Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Валерия Ангелос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 82 страниц)
Девушка бросилась вон из комнаты, а юноша выждал и спокойно двинулся следом. Не торопился, лишь давил морально. Загонял в ловушку, успешно сражаясь с искушением совершить что-нибудь гораздо большее. Действительно ужасное.
– Быстрее, любовь моя, – произнес нараспев, остановился у лестницы и оперся о перила.
Сильвия бежала по ступенькам, достигла середины, обернулась…
Алекс не заметил, как она споткнулась, вроде просто вздрогнула. Утратила равновесие и упала, покатилась вниз. Когда он подоспел, оказалось слишком поздно. Бордовые пятна расцветали на светлой материи платья.
Авто, бесконечная дорога, стены госпиталя.
Этого он не хотел. Это не должно было случиться.
– Ребенок не твой, – сухо произнес Вальтер. – Я заказал тест, удостовериться…
– Знаю, – прервал грубо.
Внук и дед опять друг против друга. Фон Вейганд сидит в коридоре больницы, уронив голову на руки. Валленберг стоит рядом, нависает будто скала.
– Тогда в чем проблема? – поинтересовался холодно.
– Издеваешься? – непроизвольно вырвалось у Алекса.
– Она шлюха и дрянь, патологическая лгунья. Уже наплела мне, будто ты столкнул ее с лестницы, угрожала судом, пробовала вызвать адвоката.
– А ты?
– А я посоветовал закрыть поганый рот. Разводу в нашей семье не бывать, тем более, не будет судебных разбирательств.
– Она подаст на развод.
– Вряд ли, ведь я пояснил ей все об условиях завещания, – ухмыльнулся дед. – Она хочет денег, поэтому поменяет тактику. Жадность побеждает страх.
– Сильвию пришлось оперировать, она больше не сможет родить, – внук тихо повторил слова лечащего врача.
– И что? – хмыкнул надменно. – Не твоя вина.
– Если бы я не пошел следом…
– Если бы она не оказалась дешевой подстилкой! – картинно вздохнул.
– Я виноват.
– Ну, да, – искренне рассмеялся. – Стоило возрадоваться ее ублюдку, приютить и воспитать в полном достатке.
Здесь Алекс сорвался. Вскочил и схватил Вальтера за грудки.
– Ты отвратителен, – голос сочился презрением. – Меня тошнит от тебя.
– Честно? – улыбка не сходила с губ. – Понимаю, почему бесишься.
Он отстранил внука, продолжил речь, не сводя пристального взгляда:
– Ты не чувствуешь себя несчастным. Ты не оскорблен, не унижен, совсем не страдаешь угрызениями совести. Пытаешь изобразить хорошего парня, копируешь отца, только не получается, – сделал паузу и буквально выплюнул: – Тебе плевать. На эту шлюху, на ее выкидыш и вырезанную матку. Абсолютно наплевать.
Алекс впервые не нашелся с ответом.
– Ты точно такой же, как я. И сейчас ничего не чувствуешь. Ни-че-го…
Время истекает.
Жмурюсь, ослепленная белым, выныриваю на поверхность. Тщетно стараюсь выровнять сбившееся дыхание, урезонить неровное биение сердца.
– Дед прав, – говорит фон Вейганд. – Я действительно ничего не чувствовал.
Подхожу ближе, кладу ладони на широкие плечи.
– Или чувствовал слишком много, – осторожно поправляю.
Он распахивает полы моей куртку, неторопливо приподнимает ткань теплого свитера, трется щекой о голый живот.
– Лечение не помогло, организм не ответил на препараты, – будоражит мягким поцелуем, заключает: – У нас никогда не будет детей, понимаешь?
– Да, – звучит уверенно.
– Не понимаешь, – отстраняется, пленяет мой взор в горящем капкане. – Не слушаешь.
– Слушаю.
– Я же не отпущу.
– Нашел чем пугать, – улыбаюсь: – Всегда оставайся рядом.
– Мне не знакома вина. У меня не бывает угрызений совести.
– Намекаешь на то, что психопат?
Отступать поздно. Куда тут денешься с подводной лодки, эм, с колеса обозрения.
– Уговорил, давай проверим, – заявляю с неподдельным воодушевлением. – Подсветим мозг на МРТ, опять заставим исповедоваться. Если паралимбические отделы и миндалевидное тело не участвуют, то у меня реально плохие новости.
В черных глазах вспыхивают озорные искры.
– Уже? – изумлению нет предела.
– Чепуха, – фон Вейганд пренебрежительно кривится.
– Потому что тест признал тебя нормальным? – уточняю несмело.
– Потому что чепуха, – произносит мрачно.
Ослабляет галстук, расстегивает верхнюю пуговицу, достает цепочку.
– Видишь?
В его пальцах поблескивает миниатюрное серебряное кольцо, которое давно не дает покоя моей буйной фантазии.
– Зачем ношу это? – ровный тон срывается на хрип, обращается в хищный рык: – Чтобы помнить о разнице. Между моей истинной реакций и той, которая считается нормальной.
Вкладывает скромное украшение в мою ладонь, заставляет сжать кулак. Стискивает до боли, так крепко, что металл безжалостно вгрызается в кожу.
– Это кольцо дала мне мать, перед рейсом, как талисман, – шепчет фон Вейганд. – Не верю в талисманы, взял, чтобы ей сделать приятно. Когда вернулся домой, мы поссорились. Был жуткий скандал. Я сказал родителям много обидных слов. Отец ушел, не стал продолжать, а мать… В общем, не важно. Пришлось им поехать на местный праздник вдвоем, без меня.
Отпускает мою руку, отводит взгляд, еле слышно произносит:
– Тогда я не знал, что это наша последняя встреча. Что они погибнут в автокатастрофе.
Боже.
Мысленный щелчок ощутим физически. Цепь замыкается.
– В автокатастрофе? – слетает с губ против воли.
– В настоящей, – и прежде чем успеваю вымолвить хоть слово, напоминает: – Никаких расследований.
Оставшиеся минуты проходят в молчании.
Странное дело, говорить не хочется. Хотелось бы выключить мозг. Только не получается.
***
Утром просыпаюсь от тянущей боли внизу живота. Голова раскалывается на части, во рту неприятная сухость.
Осторожно, стараясь не разбудить фон Вейганда, выскальзываю из властных объятий. На цыпочках, крадучись, направляюсь в ванную комнату.
«Оперативно, бл*ть», – ворчит назойливый скептик.
Или это я сама ворчу? Затрудняюсь с пониманием.
Стягиваю окровавленные трусики, пробую равнодушно констатировать факт.
Ну, началось и началось, чего уж. Все как доктор предвещал. Не первая и не последняя менструация в моем долгом никчемном существовании.
Опускаюсь на унитаз, не потрудившись поднять крышку, сжимаюсь в позе эмбриона. Внутренности противно жжет, выворачивает наизнанку. Кафель холодит стопы, но не остужает боль внутри.
Так хреново.
Хреновее, чем предполагала.
Гораздо хреновее.
Кажется, будто выкидыш случился у меня. Будто я кубарем летела вниз с проклятой лестницы родового особняка. Будто я пересчитала ступени своими ребрами. Будто из меня медленно, капля за каплей вытекает жизнь.
И вроде бы стоит сжать бедра крепче, все должно прекратиться, попросту обязано.
Но…
Но ничего не прекращается. Не останавливается ни на миг.
Тело трясет, живот, словно хлещет стальными лезвиями. Глаза обжигает нещадно, слезы струятся по щекам. Зажимаю рот ладонью, пытаюсь заглушить рыдания, успокоиться, прийти в чувство.
Бесполезно.
Тихонько скулю, а хочется выть, бередить незарубцевавшиеся раны, вспарывать душу по свежему следу.
Закройся на замок, идиотка, включи воду.
Нельзя, чтобы он услышал. Нельзя, чтобы понял.
Намереваюсь подняться… и замираю.
Он уже здесь, стоит в дверях. Из одежды на нем только брюки, которые он так и не снял вчера, когда мы уснули, крепко вцепившись друг в друга. Без секса, без ласк, без поцелуев. Просто вместе.
Черт, не успела.
Фон Вейганд подходит ко мне ближе, опускается на колени, совсем рядом. Ласково ведет пальцами по линии колен, трется щетиной о нежную кожу, обнимает мои ноги.
– Я не жалею, – бормочу сбивчиво.
Он молчит.
– Пройдет, – вытираю слезы, сражаюсь с истерикой. – Сегодня тяжело, плюс ПМС, но это всегда проходит. Правда, попустит.
Обнимает меня крепче, не произносит ни слова.
– Ремарк как-то написал, не отдавайте сердце людям. Люди твари, всегда уходят, а вы типа остаетесь у разбитого корыта. Ну, и с дыркой в груди, что еще гораздо хуже. Хотя он не вполне такое написал, немного похоже, – задыхаюсь от сдерживаемых рыданий, не удается унять дрожь в голосе. – Но, знаешь, бывает же иначе. Бывает, никому не надо уходить. Бывает, хочется остаться. И я не стану ныть про любовь. Любовь избитое, затасканное понятие, которое пользуют все, кому не лень. А между нами другое.
Между нами близость.
Глава 10.1
В чем сила, брат?..
Стоп, промахнулась.
В чем счастье, товарищи?
Мы привыкли ждать. Надеяться на извечное «авось», верить в несбыточное чудо.
С ленцой усаживаться на уютный диван, закрывать уставшие глаза, предаваться сладкому бездействию. Отключать мозг и врубать телевизор, хрустеть аппетитными чипсами, пить пиво в компании закадычных друзей. Всерьез полагать, будто изменим заурядную жизнь, взорвем унылую рутину, начнем с чистого листа. Совсем скоро, практически завтра.
Завтра купим абонемент в спортзал или хотя бы покачаем пресс, присядем пятьдесят раз, проснемся раньше и отправимся на пробежку в парк.
Завтра уволимся с дурацкой работы, пошлем к черту шефа-дебила, ведь он нас абсолютно не ценит, найдем достойную вакансию, возьмемся за выгодный проект.
Завтра потребуем заслуженный отпуск, вырвемся отдохнуть, забронируем тот чудесный отель на побережье, насладимся морем, солнцем, воздухом.
Завтра бросим курить. Завтра уберем завалы в шкафу. Завтра разорвем изматывающие отношения с давно нелюбимым человеком. Завтра попросим прощения за ошибки. Завтра докажем окружающим чего стоим, поднимем планку выше, до небес, установим мировой рекорд…
Makes sense. (Логично).
И это сделает нас счастливыми?
Сделает счастливым лично тебя?
Не парня из офиса конкурентов. Не актера, улыбающегося с рекламного плаката о безумно вкусном йогурте. Не гуру популярной секты, что выкачивает последние гроши из легко внушаемого народа. Не сурового политика, который чеканит тщательно зазубренный текст.
А именно тебя.
Можно избавиться от лишних килограммов, умело придать внешности идеальный вид, но остаться закомплексованным ребенком внутри.
Можно распоряжаться миллионами, заключать успешные контракты, выстроить целую империю, но алчно дрожать над каждой копейкой и чувствовать себя нищим.
Можно топить горечь едой, алкоголем, сигаретами, чем-то покрепче. Можно утолить голод плодотворным шопингом, крутым смартфоном, продвинутым ноутбуком, эксклюзивным авто. Можно заткнуть глотку чужой завистью, искренним обожанием, стройной чередой неоспоримых побед.
Вот только жажда никуда не денется. Притупится, отступит, затихнет. Не исчезнет, нет.
И знаете что?
Настоящая сила в счастье.
В том счастье, которое не требует жертв, не выдвигает разумных компромиссов, случается само собой. Без него не бываем сыты, не ведаем блаженного покоя, не обретаем ровным счетом ничего. Не существуем.
Одни продолжат исправно трудиться по рабскому графику, будут довольствоваться иллюзией независимости, хвастаться новыми полезными приобретениями. Будут кричать о защите прав или молчать в тряпочку, мнить себя непризнанными гениями или не станут особо задумываться. Будут пешками для других. Тех, вроде бы, влиятельных, очень могущественных, однако запертых в клетке собственного шахматного поля.
Интересно, сколько нужно затрещин? Сколько нужно пинков судьбы?
Чтобы очнуться от спячки, чтобы, наконец, осознать.
Внешность не имеет значения, модные прибамбасы и деньги – также не важны. Не важна даже способность оторвать зад от дивана и развить бурную деятельность по достижению цели.
Счастливые люди не играют в игры. Не следуют правилам, не носят кандалы.
Они свободны.
***
Жизнь удивительно смахивает на покер.
Кто-то стабильно лажает, тщетно надеясь заполучить роял-флеш. А кто-то умудряется срубить большой куш, владея лишь парой двоек.
Just a matter of choice. (Просто вопрос выбора.)
Потерять остатки воли, перечеркнуть прошлое, выбросить собственные планы на помойку, отказаться от друзей и семьи, от привычных атрибутов уютной повседневности, от шанса познать материнство.
Но роял-флеш, тьфу, фон Вейганд стоит того.
Стоит же, да?
Пока тасуется колода, ты не догадываешься о тяжести последствий, не подозреваешь о той боли, через которую придется пройти, не понимаешь, чем надо пожертвовать ради мечты. Есть только пьянящая эйфория, дикая энергия, вынуждающая кожу полыхать огнем.
Хоть бы повезло, дай мне чертову карту!.. Опять в пролете. Вот дерьмо. Ну, ничего, обязательно сработает потом.
Наверное, никто не поверит, что, несмотря на преграды и трудности, путь к цели гораздо легче и приятнее, чем наслаждение этой самой целью. Что некоторым мечтам куда лучше оставаться мечтами, а не обращаться в суровую реальность. Что, вскрывая выигрышную комбинацию, испытываешь горечь, но никак не счастье.
Рыдания на исходе, чаша выпита до дна, суть иссушена. Липкий влажный пепел замерзает на устах. Стопы стерты в кровь, изувечены костяшки пальцев, белеют сквозь истерзанную плоть, оттеняются свежим мясом.
В ушах все еще звучит скрежет скрещенных мечей. Жутко дышать, боязно шелохнуться, нарушить драгоценный миг, рассеять призрачный мираж.
Все ставишь на кон, закладываешь душу дьяволу.
Хочешь увидеть луч солнца, удержать сверкающую пустоту в скрюченных судорогой руках. Хочешь зацепиться за краешек надежды, растопить лед бесчувственного сердца. Хочешь приручить зверя.
С благоговейным трепетом наблюдаешь, как прежде нерушимые стены покрывает густая паутина трещин, как со скорбным звоном падают на землю ржавые цепи, как мрачные врата распахиваются настежь и там…
Истинный хищник не превратится в пушистого котенка. Безжалостное чудовище не примет человеческий облик. Ведь монстр есть монстр. Хоть смертельно раненый, хоть пойманный в горящую ловушку. Хоть влюбленный.
Оставим «Аленький цветочек» наивным детям и неисправим романтикам, туда же внесем грезы о принцах и честности любых голосований.
Возможно, фон Вейганд был прав, когда говорил о дверях. Типа их нельзя открывать.
Да, можно развернуться и уйти, отгородиться от случившегося, повесить тысячи надежных замков, старательно делать вид, будто ничего не произошло.
Но разве забудешь, как однажды оказался там?
По ту сторону тьмы, по ту сторону света, по ту сторону сбывшихся желаний.
Мой мучитель запечатает комнату, задвинет массивный засов, однако память стирать не станет. Ни мне, ни себе. Теперь мы оба четко знаем – возврата нет, выключен контроль, испорчены тормоза.
***
Наши отношения достигли нового уровня. Наметились позитивные перемены, появилось больше доверия, во всех сферах преобладал непривычный штиль.
Происшествие в туалете, в первый день месячных, сразу после откровений на London Eye было чересчур интимным.
Даже для меня. Даже для того, чтобы об этом просто думать.
Поцелуи сквозь слезы. По оголенным проводам, соприкасаясь наэлектризованной кожей, нервно кусая губы, тая в объятиях друг друга.
Сложно припомнить подобный момент, не удается отыскать сходный слайд в кинофильме минувших лет. Миг, когда сияющие нити счастья столь же нагло вплетаются в серое полотно утраты.
Тянуло плакать и смеяться одновременно, причем совершенно искренне, по-настоящему, не фальшивя ноты.
А потом…
Потом мы уехали, вернулись обратно в Германию, в родовой особняк Валленбергов, в стандартный ритм существования.
Казалось, ничего не изменилось. Но на самом деле изменилось абсолютно все.
Андрей супился и упрямо хранил молчание, если только речь не шла о важных вопросах, в остальном он не реагировал на шпильки, сохранял тотальное равнодушие. Очевидно, получил втык от хозяина, что не доглядел за подопытной.
Охранники вновь сменились, график прогулок и выездов сняли с производства по причине отсутствия самих прогулок и выездов.
Массажистов, косметологов и прочих подозрительных субъектов привозили с доставкой на дом. Тщательно осматривали от макушки до пяток на всех возможных и невозможных детекторах, заставляли подписать обязательный договор о неразглашении, стращали судом, тюрьмой, голодными собаками.
Пройдя семь кругов ада, хм, то есть, пройдя проверку, бедняги рассчитывали на яркие и зажигательные спецэффекты.
Ну, ожидали малобюджетную экранизацию зомби-апокалипсиса, кровавую бойню с тесаками, мачете и ятаганами, на худой конец, собирались заценить адронный коллайдер в действии.
А приходилось лицезреть скромную меня.
Сплошное разочарование, не спорю.
Звонить родителям не запрещалось, позволялось устраивать видео-трансляции, юзать Интернет и терзать Ворд бездарными виршами, попутно заливая клавиатуру слюнями и соплями.
Невероятно, но факт: я не бунтовала. Не рвалась на свободу, не требовала индульгенций. Не приставала ни к сутенеру-зануде, ни к амбалам-охранникам. Не устраивала саботаж, не занималась провокациями.
Короче, лишилась вкуса к простым прелестям человеческой жизни.
Повозбухала для проформы и быстро остыла. Стало решительно плевать. В город не хотелось, не тянуло покинуть безопасные пределы спальни, нарезать несколько кругов на свежем воздухе или посидеть в зимнем саду.
Впрочем, ваша покорная слуга не обленилась, не заплыла жиром и не бросила следить за внешностью. Исправно тренировалась, красилась, наряжалась, делала прическу, после выползала на зеленые лужайки. Чисто побродить, чисто сохранить здоровый цвет лица.
Дни проходили однообразно, ночи казались интереснее.
Мы занимались обычным сексом.
Хотя «обычно» – не слишком подходящее определение. Даже зрительный контакт с фон Вейгандом трудно назвать «обычным». От «обычных» вещей не пробирает дрожь, не слабеют колени, не трясет точно в лихорадке.
Магия должна выветриться, эффект одержимости должен отпустить.
Вот только не отпускало, ничего не выветривалось. Категорически ничего.
Мы занимались сексом очень нежно.
Конечно, это случалось и раньше. Не все же плети с кнутами да наручники, не всякий же раз до синяков и чокнутого пульса. Подчас жаждешь традиционно, банально и ванильно, практически без надлома.
Нежно, но не так.
Вечером, завершив неотложные дела, фон Вейганд лично купал драгоценную игрушку. Возвел сей нехитрый процесс до священного ритуала. Скользил крупными ладонями по влажной коже, проникал везде и всюду, не ведая стыда, не разрешая проявить ответную активность. Мыл длинные волосы, долго перебирал пряди, аккуратно расчесывал, вдыхал неповторимый аромат. Вытирал желанное тело полотенцем, укутывал в мягкий халат.
Гребаный маньяк.
Он начинал издалека, не торопился, растягивал изощренную пытку до бесконечности. Касался стопы, с благоговейным трепетом целовал каждый пальчик, горячим языком исследовал тонкую лодыжку, постепенно двигался выше. Раздвигал ноги, терся щетиной о внутреннюю поверхность бедра, вырывал из горла приглушенные всхлипы и грешные стоны.
Снова и снова.
Брал неспешно, закрывал рот ухмыляющимися губами, не позволяя кричать. Овладевал медленными, но сокрушительными толчками. Чуть отстранялся и строго приказывал открыть глаза. Ему нравилось смотреть. Наслаждаться нечетким отражением безумия в одурманенном взоре, увлекать за грань, обнажать чувства.
Это не было цунами. Это не было штормом.
Скорее квинтэссенцией тьмы.
В легких прикосновениях фон Вейганда сквозила сдерживаемая сила. Он не сжимал и не стискивал податливую плоть, не выкручивал руки, не вынуждал опускаться на колени, призывно прогибаться, чтобы испробовать любимую позу. Не проявлял ни капли грубости.
Однако от обманчивой ласки становилось еще страшнее, еще более жутко.
Мне даровали передышку. Ограждали от волнений, кормили шоколадом и пирожными, покупали новые платья и драгоценности. Трахали с осторожностью.
Надолго ли?
А интереснее – что будет, когда изголодавшийся зверь таки сорвется с цепи.
Сразу потащит в подвал, милостиво ограничится распечатанным задом…
– Есть третий вариант, – хрипло шепчет на ухо, заставляя вздрогнуть.
Черт, неужели рассуждаю вслух?! Ощутимо напрягаюсь.
– Либо я подаю на развод, либо Сильвия.
Вздыхаю с облегчением. К счастью, пронесло.
– Разумеется, Сильвия не захочет добровольно отказаться от состояния. А я владею независимым бизнесом, собственными деньгами, но не миллиардами. Лишиться законного наследства? – притягивает ближе, обжигает. – Пожалуй, нет.
Вокруг царит уютный полумрак. Лежу на широкой кровати, фон Вейганд – совсем рядом, повернулся на бок, выводит загадочные узоры, едва касается тяжело вздымающейся груди.
– Существует альтернатива.
Небрежно целует в щеку.
– Дед регулярно намекает.
Прижимается к приоткрытым губам.
– В завещании ничего не сказано на случай вдовства, – слегка кусает, не до крови, только дразнит, смыкает зубы. – Если моя супруга погибнет, не важно, каким образом, развод не потребуется.
Нервно сглатываю.
– Сильвия давно собирает компромат, пытается подстраховаться, – смеется. – Правда, она не знает главного. Я сам поставляю поддельные факты.
Пальцы движутся вдоль живота, огненными стрелами прямо по беззащитной коже.
– Забавно слушать глупые угрозы.
О, Боже.
– Забавно владеть тем, что можешь в любой момент уничтожить.
Порочно выгибаюсь.
– Не бойся, Лора.
Не остается ничего святого, и в то же время свято все.
– Я слишком хочу тебя.
Красные всполохи рассекают ночь.
– Сейчас.
Шелковые прикосновения сводят с ума, пленяют дух, подчиняют тело.
– Сегодня.
Сладкий яд похоти струится по венам.
– Всегда.
Глубже, быстрее, сильнее, а после неторопливо, на зыбкой поверхности, продлевая пытку, принуждая извиваться, заставляя взвыть, истекать желанием.
– Du bist meinе, (Ты моя), – контрольный выстрел.
И вселенная взрывается.
Погружаюсь во мрак, в звенящую тишину, продолжаю трепетать. Фон Вейганд намеренно не замечает полуобморочного состояния, уверенным жестом разводит дрожащие ноги в разные стороны и целует.
Там, чуть ниже живота, бесстыдными губами, наглым языком.
Целует совершенно по-хамски, невыносимо, непостижимо. Целует, обращая в рабыню, выворачивая мир наизнанку, срывая покровы и запреты. Целует до раскаленных иголок внутри. До хмельного экстаза, до наркотического исступления, до черты и за чертой.
Вот как ему удается? Как он умудряется?
Всякий раз быть сверху. Руководить при любом раскладе, в любом положении.
– Не надо никого убивать, – говорю позже, когда наступает пауза, и, наконец, получается заговорить. – Наверное, прозвучу несколько старомодно. Честно признаюсь, не очень-то кайфово, если ради меня погибают люди.
– Кто-то уже мог умереть, – с неприкрытой иронией заявляет фон Вейганд.
– В смысле? – выскальзываю из объятий. – Ты о чем?
– Так, к слову пришлось, – бросает с нарочитым равнодушием, откидывается на подушки, заводит руки за голову.
– Типа пошутил? – спрашиваю настороженно.
– Типа предположил, – такую ухмылку не скроет даже темнота.
– Ну, и кого же ты приговорил… извини, предположил? – грозно нависаю над ним.
Мой школьный учитель по физре? Тот еще козел. Клеился к малолеткам, ставил двойки за пропущенные занятия, назначил нам многокилометровый кросс… Хотя здесь он поступил правильно, иначе я бы давно не пролазила в дверные проемы.
Ладно, фон Вейганд понятия не имеет про физрука. Вычеркиваем.
Леонид? Странно, почему этому гаду сразу почки не отбили. Лапал чужое, выражался не лучшим образом, в целом подонок под каким углом не оценивай. Зла на него не держу, чтоб он сдох, сукин сын. Вообще, я натура добрая, ненавижу ублюдка, вполне отходчивая, гори в аду, ничтожество.
Сомнительно, мелкая сошка, стыдоба, не достоин внимания.
Стас? Мой несостоявшийся жених, хренов мошенник и конченая сволочь. За ним давно охота идет. Ох, соблазнительно, сама бы его на ленты нарезала, в бантики завязала…
Черт.
Другая догадка молнией пронзает размякший мозг.
– Что ты сделал с Анной?! – хватаю фон Вейганда за плечи, инстинктивно впиваюсь в гладкую кожу ногтями.
– Ничего, – издевательские искры вспыхивают в черных глазах.
– Ведь просила ее не трогать, – становится паршиво. – Простила ее.
– Но я не простил, – насмешливо хмыкает.
– За предательство, которое организовывал лично? – пораженно восклицаю.
– За отношение к тебе, – проводит пальцами по позвоночнику, использует запрещенный прием. – За ложь.
– Это ужасно, – сердце обрывается.
Отстраняюсь, зарываюсь в простынь, сворачиваюсь в клубочек.
– Тише, – нежно прижимается сзади, заботливо успокаивает. – Анна весьма здорова.
– И? – требую детальных пояснений.
– И лично я не причинял ей никакого вреда.
Какое облегчение. Заметьте – лично не причинял. А через подопечных?
– Тем не менее, investigabiles viae Domini, (неисповедимы пути Господни,) – чмокает меня в макушку. – Судьба может сложиться печально. Увольнение, трудности с поиском новой работы, переезд на Украину.
Кукловод управляет глупыми марионетками. Кого-то снабжает фальшивым компроматом, кого-то выводит из игры.
– Жутко, да? – интересуется вкрадчиво. – Жутко сознавать, что я способен сотворить с тобой, с твоей семьей, с твоей жизнью.
Безошибочно угадывает тайные страхи.
– Дура, – хмыкает, притягивает крепче, шепчет: – Дурочка.
Вроде идеально.
Любимый мужчина поведал о сокровенном, раскрыл козыри, почти подставился под удар. Готов решить проблемы, защитить и уберечь от невзгод. Временно ограничил свободу, хотя действует во благо. В будущем непременно позволит выезжать за пределы особняка, добавит особые привилегии, осыплет златом и бриллиантами.
Но кое-что изменилось. Окончательно, бесповоротно.
Я получила ответы, которые мне не понравились.
Впрочем, ответы не должны нравиться. Они существуют, вне зависимости от наших иллюзий и предпочтений.
Беда заключается в ином. Мыслительный процесс затягивает похлеще героина. Однажды попробуешь – никакая детоксикация не поможет.
И я думала, снова очень много думала обо всем.
***
Фрагменты сливались воедино, формировали четкое изображение, дарили шанс ступить на запретную территорию.
Территорию убийцы. Садиста, манипулятора, собственника, эгоиста… В общем, обладателя множества лестных эпитетов.
И, знаете, я начинала понимать мотивы фон Вейганда. Слишком хорошо понимать.
Он сохранял жизнь Сильвии не по доброте душевной, а потому что не желал идти на уступки деду, в очередной раз доказывать схожесть с ненавистным родственником. Хотя стервозная супруга казалась не важнее бронзовой статуэтки в холле.
Человеком больше, человеком меньше. Разве принципиально?
Можно рекламировать романтичные образы благородных киллеров, доблестных бандитов, честных олигархов. Реальность остается реальностью. Когда ты убиваешь, меняется все. Грани стираются, нельзя отмотать пленку. Нельзя просто взять и вернуться назад.
На его руках запеклась кровь. На руках, ласкающих и терзающих меня, запеклась кровь.
Прозвучит чудовищно, зато правдиво: если бы в детстве фон Вейганда избивали, унижали, насиловали, дрессировали, словно животное, стало бы легче.
Да, именно так – проще и легче.
Найти причину, вцепиться в нее мертвой хваткой, отстаивать точку зрения до хрипоты, поставить диагноз другому и захлебнуться собственной офигенностью.
Курит? Проявляет скрытую потребность сосать член.
Фанатеет по анальному сексу? Латентный гей.
Любит жестко, оставляет синяки, тянет за волосы, подчас пользует наручники, а порой ремень, тащится от разнообразия острых ощущений? Ах, он хренов извращенец. Его гнобили с младенчества, поэтому моральный урод пытается самоутвердиться.
Но фон Вейганд родился таким. И детство у него было прекрасное.
Я проверяла.
Серьезно, не подкалываю.
Долго приставала с расспросами, требовала подробностей, лиричных воспоминаний. Конечно, не прямым текстом, не столь грубо. Всего лишь при каждом удобном случае заливалась соловьем о сбитых коленках, лазанью по деревьям и прочей памятной ерунде.
– Смотри, – протягивает потрепанный альбом.
Никаких комментариев, никаких предостережений. Разворачивается и уходит, оставляет тет-а-тет с разрозненными паззлами.
Бережно притрагиваюсь к сокровищу кончиками пальцев, голодным взором вглядываюсь в застывшие тени минувших дней, стараюсь уловить настроение, проникнуть вглубь и молча осязать.
Погружаюсь в летопись черно-белых событий.
Мама… стройная, невероятно красивая и притягательная. Выразительные глаза бросают вызов, пухлые губы складываются в чарующей улыбке, темные локоны обрамляют ангельский лик.
Папа… высокий, статный, отлично сложенный. От него не исходит дикой энергетики, присущей Валленбергам, веет приятным теплом. Светлые волосы коротко острижены, черты лица располагающие, мягкие, не ощущается никакой агрессии.
Сын… крошечный, толстенький, в пеленках.
«Не лысый», – усмехаюсь, переворачиваю страницу.
Множество фотографий, каждая пропитана счастьем, пронизана светом. Тут не пахнет побоями, насилием и психологической травмой.
Непривычно наблюдать за юным фон Вейгандом, будто окунаюсь в новый мир. Изучаю эволюцию Александра, с горечью понимаю: у меня мог родиться такой сын. Я могла петь ему колыбельные, убаюкивать, прижимая к груди.
А потом вижу знакомый взгляд. Не взрослого, еще подростка, но уже хищника.
Настоящий лидер и вожак стаи, единственный предводитель не потерпит конкурентов. Гордо стоит в окружении школьных друзей, всем видом демонстрирует – при попытке захвата власти чужаком жестокая расправа последует незамедлительно.
Если в классе кого-то били, то вряд ли его. Если все-таки его, то мне искренне жаль тех, кто посмел.
Да, смерть родителей повлияла на характер и восприятие окружающей действительности. Тем не менее, до трагической автокатастрофы парень все равно открыто стремился к роли господствующего тирана. Это читалось в исторических кадрах, без купюр, совершенно очевидно. В осанке, в повороте головы, в манере держаться.
– Довольна? – фон Вейганд садится рядом.
Вздрагиваю от неожиданности, буквально подскакиваю на месте. За окном сгущаются сумерки, счет времени потерян.
– Когда ты в первый раз переспал с женщиной? – спрашиваю и сразу же густо краснею.
Он забирает альбом, внимательно оценивает обложку и нарочито сурово заключает:
– Действительно семейные фото, а то я испугался, что перепутал.
– Признавайся, – повторяю с нажимом. – Когда, где, с кем.
Плохие мальчики рано познают науку любви. Спортсмены, обладающие безупречной фигурой, хулиганы с горящим взглядом и повадками тигра. Они в любой миг готовы к решающему броску. Кружат голову покруче наркоты, сводят с ума и наивных девчонок, и опытных дам.
– Ревнуешь? – издевательски ухмыляется.
– Говори! – повышаю голос.
– Лучше покажу, – заговорщически подмигивает.
Легко подхватывает меня, перебрасывает через плечо и несет на кровать.
И пока я могу думать, думаю о том, как ревную фон Вейганда. Безумно, эгоистично, бешено, к каждой из женщин, побывавшей в этих крепких объятьях, стонавшей под этим мощным телом.
Плевать, что его руки по локоть в крови.
Плевать, что он легко перекусит мною на завтрак и запьет ароматным кофе.
Плевать, что пугает до дрожи, способен уничтожить и растоптать, обратить в покорное животное, прахом развеять по ветру.
Я постепенно привыкну к ответам, приму все, как есть.
Любовь – это дорога. И мы пройдем ее вместе.
