Текст книги "Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Валерия Ангелос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 82 страниц)

Глава 5.1

Верите ли Вы в сказки так, как верю в них я?

Наплевав на законы логики, вопреки голосу разума, основываясь исключительно на ослином упрямстве. Замирая в слепом, казалось бы тщетном, но таком близком и бесценном ожидании чуда.

Просто потому что – все будет.

Чуть раньше или намного позже. По строгому графику или абсолютно неожиданно. Сегодня или завтра, через месяц или спустя годы. Ведь четкая дата не слишком важна. Важна надежда. Пусть инстинктивная, подсознательная, не подкрепленная стройной чередой фактов, не вычисленная механическим путем. И все же значимая, жизненно необходимая, неотделимая от сути.

Просто потому что… надо верить.

В победу добра над злом. В любовь после секса. В хрестоматийные истины. Ну, или в какие-нибудь глупые и размытые, собирательные понятия, которые регулярно вспоминаются ради красного словца и стабильно предаются забвению лишь только дело доходит до практики.

И солнца свет развеет мрачные тени.

Даже когда жизнь выглядит полнейшим дерьмом, скучным и беспросветным. Даже когда не остается моральных сил терпеть, держать спину прямо и двигаться дальше. Даже когда немилосердная судьба выбивает табуретку из-под ног, а тошнотворная волна жесточайшего отчаяния захлестывает с головой и тянет в пропасть, обещая обеспечить муки семи кругов ада.

Помните – в конце этого порнофильма все поженятся.

Тьфу, в смысле – все будет хорошо.

Если не стало хорошо, значит, еще не конец. Не существует историй без счастливого финала. Каждый из нас создает собственную сказку. В чем-то грустную, немножко печальную, с привкусом горечи, под скорбный звон вдребезги разбитых мечтаний. А в чем-то радостную, удивительную, искрящуюся неподдельным весельем, вдохновляющую на новые подвиги.

Впрочем, это не главное.

Пожалуй, самое главное – соединить одинаковые пути, высеченные на разных ладонях.

***

– Спускайся вниз и ожидай меня там. Я должен попрощаться с Дитцем, – говорит фон Вейганд и предваряет рвущийся с дрогнувших уст вопрос: – Наедине.

Покорно выполняю распоряжения. Резона возражать не вижу.

– Ты не успеешь соскучиться, – он улыбается, по-мальчишески просто и открыто, берет за руку и выводит на свет, медлит, прежде чем бросить короткое: – Скоро увидимся.

Хочется сказать столь многое, но губы скованны холодом.

Хочется броситься следом за ним, мужчиной моей сумасбродной мечты. Удержать неотвратимо удаляющуюся фигуру, пленить в кольцо пламенных объятий, прижать крепко, изо всех сил, припечатать тело к телу. Не отпускать никогда. Но я ничего этого не делаю.

Закрываю глаза, перевожу дыхание, перезаряжаю аккумулятор. Поворачиваюсь и начинаю спускаться по лестнице.

Сражаюсь с неясной тревогой, которая тугим комком свернулась под мятежным сердцем. Больше не замечаю торжественного великолепия вокруг, не отвлекаюсь на блеск драгоценных камней и шепот роскошных тканей. Ступень за ступенью приближаюсь к первому этажу. Погружаюсь в омут тягостных раздумий.

Увидимся.

Однажды я уже доверилась подобному обещанию.

Нет, разумеется, не считаю, что фон Вейганд моментально смоется в неизвестном направлении, бросит любимую игрушку в чужом замке, не исполнит обещание о романтических поощрениях.

И все же, вполне возможно, это когда-нибудь произойдет. Он уйдет навсегда, перечеркнет строки нашего романа, сожжет давно прочитанные страницы. Разорвет надоевшую связь, избавится от очередной приевшейся интрижки.

«Дура», – удрученно резюмирует внутренний голос.

Почему же? Типичная реалистка.

Фон Вейганд получает удовольствие от эксперимента. Ему любопытно муштровать, изучать, проверять реакции, искать ответы на вопросы. Найдет – загадка потеряет интерес, будет списана в утиль.

Ступеньки остаются позади. Фуршетные столы влекут разнообразием изысканных яств и напитков. Недолго борюсь с искушением, беру бокал шампанского. Гипнотизирую задорные пузырьки, позволяю себе сделать глоток, еще и еще один. Пытаюсь отрезвить рассудок алкоголем, ударяюсь в праздные воспоминания.

– Предлагаю каждому назвать любимую сказку, – заявил военрук, он же преподаватель по психологии, он же философ, он же масон в подполье.

Не страшно? Минуточку.

– Предлагаю каждому назвать любимую сказку. Считаю, что экзаменационные билеты безнадежно устарели. В конце концов, моя сверхзадача не в том, чтобы заставить вас вызубрить параграфы наизусть. Мало знать и помнить. Необходимо практическое применение. Проведем психоанализ, покопаемся в глубинных проблемах и комплексах на основе наиболее близкого вам сюжета. Уверяю, вы безошибочно определите то, что затрагивает струны души, если честно и откровенно огласите выбор, – заявил военрук, окидывая аудиторию пристальным взором.

– А Кант? – жалобно проскулил Ярослав, который всю ночь заготавливал хитрые шпоры, прилежно фотографируя учебники на телефон.

– Кант подождет, – обезоруживающе и бескомпромиссно.

Учитывая характер данного препода, чем *банутее, хм, оригинальнее прозвучит версия анализа, тем выше окажется балл в зачетке.

Например, Колобок – проявление подросткового максимализма, уход от ответственности, отражение особенностей переходного возраста, который у некоторых субъектов не заканчивается никогда. Ну, а Красная шапочка – совсем легко. Подсознательное желание замутить с плохим парнем, наплевав на всяческие запреты и моральные нормы.

Что я ответила тогда, отвечу и теперь.

Sigmund Freud may cry, (Даже Зигмунд Фрейд может плакать,) если увидит историю моей болезни.

Золушка? Не думаю. Никогда не стремилась отыскать принца, тем более, идеального, картонно-нереального, белоснежного, не тронутого пороком.

Красавица и Чудовище? Сомневаюсь. Не хочу никого перевоспитывать, подгонять согласно общепринятым стандартам, запирать в установленных рамках. Ведь люди не меняются в принципе. Можно выдрессировать грозного тигра до состояния ласкового котенка, но сделать его котенком нельзя. Придет час, и сдерживаемая сущность вырвется на волю ураганом.

Признаюсь, мне ближе история Брэнднера Каспара, ловко обставившего в карты Смерть.

Не то чтоб я ощущала себя семидесятилетним баварцем или питала особую слабость к вишневому самогону, коим оный персонаж предпочитал спаивать несговорчивых оппонентов, пытающихся затащить его в чертоги лучшего мира.

Вовсе нет. Просто люблю играть. Готова отстаивать позиции, не умею сдаваться и, скажем прямо, натура упертая. Вроде той мухи, что вечно расшибается о стекло, сползает ниже, отдыхает чуток, а после вновь устремляется на амбразуру.

И так уж сложится в моей жизни, что играть придется регулярно. В целях спортивного интереса, для тренировки, оттачивания мастерства, прилежно разминаться на случайных встречных и специально обученном персонале. А иногда по-крупному, блефовать, смело повышая ставки, осторожно прощупывать защитную броню, сбивать с толку более опытных противников и побеждать в последний момент. Выезжать за счет природного везения и эффекта неожиданности. Побеждать благодаря невероятному стечению обстоятельств.

Впрочем, главное не это. Не моя извечная склонность к долгим прелюдиям. Не медицинская карта, щедро напичканная замысловатой симптоматикой. Даже не безграничная вера в чудо. Нереальное, невозможное, нелогичное.

Пожалуй, самое главное…

– Несгибаемая воля, ведь поражения, равно как и победы никогда не длятся вечно. Ничто не критично, покуда внутри горит азарт и жажда продолжать, – сказал тогда военрук и выставил мне отличную оценку.

Мелочь, а приятно.

– Do you really expect Lord Morton to believe in your nonsense? (Действительно ожидаете, что лорд Мортон поверит вашей чепухе?)

Мне кажется или она меня преследует? Пора подавать в суд за сексуальные домогательства.

Глаза Сильвии сверкают превосходством, нетрудно прочесть желанный результат на моем удивленном лице. Винтики срабатывают с некоторым опозданием, слишком поздно успеваю сориентироваться и понять:

– You’re scared, right? (Вы испуганы, правда?) – действую напрямик.

Она не собиралась соблазнять Мортона, не добивалась его внимания. Банальный страх и попытка прикрыть тыл.

– You think I’ll tell him everything, (Думаете, я ему все расскажу,) – уверенность нарастает.

Неожиданный страйк в мою копилку.

Сама того не ведая, заставила бедняжку изрядно понервничать. Сначала невинно предложила поделиться ее коварным планом с пугающим лордом и посмотреть, как ему это понравится. Потом завела светскую беседу, подкрепляя обещания на деле.

Что оставалось Сильвии? Защищаться любыми средствами. Напустить туману, выставить себя недалекой кокеткой, падкой на влиятельных мужчин, таять и млеть, только бы не дать мне раскрыть рот.

– Oh, I’ll surely tell, (О, непременно расскажу,) – сладко улыбаюсь, обламываю ей кайф.

Пусть нервничает, терзается сомнениями, поджаривается на медленном огне. Она же не подозревает, что я скорее запрусь в клетке с голодными львами, чем вновь окажусь наедине с Мортоном.

Однако Сильвия не намерена прощать подобные выпады.

– So many men try to win your attention. (Столь многие мужчины пытаются завоевать ваше внимание.) It makes you brave, (Это придает храбрости,) – неспешно подготавливает почву, скользит по мне насмешливым взглядом.

В мгновение ока возвращается к стервозному амплуа, явно чувствует себя комфортнее и свободнее, нежели в роли озабоченной нимфоманки.

Передо мной серьезная соперница, хладнокровная и расчетливая, привыкшая эксплуатировать разные маски, подстраиваться и достигать выгоду с минимальными потерями.

– But they all are attracted only by the title, (Но их всех привлекает лишь титул,) – она картинно вздыхает и заключает: – Wallenberg’s woman – sounds tempting. (Женщина Валленберга – звучит соблазнительно.)

Остается завершающий мазок, финальный штрих.

– You’re nothing without him, (Вы ничто без него,) – ее губы складываются в ироничной улыбке.

Пригубить шампанского, чтобы выиграть время.

Вдох-выдох. Перезапуск системы дается нелегко, однако справляюсь.

Отдаю бокал услужливому слуге, оказавшемуся неподалеку, стараюсь выглядеть максимально милой и приятной, думать меньше, освободить сознание от напряженного мыслительного процесса и ничего не анализировать. Непринужденно заявляю:

– I guess you have to take a break to invent something more interesting and… truly insulting. (Полагаю, вам придется отдохнуть, чтобы придумать нечто более интересное и… по-настоящему оскорбительное.)

Да, могла завернуть и покруче, но как есть.

Взгляд Сильвии впивается в мое плечо, смотрю сама и понимаю, неосторожным движением я обнажила укус. Вьющиеся пряди больше не скрывают алое клеймо на бледной коже.

– I see you like his perverted style, (Вижу, вам нравится его извращенный стиль,) – нарочито презрительным тоном произносит она.

Чувствую себя голой, и это малоприятно. Щекам становится горячо, груди – тесно.

Тайна, связывающая двоих, открыта постороннему взору. Но я все еще способна парировать удар:

– I see you miss his perverted style. (Вижу, вы скучаете по его извращенному стилю.)

Лицо Сильвии каменеет, будто покрывается непроницаемым панцирем. Проходит всего пара мгновений и женщина начинает смеяться, хохотать жутко, надрывно, так, будто задета за живое. Лишь пристальное внимание окружающих заставляет ее успокоиться и прекратить. На первом этаже намного меньше народу, с главным залом не сравнить. Тем не менее, зрителей хватает.

– Do you know what could strengthen your position? (Знаете, что могло бы укрепить ваше положение?) – она приближается вплотную, практически шепчет.

Едва удерживаюсь, дабы не отшатнуться.

– Give a birth to his child, (Родите ему ребенка,) – советует Сильвия и ее голос дрожит от сдерживаемого смеха. – I’ve failed to succeed in it. (Я не сумела в этом преуспеть.)

Не выдерживаю, отступаю в сторону.

– Ask him, maybe he’ll make an exciting confession, (Спросите его, возможно, он сделает волнующее признание,) – истерические ноты рвутся наружу, звучат зловещим, дурным предзнаменованием.

Мечтаю оказаться подальше от Сильвии, всех этих интриг, лжи и фальши. Хоть на другом конце света, где угодно, лишь бы не здесь. Бежать из гостеприимного дома. Бежать куда глаза глядят.

– Who should confess? (Кто должен признаться?) – раздается неожиданный вопрос.

Не успеваю обернуться, привычным жестом фон Вейганд обнимает меня за талию, притягивает крепче и не разрешает двигаться, вынуждает стоять смирно.

– I was mistaken, (Я ошибалась,) – холодно произносит его супруга. – You don’t trust her at all. (Ты совсем ей не доверяешь.) Your baroness has no information about our relationship. (У твоей баронессы нет никакой информации о наших отношениях.)

Вздрагиваю, когда губы фон Вейганда нежно касаются плеча. Влажный язык неторопливо исследует укус, заставляет трепетать, делает кожу гусиной.

Не просто демонстрация, даже не очередная метка. Интимная ласка, привилегия любовника, не ведающего ни стыда, ни совести. Излюбленное наслаждение – унижать и возвышать, наказывать и награждать, причинять боль и пробуждать возбуждение.

А я не могу противиться. Не хочу и не буду.

– There is no relationship, (Нет никаких отношений,) – говорит он, отстраняясь.

Сильвия держит эмоции под контролем, больше не срывается, не выдает себя ничем. Уверена, ей хочется поведать великое множество занимательных фактов, но инстинкт самосохранения призывает воздержаться от чрезмерной откровенности. Она ограничивается скупым:

– Fine. (Отлично.)

И удаляется.

Что между ними? Что их держит? Каждый новый виток подкидывает внеочередные ребусы, ставит в тупик и все труднее сохранять равновесие в лихорадочно мелькающем калейдоскопе сцен.

– Боится, вдруг лорд узнает про историю с запиской, поэтому бегает за мной, думала, я уже ему рассказала, – нарушаю молчание первой.

Хоть фон Вейганд и не спрашивает, все равно ждет ответ.

– Конечно, я ничего не рассказывала, но Сильвия не поверила. Потом она резко перешла на тему признаний, утверждала, ты должен сознаться.

Не могу вымолвить ни слова о странном совете. Ведь звучало так… может быть, ошибаюсь, очень надеюсь, ошибаюсь… так, будто в прошлом случилось что-то ужасное, связанное с рождением ребенка, и виноват в этом именно он.

Тянет списать зловещие фразы на притворство, намеренную попытку посеять сомнения. Но прекрасно сознаю – на ложь списать не получится. Я безотчетно уколола гораздо глубже и безжалостнее. Сильвия говорила правду.

– В чем ты должен сознаться? – произношу, затаив дыхание.

– Наверное, в любви, – с наигранной серьезностью говорит фон Вейганд.

И узел внутри скручивается туже, ворочается и скребет, сдавливает сердце мертвой хваткой.

***

Мы сидим на диване, совсем близко, но, не касаясь друг друга. Смотрим вверх, завороженные зеркальным потолком, словно пытаемся уловить призрачные тени греховных образов, отражавшиеся там совсем недавно, прочесть скрытый смысл в застывшей картине напускной добродетели.

Мои волосы растрепаны, а губы пылают, в напряженном теле вибрирует голодная дрожь. Аппетит раздразнили, полностью не удовлетворили. Платье безнадежно измято и все же не изорвано, поднято до середины бедер, обнажает судорожно скрещенные, плотно сжатые ноги.

Кукла, созданная для наслаждений, его наслаждений. Растрепанная, манящая, порочная.

Фон Вейганд улыбается, криво и насмешливо, ловко прячет истинные чувства за щитом ироничности, но тяжело вздымающаяся грудь выдает ненасытную жажду хищника. Полы рубашки широко распахнуты, открывают вид на плоский живот и узкую дорожку волос, обрывающуюся на линии брюк. Пояс расстегнут, массивная пряжка скошена на бок.

Властный, жестокий, непреклонный. Мой, только мой господин и повелитель.

Стоило нам оказаться на борту самолета, все правила приличия разом утратили значимость, мир рухнул. Остались двое безумцев, одержимых похотью, мучимых желанием обладать и подчинять.

Достаточно взгляда, мимолетного жеста. В эпицентре взрыва слова излишни.

Мы сливаемся в жадных поцелуях, топим горечь в алчных прикосновениях. Будто желаем забыться, потеряться между рваных строк нашей странной истории. Утолить обоюдные потребности, подавить общие тревоги.

Фон Вейганд толкает меня на диван, грубо наваливается сверху, намеренно стремится причинить боль, а я не уступаю, требовательно сжимаю пальцами легкую ткань рубашки, дергаю так резко, что пуговицы разлетаются в разные стороны. Приглушенный рык вырывается из его горла, вынуждает вздрогнуть, но не вызывает страха, побуждает прильнуть ближе, искушать и увлекать.

На свет или во тьму? Безразлично.

Сплетенные фигуры четко вырезаны на зеркальной поверхности, не замирают ни на миг, претворяют в жизнь замыслы, далекие от праведности.

Кричу, когда он проникает в меня, умоляю не прекращать. Дать больше ярости, больше силы. Дико, по-звериному, до головокружения, до помутнения рассудка.

И битва, и перемирие. Ощущаем одинаково, страстно желаем заполнить пустоту, лишь вместе обретаем покой на хрупком равновесии грубости и нежности.

Фон Вейганд позволяет мне оказаться сверху, пусть и ненадолго. Ему нравится смотреть: любоваться реальной женщиной и ее отражением. Выгибаюсь, крепче обнимаю ногами его бедра, хрипло шепчу признания, за которые станет стыдно потом.

Сменяя позы, терзая воспаленную вожделением плоть, приближаемся к развязке, но даже тогда нам мало. Ничтожно мало друг друга.

Мы приводим себя в относительный порядок, словно возможно упорядочить эмоции, подобно одежде. Сидим на диване совсем близко, однако избегаем случайного касания, будто это способно стереть память об урагане.

– Нужно выспаться, – от звука этого голоса пробирает изнутри.

– Нужно? – я не в силах сдержать нервный смешок.

В принципе, мы спали, не скажу, что выспались.

– Усталость портит впечатления, – продолжает фон Вейганд, не акцентируя внимание на моем уточнении.

– Их будет много?

– Надеюсь, – хмыкает он и лукаво прибавляет: – Не зря же я старался.

Почему-то облегчения не наступает, и радость не балует сладким дурманом. Хотя романтичные затеи фон Вейганда по определению должны веселить.

Особенно после секса.

Стоп, маленькая поправка.

После крышесносного, мозговыносительного и костедробильного секса.

Мне всё равно паршиво, кошки активно скребут на душе, причем никак не закопают насранное. Противный холодок клубится под ребрами. Узел затягивается крепче, без объяснения причин.

Дело не в Анне. Ей повезло с врагом. Гнев давно сменился на милость, мстить не собираюсь ни за какие коврижки.

Дело не в опасном Дитце или угрожающем Мортоне. Эти люди чужие и посторонние, опасные и малоприятные, но бессонница преследовала меня еще до встречи с ними.

Дело даже не в подозрительных намеках Сильвии. Ведь что бы ни натворил фон Вейганд в прошлом, приму абсолютно все. Без поиска комфортных для совести компромиссов.

«Аборт», – напоминает скептик внутри, ехидно тычет пальцем в Леонида.

Тоже пойму и приму, несмотря на собственные убеждения. Некоторым не спускаешь мелких обид, иным готов простить и убийство.

Но… разве она имела в виду аборт? Нет, звучало страшнее, хуже, точно отголосок жуткой трагедии. Зачем избавляться от ребенка? Неужели фон Вейганд принципиально не хочет иметь детей? Они сочетались браком по какой-то причине, вероятно, питали хотя бы минимальную симпатию, а потом… остается только гадать.

«Почему бы не спросить прямо!», – поражается оптимист.

«Наивный», – хмыкает пессимист.

А я… а что я? Действую по старинке: строю хорошую мину при самом отвратительном раскладе.

– Значит, отправляемся в место, богатое на впечатления, – лениво потягиваюсь, наблюдаю за реакцией фон Вейганда из-под чуть прикрытых ресниц.

– Сюрприз, – он пожимает плечами. – Ничего не скажу.

– Там холодно, как раз смотрела прогноз погоды, – бормочу задумчиво и выдвигаю смелое предположение: – Украина? Заодно к родителям съездим, новогодние праздники отметим в семейном кругу. Знаешь, моя бабушка делает отличный плов…

– Нет, – коротко отвечает фон Вейганд.

– Ну, не хочешь плов, можно голубцы организовать, – легко иду на уступки. – Голубцы нравятся?

– Не Украина, – поясняет он, уперто игнорируя важный вопрос.

– Альпы? – постепенно оживляюсь.

– Нет.

– Аляска? – интерес набирает обороты.

– Нет.

– Антарктида? – во мне просыпается азарт.

– Нет, – взор фон Вейганда красноречиво демонстрирует сомнения в моем ментальном здоровье.

– Атлантида? – иду практически по алфавиту.

– Мне казалось, ее не существует, – он наигранно хмурится, а потом с издевательской ухмылкой заявляет: – Однако даже если есть, все же – нет.

Пора пускать в ход смертоносную артиллерию, нечего размениваться на ерунду.

– Финляндия?

Нагло вторгаюсь в личное пространство фон Вейганда, прислоняюсь вплотную, провожу кончиками пальцев по широкой груди, дразнящими зигзагами устремляюсь ниже.

– Нет, – хрипло произносит он, перехватывает мою ладонь, но не отстраняет.

Всего одно движение резко повышает температуру на борту самолета, доводит до точки кипения. Затрудняюсь понять, откуда у меня взялась смелость оседлать фон Вейганда. Не просто сажусь к нему на колени, а завоевываю территорию, соблазняю и совращаю.

– Тебе еще не надоело повторять «нет»? – срываюсь на шепот.

– Нет, – в его глазах вспыхивают дьявольские огоньки, которые пугают до дрожи.

– Точно не Сибирь? – стараюсь выровнять тон, придать фразе оттенок обыденности, приравнять к светской беседе.

Будто напряженный член не упирается в меня. Будто ткань способна защитить от нестерпимого жара.

– Точно, – тихо говорит фон Вейганд, отпускает мою ладонь, ожидает дальнейших действий.

– Грустно, – печально вздыхаю. – Варианты закончились.

Наклоняюсь ниже, прижимаюсь губами к пульсирующей жилке на его шее, ласкаю языком, пробую на вкус. Зеркально копирую столь знакомые уловки.

– Не верю, – его пальцы скользят по бедрам, больно сжимают зад. – Твои дурацкие варианты никогда не заканчиваются.

Он опрокидывает меня на спину так неожиданно, что забываю вскрикнуть, лишь пораженно охаю под тяжестью его тела.

– Meine, (Моя,) – рычание монстра, откровение человека.

Мы скатываемся на пол, тонем в жалящих поцелуях и ранящих прикосновениях. Проникаем глубже, срываем печати, уничтожаем покровы.

Даже в объятьях фон Вейганда не могу избавиться от тягостного предчувствия.

Выгоревшая, опустошенная, не сломленная, однако доведенная до грани. Теряюсь в мрачных лабиринтах измученного разума.

Знаю, отсрочка не решает проблему, но эти сильные горячие руки дарят желанную анестезию, помогают забыться, заблудиться и не думать. Отключиться от всего и просто жить. Хотя бы раз.

Глава 5.2

Аэропорт радушно встречает гостей, с любопытством разглядываю окрестности, пытаюсь разобраться в опознавательных знаках и потихоньку офигеваю от поразительного открытия.

Нет, не может быть.

Ладно, не гоните бесов.

Да что за…?

Гигантская надпись The Official Airport of Santa Claus*Rovaniemi переполняет чашу далеко не безграничного и уж совсем не ангельского терпения.

– Ты соврал…

Не сдерживаю эмоций, пытаюсь ухватить обманщика за ворот куртки, но не достаю. Проклятые меховые валенки не предусматривают наличие каблука. Не спешу сдаваться, отчаянно цепляюсь за карманы, беспомощно повисаю на фон Вейганде, тщетно пытаюсь заставить его согнуться.

– В чем именно? – он старательно делает вид, будто совершенно не врубается в суть претензий.

– Это Финляндия! – восклицаю в праведном гневе.

– Рованиеми, – вкрадчиво уточняет фон Вейганд.

– Прогуливал географию или действительно издеваешься?! – перехожу в атаку.

– Мы находимся в регионе Лапландия, который никогда не являлся единым государственным образованием, а в настоящее время разделен между Норвегией, Швецией, Россией и да, абсолютно верно, – Финляндией, – оглашается профессорским тоном и лезвием полосует оголенные нервы: – Согласись, твое предположение было весьма размытым, стоило конкретизировать пункт назначения.

Оправдание ушлого политика: запутал больше, чем пояснил.

Какие регионы? Какая конкретизация? Город же финский от и до!

– Думаешь, легко отделаться, – выношу вердикт, сурово нахмурившись.

Намереваюсь лягнуть его ногой, желательно очень больно, в самое чувствительное место. Не успеваю. Ему удается предугадать движение, остальное – техника. В следующую секунду я согнута пополам, а мои руки надежно скручены за спиной.

– Отпусти! – вырываться бесполезно, приступаю к шантажу: – Буду жаловаться в общество защиты прав…

Остаток предложения растворяется в душераздирающем вопле. Фон Вейганд безжалостно увеличивает угол наклона, практически выворачивает плечи, не слишком стесняясь окружающих людей. Может у него депутатская неприкосновенность? Или считает, что три гориллы в элегантных лыжных костюмах, вернее наши телохранители, разрулят любые конфликты с таможней? Все же в европейских странах запрещено творить подобный беспредел.

Морально готовлюсь кричать «спасите, помогите, насилуют», пусть и порядком припозднилась с этим. Месяца на четыре.

– Думаю, настроение должно заметно улучшиться, если мы украсим твой загранпаспорт печатью в форме Санты*, – он милостиво освобождает запястья от жесткого захвата.

*В Рованиеми действительно ставят такую печать (прим. авт.)

Пристально изучаю своего мучителя. Издевательская ухмылка совершенно не внушает доверия.

– Шутишь? – морщусь, растираю затёкшие руки, стараюсь освободиться от неприятных и болезненных ощущений.

Только теперь логическая цепочка замыкается.

Лапландия – Рованием – Санта… сбылась мечта идиота.

– Правда, отправимся к живому Йоулупукки? – неподдельный экстаз полыхает в глазах, выражение лица стандартно дебильное.

Каюсь, притормаживаю в развитии. Честнее – порядком отстаю. Мне бы в песочнице пасочки лепить, а не на лавры светской львицы посягать.

– Я ж это с малых лет представляла, я ж письма ему писала. Просила всякую чепуху, мелко плавала, понимаешь ли. Ну, конструктор Лего, здоровенный такой дом, этажа на три, с пристройкой, гаражом, крутыми прибамбасами. А еще Барби, кучу штук сразу, причем нормальных, не тех почти лысых уродин, которые у нас в магазинах продавались…

Осекаюсь, прерываю вдохновенный поток откровенных излияний. Замечаю, фон Вейганд стремительно мрачнеет. Его взгляд становится сосредоточенным и цепким, а губы застывают в усмешке, но веселья больше нет. Маска приоткрывает завесу тайны, обнажает странные и непонятные чувства, не поддающиеся анализу.

– Неужели обиделся на почти лысых? – спрашиваю по инерции, прекрасно сознаю, что причина разительной перемены не в этом.

Его брови недоуменно изгибаются, рот нервно дергается, складывается в подобие саркастической ухмылки. Напряжение вытесняется недоумением. Несколько мгновений и смех вырывается наружу. Запрокинув голову назад, фон Вейганд хохочет до слез.

Снующие вокруг туристы подозрительно косятся то на нас, то на крепко сбитых охранников.

– Meine Kleine (Моя маленькая), – чуть успокоившись, он прижимает меня к груди, крепко-крепко, стискивает в удушающих объятьях. – Хочешь поехать в гости к Санте?

Не тороплюсь, на трезвую не решаюсь поставить сердце под удар. Долго собираюсь с мыслями перед тем, как отваживаюсь заявить:

– Хочу быть с тобой, – тихо, но достаточно отчетливо.

Щеки горят, не смею шелохнуться. Жадно вдыхаю аромат моего мужчины. Горько-сладкий, терпкий, опасный, будоражащий воображение, дарующий тепло.

– Давай просто гулять, – бормочу сбивчиво, еле слышно.

Знаю, все равно поймет, разберет даже молчание.

– Как тогда, в Киеве, – к горлу подступает комок, голос срывается. – Помнишь, ты снимал меня с качелей?

– Конечно, – отвечает фон Вейганд.

Гладит меня по макушке, нежно и ласково, едва касаясь пальцами, а потом слегка отстраняется, шепчет в самое ухо:

– Я помню все.

И эти слова обжигают сильнее неистовых поцелуев. Осколками воспоминаний вонзаются в покрытую мурашками кожу. Пробирают, прошивают насквозь, проносятся разрядом электрического тока по трепещущему телу.

***

Рованиеми – сказочный город у границы Полярного Круга. Таинственный и притягательный, пропитанный магией зимы. Место, где исполняются желания и сбываются мечты.

Высоченные ели, щедро припорошенные снегом, мерцают всеми цветами радуги, лишь стоит лучам света пробиться сквозь завесу тьмы. Отважные эльфы противостоят злобным троллям, единственный в мире настоящий Дед Мороз замедляет ход планеты с помощью особого механизма, ведь сегодня Рождество, необходимо отнести подарки всем послушным детям.

Природа создает чудеса, неподвластные разуму, столь поразительные, что их великолепие не передать скупым и примитивным языком людей. Нужно созерцать и ощущать.

Разве можно описать каамос? Полярную ночь, когда солнцу не дозволено появляться из-за горизонта. Темноту сменяет полумрак, а бархатные небеса озаряют рассветы и закаты, замерзшие в ледяных просторах севера. Эту завораживающую красоту не отобразит даже самая продвинутая фотокамера.

Меня совсем не тянет забираться в уютный салон авто. Кристально чистый, морозный воздух хочется пить, наслаждаться душистой свежестью. Хочется идти пешком, несмотря на холод, просто любоваться драгоценной россыпью звезд на иссиня-черном небе, подсвеченном по краям палитрой удивительных оттенков.

– Романтично, – говорит фон Вейганд.

Могу только кивать.

– Будет еще романтичнее, – обещает насмешливо, открывает дверцу: – Садись.

Подчиняюсь неохотно, оказавшись запертой в машине, тут же прилипаю к стеклу, пытаюсь запечатлеть в памяти неповторимые пейзажи. Соскучилась по снегу и холоду, по новогоднему настроению. Вроде бы ничего особенного, но трогает струны души.

Что происходит дома? Как мои родители? Бабушка? Впервые готовятся встречать праздники без меня. Мне грустно, однако это терпимо, не вызывает болезненных ощущений, всего-то легкую грусть. Сказывается напряжение, постоянный стресс и усталость от пережитых эмоций. Кажется, плевать. Практически плевать. Стараюсь отвлечься, расслабиться и получить удовольствие.

Быстро добираемся до центра города, наша Audi представительского класса мягко тормозит, и я спешу прогуляться по центральной площади.

– Шапку надень, – рука фон Вейганда властно ложится на мое плечо.

– Нет! – возмущаюсь и пробую освободиться.

– Да, – заверяет он и принудительно натягивает на голову милый вязаный кошмар.

– Ну, – начинаю жалобно скулить и затихаю под выразительным взглядом.

Неотделимо сочетаются жестокость с нежностью. Беспристрастность палача с пылкость искушенного любовника.

Разве этот заботливый мужчина мог приковать меня в камере пыток и отхлестать кнутом? Посмел бы ударить по лицу или резать осколком? Насиловать, опоив стимуляторами?

Только с ним познаю моменты жуткие и прекрасные, погибаю и воскресаю, теряю контроль.

Выхожу на улицу, окунаюсь в новую реальность. Вдыхаю морозный воздух, ежусь от резкого перепада температуры, улыбаюсь.