

Застываю.

Леденею.

И пылаю.

Я вспыхиваю.

От стыда.

От гнева.

От отчаяния.

Дверь распахнута.

Настежь.

Дверь сорвана с петель.

Я разлетаюсь на осколки.

И больше у меня нет шанса.

Он видит все.

Все абсолютно.

Ничего не скрыть.

Он так похож…

Нет.

Дьявол.

Он и есть.

– Может быть, я не та, – говорю чуть слышно. – Не та женщина, которая должна быть рядом с ним. Не та женщина, которая ему подходит. По статусу и вообще. Я не модель. Никто не оборачивается мне вслед. Я не красавица. Хорошие манеры – это не обо мне. Дрессировке поддаюсь слабо. Я не умею носить дорогие вещи. Я этим не наслаждаюсь. Вся роскошь вокруг – не для меня. Я совсем не благородного происхождения. Моя семья. Они простые люди. Обычные. Как я сама. И я даже не умна. Ничего не создаю, не делаю ничего полезного. Бизнес провалила. Убыточный проект. Как не крути.

Сглатываю. Очередную порцию непрошенных слез. Отправляю подальше. Но не горечь. Не горечь. Что раздирает горло на части. И душу вынимает.

Отвожу взгляд. Отворачиваюсь.

Я прячусь.

Как могу. Как умею.

Я теряюсь.

В этом гребаном лабиринте.

Нет входа.

Нет выхода.

Я вырываюсь.

Я вырываю свои руки из рук Валленберга.

Я пытаюсь защитить то единственное, что мне здесь принадлежит.

– Может быть, я не та, – повторяю громче. – Я… неправильная.

– Может быть, – ровно говорит барон.

– Но я люблю его.

Поднимаю голову.

Выше.

Смотрю в глаза.

Мой Бог.

Эти жуткие глаза.

Такие чужие.

И такие родные.

Жестокие.

Глаза убийцы.

Палача.

Безжалостные глаза.

Бездонные.

Пустые.

Ничего не выражающие.

И горящие.

Обжигающие.

Глаза, которым позавидует сам Сатана.

– Я люблю его, – повторяю тверже.

– Любовь – не самая надежная валюта, – усмехается Валленберг.

– Я буду с ним, – поджимаю губы. – До конца.

– До чьего конца? – спрашивает вкрадчиво.

Обходит меня. Медленно. Останавливается за спиной.

– Ты не самый плохой вариант, – шепчет на ухо. – Лучше чем его шлюха-жена.

– Благодарю, – бросаю нервно. – Так приятно.

– Он разрушит тебя, – продолжает без особого выражения. – Ты слаба.

Его дыхание выжигает на мне клеймо.

Дергаюсь рефлекторно.

– Это мы еще посмотрим, – стараюсь унять дрожь в голосе.

– Ты можешь обмануть себя, – отвечает ровно. – Но не меня.

Проклятье.

Лишь его чудовищный акцент спасает от буйного помешательства.

Так похоже на фон Вейганда, что даже страшно.

Я делаю вдох.

Но я уже не в силах сделать выдох.

Валленберг прав.

Кто я такая?

Как я посмела?

На что посягаю?

Просто девчонка.

Без рода.

Без племени.

Обычная пешка.

Таких ведь тысячи.

– Ну и что? – резко поворачиваюсь, смотрю прямо на него: – Разве вам не наплевать? Хочу и разрушаюсь. Хочу и погибаю. Это моя жизнь. Мои чертовы правила.

– А не надо погибать, – заявляет холодно. – Стань сильнее.

– Что за игру вы ведете? – спрашиваю тихо.

– Я же сказал, – его губы змеятся в ледяной усмешке. – Я здесь, чтобы помогать.

– Тогда помогите Алексу.

– Он сам себе поможет.

– Значит, и я тоже.

Валленберг склоняется надо мной.

Как коршун над добычей.

– Я хочу, чтобы ты стала сильнее, – произносит медленно. – Ты знаешь как это? Ты понимаешь значение слова «сила»?

– Примерно, – выдаю почти беззвучно.

– Тебе очень повезет, если Алекс не вернется.

– Что вы такое…

– Однажды он забьет тебя до смерти.

– Нет!

Вскидываю руки, призывая его замолчать.

Только куда там.

– Он сорвется.

– Нет, – мотаю головой. – Нет.

– Он и сам не заметит как.

– Хватит, вы не…

– Поверь, я знаю.

– Ничего вы не знаете! – опять срываюсь на крик.

– Он уже потерял контроль.

– Это не так, – бормочу как в лихорадке.

– Ты должна уйти.

Будто ушат студеной воды.

Отступаю назад.

– Что? – посмеиваюсь. – Вот как. Вот откуда вся забота. Вы хотите от меня избавиться, отделаться от забракованного варианта.

– Я хочу дать тебе шанс.

– Я не уйду, – выдыхаю сдавленно. – Даже не надейтесь. Никогда.

– Отпусти его. На время.

– В смысле?

– Я все устрою. Деньги. Новые документы. Я позабочусь о твоей семье и…

– Нет! – обрываю его, закрываю уши ладонями. – Вы уже… вы же раньше… хватит, не хочу больше ничего слышать.

– Отпусти, – с нажимом повторяет Валленберг. – Дай ему остыть.

– Конечно, – истерично улыбаюсь. – Конечно, я могу его отпустить. Да только я у него под кожей. И он у меня тоже. И если суждено. То будь, что будет.

– Жизни не жалко? – холодно интересуется барон.

– Для него – не жалко, – усмехаюсь шире, восклицаю, не скрывая безумия: – Пусть так! Пусть убивает. Забивает до смерти. Я все равно его. Плоть и кровь. До последней капли. До костей и до мяса.

– Подумай, не торопись отвечать, – говорит он. – Вам нужен перерыв. Я не предлагаю расставаться навсегда. Просто сделаете паузу.

– Перерыв? – это слово как будто обдирает мои губы.

– Пока вы вместе, ты не сможешь измениться, – продолжает спокойным тоном. – Алекс слишком силен для тебя. Он подавляет.

Вот это да.

Занятное наблюдение, верно?

Отступаю на несколько шагов назад, останавливаюсь возле стола.

– Может быть, вы правы, – киваю согласно. – Может быть.

Еще один шаг.

Назад.

Оглядываюсь по сторонам.

Улыбаюсь.

Нервно.

Чувствую как плавятся мои нервы.

В кипящем масле.

– Но я не хочу меняться, – чеканю мрачно. – Не хочу и не буду. Глупо? По-детски? До черта инфантильно? Ну и прекрасно.

– Я подожду, – говорит Валленберг. – Ты дашь мне другой ответ.

– Вот мой ответ.

Сбрасываю тарелку с блинами на пол.

Резко. Одним четким движением.

Скорбно бряцает стекло.

Снято с первого дубля. Шедеврально.

И стекло трещит под моими каблуками.

– В помощи не нуждаюсь, – заключаю хлестко. – А перерыв засуньте поглубже в свою аристократическую задницу.

И удаляюсь.

Пока адреналин рвет вены на части.

Не оборачиваюсь.

Пока не грянул гром.

В очередной раз.

Я возвращаюсь в свою комнату. На негнущихся ногах. Взмокшая и трясущаяся. Как в лихорадке. Температура достигает максимальной отметки. Если сейчас ко мне просто приложить градусник, он взорвется моментально.

Я пьяна.

От гнева.

Во мне стремительно возрастает градус.

От ощущения собственной безнаказанности.

Я едва держусь.

Я не держусь.

Если честно.

Закрываю дверь на замок и стекаю на пол. Злоба гасит разум похлеще самого чистого спирта. Только на долго ли хватит этой анестезии?

Проклятье.

Что. Ты. Наделала.

Наладила контакт. Расположила к себе. Заручилась поддержкой.

Справилась на отлично. Ничего не попишешь.

Поздравляю.

Звезда.

Гребаная.

Это успех.

Аплодисменты.

Я мечтаю о многом. Но можно начать с чего-нибудь простого. Например, с алкогольной интоксикации.

Впрочем, нам ли быть в печали?

Помирать – так со спецэффектами. Чтоб в аду жарко стало. И раз так, то выходит, я еще плохо старалась. Можно лучше. Нет предела совершенству.

Готовьте сцену.

Вступаем в новый акт.

***

Я прихожу в себя. Где-то между шестым и восьмым бокалом вина. Вообще, я всегда в себе. Хоть с первого взгляда не скажешь. Временами я весьма вменяема.

Растрепана. Растравлена.

Я как открытая рана.

Рваная и кровавая.

Я на показ.

Не таюсь, не прячусь, не скрываюсь.

Так и ударить легче.

Бах.

И голова с плеч.

– Осуждаете? – щурюсь. – Не оправдала ваших надежд? Ну, извините, не подарок, надо было вам подобрать другую кандидатуру.

Я сижу на полу. Моя одежда измята. Испачкана. Залита жгучим бордовым. Осквернена и запятнана.

Это просто вино.

Просто вино пока что.

– Я почти трезвая, – усмехаюсь. – Пьяный человек с этим долбаным штопором никогда не справится.

Щелкаю зажигалкой. Делаю затяжку. Пальцы трепещут так, что вибрирует даже мой хрустальный бокал.

– Давайте, скажите, какая же я идиотка, – требую нервно, посмеиваюсь. – Но сначала скажите другое. Вам когда-нибудь хотелось все отключить? Раз и навсегда отключить. Мысли. Чувства. Подчистую.

Андрей молчит.

Смотрит пристально. Потом вдруг ослабляет галстук.

Хочет придушить меня. Точно. Хочет воспользоваться как удавкой.

Затягиваюсь. Вдыхаю и выдыхаю. Смываю горечь терпким вкусом вина. Пью и курю. По-крупному.

А сутенер не торопится с расправой. Подходит ближе, усаживается рядом, берет бутылку. Выпивает прямо из горла. Запрокидывает голову назад, опустошает емкость до дна. У него нет ни стыда, ни совести.

– Эй, – выдаю недовольным тоном. – Что за наглость?

– Вы же не станете пить после меня, – широко ухмыляется. – А бокалов тут больше нет. Зато полно других бутылок.

– И как это понимать?

– Я вам что-нибудь открою.

– Правда?

– Выбирайте.

– С чего вдруг такая милость?

– Это не мое вино, – пожимает плечами Андрей. – Мне не жалко.

Винный погреб Валленбергов меняет людей.

Явно.

– Ну, давайте, – бросаю с долей недоверия.

– Вам красное или белое? – поднимается, окидывает взглядом впечатляющую коллекцию и продолжает: – Сухое или полусладкое?

– Мне такое, чтоб покрепче, – отвечаю я. – Чтоб пробирало.

Сутенер не позволит мне напиваться дальше.

Слишком уж он занудный.

Так в чем подвох?

– Держите, – подает мне откупоренную бутылку, шутливо подбрасывает пробку в воздух, присвистывает.

– Андрей, я начинаю верить в репортажи НТВ, – говорю медленно. – Если вами завладели рептилоиды, просто моргните.

– Я с трудом понимаю ваш юмор.

– А я вас.

Особенно сейчас.

– Я тоже имею право расслабиться, – заявляет он, опять присаживается возле меня. – Я всего лишь человек. Со своими слабостями.

– Какое разочарование, – взираю с подозрением то на него, то на бутылку. – Тут яд?

– Если и так, его подсыпал не я.

– Выпьем? – улыбаюсь. – Вы первый.

– Не вопрос.

Он делает глоток.

Еще и еще.

– Ладно, хватит, – отбираю у него алкоголь.

– Неужели выпьете после меня?

– А почему нет?

Прикладываюсь к бутылке.

Пускаю наркоз по венам.

– Наш первый поцелуй, – замечаю нарочито сладко. – Бьюсь об заклад, фон Вейганд придет от этого в дикий восторг.

– Не уверен, – протягивает Андрей и как будто бледнеет.

– Ой, не напрягайтесь, – толкаю его кулаком в плечо. – Я ничего ему не расскажу. Ни единого слова. Я могила.

– Не в том дело, – мрачнеет.

– А в чем? – теперь моя очередь задергаться.

Андрей отправляется за другой бутылкой. Откупоривает. Пьет. Не спешит делиться откровенными мыслями. Просто хочет забыться.

– Все настолько плохо? – спрашиваю тихо.

– Все? – он хмыкает. – Что – все?

– Вы разрешаете мне пить. Сами тоже набираетесь. Очень странная ситуация.

– Очень, – соглашается, кивает. – А может, я просто устал?

– Нервы сдают?

– Нервный срыв.

– Это моя прерогатива.

– А вы и правда трезвы, – насмешливо заключает сутенер.

– Пусть вас не обманывает моя способность проговаривать столь труднопроизносимые слова в состоянии алкогольного опьянения, – тарабаню скороговоркой. – Я отмотала порядочный срок в брачном агентстве. Я обирала иностранных туристов до последней нитки, пока это не стало мейнстримом. Когда охрана выносила очередного клиента во двор, я лишь опрокидывала новую стопку текилы и подсчитывала прибыль.

– Впечатляет, – протягивает задумчиво.

– Крыть нечем, верно?

– Трудный вопрос.

– Признавайтесь, – требую. – Баловались крепкими напитками?

– Только спирт, – хмуро бросает Андрей.

– Спирт?

– С кровью.

– Шутите?

– Какие уж тут шутки, – криво усмехается, льнет губами к горлышку бутылки, жадно пьет, а потом продолжает: – С лордом Мортоном не до шуток.

– Я не, – запинаюсь. – Он заставлял вас пить кровь?

– Добывать. Смешивать со спиртом. И употреблять внутрь.

– В смысле? – облизываю враз пересохшие губы. – В смысле – добывать?

– Резать и подставлять кубок.

– И выбора у вас не было?

– Был, – усмехается шире. – Выбор всегда есть. Естественно, я мог порезать собственную глотку.

– Господи.

– Господь предпочитает держаться подальше от острова, где властвует сам Дьявол во плоти.

– Вы говорите чудовищные вещи, – шепчу я.

– Я молчу.

Он снова пьет.

И я следую его примеру.

Но это не помогает.

– У Валленберга что-то есть на него, – вдруг заявляет Андрей. – Конечно, это не компромат. Что-то другое. Гораздо более страшное. Какой-то рычаг.

– Вы о чем?

– Он может повлиять на Мортона.

– Мортон убил его сына.

– И больше никого.

– Разве этого мало?

– Он хотел уничтожить всех, – произносит мрачно. – Но остановился. Он не пошел до конца и на то была причина.

– Какая?

– Хотел бы я знать, – посмеивается.

– Алексу ничего не угрожает, – говорю я, уточняю: – Да? Раз есть рычаг влияния.

– Кто знает, – разводит руками. – Все могло измениться.

– Мы должны что-то предпринять, – роняю чуть слышно.

– Мы можем только ждать.

Я пью.

Вино. Вину.

До дна.

Я совсем не разбираю вкус.

Просто пью.

Глоток за глотком.

Без остатка.

Я проклята.

Наверное.

– Я думала, если мы напьемся, станет веселее, – истерично посмеиваюсь. – Я все иначе представляла.

– Ну так мы пока не напились, – произносит Андрей, чуть растягивая слова. – Главное впереди.

– Я… вообще, мне пора.

Резко поднимаюсь на ноги, срываюсь с места.

– Куда вы?

Он хватает меня за запястье.

Удерживает.

– Я… надо в туалет.

Вырываюсь.

– Опять лжете, – кривится Андрей.

– Проверять не будем, – усмехаюсь.

Он не пытается меня остановить. Отпускает. Опять льнет к бутылке, прислоняется к стене погреба.

Разворачиваюсь, спешу удалиться. А в спину бьет короткое:

– Удачи.

Замираю на пару секунд. Не оборачиваюсь. Ускоряю шаг. Стараюсь сохранить равновесие. Из последних сил. Очень пытаюсь не упасть. Держусь за перила. Покидаю уютный сумрак. Выше и выше, к поверхности.

Я добираюсь до своей комнаты. Врываюсь в ванную. В душ. Включаю воду на полную, встаю под упругие ледяные струи. Дрожу. Зуб на зуб не попадает. Трепещу. А после застываю. Кладу ладони на кафель. Склоняю голову.