Текст книги ""Фантастика 2024-98". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Иван Шаман

Горячего сторонника в деле уменьшения мощности патронов для личного автоматического стрелкового оружия Николай Николаевич нашёл в «отце русского автомата» Владимире Григорьевиче Фёдорове. В общем-то, и выбравшем для своего детища японский боеприпас калибром 6,5 мм из-за малой отдачи. Он, конечно, настаивал на этом калибре, но в дело вмешались представители наркомата вооружений, требующие унификации калибров стволов. Что действительно экономило средства при изготовлении стволов за счёт сохранения прежней оснастки. Конечно, по техническим возможностям оружия наиболее выгодной была бы пуля на 6,5 мм, баллистика которой теоретически позволяла обеспечить дальность прямого выстрела около 400 метров, как у «мосинки», но экономика во время войны является весьма весомым аргументом. Поэтому в протоколе записали: «провести расчёты по выбору оптимальной скорости полёта пули и её наивыгодной массы для калибров 5,6; 6,5 и 7,62 мм. Длину ствола для отстрела определить 520 мм, среднее давление в стволе – 3000 кг/см2. Пуля должна иметь достаточную убойную силу для вывода человека из строя на дистанции 1000 м».

Только, в отличие от подобного совещания, прошедшего в иной истории полутора годами позже, Демьянов предложил и конкретные требования к патрону: гильза без закраины, пуля с более удлинённым, чем в винтовочном патроне, «носом» (для улучшения аэродинамики), масса патрона – 16–18 граммов при общей длине патрона 56 мм. Ну, и, как в первоначальном варианте письма, которое отказался подписывать Филиппов, поручить разработку патрона специалистам Климовского патронного завода.

Именно Фёдоров настоял, чтобы помимо «основного» калибра, на основе наработок 1939 года, всё-таки провели расчёты и испытания боеприпасов для оружия меньшего калибра: 6,5 и 5,6 мм. А поскольку авторитет Владимира Григорьевича у собравшихся на конференцию «зашкаливал», его предложение приняли без возражений. Понимая, что, конечно, «вооруженцы» будут стоять насмерть за «трёхлинейные» стволы, но в будущем все эти расчёты и испытания могут очень пригодиться.

Оживлены были и конструкторы-оружейники, предвкушая конкурс на создание оружия под новый патрон. А Демьянов уже знал, что будет «подыгрывать» двум коллективам – тому, что возглавит Сергей Гаврилович Симонов, способный «повторить» прекрасный карабин СКС, и «дуэту» Судаева и Калашникова. Алексей Иванович с Михаилом Тимофеевичем и поодиночке создали прекрасные образцы автоматов. Только Калашников на тот момент был уже старше и опытнее, а Судаев не успел «довести» своё изделие из-за болезни и ранней смерти. Теперь же у них и времени на доводку больше, и, возможно, совместная работа, дополненная послезнанием попаданца, приведёт к синергетическому эффекту. Жаль, массово оружие под промежуточный патрон появится лишь в самом конце войны.

Фрагмент 8

15

Нахождение в резерве Главного командования не просто раздражало Якова Владимировича, оно, как выразились бы на рубеже ХХ и ХХI веков, вгоняло его в депрессию. Да, из-за тяжёлой травмы, полученной в авиационной аварии ещё в 1938 году и так и незалеченной до начало войны, его отстранили от активной деятельности: это же надо было потерять сознание прямо на совещании у Сталина! Пять месяцев в госпиталях, три операции на бедренном суставе, но состояние значительно улучшилось. А вот должности для него пока не находилось. Или это была очередная хитрость Верховного Главнокомандующего, дающего ему возможность окончательно поправиться?

Нельзя не признать, что вынужденное безделье привело и к изменениям в семейной жизни. Жена Бася наконец-то «отмякла» после гибели младшей дочки Ленины и согласилась снова родить. Ей, кажется, даже удалось забеременеть, так что Смушкевич в начале осени снова может стать отцом.

Увы, но прошлая должность генерала-инспектора ВВС, уже была занята. Командование авиацией фронтов плотно «оккупировали» те, кто уже получил опыт боевых действий против гитлеровцев в 1941 году. Оставалось надеяться лишь на командование какого-нибудь вновь формируемого авиакорпуса. Именно поэтому вызов в Кремль 23 февраля генерал-лейтенант авиации воспринял с радостью: кажется, наконец-то о нём вспомнили.

Однако Председатель ГКО был необычайно мрачен, несмотря на праздничный день. Хотя и старался быть приветливым: лично встретил визитёра почти у входа в кабинет, справился о состоянии здоровья и семейных делах.

– Всё в порядке, товарищ Сталин. И здоровье тоже значительно улучшилось, так что готов выполнить любой ваш приказ.

– Это хорошо, – кивнул Вождь и указал рукой на стул, предлагая садиться. – Если мне не изменяет память, во время войны в Испании вы командовали противовоздушной обороной Мадрида. И даже резко снизили эффективность бомбардировок города авиацией противника. Это так, «генерал Дуглас»?

Надо же! Иосиф Виссарионович вспомнил даже псевдоним, под которым Смушкевич числился на должности старшего авиационного советника республиканцев.

Выслушав положительный ответ, Сталин продолжил.

– Сегодня днём случилось очень неприятное происшествие. Группа немецких дальних бомбардировщиков нанесла бомбовый удар по строительству очень важного промышленного объекта. Причём, сделала это совершенно безнаказанно. Мало того, руководство нашей противовоздушной обороны не может ответить на целый ряд возникших в связи с этим вопросов. Первый – откуда взялись эти самолёты в нашем глубоком тылу? Второй – что это были за самолёты? Третий – куда они улетели после бомбардировки? И четвёртый – как получилось, что германские самолёты сумели беспрепятственно обойти нашу ПВО? Поэтому нами принято решение снять с поста командующего противовоздушной обороной генерал-майора Громадина и назначить на эту должность вас. Вы не возражаете?

Несколько не то, на что рассчитывал генерал-лейтенант, но его никто не тянул за язык, когда он рапортовал о готовности выполнить любой приказ главы государства.

– Большое число жертв? – подтвердив согласие вступить в должность, поинтересовался Смушкевич.

– Дело даже не в количестве погибших и ущербе, нанесённом фашистскими стервятниками. Промышленный объект, как я и говорил, только строится, и на него даже не завезли оборудования. Дело в его местонахождении.

Сталин взял указку и её остриём обвёл небольшой кружок на карте СССР. За Уралом! Между Свердловском и Челябинском, в которых сосредоточен выпуск важнейшей для фронта техники. Невероятно! Как знал Яков Владимирович, так далеко мог забраться только единственный немецкий бомбардировщик FW-200 «Кондор». Если только это не был «полёт в один конец». Очень медлительная (крейсерская скорость на высоте немногим более 300 километров в час) и низковысотная (потолок меньше шести километров) машина, но позволяющая при максимальной топливной загрузке пролететь 4400 километров.

– Вы понимаете, что в случае последующих ударов по Челябинску, Свердловску или Молотову, совершенно незащищённым противовоздушной обороной, последствия будут намного более серьёзными?

– Понимаю. Но почему они бомбили не промышленные гиганты перечисленных вами городов, а всего лишь, как я понял, голые стены или даже фундаменты?

– Учитывая важность этого объекта для Советского Союза в будущем и интерес к нему со стороны немцев, это для нас как раз не является загадкой, – ушёл от прямого ответа Верховный. – Как нам кажется, это ещё и, в своём роде, опытный полёт. Разведав пути обхода нашей ПВО, в следующий раз они могут отбомбиться и по, как вы выразились, промышленным гигантам.

Прозвеневший телефонный звонок прервал их разговор, и Сталин какое-то время слушал чей-то доклад, лишь время от времени подтверждая, что слышит слова собеседника. Наконец, он положил трубку и обратился к новому командующему ПВО страны.

– По линии НКВД поступили доклады, что группу неизвестных самолётов сегодня видели восточнее Молотова и западнее Свердловска. Уже после бомбардировки её засекли в окрестностях Чкаловска и Гурьева. И везде их принимали за советские самолёты, совершающие перелёт на какой-нибудь другой аэродром. Буквально два часа назад их засекли севернее Астрахани, а час назад – близ Элисты. ПВО и авиации Южного фронта отдан приказ уничтожить эти самолёты, но это будет затруднительно из-за наступающей темноты. Немедленно направляйтесь в штаб противовоздушной обороны, куда будет стекаться вся информация об этом дерзком авианалёте. И в течение завтрашнего дня вы должны подготовить план предотвращения подобных пиратских нападений.

Вот так – с корабля на бал!

По дороге, в машине, выделенной для него из кремлёвского гаража, Яков Владимирович уже примерно прикинул часть маршрута стервятников. Немцы, скорее всего, воспользовались слабой заселённостью уральской тайги и полным отсутствием восточнее Волги средств противовоздушной обороны (насколько он помнил, эту территорию считали недостижимой для немецкой авиации, и на ней не размещали ни зенитных батарей, ни аэродромов для перехватчиков). А отбомбившись, вражеские машины продолжили маршрут по таким же пустынным местам, пока не вышли к окрестностям Астрахани и не взяли курс куда-то на юг Украины. Но о месте, откуда стартовали «Кондоры» (в том, что это были они, сомнений уже не оставалось), и конечной точке их маршрута он подумает над картой уже в штабе ПВО.

Ситуация, конечно, очень неприятная. Но и винить предшественника во всех смертных грехах Смушкевич не мог, поскольку вовсе не генерал Громадин принимал решение о «нарезке» округов ПВО. Впрочем, и сам он до сего дня не видел необходимости тратить силы и средства на прикрытие городов, столь отдалённых и от фронта, и от, тем более, государственных границ.

Пока он ехал, пришли новые известия. Где-то на юге Башкирской АССР зафиксировали падение тяжёлого бомбардировщика, экипаж которого выбросился с парашютами, и сейчас разыскивается местной милицией. В Заволжских степях севернее Астрахани произвёл вынужденную посадку ещё один многомоторный самолёт, сгоревший уже на земле. Близ станицы Кущёвской истребители Южного фронта уже в сгущающейся темноте вели воздушный бой с неизвестным бомбардировщиком, который загорелся и со снижением ушёл на запад, в сторону Таганрогского залива Азовского моря. У истребителей закончилось топливо, и они не смогли преследовать и добить «подранка».

Итого полторы (или чуть меньше, поскольку показания о количестве отбомбившихся по стройке самолётов «плавали» от 12 до 15) эскадрильи потеряли за вылет не менее трёх машин. Вполне приемлемый результат для столь дальнего и рискованного рейда. А значит, прав Сталин: удары по промышленным центрам Урала немцы могут посчитать вполне осуществимыми. И если они состоятся, то отвечать за «ловлю ворон» придётся уже ему, Смушкевичу. Удивило лишь то, что ни Председатель ГКО, ни кто-то другой так и не указали, какая такая стройка оказалась настолько важной для немцев, что они рискнули отправить на её замедление (даже не на полное уничтожение) полтора десятка (будем пока ориентироваться на эту цифру) очень дорогих машин и больше сотни хорошо обученных членов экипажей.

16

Празднование Международного женского дня прошло «в кругу семьи» и ограничилось вручением небольших подарков тёще и дочери. И не только из-за того, что шла война, но и потому, что в это время 8 марта, будучи официальным государственным праздником, не являлся выходным днём. К тому же, Николаю предстоял отъезд.

В первую командировку после госпиталя Демьянова отправили не куда-нибудь, а в Ленинград. В этой истории – не вымирающий от холода и голода в плотном кольце блокады, а просто прифронтовой город, с которым всё-таки сохранилось железнодорожное сообщение. Не ледяная «Дорога жизни» через Ладожское озеро, а именно «чугунка», проходящая по узкому коридору, на который гитлеровцев не пустили. Да, некоторое время фашисты имели возможность обстреливать её из дальнобойной артиллерии и практически ежедневно совершали авианалёты, но после зимнего контрнаступления, в ходе которого удалось оттеснить их от Тосно и Любани, артобстрелы прекратились.

Целью контрнаступления был возврат ещё и трассы Октябрьской железной дороги. Цели достичь удалось, но в районе Любани дорога по-прежнему оставалась в пределах досягаемости немецкой дивизионной артиллерии, и возобновить сквозное движение на этом участке пока не получалось.

В приёмной Сталина, куда вызвали Уполномоченного ГКО, присутствовал и Курчатов, и Николай понял, что разговор пойдёт о делах ядерного проекта, консультантом которого он оставался. А когда увидел в кабинете Вождя, Берию и (как выяснилось после представления) Ванникова, понял, что не ошибся.

За то время, пока Николай Николаевич болел, ядерщики добились очень неплохих успехов. После первой «Саровской поленницы», как Курчатов по аналогии с собранной Ферми в другой истории конструкцией обозвал опытный реактор (котёл в нынешней терминологии), эксперимент повторили в увеличенном масштабе, добившись отдачи реактора не в несколько десятков ватт, а в пару киловатт. И теперь приступили к расчётам опытного уран-графитового реактора мощностью 4–5 мегаватт.

– Но его постройка – перспектива на четыре-пять лет, – сразу предупредил Игорь Васильевич. – Первоочередной задачей для нас является постройка реактора-размножителя, который позволит заняться наработкой плутония. Расчёты его уже практически закончены. Ускорения процесса расчётов удалось достичь за счёт использования образцов «электронных табуляторов», изготовленных в лаборатории Куйбышевского завода полупроводников. Нам бы, товарищ Сталин, ещё хотя бы пару десятков таких табуляторов…

– Не всё сразу, – пометив что-то в записной книжке, возразил Иосиф Виссарионович. – Как мне доложили, завод, делающий полупроводниковые приборы, не успевает наращивать производство этих новейших для нас и не имеющих аналогов в мире изделий. Специалистов, способных разбираться в схемах на них, насчитывается всего меньше двух сотен. Да и то – из-за того, что товарищ Демьянов допустил здоровое самоуправство и привлёк к обучению вчерашних школьников. Мы намерены не просто поддержать его инициативу, но и дать задание комсомолу отыскивать комсомольцев из числа увлекающихся радио и направлять их на обучение в лабораторию при Куйбышевском заводе.

Мдя… Указующий перст, грозящий при произнесении слова «самоуправство», это серьёзный аргумент в пользу того, что в дальнейшем следует согласовывать даже столь невинные инициативы.

– Меня ещё очень волнует этот авианалёт на стройку. Хорошо, что под строительство фундамента первого реактора успели вырыть лишь котлован, иначе бы все работы по бетонированию пришлось проводить заново: одна из немецких бомб угодила именно в яму котлована.

– Вопрос по предотвращению повторных налётов решается новым командующим войск ПВО товарищем Смушкевичем. Как он доложил, в Молотове, Свердловске и Челябинске монтируются радиоуловители самолётов, на аэродромах этих городов будет размещено по эскадрилье истребителей, а стройплощадку комбината под Кыштымом защитит батарея зенитных орудий, полученных по ленд-лизу, – «вставил пять копеек» Берия. – Агент «Школьник» подтвердил, что данный налёт на объекты в таком глубоком советском тылу уникален. В кратчайшие сроки нам удалось установить не только маршрут, которым следовали немецкие бомбардировщики, но и аэродромы, с которых они, скорее всего, взлетали и на которые приземлялись. Действиями советской авиации эти аэродромы выведены из строя, а базировавшаяся на них авиация уничтожена.

Сам факт бомбардировки будущего химкомбината «Маяк» для Демьянова оказался огромной новостью. Как и назначение Смушкевича командующим ПВО. А вот «птичий язык» Лаврентия Павловича о том, что Воронцов отрицал подобные авианалёты в другой истории, «раскусил» без проблем.

– А как считает товарищ Берия: не переборщили ли мы сами с тем, что позволили немцам узнать местонахождение этого объекта?

– Никак нет, товарищ Сталин. Во-первых, этим мы подтолкнули немецких учёных на более сложный путь в деле создания атомного оружия. Во-вторых, сокрыли истинное назначение строящегося под Кыштымом комбината. А в-третьих, Главное управление госбезопасности уже нейтрализовало четырёх немецких шпионов, пытавшихся проникнуть на объект. Не считая тех, кого удалось выявить и нейтрализовать, проверяя их связи. И, как мне кажется, это не предел.

– Хорошо. Товарищ Курчатов, вы не поменяли мнения о том, что комбинат по производству плутония должен строиться именно в этом месте?

– После информации о предпринятых мерах по защите объекта от ударов с воздуха считаю целесообразным продолжать его строительство именно там, где запланировано.

По удовлетворённому кивку Председателя ГКО было видно, что он и сам придерживался того же мнения. Всё-таки смена места строительства влечёт за собой перепроектирование и новые затраты на «нулевой цикл». Не говоря уже о минимум полугодовой задержке в строительстве.

– Удалось ли поменять отношение этих… иностранцев к работе на нас?

– Да, товарищ Сталин. С Энрико Ферми с самого начала не возникало особых проблем, поскольку он – человек увлекающийся, и ради науки он готов был сотрудничать с нами, если мы предложим ему возможность работы с ядерным «котлом». Лео Сциллард к нам был настроен недоброжелательно. Тем более, затаил обиду на его похищение из Америки. Но после того, как ознакомился с материалами, предоставленными Народным комиссариатом внутренних дел о массовых уничтожениях евреев в Минске, Киеве и других городах Белоруссии и Украины, осознал, что его работа поспособствует победе над нацистами, включился в работу со всем возможным рвением. Он же всё-таки, в первую очередь, еврей, а уж потом – бывший венгерский подданный. И Пантекорво, и Оппенгеймер изначально симпатизировали левым идеям, а после ознакомления с указанными документами НКВД Оппенгеймер и вовсе изъявил желание вступить в партию.

– Есть мнение, что не следует препятствовать этому его желанию…

Затем было долгое обсуждение проблем технического характера, с которыми столкнулись ядерщики. Их список просто впечатлял, поскольку приходилось буквально с нуля осваивать производство огромного количества новых видов продукции, новых материалов, новых технологий. От значительного количества чистого графита, над технологиями производства которого работал Сциллард, до обогащения урана. От металлургии циркония до проката труб из нержавеющей стали. От разработки выдерживающих высокие температуры подшипников, которые понадобятся для прокачки теплоносителя реакторов, до исследования систем биологической защиты персонала, обслуживающего реакторы.

Вот в этом-то вопросе и проявились организаторские способности Бориса Львовича Ванникова, умудряющегося в трудные военные времена «продвигать» то, что никоим образом не касалось продукции, необходимой фронту. Что полностью противоречило девизу советской экономики этого времени: всё для фронта, всё для победы. Пожалуй, если бы не его статус Уполномоченного председателя Государственного комитета обороны, то работы по ядерной программе, и так движущиеся медленнее, чем могло бы быть, вообще застопорились бы.

Среди проблем, встающих перед новой отраслью промышленности, очертили и отсутствие целой линейки измерительного и испытательного оборудования, необходимого для неё. И упоминание Демьяновым того, что часть названных на встрече приборов производилась в Ленинграде, стало поводом для его отправки в командировку в Город Ленина.

Фрагмент 9

17

В 1980-е годы Демьянов «взял на вооружение» присказку «через Чебаркуль, Филимоново, Ларино», происходящую от указания маршрутов междугородных автобусов из Миасса в сторону Магнитогорска, и означавшую дополнительный крюк в маршруте, который мог бы быть куда короче. Дело в том, что автобусы пускали не напрямую ради того, чтобы собрать побольше пассажиров на не самом популярном среди миассцев направлении поездок. Вот и в Ленинград ему пришлось добираться «через Чебаркуль, Филимоново, Ларино». Точнее, следовать по Октябрьской железной дороге до Окуловки за Бологим, после чего эшелон уходил на север к станции Неболчи, а уж потом через Кириши и Мгу следовал в Ленинград. И прибывал всё на тот же Московский вокзал на площади Восстания.

Поезд шёл медленно, сказывались и то, что это отнюдь не «Красная стрела», и многочисленные повреждения путей и станционных построек во время немецких авианалётов. Да, железнодорожное полотно довольно быстро ремонтировалось, а рельсы менялись, но всё равно на повреждённых участках сохранялись ограничения в скорости движения. И работы по восстановлению зданий вокзалов, пакгаузов и прочих неизвестных пассажиру строений велись. Фронт отодвинулся, налёты стали редкостью, и тыловые районы возвращались к нормальной жизни.

Движение очень интенсивное. Постоянно приходилось пропускать военные эшелоны с техникой и личным составом перебрасываемых на фронт частей. Навстречу шли санитарные поезда, платформы с битой техникой и, иногда, новыми танками КВ: Кировский завод в Ленинграде, несмотря на частичную эвакуацию в Челябинск, продолжал выпускать столь необходимые фронту боевые машины.

Пассажиры поезда? Да самый разнообразный контингент. От офицеров Красной Армии (в праздничном поздравлении к 23 февраля Сталин уже не «стеснялся» называть красных командиров этим словом. К тому же, на год раньше известного Николаю по другой истории вышел приказ о введении в обращение погонов) до беженцев, возвращающихся в родные места. От командированных инженеров и рабочих до красноармейцев, демобилизованных по ранению.

У военных, как действующих, так и комиссованных, главной темой для разговоров была совершенно неожиданная армейская реформа, введение погонов. Причём, хотя это нововведение, поводом для которого стало успешное зимнее контрнаступление, и планировалось как постепенное, должное завершиться с переходом на летнюю форму одежду, некоторые представители службы тыла уже щеголяли новенькими погонами, подчас вызывая неодобрительные взгляды со стороны фронтовиков.

Подтвердился и вычитанный Демьяновым в мемуарах раздрай в оценке данного шага. Особенно – среди тех, кто постарше и застал на боевом посту первые годы после Гражданской войны или даже саму войну. Хотя, конечно, даже они соглашались с тем тезисом, что погоны позволяют лучше различать воинские звания. Но парировали это преимущество аргументом против: у солдатского и сержантского состава погоны скрывались лямками «лифчика», как прозвали в войсках разгрузочные жилеты, введённые в армейскую экипировку с подачи попаданца. Выходом из этого могли стать нашивки «лычек» на эти самые лямки, что пометил для себя Николай Николаевич. И намеревался по возвращении в Москву совместно с Филипповым подготовить об этом «рацпредложении» письмо в службу тыла РККА.

Сам он вполне мог бы тоже обзавестить погонами, но не стал делать этого по двум причинам. Во-первых, очень не хотелось «бежать впереди паровоза» и козырять своей тыловой сущностью А во-вторых, для занятий всеми этими «украшательствами» у него просто не было времени.

Да и вообще его награды («Красную Звезду» он успел получить до командировки) вызывали у соседей по купе двойственное впечатление. Оба ордена можно было получить как за боевые подвиги, так и за труд в тылу. Да ещё и знаки отличия Главного управления госбезопасности наряду с нашивкой за тяжёлое ранение (а вот пришить её к гимнастёрке, когда это стало возможно согласно тому же постановлению о введении погонов, он не поленился). Так что о его боевом пути и роде службы Демьянова предпочитали не расспрашивать, а сам он – слушать, лишь изредка вставляя реплики в возникающие споры или высказывать некоторые оценочные суждения.

Ближе к Мге, где несколько месяцев железная дорога находилась в пределах досягаемости немецкой артиллерии, поезд вообще «пополз» со скоростью 20–30 километров в час, двигаясь вдоль припорошенного снегом «лунного пейзажа», разбавленного валяющимися под откосом сгоревшими вагонами и изуродованными, занесёнными снегом паровозами. Но и эти следы войны уже начали ликвидировать бригады немецких пленных, охраняемые автоматчиками: возились с гаечными ключами, таскали снятые детали в кучи близ полотна. Кое-где летели искры от разрезаемого автогеном металла.

То ли погода «виновата», то ли какие другие обстоятельства, но под авианалёты эшелон ни разу не попадал, чему Демьянов и прочие пассажиры не могли не радоваться. Но вообще наличие регулярного пассажирского сообщения между Москвой и «Северной столицей» воочию демонстрировало то, что ленинградской катастрофы удалось избежать, и война идёт по более «лёгкому» сценарию, чем было известно ему по урокам истории.

В Ленинграде Николаю доводилось бывать не только в предыдущей жизни, но и уже после попадания в тело Шеина: именно он ездил в Питер освобождать из заключения Константина Константиновича Рокоссовского. Так что никакого культурного шока от сравнения города будущего с реалиями начала 1940-х он не испытал. Радовало, что жизнь здесь текла по нормальному руслу. Да, «яркие приметы времени» в виде зенитных установок на крышах домов, стратостатов воздушного заграждения и заклеенных полосками бумаги окон наблюдались повсеместно. Но, к счастью, никаких замерших в сугробах трамваев и грузовиков, лежащих на улицах замёрзших тел, походов за водой к Неве и измождённых до крайности лиц ленинградцев. Конечно, людей и автомобилей на улицах заметно меньше, чем в 1939 году, как и в Москве, заметно, что жители города отнюдь не роскошествуют, трамваи ходят намного реже, чем в его предыдущий визит, но дороги расчищены, электричество в домах есть, а магазины работают.

Да, много военных, очень часто попадаются патрули: всё-таки Ленинград уже несколько месяцев находится на осадном положении. Но линия фронта достаточно далеко, чтобы опасаться артналётов, видно, как поднимаются столбы дыма и пара от заводских труб и боевых кораблей на рейде. Пока шёл до комнаты на улице Марата, ключи от которой ему дала Анастасия Кирилловна, чтобы зять мог «остановиться не в гостинице, а в нормальных условиях», откуда-то со стороны Васильевского острова донеслось тявканье зенитных орудий, и над Финским заливом закрутилась в карусели воздушного боя промчавшиеся над городом истребители.

Говоря про «нормальные условия» тёща несколько погорячилась. Коммуналка, в которой она когда-то жила с Кирой, а когда та уехала по окончании техникума, одна, оказалась почти пустой. Ещё две семьи уехали в эвакуацию, и единственными обитателями квартиры оказалась пара «ранних» пенсионеров. Точнее, снова вышедшего на работу слесаря с Балтийского завода и его супруги, действительно находящейся на пенсии. Демьянова они признали по «свадебной» фотографии с Кирой, когда-то показанной Анастасией Кирилловной, но только после того, как он представился. Признали, погоревали по поводу гибели «такой славной девочки» и порадовались тому, что у их бывшей соседки осталась внучка. А ещё поделились с Николаем дровами, чтобы он мог протопить печку, обогревающую выстывшую за зиму комнату. Пришлось бежать в коммерческий магазин (да, работали и такие!), чтобы хоть как-то отблагодарить за помощь добрых людей и не сидеть вечером за пустым столом, рассказывая о жизни в Москве.

Вообще эта ленинградская зима разительно отличалась от того, что Николай читал в книгах. В одной из многочисленных записок о ходе войны он отметил, что проблемы со снабжением продовольствия резко обострились после того, как немецкая авиация разбомбила самые крупные в городе Бадаевские склады. И из этой информации, похоже, сделали соответствующие выводы. Немецкие самолёты и на этот раз «дотянулись» до них, но последствия бомбёжки, по словам соседей, были куда менее серьёзными.

Лишь на следующий день Демьянов, переночевав в так и не прогревшейся комнате и разузнав у соседей, как ему лучше добраться, двинулся на завод радиоизмерительной аппаратуры «Радист» артели «Прогресс-Радио». Чтобы разместить на ней заказ на разработку и изготовление масс-спектрометрического гелиевого течеискателя для нужд ядерного проекта.

18

Самым сложным оказалось даже не общение с инженерами и руководством предприятий крайне слабой советской электронной промышленности, «довоенная» часть которой в значительной мере концентрировалась именно в «северной столице». Ещё перед войной стараниями Дмитрия Фёдоровича Устинова эти предприятия начали делиться оборудованием и специалистами со строящимися на востоке «заводами-дублёрами», а к тому времени, когда линия фронта приблизилась к «колыбели революции», и вовсе эвакуировали часть установок и станков, а также сотрудников. Но полностью работу не прекратили, выпуская радиолампы, как завод «Светлана», и производя радиостанции для штабов, партизанских отрядов, самолётов и боевых машин (завод им. Козицкого и «Радист»). Включая легендарный (для Демьянова) «Северок» – малогабаритную радиостанцию «Север» с кварцевой стабилизацией частоты.

Все нововведения в радиоэлектронике, появившиеся с подачи попаданца – печатные платы, пока ещё изготавливаемые из гетинакса, и не из стеклотекстолита, первые транзисторы – пока «обошли стороной» ленинградские заводы. Просто потому, что для этого не хватало мощностей по выпуску ни транзисторов, ни фольгированного гетинакса. Но выпуск указанных приборов и материалов наращивался, и после рассказа о том, какие перспективы ожидают предприятия уже в ближайшие месяцы, те «со скрипом», но соглашались отправить специалистов на учёбу в Куйбышев и Москву. Тем более, требования Уполномоченного ГКО были подтверждены решением Совнаркома.

– Без ножа режете, – ворчали некоторые. – Людей вам отдам, а кто будет план выполнять? Мы и так до конца 1941 года выпустили две с половиной тысячи радиостанций «Север», перевыполнили план с сократившимся количеством рабочих, и с нас требуют их ещё больше. И так каждый раз приходится устраивать авралы после повреждения линий электропередач.

Это факт! Чтобы покрыть потребности огромного города в электроэнергии, работали не только ТЭЦ на крупнейших заводах, но и боевые корабли Балтийского флота, вмёрзшие в лёд на Неве и близ её устья. Не считая, постоянно подвергающейся атакам гитлеровцев (как с воздуха, так и забрасываемыми диверсионными группами) ЛЭП с Волховской ГЭС. И иногда их попытки достигали цели.

Угля, подвозимого по единственной железнодорожной ветке, соединяющей осаждённый город с «Большой Землёй» не хватало, и котлы теплоцентралей топили всем, что может гореть: торфом, добываемым на болотах, дровами и даже отработанной жидкой смазкой станков и автомобилей. Окажись в этом времени «экологические активисты», вроде небезызвестной Греты, у них от такого «кощунственного пренебрежения защитой природы» непременно случился бы разрыв задницы. Конечно, никакого удовольствия попадание под облако торфяного, угольного или «мазутного» дыма не доставляло. Да и многочисленные печи в домах, лишённых центрального отопления, свою лепту вносили. Но речь ведь шла о самом выживании многих сотен тысяч человек.