Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 108 страниц)

– Правильно я Коржакова раскороновал! – заявил взбешенный пахан.

– Конечно, правильно! – загоготал Дьявол. – Кровного побратима предать по совершенно надуманному поводу – милое дело!

– Какой он мне побратим, что ты мелешь, лукавый!

– Вы давали с ним клятву на крови дважды. В 1991-м, во время поездки в Якутию, ты спьяну полоснул Коржакова ножом по руке. Пошла кровь. Тебе стало неудобно, и ты предложил: “Давай ты меня тоже резани”. Лейб-охранник отказывался, но ты настоял. А потом, выпив еще, неожиданно загорелся идеей: побрататься кровью. Ну, вы и побратались.

Через несколько лет то же самое ты повторил уже в президентском клубе на Воробьевых горах. Следы от этих порезов сохранились у Коржакова до сих пор.

И как же хорошо ты ему отплатил за верность! Когда после увольнения он пришел на час на старое место службы, чтобы забрать свои личные вещи, ты устроил настоящую истерику. “Почему Коржаков в Кремле?!! – орал ты. – Немедленно опечатать кабинет, отключить телефон, отобрать машину и удостоверение!”

До самой твоей смерти ненависть к бывшему другу, с которым вы поклялись когда-то на крови быть вместе до последнего вздоха, оставалась такой же лютой. Когда пятеро кремлевских сотрудников – президентские повар, фотограф и врач, а также два офицера службы безопасности – отпраздновали победу Коржакова на выборах в Госдуму, ты их уволил со службы “за появление на работе в нетрезвом состоянии” – случай для Кремля уникальный...

– Хоть бы формулировку другую придумал, – упрекнул подопечного Ницше. – Тебе, значит, как ты любишь выражаться, бухать можно, сколько влезет, твоим собутыльникам – тоже, а этой злосчастной пятерке – нельзя?

– Древние римляне утверждали: “Что позволено Юпитеру, не позволено быку”, – ухмыльнулся ЕБН. Все оцепенели от удивления.

– Гля, с виду дурак дураком, а соображает! – восхитился гэбэшник.

Наступившей минутой молчания воспользовался Фрейд:

– О нынешнем объекте моего психоаналитического исследования – главным образом из-за его внешности и манер – сложилость мнение как о

человеке грубого ума. Это заблуждение, за которое полную цену заплатили все его политические противники, начиная с Горбачева. На самом же деле он в значительной степени наделен природным, остро реалистическим умом. У него отсутствуют всякие иллюзии и заблуждения на свой счет или на счет других. Борис – подлинный мыслитель в том смысле, как это определяет Ницше: “Он умеет воспринимать вещи проще, чем они есть”. Реалистический ум Ельцина способен вычленить суть проблемы из-под всех наслоений, уводящих людей с более изощренным мышлением от правильной оценки ситуации. Поэтому ему в его лучшие годы не было равных в стратегии политической борьбы...

К сожалению, его разум сгубило спиртное. Удивительно, как он поддался этому недугу при своей огромной силе воли...

– А чего вы хотите?! – не вынесла, наконец, душа Бориса позора мелочных обид. – Ну да, я пил давно и много, еще со времен строительной молодости. А чего тут удивительного? Все строители бухают! Ритм, в котором я существовал, был бы невыносим для любого. Я начинал работу в восемь, а заканчивал не раньше полуночи. Весь день был заполнен постоянными встречами, совещаниями, поездками, выступлениями. Моя “шахматка” – ежедневный график – разбивалась на каждые 15 минут.

Мне требовалось постоянно снимать стресс, отходить от дел, забываться хоть на короткое время. И нет здесь средства лучше выпивки! Наркотиками-то я не баловался! А седативные препараты просто помогали переносить боль! Что касается работы... На всю жизнь запомнил один анекдот:

– Иванов, ты после поллитры работать сможешь?

– Смогу.

–А после литры?

– Работать – нет, а руководить смогу.

– Согласен! – подал реплику Фрейд. – Спиртное – лучшая сублимация для россиян! В старости русский человек опирается на палку, в несчастье – на штопор. В результате алкоголизм стал стадией общественного развития между эпохами социализма и коммунизма. С другой стороны, вреднее всего пить, чтобы забыться. Ибо можно очень легко забыть момент, когда надо бросить пить!

Экс-сотрудника спецслужб снова перекосило от злобы, что его перебили, тем не менее от ругани он воздержался и опять стал говорить по делу:

– Когда, уже после избрания председателем Верховного Совета, Борис Николаевич начал формировать свою службу безопасности, меня вызвали на “смотрины”. Отбор проводил ельцинский помощник Валентин Мамакин.

“Валентин Иванович мне говорит: “Полтинник выпьешь?”

– Выпью, – уверенно отвечаю я.

– А сто? – тоже как бы между прочим спрашивает Мамакин.

– Выпью.

– А сто пятьдесят? – уже пристально глядя на меня, интересуется.

– Выпью.

– А двести? – заинтересовался Мамакин. Я глубоко вдохнул и на выдохе выдал:

– Выпью.

– Наш человек, – решил Мамакин и отправил меня на собеседование к Ельцину”.

То есть главные критерии для охранника в понимании первого президента России – не профессионализм, выносливость и физическая сила, а умение пить!

Бухать патрону первые годы приходилось тайком, специально выбирая в собутыльники кого-нибудь одного, помолчаливее. В субботу вмажут, в воскресенье соберутся вечером, отдыхают, добавят еще, а утром перегаром и разит. Ельцин глушил запах, от него всегда какими-то духами пахло.

Каждый вечер дежурства генерала Коржакова заканчивался одинаково. Ельцин приглашал его в кабинет, он закрывал дверь изнутри, доставал заранее припасенную бутылку – коньяк «3 звездочки». Бутылку они приговаривали ровно за 3 минуты – я засекал – безо всякой закуски. Уже в лифте Ельцин клал в рот леденцы: от запаха.

Его знаменитый скандал с поездкой в США – просто опьянение свободой. В Америке он больше мог не бояться Горбачева и КГБ. Не знал еще, что газетчиков нужно опасаться еще сильнее, чем агентов Лубянки.

Став полноправным владыкой страны, по существу – царем, Ельцин сразу же отбросил правила приличий.

– Я слышал, будто Наина Иосифовна обвиняла окружение своего мужа, что те его спаивают!

– Никто его не спаивал! Это он всех спаивал. Года до 1995 к нему без бутылки зайти было просто нельзя. Ельцин заставлял всех выпивать вместе с ним. Многие этим умело пользовались. Геннадий Бурбулис вывел даже целую методу: в какое время и с какими бумагами лучше всего заходить к шефу. Соратники замеряли по часам, сколько времени должно пройти после первой рюмки, чтобы президент подписал нужную бумагу. Именно в эти минуты он становился особенно щедр. Во хмелю, он отписал Михаилу Задорнову гостиницу «Метрополь»: под фонд помощи русским в Прибалтике. К счастью, осчастливленный вовремя успел обнаружить, что дом № 1 по проспекту Маркса, который безвозмездно передавался фонду, – не что иное, как знаменитый памятник архитектуры с врубелевскими фресками на фронтоне. Уже подписанный указ был отменен.

О расширении ельцинской души после принятия на грудь хорошо были осведомлены и иностранные лидеры. Во время поездок президента РФ на саммиты СНГ президенты братских республик специально подпаивали его, чтобы стал податливей и мягче. Единственным, кто мешал обрабатывать Ельцина, был Дмитрий Рюриков, на какие только ухищрения не приходилось идти, например, американцам, дабы отсечь шефа от его помощника!

В октябре 1995 года на саммите в Гайд-парке Клинтон пытался убедить Ельцина не выходить из договора по ограничению обычных вооружений в Европе, как того требовали российские военные. Сначала он обработал его за обедом, подливая «русскому другу» калифорнийское вино – бокал за бокалом. В прошлом он уже имел успех с захмелевшим Ельциным, так что снова решил попробовать... Первая попытка закончилась неудачей. Выпив три бокала подряд, ЕБН резко потерял интерес к делам, и вернуть его в рабочее состояние уже не представлялось возможным.

Тогда хозяин Белого дома пустился на новую хитрость: после обеда под благовидным предлогом отослал из комнаты неуступчивого Рюрикова и быстро схватил Ельцина за рукав:

– «Борис, посмотри на меня! Не важно, что говорит твой парень. Это касается только нас двоих... Мы должны сделать это быстро. Договорились?»

Ельцин мало что понял, но доверительный тон «друга Билла», его апелляция к личным их отношениям заставили его согласно кивать головой. Когда вернувшийся Рюриков попытался что-то возразить, американцы заткнули ему рот: «Ваш президент дал уже согласие на наши предложения».

Всякий раз, возвращаясь потом в Москву, Ельцин вместе с министром иностранных дел Козыревым неустанно рассказывали о новых внешнеполитических победах и неуклонности российского курса.

На пленарных заседаниях с большим числом присутствующих по обе стороны стола Ельцин играл решительного, даже властного лидера. Во время же закрытых встреч он становился восприимчив к уговорам и увещаниям Клинтона. Затем во время заключительных пресс-конференций Ельцин из кожи вон лез, чтобы скрыть, как уступчив он был за закрытыми дверями.

И ладно бы президент сдавал позиции и соглашался на заведомо невыгодные для России условия по какой-нибудь отвратительной, но уважительной причине, скажем, за миллиардные взятки. Самое обидное, что лидера сверхдержавы вербовали всякий раз за каких-то пару бокалов вина или виски!

Даже когда на переговорах обсуждались вопросы первостепенной важности – скажем, расширение НАТО на Восток – Борис Николаевич придерживался этой пагубной политики. В сентябре 1994 года в Вашингтоне Клинтон сумел убедить Ельцина, что бояться НАТО не надо, Америка и Россия – братья навек, а их, двух президентов, до конца дней будет связывать «великая дружба». С тех пор все официальные заявления Москвы об «абсолютной неприемлемости» расширения НАТО воспринимались в Вашингтоне исключительно с ухмылкой.

Вот почему заморские лидеры закрывали глаза на бесчисленные выходки русского царя. «По меньшей мере, он не агрессивен, когда пьян», – саркастически изрек как-то Клинтон.

А закрывать глаза тогда было на что! Еще когда Ельцин только позвонил поздравить Клинтона с победой на выборах, был он уже изрядно навеселе. Язык у Бориса заплетался, и он никак не мог уразуметь, что же отвечает ему собеседник.

А в апреле 1993 года на первом их совместном саммите в Ванкувере, где Клинтон по неопытности додумался организовать морскую прогулку, Ельцин мгновенно осушил три стакана виски, потом хлопнул столько же вина: не закусывал он принципиально. «Его речь становилась все более бессвязной... Его все больше нервничающие с каждой минутой помощники пытались отогнать официантов с напитками, но президент им не давал».

А потом пошло-поехало! Вся Британия ахнула, увидев в новостях, как во время визита Елизаветы II в Москву Ельцин, вопреки традициям и протоколу, поцеловал августейшей особе руку. А в ходе официальной поездки в Германию, когда супруга немецкого канцлера Гельмута Коля закурила на званом обеде, Борис Николаевич выхватил сигарету прямо из рук первой леди и затушил в пепельнице: табачного дыма он не переносил на дух.

Апофеозом, конечно, стало дирижирование оркестром в Берлине. Но с момента этого позорища не прошло и месяца, как разразился новый скандал. В сентябре 1994 года Ельцин отправился на переговоры в США. Уже в первое же утро окружение заметило, что президент совершил поклонение Бахусу. Во время совместного завтрака он целиком сосредоточился на вине, почти забыв о еде. Клинтона такая прыть немного смутила, но виду он не подал. Ельцин же с каждой минутой веселел все сильнее, беспрерывно и глупо шутил, громко хохоча над собственными остротами. По счастью, на сей раз обошлось без дебошей: с грехом пополам ЕБН отбыл, наконец, в аэропорт, где без особых инцидентов был загружен на борт личного самолета. Заместитель госсекретаря Строуб Тэлботт в аэропорт должен был отправиться в одном лимузине с Ельциным, но российский посол Воронцов объявил, что президент очень устал и хотел бы ехать вместе с супругой. «Усталость» была очевидной. Спускаясь по трапу, ЕБН крепко держался за перила и сосредоточивался на каждом шаге. На последнем, оступившись, он схватил за руку жену.

Следующим пунктом назначения должен был стать ирландский аэропорт Шеннон, где президенту РФ предстояло встречаться с премьер-министром Рейнолдсом. Однако в полете он устроил новый банкет – и в результате посреди ночи рухнул в салоне без чувств.

Насмерть перепуганная Наина Иосифовна позвала Коржакова. С трудом тот сумел поднять шефа с пола и переложить на кровать. Кое-как тот пришел в себя, но был еще очень плох: почти не говорил и с трудом мог шевелить руками. Это был второй микроинсульт (первый случился годом раньше, в Китае).

В таком состоянии встречаться с ирландским премьером было самоубийством, но Борис Николаевич, даже стоя одной ногой в могиле, оставался верен себе. Он раздраженно шипел на врачей, требуя привести в чувство, «сделать нормальным». Тем временем самолет приземлился уже в Шенноне, и премьер Рейнолдс в окружении журналистов подошел к трапу. Минут сорок он, как бедный родственник, переминался с ноги на ногу. Потом, без каких-либо объяснений к нему спустился вдруг совсем не Ельцин, а никогда прежде не виденный им первый вице-премьер Олег Сосковец, сообщивший об отмене встречи. Ирландец был человеком воспитанным, а посему сделал вид, что ничего странного не случилось...

– «Что будем делать, как объясним случившееся?» – спросил Ельцин у Коржакова перед приземлением в Москве.

– «Борис Николаевич, скажите, что очень сильно устали. Перелет тяжелый, часовые пояса меняются. Крепко заснули, а охрана не позволила будить. Нагло заявила, что покой собственного президента дороже протокольных мероприятий. И Вы нас непременно накажете за дерзость».

ЕБН согласился и все это повторил перед работниками СМИ. Вид у президента в Москве после сна был более или менее свежий, и мысль о том кошмаре, который на самом деле пришлось пережить, журналистом и в голову даже не пришла».

– Нечего мне давать по ушам (спрашивать за проступок с провинного зека)! – зарычал главшпан. – Я ж на самом деле болел, не косил под больного!

Дьявол презрительно хмыкнул:

– Все твои болезни исключительно следствие дурного образа жизни. Ты не щадил ни себя, ни окружающих, изнурял непомерными нагрузками. Проблемы с сердцем – последствие подхваченной еще в институте ангины: лечиться ты не желал, всю болезнь перенес на ногах. Ты не слышал на одно ухо, потому что, застудив его в Свердловске, вместо того, чтобы ставить компрессы, в ту же ночь помчался на совещание в Нижний Тагил, а потом еще и регулярно нырял в ледяную воду.

Там же, в Свердловске, ты посадил и печень – от чрезмерного употребления алкоголя, особенно 30-градусной «Можжевеловой», которую любил в то время больше всего.

И радикулит, который время от времени разбивал тебя, делая недвижимым и беспомощным, – тоже результат перенесенных в молодости травм.

– Это мое личное дело! – буркнул пахан.

– Ни хрена подобного! До тех пор, пока ты был просто Ельциным, твое здоровье являлось сугубо личной твоей проблемой. Но, став президентом страны, ты перестал принадлежать самому себе. Здоровье президента – дело государственной важности. Неслучайно после каждой твоей госпитализации цены на акции российских компаний резко падали вниз.

Достаточно исследовать хронологию твоих болезней, чтобы увидеть, насколько серьезно отражались они на судьбе всей страны.

Июнь 1990 года – принятие Декларации российской независимости. Накануне ты перенес операцию на спине.

Осень 1993 года – разгон парламента. Перед этим тебя разбил паралич.

Декабрь 1994 года – ввод войск в Чечню. Ты госпитализирован в ЦКБ.

О выборах 1996 года упоминать даже не буду!

Но все равно, стоило заговорить с тобой о твоем здоровье, как ты мгновенно менялся в лице, замолкал, пунцовел от злости. Эту тему не позволял поднимать даже самым близким соратникам, а уж политическим противникам и подавно...

Еще весной 1991 года, когда первая президентская кампания только-только набирала обороты, ты сделал все, чтобы не приняли предложенную депутатами поправку об обязательном медосвидетельствовании всех кандидатов. С твоей подачи автор поправки – председатель парламентского Комитета по конституционному законодательству Федосеев – был обгажен якобы за попрание норм демократии, хотя еще совсем недавно ты пел совсем по-другому. «В США есть президентский тест со времен Эйзенхауэра. Сдают его все... Я сейчас справляюсь с этими нормативами и активно занимаюсь спортом...» – это из твоего выступления перед слушателями Высшей комсомольской школы в ноябре 1988-го.

В 1992 году, 15 мая, на заседании Верховного Совета депутат Исаков заявил во всеуслышанье, что во время недавнего визита в Ташкент ты был пьян и, давая интервью, еле стоял на ногах. Исаков потребовал, чтобы парламент дал оценку случившемуся, и, вообще, настаивал на принудительном освидетельстовании президента...

Ты опять идею медосвидетельствования похоронил!

ЕБН трясло от стыда, однако он не сдавался:

– На хрена копаться в моих болячках!

– Дело не столько в недугах, сколько в их сочетании с главной твоей болезнью – алкоголизмом! Вспомни, как ты себя вел на людях! Я нарадоваться на тебя не мог! У тебя же не существовало никаких сдерживающих центров! Все представления о нормах приличия и этикете сводились у тебя к одной примитивной мыслишке: власть должна быть власть!

В 1992 году ты приехал в Дагомыс на встречу с главами СНГ. Друг Кравчук тебе налил, и, когда ты разомлел в конец, тебе на глаза попалась какая-то девушка из местной обслуги. Ты, ни слова не говоря, схватил несчастную и столкнул в море, прямо как Стенька Разин. А затем гоготал и глупо ухмылялся.

– Да мне никто и слова не сказал, даже эта купальщица!

– И пресс-секретаря твоего Вячеслава Костикова точно так же, по твоей команде, скинули с палубы в реку в 1994 году, когда ты совершал прогулку по Енисею.

– Чо, приколоться нельзя!

– А ложные самоубийства ты тоже ради шутки совершал?! – добил его Сатана.

Тут Бориса Николаевича заколбасило по-настоящему! Он все равно отбрехивался:

– Подумаешь, один разок в беспамятстве ножницами укололся...

– Ты кому врать пытаешься?! Я тебе что – российский народ или мировая общественность? Я – владыка двух миров – земного и подземного! Мне лапшу на уши повесить невозможно! Ну-ка, снова переживи все твои попытки суицида!

...9 ноября 1987 года, накануне горкомовского пленума, Ельцин пытался вспороть себе грудь канцелярскими ножницами.

28 сентября 1989 года прыгнул в воду, чтобы инсценировать покушение на себя.

9 декабря 1992 года, вернувшись со съезда, где его пытались лишить должности, затворился в жарко натопленной бане. «Заперся. Лег на спину. Закрыл глаза. Мысли, честно говоря, всякие. Нехорошо... Очень нехорошо».

Из парилки его вытащил, взломав дверь, Коржаков...

В начале 1993 года, когда ему впервые попытались объявить импичмент, Борис Николаевич устроил настоящую трагисцену перед Илюшиным, Барсуковым и Коржаковым, угрожая пустить себе пулю в лоб из подаренного ему накануне пистолета, а соратники уговаривали его не стреляться...

«Крестный отец» президента Яков Рябов не удержался от комментария:

– «Срывается очередная его авантюра с прорывом к власти – и он жалок, безволен, подавлен, впадает в депрессии и запои, а то и инсценирует попытку самоубийства или загадочно падает с моста в реку... Он такой смолоду».

– Все правильно! – мотнул рогами лукавый. – А ты, Борис, давай-ка снова поболей!

...Летом 1993 года Бориса Николаевича разбил микроинсульт во время визита в Китай. Среди ночи он резко перестал чувствовать ноги и руки, плакал – что было для него совсем уж непривычно – и приговаривал: «Все, это конец». Визит пришлось резко сворачивать. Хозяевам сбрехнули, будто президенту надо срочно возвращаться домой: политическая ситуация накалилась до предела. Против обыкновения отлет Ельцина из Китая проходил без участия прессы и почетного караула. Еле-еле его удалось поднять по трапу, не прибегая к носилкам, но во «Внуково» обойтись без них было уже невозможно.

Что делать? Как объяснить случившееся стране? Сказать правду? Но если бы оппозиция узнала, что Ельцин – пусть даже на время – оказался парализован, депутаты, несомненно, отрешили бы его от должности, передав всю власть Руцкому.

В итоге факт болезни попросту скрыли от народа, благо вскоре больной отошел и вернулся на рабочее место. Он раздухарился до того, что вышел даже на теннисный корт.

Летом 1995 года у Ельцина случился третий инфаркт: в Свердловске эта беда поражала ЕБН дважды. Об этом страна тоже не узнала.

10 июля 1995 года Ельцин пригласил на обед в Кремль двух ближайших соратников – Коржакова и Барсукова, чтобы объявить последнему о принятом решении: назначить его директором ФСБ. Застолье сопровождалось усиленной выпивкой. Президент в одиночку осушил литровую бутылку сорокоградусного ликера «Куантро», каковой попробовал тогда впервые, придя от напитка в восторг. Той же ночью, примерно в 3 часа, дежурный врач подошел к президентской спальне в Барвихе, дабы проверить, все ли у пациента в порядке. Однако в постели того не оказалось. Недолгие поиски привели к туалетной комнате. Взломав закрытую изнутри дверь, доктор обнаружил президента лежащим без чувств на кафельном полу. Кое-как Ельцина откачали. Померили давление: 90 на 60. Немолодой организм не справился с непомерным объемом сахара и алкоголя...

… Ельцина немного отпустило – и разговор в Индии возобновился.

– Депрессивно-похмельное состояние – вот причина всех выходок и попыток суицида, включая появление ножниц в ельцинской груди! – с неожиданным пафосом заявил Фрейд. – Это были нервные срывы, в общем понятные с учетом структуры личности Ельцина, типа его нервной системы. Для такого типа превыше всего власть. Все, что на пути к ней, должно быть преодолено или сметено. В обычных условиях эту особенность человек сдерживает, контролирует. Но алкоголь, особенно если им постоянно злоупотреблять, обязательно ее выявит, доведет до состояния патологии.

– Понятно, почему ты и твое правительство всегда терпели фиаско. Ты подбирал себе команду из алкоголиков, воров и блюдолизов, – сделал глубокий аналитический вывод Ницше. – А кстати, как на харакири ножницами реагировала партийная верхушка?

...Как всегда, вопрос философа угодил в самое больное место.

Политбюро и Горбачеву насчет неудавшегося самоубийства ясно было все с самого начала. Но как донести правду народу? Нельзя же официально заявить: кандидат в члены Политбюро, секретарь МГК, пусть и опальный, по пьянке сделал себе харакири? Ладно бы пустил пулю в лоб – это хоть выглядит благородно, по-партийному. Но резать грудь канцелярскими ножницами – моветон.

Горбачев тогда пощадил Ельцина. Ему было бы чрезвычайно выгодно выставить оппозиционера на всеобщее посмешище. Но он проявил благородство. По официально принятой версии, которую занесли в историю болезни, Борис Николаевич потерял сознание, упал на стол, а ножницы держал в это время в руках.

– Слышал я нечто подобное, – пробормотал Ницше. – В одном советском милицейском протоколе жертва несчастного случая поскользнувшись, упала на нож 20 раз кряду. Причем спиной!

Ельцина жег стыд... На словах он всегда осуждал самоубийц, заявляя: “Я другой, мой характер не позволяет мне сдаться”.

– Я тогда был невменяемый, – выдавил он из себя невольное признание. – И не столько из-за водки, сколько из-за лекарств. И так случалось несколько раз. Например, когда я лежал в больнице, туда приехал начальник 4-го управления Минздрава академик Чазов и сообщил: “Михаил Сергеевич просил вас быть на пленуме МГК, это необходимо”. А умру я или не умру после этого – не важно. Меня накачали лекарствами, посадили в машину. На пленуме чувствовал себя так плохо, что казалось – умру прямо здесь, в зале заседаний... Они накачали меня лекарствами так, что я практически ничего не воспринимал, и, может быть, я должен быть благодарен им за это, что они в тот момент спасли мне жизнь...”

– А если б не накачали Вас лекарствами мои коллеги? – обиделся Фрейд. – Не спасли? Если бы оставили умирать от потери крови или же допустили утечку информации, что Вы пырнули себя ножницами в приступе белой горячки? Это было бы лучше?

... Но ЕБН уже не слышал изобретателя психоанализа. Он находился в зале заседаний Московского горкома КПСС в те самые минуты, когда его свергали с престола. Подчиненные ушатами лили на него дерьмо. Еще вчера все они были вынуждены таиться, безмолвно сносить унижения и обиды. Но едва Политбюро дало команду “фас”, как радостная чиновничья свора тут же ринулась грызть недавнего хозяина.

Первый секретарь Бауманского райкома А. Николаев: “Очень быстро товарищ Ельцин обрел тот самый начальственный синдром, против которого он гневно выступал на съезде партии. Вот разрыв между словами и реальными делами. Быстро уверовал в свою непогрешимость, отгородил себя от партийного актива”.

Зам.председателя исполкома Моссовета В.Жаров: “Кадровые замены превратились в спортивные соревнования, о которых нам докладывали: на одном активе сменили 30 процентов первых секретарей, на другом – уже 50, на третьем – уже до 80 доехали”.

Член горкома Ф.Козырев-Даль: “На вооружение брались только разрушительные действия. Товарищ Ельцин уверовал в свою безнаказанность, поставил себя в исключительное положение, когда, распоряжаясь единолично судьбами людей, он не нес никакой ответственности ни перед ними, ни перед ЦК КПСС”.

Как и на пленуме ЦК, ни один из выступавших, даже те, кого он вознес к власти, в защиту Ельцина не сказали ни слова. Это было для него гигантским потрясением.

– Я думал, что за меня подпишется вся Москва, все первые секретари райкомов, которых я короновал... Но этого не случилось, стал получать оплеухи от корешей, от которых этого не ожидал... – признался ЕБН.

Секретарь МГК Юрий Прокофьев уточнил:

– “Это единодушие стало неожиданностью и для самого Ельцина. Он ошеломленный, весь почернел и уже не мог ничего говорить”.

– Прокофьев брешет! “Почернел” я не столько от “единодушия”, сколько от баралгина, которым щедро обкололи меня лечилы. Обычно препарат этот действует как болеутоляющее, но в больших масштабах вызывает торможение мозга. Я перестал реагировать на окружающих и напоминал загипнотизированного лунатика. В таком состоянии и выступил. Кратко и без бумажки. Когда же прочитал в газетах произнесенную на московском пленуме речь, испытал шок. Отказывался верить, что всю эту галиматью произнес с трибуны лично, без подсказок со стороны.

А мучение прошлым позором все длилось...

... 18 февраля 1988 года на пленуме ЦК Ельцина вывели из состава Политбюро. Он еще оставался членом ЦК и министром. Но охрану у него мгновенно отобрали, а с ЗИЛа пересадили – о, ужас! – на какую-то паршивую “Чайку”.

– Тогда я окончательно понял, – признался ЕБН, – что меня списали со счетов. “Часто в ночные бессонные часы я вспоминаю эти тяжелые, быть может, самые тяжелые дни в моей жизни. Горбачев не задвинул меня в медвежий угол, не услал в дальние страны, как это было принято при его предшественниках. Вроде бы благородно – пощадил, пожалел. Но немногие знают, какая это пытка – сидеть в мертвой тишине кабинета, в полном вакууме, сидеть и подсознательно чего-то ждать... Например, того, что этот телефон с гербом зазвонит. Или не зазвонит”.

– В чем, Борька, заключались твои страдания? В замене ЗИЛа на “Чайку”? В снятии персональной охраны? В том, что “телефон с гербом” не звонил? – начал издеваться Сатана. – Говорить о каком-то твоем уничтожении просто смешно. Пожелай система тебя раздавить, только мокрое пятно от тебя бы осталось! У тебя не отобрали ни-че-го. Кроме реальной (вместо мнимой, оставленной тебе) власти. Ну, так это – правильно. Надо быть полным идиотом, чтобы после всего случившегося сохранить такого смутьяна у кормила государства и партии.

Эх, не знаешь ты разницы между опалой и расправой! Впрочем, нет, знаешь! Четырьмя годами позже ты обошелся с Горбачевым куда безжалостней. И дня не прошло с момента отставки, как бывшего президента СССР не пустили даже в собственный кабинет. Там уже обосновался ты. И Михаилу Сергеевичу униженно пришлось подписывать последний в своей жизни указ, прикорнув в комнатушке помощника.

И из помещения спешно созданного им Горбачев-фонда ты его тоже демонстративно выгнал – чуть ли не с милицией. Унижения, которым ты подверг своего бывшего благодетеля, не идут ни в какое сравнение с его санкциями против тебя.

Ведь мог бы он тебя в бараний рог согнуть! В лучшем случае укатил бы ты послом куда-нибудь на восточный берег Африки. И из ЦК вылетел бы в одно мгновение. А вместо этого сделали тебя министром, никакой работы демонстративно не спрашивали. А должны были, наоборот, загрузить текучкой с головы до ног! Ты же целыми днями был посвящен самому себе. Масса свободного времени позволяла тебе продолжать активную общественную деятельность. Точно Ленин, ты принимал каких-то ходоков и калик-перехожих. Чтобы попасть к тебе на аудиенцию, достаточно было просто позвонить в приемную и попросить твоего помощника Льва Суханова о встрече...

– Это пациента и спасло! – перебил Дьявола Фрейд. – Ельцину постоянно требовалась эмоциональная подпитка. Он должен был чувствовать людское признание, массовую любовь. В дни, когда Борис не заряжался энергией народного почитания, он хватался за сердце, просил вызвать медсестру, которая делала ему внутримышечные уколы, чтобы снять боль. Лекарства, которые он всегда держал наготове в столе и носил с собой в кармане, уже не помогали...

В кабинете сидел весь согнутый – показывал, что судьба по нему еще раз стукнула. Голову поднимет – взгляд тяжелый, как будто головная боль мучает. Мог что-нибудь швырнуть в таком состоянии. В подобный момент лучше на глаза ему не показываться. Но даже и через двойную дверь было слышно, как бушует он один в кабинете...

– Это я от бессилия... – вынужденно признался ЕБН. – Ведь как жестоко со мной поступили, а я ничего не мог сделать...

– Во, а как ты сам поступал с подчиненными тебе московскими партийцами! – возмутился Рябов. – На всех пленумах с грязью мешал тех, кто тебе не был угоден. Уговоры, что удары эти попадают не только на самих провинившихся, но и на их родных, тебя не впечатляли. “У нас не должно быть зон, свободных от критики”, – гневно орал ты. А когда в соответствии с твоими же заветами “Мосправда” напечатала отчет с пленума МГК, на котором тебя снимали с должности, – целиком, со всеми обвинениями, – о былой принципиальности ты забыл враз и обвинил ЦК в жестокости и бессердечности!

– Так я ж по делу им по рогам давал! – попытался оправдаться пахан.

– Чушь! – не согласился Рябов. – Многие твои показательные порки были абсурдны! Утверждая нового начальника главного управления торговли, ты приказал ему наладить работу за две недели. Разумеется, сделать что-либо тот попросту оказался бессилен, и в указанный срок – ровно две недели спустя – его принародно сняли на бюро горкома как “не оправдавшего доверия”. И тут же – обязательная публикация в “Московской правде”, главном твоем рупоре....