Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Валерия Ангелос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 82 страниц)
– Я еще квартиру оставила, – пробую ненавязчиво перевести тему.
Удобно скрываться под маской шута, но никому не дано скрыться навечно.
– С квартирой все понятно, отвечай на вопрос, – раздраженно отмахивается, тянет меня за волосы и, почти касаясь моих губ, рычит: – Почему не избавилась от ошейника?
Какое совпадение. Называем ожерелье одинаково.
– Потому что… потому… – запинаюсь, не в силах подобрать слова, и стреляю наугад, абсолютно интуитивно: – По той же причине, по которой ты до сих пор бережешь мой крестик.
Тишина. Напряжение ощутимо физически, накаляет до предела, распаляет эмоции, электрическими разрядами проходит по оголенным нервам, доводя до истерики.
Неизбежность взрыва, необратимость последствий.
И…
Фон Вейганд ничего не говорит, отстраняется лишь за тем, чтобы через пару мгновений прижаться сзади, наслаждаясь излюбленной позой.
Когда влажное горлышко бутылки медленно скользит от груди к животу, меня колотит мелкая дрожь. А он смеется, лаская оригинальным образом, сковывая контрастом между цепенящей прохладой стекла и жаром возбужденной плоти.
Тревожно, жутко, но все же:
I am addicted to your punishment. (Я получаю кайф от твоих наказаний.)
Обжигающе ледяная жидкость льется на спину, заставляя ежиться и покрываться мурашками. Некоторое время фон Вейганд просто любуется узорами на бледной коже, а после начинает неторопливо слизывать виски, с пристрастием изучает каждый миллиметр, явно получает удовольствие от новой затеи.
Пылаю, призывно выгибаюсь, кусаю губы, пытаясь сдержать стон.
Моим телом легко управлять. Податливо, словно расплавленный воск. Полностью подчинено этому мужчине, откликается на любое прикосновение.
– Пожалуйста, – гортанно выдыхаю, сама прижимаюсь бедрами, совершаю несколько дразнящих движений, пробуждая голод зверя.
Фон Вейганд переворачивает меня на спину, неспешно продолжает ритуал, открывая новые грани в избитых искушениях. Виски струится по шее, тонкими ручейками оплетает грудь и следует по животу.
Ухмыляющийся рот пробует на вкус мои трепещущие губ, пропитывает алкоголем и похотью. Задерживается ненадолго и движется дальше, опускается ниже, не ведая стыда. Чертит пылающие линии, обводит и размечает территорию частной собственности. Отправляет грешную душу в чертоги проклятого рая.
Руки демона властно ложатся на мои колени, раздвигают ноги.
– Ты же не собираешься… – пораженный всхлип вырывается из горла, осекаюсь и сдавленно констатирую: – Ты собираешься.
Его язык выписывает внутри меня нотную грамоту порока, ласкает, не останавливаясь ни на миг. Пронзает неспешно, посылает накаленные добела стрелы греха, заставляет извиваться змеей. Подводит к пику блаженства, но не дает оценить прелесть запретного плода.
Фон Вейганд отстраняется.
– Прошу, – не скрываю жесточайшего разочарования.
– О чем? – уточняет он, крепко удерживая мои ноги.
Не позволяет сдвинуть бедра, дабы облегчить мучения, управляет, будто заводной куклой.
– Не останавливайся, – отчаянно молю.
– Ты умеешь просить гораздо лучше, – издевательски заявляет он.
Берется за лодыжки, подтягивает меня ближе, придает удобное положение, почти проникает, но снова замирает в решающий момент и отступает, заставляя изнывать от неудовлетворенности.
– Пожалуйста…
Его зубы смыкаются вокруг соска, а я не чувствую ни малейшей боли, наоборот, – сильнейшую вибрацию возбуждения, такую, что пальцы на ногах поджимаются, а низ живота сводят болезненно-сладостные судороги.
– Прояви немного терпения, – хрипло приказывает фон Вейганд.
И овладевает мною.
Овладевает так, как лишь он один в целом мире способен.
Берет без остатка, срывает покровы, низвергает в пыль и возносит до небес, наполняет каждую клеточку. Будто вирус неизлечимой болезни, пробирается под кожу, парализует разум и отнимает независимость.
Эту жажду невозможно утолить.
Этот голод нельзя насытить.
Любовь или одержимость, называть можно по-разному, но от истины никуда не деться.
– Моя Лора, – выдыхает фон Вейганд сокровенное признание, когда мы одновременно достигаем разрядки.
***
Прошло две недели, жизнь потихоньку налаживалась. Начинало казаться, что Дубай – наш дом родной; и на фиг, вообще, куда-то возвращаться, если можно остаться здесь навсегда?
Я выезжала на шоппинг в компании охраны, фон Вейганд работал.
Я шла загорать и окунаться в лазурные воды, фон Вейганд работал.
Я изучала впечатляющее пространство номера, запиралась в ванной комнате, часами простаивала перед зеркалом, разглядывая аккуратный животик, поворачивалась, придирчиво осматривала фигуру с разных сторон, и гадала, когда же мой обычно наблюдательный партнер отвлечется от ноутбоков/телефонов и заметит разительные перемены внешности… но фон Вейганд упорно работал.
А ночью мы были слишком заняты друг другом, чтобы размениваться по мелочам. Вряд ли заметили бы извержение вулкана и точно не придали бы значения цунами. Какая уж тут беременность?
Я добровольно вела здоровый образ жизни – лопала низкокалорийные салаты и полезные морепродукты, отказалась от горячительных напитков, старалась меньше бывать на солнце, записалась на йогу.
Тем не менее, не представляла себя в роли матери.
Вернее, представляла и ужасалась.
У меня самой детство играет, мозги регулярно на отдыхе, а степень идиотизма зашкаливает и бьет всемирные рекорды. Чему же ребенка научу? Как воспитаю из него приличного человека, учитывая столь неблагополучный генофонд?
И самое важное – сегодня в зеркале отражается милое пузико, а завтра там вполне может замаячить желейная масса из целлюлита и растяжек.
Разве фон Вейганд пожелает иметь дело с беременным гиппопотамом? Ласкать залежи жира и покрывать поцелуями вот такое обвисшее, дряблое…
Остановись мгновение, ты прекрасно!
Пожелает или не пожелает, нам не очень-то важно. Все равно мои внутренние голоса единогласно постановили: надо рожать. Пацаны сказали – пацаны сделали. Базарчику ноль.
Однако на горизонте возникли куда более серьезные вопросы, о которых я и подозревать не могла, хотя задуматься стоило давно. Оценить перспективу, произвести тонкий расчет, просчитать на несколько ходов вперед и разработать план.
– Вернусь поздно, – фон Вейганд трется бородой о мою щеку.
– Насколько поздно? – лениво потягиваюсь.
– Важная встреча, понятия не имею, когда освобожусь, – отвечает уклончиво, повторяет важные наставления: – Без охраны не выезжать. Будь предельно внимательной, ясно?
– Ничего не случится, – сонно зеваю. – Тем более, в компании здоровенных амбалов.
– Осторожность не помешает.
Нехотя открываю глаза и вижу, что он одет, причем экипирован к выходу по высшему разряду. Сие безобразие действует похлеще будильника. Утро перестает быть томным.
– Эй, а для кого такой наряд? – моментально закипаю. – Конечно, отель приличный, многие в официальном прикиде шастают, в ресторан без костюма не пустят, но с какой радости…
– Ревнуешь? – хитро щурится.
Вот козел, словно нарочно издевается и посыпает солью раны.
– Нет, – усмехаюсь, немного помедлив, выдаю самоубийственное: – Просто я буду здесь, голая и готовая, в ожидании мужчины. Не придешь ты, явится кто-нибудь другой.
– Твои шутки доведут до греха, – горящий взгляд леденеет, а голос звучит угрожающе.
– Очень на это надеюсь, – невозмутимо парирую я.
Спорим, будь у него больше времени, мне бы пришлось сполна расплатиться за подобное хамство?
– Отлично, – мрачно заявляет он.
Хватает за плечо, грубо толкает, заставляя перевернуться на живот. Отбрасывает простынь и резко шлепает по голой попе. Вскрикиваю скорее от неожиданности, чем от боли.
– Продолжим позже, – следует многозначительное прощальное обещание.
А мне нисколечко не страшно. Очень довольна происходящим. Ведь какой бы важной и ответственной не была гипотетическая встреча, теперь фон Вейганд точно не сумеет выбросить из головы мысли о моей заднице.
***
День удалось скоротать присестом расслабляющего шоппинга.
Под жарким солнцем Дубая мое сердце таки оттаяло в отношении сутенера-зануды. Несколько раз порывалась прикупить ему персидский ковер или волшебную лампу Алладина, но потом не поскупилась на ценный презент из автомата Gold-to-Go (Золото с собой).
Хотя зачем скупиться, если финансы чужие? Нам чужого добра никогда не жалко.
Наверное, не слишком правильно жить за счет фон Вейганда, нигде не работая и ничего не делая, но учитывая события последних месяцев, мне полагалась щедрая компенсация за моральный ущерб. Разве нет?
Не скрою, безотчетно хотелось соответствовать партнеру в карьерном смысле. Поэтому я находилась в активном поиске гениальной бизнес-идеи, которая могла приумножить практически нулевой капитал и подарить головокружительный успех простому смертному в кратчайшие сроки.
«Сначала с ребенком разберись», – хмуро бурчит внутренний голос.
И мне приходится спешно развеять набежавшую грусть новой партией покупок и порцией сладостей в местной кафешке. Попутно пробую установить неформальный контакт с охранниками, но амбалы оказываются совершенно непробиваемыми, дело не идет дальше односложных фраз и совместной трапезы. Ни тебе душещипательных откровений, ни зажигательной вечеринки в купальниках. Скука смертная.
На вечер особых планов не намечается, с трепетом предвкушаю возвращение моего любимого мучителя и кровавый час расплаты. В отель возвращаюсь в исключительно приподнятом настроении духа, аккурат к непозднему ужину.
Лобби встречает меня игривыми струйками фонтана, мерцанием огней и предательским выстрелом в спину:
– Baroness. (Баронесса.)
Умоляю, пускай это будет галлюцинация.
– It’s so nice to meet you again, (Так чудесно встретить вас снова,) – идеальное английское произношение.
Очень навязчивая галлюцинация.
– What a surprise, (Какой сюрприз,) – бархатный голос обволакивает и гипнотизирует, принуждает замереть и медленно повернуться лицом к опасности.
Нет, мне не может так повезти.
– I didn’t expect to see you here, (Не ожидала увидеть вас здесь,) – отвечаю сдержанно.
Очень стараюсь не поддаться паническому желанию немедленно бежать.
В конце концов, охрана рядом, а вокруг полно народу. Однако когда лорд Балтазар Мортон приближается, невольно хочется отступить.
– Oh, I confess I also didn’t expect to see myself here, (Ох, признаюсь, я тоже не ожидал себя здесь увидеть,) – весело заявляет он, широко улыбается, будто мы с ним лучшие друзья, и с неподдельной беззаботность продолжает: – I hate this country and I can’t stand this hotel. (Я ненавижу эту страну и не переношу этот отель.)
– What made you stay then? (Тогда что заставило вас остаться?) – любопытствую машинально, невольно делаю шаг назад.
– Business, (Дела,) – виновато разводит руками, отмахивается: – But it doesn’t matter. (Но это неважно) You made my day. (Вы порадовали меня.)
– I’m glad to help you, (Рада помочь,) – лихорадочно осматриваюсь в поисках спасительной лазейки, дабы незаметно улизнуть.
– I hope we’ll dine together, (Надеюсь, мы пообедаем вместе,) – лорд оглашает предложение, от которого явно нельзя отказаться.
Надеюсь, выражение лица не выдает истинных эмоций. Ведь я скорее поцелую верблюда под хвост, чем сяду за один стол с Мортоном-старшим.
– I’m sorry but I have no chance, (Жаль, но у меня нет возможности,) – попробую избежать неизбежное.
– Why? (Почему?) – искренне удивляется он.
– Well, I’m tired and I prefer to dine upstairs with my… Alex. (Ну, я устала и предпочитаю обедать с моим… Алексом)
Что за бестактные вопросы? Какого черта оправдываюсь?! Свободен, парниша.
– Though if you wish, we can meet later, (Хотя если пожелаете, можем встретиться позже,) – копирую приторную улыбку сутенера-зануды и невинно прибавляю: – In three. (Втроем)
– I’m afraid mister Wallenberg will not be back until tomorrow, (Боюсь, господин Валленберг до завтра не вернется,) – лорд нарочито растягивает слова.
И мне становится не по себе. Понимаю, существует вероятность блефа, но:
– How do you know? (Откуда вы знаете?) – вырывается инстинктивно, выдает с головой.
– Let’s go and have something to eat, (Давайте поедим) – мягко, однако настойчиво: – This hotel is awful but the restaurant is nearly the best one in the world. (Этот отель ужасен, но здешний ресторан – один из лучших в мире)
Ладно, заводите верблюда.
Вот погубит вашу покорную слугу это неукротимое любопытство.
Тут бы успокоиться, рассудить трезво и не кипишевать раньше времени. Но когда такое случалось? Бросаюсь на амбразуру с завидным постоянство, уперто расшибаю лоб граблями, не намереваясь учиться на ошибках.
– What would you like? (Чего изволите?) – интересуется Мортон.
Вскоре мы сидим за столиком. С одной стороны плавают экзотические рыбы, с другой оседают амбалы-охранники, а вокруг суетятся услужливые официанты.
– I’m not hungry. (Я не голодна)
Чистая правда. Не просто не голодна, даже напиться не тянет. Представляю собой комок нервного напряжения.
– Maybe a dessert? (Может, дессерт?) – предлагает лорд и, помедлив, прибавляет: – No, I think you wish to try a dangerous dish, to take a challenge. (Нет, думаю, вы хотите попробовать опасное блюдо, принять вызов.)
Отказываюсь вникать в его туманные намеки.
– I’ll just have fruits if you don’t mind. (Я просто возьму фрукты, если вы не против.)
Плевать на аквариум вместо стены. Плевать на известного актера, который проходит мимо под ручку с не менее известной моделью.
– And when are you going to answer my question? (И когда вы собираетесь ответить на мой вопрос?) – не выдерживаю я.
– About mister Wallenberg? (О мистере Валленберге?) – вкрадчиво уточняет лорд с едва уловимой издевкой.
– Yes, about him, (Да, о нем,) – как будто меня заботят иные темы.
– I know he has an important meeting, (Я знаю, что у него важное собрание,) – отвечает Мортон, кивком головы благодарит официанта за блюдо и продолжает: – It will surely take much time. (Это точно займет много времени)
Как на иголках.
– I know the same. (Я знаю то же самое)
Хотя нет, как на электрическом стуле.
– Nothing to worry about, (Не о чем беспокоиться,) – обезоруживающе говорит лорд и приступает к трапезе.
– Are you angry? (Вы злитесь?) – действую наугад.
– Regarding what? (Из-за чего?) – недоумевает он.
– Regarding your son. (Из-за вашего сына)
– I’ve told you before, (Я говорил вам прежде,) – объясняет тоном, которым принято общаться с маленькими детьми и умственно-неполноценными взрослыми. – Mister Wallenberg was right. (Господин Валленберг был прав.)
Лорд разглядывает меня, будто диковинную зверушку.
– Try your fruits, (Попробуйте фрукты,) – рекомендует с нажимом, как бы намекает, что пора заткнуться.
Кусок в горло не лезет, но я мужественно дегустирую кушанье. Несколько бесконечно долгих минут и ворох душевных переживаний.
Что он забыл в этом отеле, если ему все настолько претит? Откуда знает о планах фон Вейганда? Наша встреча – случайность или преднамеренный расчет? И, наконец, – враг готовится навредить по-настоящему или зондирует почву?
– Do you know any Polish cradle song? (Вы знаете какие-нибудь польские колыбельные?)
И почему этот вопрос в исполнении Мортона пугает до дрожи?
– I’ve heard some in my childhood, (Слышала несколько в детстве,) – отвечаю уклончиво.
Неужели проверяет мою легенду?
– I’ll be grateful if you tell me more, (Буду благодарен, если расскажете больше,) – говорит он, не сводит с меня пристального взора, словно намеревается проникнуть в сознание и докопаться до истины любой ценой: – Long ago one woman sang for me. (Давным-давно одна женщина пела для меня.)
Но человек, прошедший школу военрука aka философа aka психолога, по определению не умеет сдаваться.
– Are you sure it was a Polish cradle song? (Уверены, что это была польская колыбельная?)
Тщетно пытаюсь выудить из глубин памяти требуемые строчки.
– Yes, indeed. (Несомненно)
Стараюсь слить беседу так, чтоб даже подкованный в интригах лорд не учуял подвоха:
– I have no gift of singing. (Не умею петь)
Мортон не собирается дарить легкую победу:
– You can tell me the words only. (Можете сказать мне слова)
– But will it make any sense? (Будет ли в этом смысл?) – с тоской в голосе вопрошаю я и ударяюсь в экспромт: – There are many cradle songs in Poland. (В Польше много колыбельных.) My mother used to sing, she had much more talent than I do. (Моя мама пела, она обладала куда большим талантом, чем я.)
– Had? (Обладала?)
– She passed away twenty years ago. (Она умерла двадцать лет назад.)
Штудирование фальшивой биографии не прошло даром.
– I’m sorry to stir such memories, (Жаль, что пробуждаю подобные воспоминания,) – ретируется лорд.
Подозреваю, ему действительно жаль. Ведь через мертвых родственников никакого влияния не окажешь. Впрочем, готова поспорить, он уже подробно изучил историю жизни баронессы Бадовской в деталях, теперь же явно проверяет полученную информацию. Но раз проверяет, значит, сомневается в правдивости, а если сомневается, то это не слишком хорошо.
Вдруг найдет мою настоящую семью?!
При мысли об этом хочется вернуть съеденные фрукты обратно на тарелку. Буквально.
Однако «врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает».
– I had no idea that you and Alex are getting closer. (Я не догадывалась, что вы с Алексом сближаетесь.)
Мило улыбаюсь и с наслаждением созерцаю трещины в самообладании Мортона. Конечно, лорд почти не меняется в лице, но чуть дернувшийся уголок рта и спешно подавленная вспышка ярости во взгляде говорят сами за себя. Мелочь, а приятно.
Приходится признать, фон Вейганд далеко не у всех вызывает положительные эмоции.
– I mean you know about his meetings, he knows about yours. (Я имею в виду, что вы знаете о его встречах, он знает о ваших,) – развиваю тему.
– It is no surprise, (Неудивительно,) – сухо произносит Мортон. – We have the same business in Dubai. (У нас одинаковое дело в Дубае)
– I understand. (Понимаю)
– I’m afraid mister Wallenberg forgets that hasty climbers have sudden falls, (Боюсь, мистер Валленберг забывает, кто слишком высоко взлетает, тот низко падает,) – мрачно продолжает он. – I hope you will remind him about it. (Надеюсь, вы напомните ему об этом.)
Ладно, поболтали и хватит.
– I am sorry but I have to leave, (Простите, но я должна уйти,) – порываюсь встать.
– I wish to invite you and mister Wallenberg to my island, (Я хочу пригласить вас и господина Валленберга на мой остров,) – лорд Мортон удерживает меня за руку.
От его прикосновения кожа покрывается инеем. Напрасно пробую разорвать контакт, пальцы только сильнее впиваются в мою ладонь.
– I don’t like written invitations so I pass it directly. (Не люблю письменные приглашения, поэтому передаю напрямую.)
Наверное, такой образ чокнутого маньяка бездарно пытаются воплотить на экранах кино.
– I don’t set any date or time. (Я не устанавливаю конкретную дату или время.)
А к подобной улыбке отлично подходит мясницкий тесак.
– But it is important to come, (Но важно прийти,) – лорд отпускает меня.
– Thank you, (Благодарю) – не нахожу ничего более умного.
Спешу обнаружить уголок покоя в пестрой обстановке шикарного номера, начинаю понимать, что именно называют тахикардией.
Лишь за надежно закрытой дверью восстанавливаю иллюзию безопасности, тщетно пытаюсь перевести дыхание. Голова кружится, черные точки водят замысловатый хоровод перед глазами, а желудок болезненно сжимается.
Плавно оседаю на пол.
Не от страха, не под действием стресса.
Ноги попросту не держат, а тело стремительно слабеет. Удивительно похоже на тот раз, когда люди фон Вейганда вкололи мне…
Power supply is off. (Электропитание отключено)
***
Очнулась я в компании жуткой головной боли и сухости во рту. Пришлось потратить несколько минут на ориентацию в пространстве, и полученные данные слабо тянули на благоприятный прогноз.
Сижу в удобном кресле. На глазах плотная повязка, руки крепко связаны.
Считаете, стоит проявить больше чувств? Испугаться до дрожи?
Ну, так я и дрожала, только молча, пытаясь не совершать лишних телодвижений, не привлекать внимание и не демонстрировать то, что пришла в себя.
Естественная реакция страуса – зарыться в песок.
На ум приходило два варианта. Оптимистичный и не слишком. Либо фон Вейганд решил сыграть в занимательную игру, либо лорд Мортон взял в заложники с похожей целью и планами похуже – болезненными, кровавыми, местами летальными.
Послышались чьи-то шаги. Человек приблизился сзади, коснулся пальцами моих волос.
– You’re cute, (Ты милая,) – раздался абсолютно незнакомый мужской голос.
И я немного расслабилась. Что если юный и прекрасный шейх покорен неземной красотой госпожи Бадовской? Собирается завалить ее бриллиантами, бросить весь мир к…
«А, может, это слуга Мортона», – жестоко обломал внутренний голос.
Меж тем повязка отправилась восвояси, а я застряла в тупике – мастерски имитировать эпилептический припадок или старательно изображать труп?
Незнакомец обошел кресло и остановился напротив.
Очень высокий, почти как фон Вейганд, но юнцом был много лет назад. Отмечаю начищенные до блеска черные ботинки, элегантный серый костюм, белоснежную рубашку. Вновь обращаю взор к его лицу и отказываюсь верить собственным глазам.
Моргаю для верности.
Черт с тем другим, с лордом Мортоном… но этот товарищ что здесь делает?!
– I see you recognize me, (Вижу, узнаешь,) – он наклоняется, опирается ладонями о подлокотники кресла, нависает надо мной: – Right? (Верно?)
Яркие, льдисто-голубые глаза вонзаются в меня цепким взором, проникают в самую душу, вынуждают отпрянуть и вжаться в спинку кресла.
Приятно познакомиться, милый дедушка-нацист.
– Alex didn’t introduce us to each other, (Алекс не представил нас,) – его губы кривятся в чертовски знакомой ухмылке.
– He could start with parents, (Он мог начать с родителей,) – нервно сглатываю, не решаюсь уточнить, зачем меня притащили сюда и связали руки.
– Didn’t he tell? (Разве он не сказал?)
Вальтер Валленберг выглядит изумленным.
– What exactly? (Что именно?) – сама удивляюсь.
– About his parents. (О родителях.)
Ухмылка становится шире, приобретает издевательский оттенок. В холодных глазах загорается хищное пламя.
– I killed them, (Я убил их,) – невозмутимо признается он.
Глава 7
Она умеет быть разной.
Вряд ли ее удастся четко описать единственным словом.
Любимая и ненавидимая, обожаемая и презираемая, сочетающая диаметрально противоположные понятия.
Одни мечтают от нее поскорее избавиться и обрести желанную независимость. Другим не жалко все отдать, чтобы она у них была. Ведь в ней безотчетно нуждается каждый. В ее безмолвной поддержке и ощутимых пинках, восторженной похвале и скупом одобрении, разумном совете и морализаторском наставлении.
Здесь как с родиной – самостоятельный выбор совершить нельзя.
Впрочем, из города, из страны реально бежать. Но вот от нее убежать невозможно.
Связь тесна и неразрывна. Всегда внутри, всегда течет по венам и бьется, отмеряя жизни срок. Кровь от крови твоей, плоть от плоти твоей.
Ничего не изменишь.
Редко дорога стелется гладко, часто неровно причесаны нити судьбы. Однако изучая пожелтевшие фотографии в истерзанном альбоме памяти, всякий раз чувствуешь, как неясная тоска заставляет сердце судорожно сжиматься. К глазам подступают слезы, а к горлу – ком, и губы складываются в странный улыбки излом, когда шепчешь на выдохе:
– Это моя семья.
Семьи бывают разные.
Идеально прекрасные, словно воплощение киношных мечтаний. Карикатурно уродливые, будто жирные кляксы на безупречной репутации. Настоящие, со своими грехами и добродетелями. Слишком сложные для привычной классификации, такие, которые сегодня готовы служить надежной опорой, а завтра способны обернуться коварной подножкой.
Но как бы там ни было, мы к ним навечно прикованы. И тут уж ничего не попишешь, не перечеркнешь и не исправишь.
Просто судьба.
***
– You’re joking, (Шутите,) – в горле пересыхает, язык практически прилипает к небу, а губы движутся с ощутимым трудом: – Right? (Верно?)
Вальтер Валленберг отступает, однако не сводит с меня пристального взора, слегка щурится, словно наводит фокус, пытаясь проникнуть глубже, просканировать разум.
– Why do you ask if you think I’m joking? (Зачем спрашиваешь, если считаешь, будто я шучу?) – барон садится в кресло напротив.
Непроницаемое выражение лица, расслабленная поза сытого хищника. Не заметно ни тени напряжения, но подсознательно угадывается готовность к молниеносному броску. Очень напоминает одного знакомого парня.
– Calm down, (Успокойся) – пальцы размеренно барабанят по золотой инкрустации на подлокотнике, методично выстукивают неведомую мелодию. – I am too old to hurt you. (Я слишком стар, чтобы причинить тебе вред.)
А руки связал исключительно в профилактических целях. Ну, для пущей атмосферности.
В конце концов, банальные чаепития давно приелись и нагоняют тоску. Пришел черед ломать стереотипы.
Оглядываюсь по сторонам, осматриваю окрестности, не могу отделаться от стойкого ощущения дежавю.
Огромный глобус в оправе из резного дерева сразу привлекает внимание. Чуть позже замечаю массивные стеллажи с книгами, рабочий стол, где продвинутый лэптоп разместился между стопками бумаг и толстенными папками, стул руководителя, обитый темно-красной кожей, а за ним круглое зеркало в обрамлении, стилизованном под солнечные лучи. Оборачиваюсь и вижу внушительных размеров диван с множеством вышитых подушек самого разного размера. Пол расписан причудливыми узорами, на стенах висят картины в изысканных рамах, потолок украшает хрустальная люстра.
Здесь господствуют бордовые тона, величественное золото и ценные породы дерева.
– I prefer classic in everything, (Предпочитаю классику во всем,) – заявляет Валленберг.
Не замечаю в его фразе ни капли скрытого смысла, мысли заняты иным.
– Is it a royal suite? (Это королевский номер?) – озвучиваю догадку.
– Yes, (Да,) – он подтверждает, что мы по-прежнему находимся на территории знаменитого отеля, и удостаивает комплимента: – You’re sharp. (Ты сообразительная.)
– I’ve just seen it… already. (Я просто видела его… уже.)
Ничего тупее даже нарочно не придумаешь, уверенно иду на рекорд.
Правильно, деточка, не позволяй считать себя умной, скорее развенчай отвратительный миф, порочащий славное звание клинической идиотки. Не забудь признаться в том, как часами просматривала фото/видео, вдохновляясь на несовершенные подвиги, ведь именно поэтому интерьер намертво въелся в дырявую память.
Думаю, миллиардер должен впечатлиться моей никчемностью в плане самореализации, а уж бывший нацист точно обрадуется еврейским корням.
– How do you like Morton? (Как вы относитесь к Мортону?) – неожиданный вопрос отвлекает от чехарды размышлений.
Не успеваю и рта раскрыть.
– The eldest one. (Старшему.)
Данное уточнение вгоняет в краску стыда, прямо намекает, что мой собеседник прекрасно осведомлен об инциденте с Гаем. Хотя про столь феерический пи… хм, мордобой знают абсолютно все.
Дед определенно пребывает в экстазе.
Никому неизвестная, ничем не выдающаяся баронесса из глухого польского села окрутила его дражайшего внука, а после практически наставила рога, опозорила славный род и распалила пламя былой вражды.
Кайфово, супротив истины не попрешь.
– I can’t say I like him, (Не скажу, что он мне нравится,) – начинаю осторожно юлить.
Вроде нетактично сразу сообщать, что лорд Мортон выглядит греб*ным психопатом, способным на чудовищные извращения, и от одного его вида бросает в дрожь, а по ноге струится теплая струйка…
Простите, немного увлеклась.
– But you enjoyed the dinner, didn’t you? (Но ты насладилась обедом, не так ли?) – вкрадчивое замечание обдает ушатом ледяной воды.
– I had to… (Пришлось…) – мямлю чисто инстинктивно, желаю оправдать поруганную честь и очистить запятнанное достоинство.
Но тут возникают любопытные вопросы вроде «Сколько длилась слежка?», «Что удалось выяснить?» и «Какого черта здесь творится?!»
– Will you explain what is going on? (Вы объясните, что происходит?) – вежливо интересуюсь я.
Конечно, хотелось бы поинтересоваться грубо, однако ситуация не располагает. Связанные руки, карьерные вехи оппонента и природная смекалка мешают ринуться в атаку, напрочь утратив страх.
– It looks like a nice conversation, (Похоже на приятный разговор,) – невозмутимо заявляет дедуля.
Привычка – вторая натура. Ходят слухи, бывших нацистов не бывает.
– Really? (Правда?) – невольно срываюсь и поднимаю вверх крепко связанные руки.
– Oh, never mind, (Не обращай внимания,) – отмахивается он, будто я намекаю на сущую безделицу. – I hope it doesn’t cause any serious inconvenience. (Надеюсь, не причиняет серьезные неудобства.)
– It doesn’t though I can feel much better without it, (Не причиняет, хотя мне было бы гораздо лучше без этого,) – не решаюсь настаивать, элементарно опасаюсь качать права.
Тем временем нейроны активизируются, выстраиваются причинно-следственные связи, а я не в силах справиться с потоком сознания.
– Morton has put something into my fruits, (Мортон подмешал что-то в мои фрукты,) – развиваю мысль: – This is why I lost consciousness and… (Вот почему я потеряла сознание и…)
Наступает озарение.
– Did you help him? Are you working together? (Вы помогали ему? Вы работаете вместе?)
Валленберг не спешит реагировать, исследует меня цепким, немигающим взглядом и, наконец, произносит:
– What a wild imagination you have! (Ну и буйное же у тебя воображение!) – не скрывает иронии, выдерживает эффектную паузу, а потом заговорщически подмигивает: – My grandson is very lucky. (Моему внуку очень повезло.)
Краснею, бледнею, зеленею, отчаянно стараюсь слиться с креслом, но тщетно.
– This hotel has an excellent reputation. Do you believe somebody would risk and ruin it by adding anything dangerous into the dish? (У этого отеля отличная репутация. Считаешь, кто-то рискнет и разрушит ее, добавляя что-либо опасное в блюдо?) – фыркает дедушка. – Not in this country and definitely not in this hotel. Your state has nothing to do with fruits or Morton. (Не в этой стране и определенно не в этом отеле. Ни фрукты, ни Мортон не имеют никакого отношения к твоему состоянию.)
Моментально вспыхивает тревожный сигнал.
– What was that? (Что это было?) – забываю дышать. – What do you mean by “dangerous”? (Что вы имеете в виду под «опасное»?)
– Nothing really dangerous. Ordinary pills. (Ничего по-настоящему опасного. Обычные таблетки,) – равнодушно пожимает плечами. – I suppose you are not pregnant but even in this case you have nothing to worry about. (Полагаю, ты не беременна, но даже в таком случае не стоит волноваться.)
Хочется верить, на моем лице не отражается подозрительных эмоций.
