Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 108 страниц)

Зона третья. Светлое коммунистическое настоящее

Прямо из ниоткуда падая в никуда, эрзац-Данте и псевдо-Виргилию преграждал дорогу железный занавес. Метрах в пяти друг от друга на нем висели, словно охотничьи флажки, сотни серпасто-молоткастых красных стягов. В металлической гигантской стене имелись единственные открытые ворота, посередине которых торчали две души. Одна – в форме пограничных войск НКВД СССР, с полковничьими знаками различия – непоколебимо стояла, скрестив руки на груди. Вторая – в каком-то балахоне и с чалмой на голове – сидела на четвереньках, высунув длинный розовый язык и время от времени изображая, будто нюхает окружающий инфернальный воздух. Рядом с пропускным пунктом виднелось прорезанное в заборе окно, крест-накрест заколоченное двумя гробовыми крышками с красными пятиконечными звездами. Всю живописную, но мрачную картину венчала надпись «Лагерь победившего коммунизма», сделанная алой краской, подозрительно похожей на кровь.

– Про отверстие знаю, – предугадал незаданный вопрос спутника философ. – Это окно в Европу, прорубленное Петром Первым и забитое большевиками. А вот зачем столько красных тряпок понавешали, не соображу...

– На то есть четыре причины, – обрадованно превратила монолог в диалог явно скучавшая полковничья душа. – Первая: чтоб замаскировавшиеся волчары из нашей родной коммунистической зоны не выскочили. Вторая: чтоб хищники-буржуины к нам не лезли, остерегаем их заранее. Третья: чтоб подразнить «быков» из только что появившейся и быстро растущей ельцинской зоны. Четвертая: чтоб оградить территорию Второго СССР как особо опасное место для всех чужаков...

– Понимаю, – попытался по старой земной привычке кивнуть головой автор «Заратустры». – Как в городах окружали красными флажками ямы, люки, провалы и тому подобное...

– А ты кто будешь, служивый? – президентским баском спросил Ельцин, не любивший тянуть кота за хвост и понимавший, что, в отличие от полковника и философа, располагавшими вечностью для пустой болтовни, его собственное время было ограничено менее чем сорока днями. За этот срок нужно было собрать побольше информации и принять какое-то решение, чтобы предстать перед Христом более-менее подготовленным для первичного суда.

– Полковник пограничных войск НКВД СССР, Герой Советского Союза Никита Карацупа! – вытянулся во фрунт охранник советской зоны в пекле.

– А этот? – полюбопытствовал Фридрих, кивая на чалмоносца.

– Индус.

– Сам вижу, что не европеец. Кто он?

– Не «кто», а «что»! Это – мой сторожевой пес по кличке Индус!

– Погоди, так ведь всех твоих овчарок, начиная с первой, звали Ингус, – попытался опровергнуть собеседника Борис Николаевич, вспомнивший, с кем говорит. – Ты ведь знаменитый погранец, который поймал более четырехсот шпионов и диверсантов?

– Никак нет и так точно!

– Не понял...

– Я имею ввиду, что так точно, я – тот самый Карацупа. Но, никак нет, всех моих служебно-розыскных собак звали Индус. Однако в печати, чтобы не обижать товарищей из братской угнетенной Индии, в кличке меняли одну букву: ставили «г» вместо «д».

– Товарищи, – заговорил было объект обсуждения...

– Фу! Молчать! – заорал на него полковник. – Кто позволил голос подавать? Вот я тебя!

«Пес» униженно завертел задней частью тела и распростерся ниц перед хозяином.

– Вот так-то! Это – бывший сотрудник Коминтерна из Индии. Решением Политбюро ЦК ВКП(б) и лично товарища Сталина определен на охрану государственных границ Второго СССР в качестве моей сторожевой собаки...

– Как же можно?! – не то восхитился, не то вознегодовал Ницше. – Человека одним словом превратить в пса?!

– Чего тут такого! – возмутился невежеством своего гида бывший кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС. – Партийный орган любого ранга, панимаш, мог превратить кого угодно в дерьмо или в труп, не то что в какую-то там овчарку!

– Верно говорите! – подтвердил Карацупа. – Настоящую-то собаку здесь не сыщешь!

– Кстати, почему? – забормотал писатель. – Ведь многие представители рода «канис» куда лучше людей...

– Церковь учит, что у собак нет души, значит, ад или рай для них закрыты, – просветил неуча экс-коммунист, под старость обратившийся почти в святошу. – Такая вот загогулина. А этому, – Ельцин кивнул на индуса, – как я понял, не привыкать. В тридцатые годы все коминтерновцы – и советские, и иностранные – были сталинскими шавками, так что он просто свою давнюю роль теперь и в преисподней исполняет.

– Ладно, потехе – вечность, но и делу – час, – переиначил пословицу полковник. – Службу надо исполнять. Кто вы такие и чего хотите?

– Он заказан генералиссимусом Сталиным, а я его веду в Кремль, – показал призрачным пальцем на подопечного эрзац-Виргилий.

– Чего? Кого заказал товарищ Сталин, того можно везти только в морг! – захихикал Карацупа, явно довольный своей шуткой в стиле «черного юмора».

– Ваше остроумие плоско, как русский блин – конечно, не тот, что комом! – охладил его пыл Фридрих. – Вы не пытайтесь из себя конферансье изображать, а просто пропустите нас...

– Я никого никуда в жизни не пропускал – только не выпускал! Или ловил!

– Как так? – искренне удивился Ельцин. – Ты же шпионов и диверсантов сначала пропускал на территорию СССР, а на обратном пути хватал...

– А откуда, кстати, взялось столько нарушителей границы – иностранцев? – тоже выразил свое недоумение Ницше. – Кроме Вас ведь Ваши коллеги их тоже сотнями ловили.

– Гм, – смутился герой-пограничник. – Нарушители-то все были несознательными советскими гражданами, которые к буржуям перебежать пытались... Их куда тяжельше было отлавливать, нежели чужаков: те перешли распаханную землю – и очутились на нашей территории, где все против них. А наши перебежчики миновали контрольно-следовую полосу – и уже на Западе, где нам их не взять!

– И как же Вы ухитрились больше четырехсот своих сограждан от буржуазного образа жизни уберечь? – в вопросе философа подоплекой явно служил марксов девиз «Подвергай все сомнению».

– Весь советский народ помогал! Перебежчики-то были в основном либо ВН (враги народа, кто не понимает), либо ДВН, дети евонных, либо кулаки, либо инородцы сосланные, либо утеклецы из лагерей. Местные жители и в прилагерных, и в пограничных зонах охотно выдавали нам, доблестным чекистам, беглецов: за каждого пойманного мы платили поштучно – столько-то килограммов муки, столько-то метров мануфактуры.

– Неужто все друг на друга доносили? – удивился Ницше.

– Сначала – не все, только коммунисты, а потом и беспартийных приучили! Вот, пусть товарищ Гусев, секретарь Центральной контрольной комиссии, подтвердит!

– Товарищ Карацупа совершенно прав! Я откровенно заявлял еще в 1925 году: «... Каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства».

– А беспартийных как соблазнили? – продолжал допытываться философ.

– Поощряли морально и материально. В 1928 году за сообщение о спрятанном хлебе было обещано 25 процентов конфискованного зерна. Отобранное имущество раскулаченного поступало в колхоз как пай бдительного бедняка, сигнализировавшего о «затаившемся классовом враге».

Ну и, конечно, доносительство обосновывалось юридически. Знаменитая 58-я статья Уголовного Кодекса СССР о государственных преступлениях, принятая в 1926 году, имела специальный двенадцатый пункт о недонесении. Наказание – вплоть до расстрела.

Апофеоз доносительства наступил в 30-е годы, когда прокурором СССР стал товарищ Вышинский. Доносы и оговоры с его поощрения прочно внедрились в прокурорско-следственную и судебную практику, получили распространение в качестве одного из достоверных, не требующих тщательной проверки доказательств.

– Внимание, говорит нарком госбезопасности Ежов! – раздался голос. – Не только товарищ Вышинский добился успехов в этом деле! Главная заслуга – органов НКВД. «Мы со своим аппаратом всеми щупальцами опираемся на большинство нашей страны. На весь наш народ... Разведка наша народная, мы опираемся на широкие слои населения...»

– А я нарком Микоян, даже такой афоризм выдал: «У нас каждый трудящийся – работник НКВД»! – к разговору подключился еще один член сталинского Политбюро.

Ельцин содрогнулся. Выслушивать доносы и карать приближенных на их основании, без тщательной проверки, он тоже любил...

– И чего с пойманными делали? – попытался затаить дыхание (которого у него не было) Ницше.

– Чаще всего пристреливали их на месте и тащили тела на волокушах в лагеря или в приграничные поселения. Там их, истерзанных овчарками, должны были увидеть на утреннем разводе все бригады и население. Тех беглецов, что успевали уйти далеко, бросали, отрубив кисти рук, – для доклада по начальству. Однако кисти рук – скоропортящееся доказательствою, и спустя некоторое время нам поступило новое указание – доставлять уши погибших.

– Это что: закон такой был? – не поверил Ельцин.

– Закон был слишком мягким! Согласно статье 158 УК РСФСР, за побег из мест заключения полагалось до двух лет тюрьмы – дополнительно к прежнему сроку, за несанкционированный переход государственной границы – немного больше. В военное время, правда, наказание ужесточили: теперь беглецов судили по статье 58 пункт 14 – за «контрреволюционный саботаж». Кара – смертная казнь. Ну, на границе – как на фронте!

– И не жалко тебе было своих соотечествеников ловить и тащить на смерть? – спросил потрясенный Ельцин.

– А чего их жалеть? Какие они мне «свои»? Контры – поголовно! Вон, послушай, какую антисоветчину несут!

Из-за железного занавеса доносилось хоровое пение на мотив песни «Широка страна моя родная»:

Широка тюрьма моя родная,

Много в ней и мужиков, и баб.

Я другой такой страны не знаю,

Где любой из граждан – жалкий раб!

– Глас народа – глас Божий! – глубокомысленно заявил философ.

– Бога нет! – автоматически выпалил погранец. – И эти «певцы» – не народ. Народ у нас свернул языки в трубочки, засунул себе в задницы – и безмолвствует. А голос подают отдельно взятые... точнее, отдельные пока еще не взятые отщепенцы. Их у нас, впрочем, не так много... Но из-за них все время приходится вслух бубнить: «Ж-ж-ж, ту-ту-ту», чтоб заглушить эти «вражьи голоса» в себе.

– И жертвы, и палачи – в одной зоне?! – изумление Фридриха если и ведало пределы, то весьма плохо.

– Мучались, не восставая, там – пусть мучаются и здесь! – вынес приговор Карацупа. – Ладно, хватит болтать! – спохватился погранец. – Через границу я вас не пущу!

– Да нас сам ваш вождь вызвал! – гордо предъявил свой главный аргумент Ницше.

– Покажь документ!

– Да какие в аду могут быть документы! – заорал взбешенный «первый имморалист».

– Не мое дело! Есть пропуск, паспорт с советской визой, письменное распоряжение руководящих товарищей – тогда пропущу. Нет – идите туда, откуда пришли! И вообще, не клевещи на мою Родину. Здесь никакой не ад, а Второй СССР – зона светлого коммунистического настоящего!

– А что ты сделаешь, если мы мимо тебя сами пройдем без разрешения? – вкрадчиво поинтересовался ЕБН.

– Да я... Да я... Да я вас собакой покусаю! Вот этой! Индус, голос!

– Гав! – злобно пролаял чалмоносец.

– Уникальные в русском языке речевые обороты, – восхитился писатель. – «Рублем поклониться» – кстати, как это? «Языком погулять», «Бизнес кошмарить», «Замочить в сортире», «Собакой покусать»... Придумали же какие-то безымянные гении...

Тем временем Карацупа вдруг раздвоился. Один из двойников превратился в перебежчика, второй стал его преследовать. Были пройдены все этапы погони: от взятия следа до расстрела. Мучились обе половинки души неимоверно, их боль передалась и окружающим. Ельцин вновь почувствовал себя одиноким, отверженным, преследуемым...

Индус воспользовался образовавшейся паузой, чтобы заговорить просительным тоном:

– Так повторяется свыше четырехсот раз, по числу пойманных им, а потом все идет по новому кругу. Товарищи или господа, не знаю уж, как вас величать, ради Будды, когда будете у товарища Сталина, попросите его отправить меня в индийскую зону, я лучше среди своих страдать буду...

– Ты знал, чем рискуешь, когда на Коминтерн шпионил, – отбрил его вездесущий Дьявол. – Сталин тебя в награду расстрелял, но ты и в пекле от него не отрекся. Так что бедуй там, где место себе выбрал!

– Правильно невидимый товарищ издалека сказал! К ноге, Индус! – приказал отстрадавшийся полковник. А все присутствующие души стали переживать трагедию коминтерновцев...

Героя Гражданской и испанской войн (во время последней из них он носил прозвище генерал Лукач), а по совместительству – палач сдавшихся в 1920 году в Крыму белых офицеров Бела Кун был расстрелян НКВД вместе с двенадцатью бывшими комиссарами Венгерской республики.

Глава Коминтерна, герой процесса в Германии о поджоге рейхстага, руководитель болгарских коммунистов Георгий Димитров этой участи избежал. Взамен ему каждый день приходилось доказывать свое право на жизнь, санкционируя аресты своих сподвижников. В ответ на протесты он только беспомощно пожимал плечами:

– «Это не в моей власти, все в руках НКВД».

– После согласования с товарищем Димитровым, – радостно заявил руководитель НКВД Николай Ежов, – я «ликвидировал болгар, как кроликов»...

Фриц Платтен – основатель компартии Швейцарии, организовавший прибытие Ленина и его сподвижников в Россию, умер в советских лагерях. Из 11 лидеров компартии Монголии остался один Чойбалсан. Уничтожены руководители компартий Индии, Кореи, Мексики, Турции, Ирана. Из руководства германской компартии уцелели лишь Пик и Ульбрихт. Ежов пояснил:

– «Не будет преувеличением сказать, что каждый немецкий гражданин, живущий за границей, – агент гестапо».

Более тысячи немецких коммунистов после подписания советско-германского договора о ненападении в 1939 году были выданы Гитлеру. Ирония истории: многие из них выжили в фашистских лагерях, а оставшиеся за колючей проволокой в стране социализма погибли все. Отбыли на «станцию Могилевскую», как любил выражаться Берия, итальянские коммунисты, арестован был зять Тольятти, чтобы итальянский генсек висел на крючке...

Леопольд Треппер, еврейский коммунист, знаменитый советский разведчик:

– «В нашем коминтерновском общежитии, где были партийные активисты из всех стран, не спали до трех ночи. С замиранием сердца ждали. Ровно в три свет автомобильных фар пронзал тьму, скользил по фасадам домов... живот сводило от безумного страха, мы стояли у окна и ждали, где остановится машина НКВД... и поняв, что едут к другому концу здания, обретали успокоение до следующего вечера.

Беспощадно расправились с моими друзьями – еврейскими коммунистами. Один за другим ликвидированы все руководители палестинской компартии. Эфраим Лещинский, член ее ЦК, которого зверски избивали, чтобы он сознался и назвал соучастников по шпионажу, сошел с ума, бился головой об стенку и выкрикивал: «Какое имя я еще забыл? Какое имя я еще забыл?»

Даниэль Авербах, один из организаторов палестинской компартии, в 1937 году находился в СССР, работая в Коминтерне. «Уже погибли его сын, брат, а за ним все не приезжали. Он сходил с ума от жуткого ожидания. Брат его жены бегал по квартире и кричал: «Боже мой»! Узнаем ли мы когда-нибудь, за что нас хотят арестовать?»

Много лет спустя, уже в хрущевское время, я встретил жену Авербаха. Старуха прижимала к груди поношенную сумку. В ней были сокровища, пронесенные ею через все беды – семейные фотографии. Она сказала: «Мой муж, мои сыновья, брат и деверь – все были арестованы и убиты. Одна я уцелела. Но я, знаете ли, несмотря ни на что, верю в коммунизм».

– Зачем же Вы и Ваши товарищи шпионили на такой режим? Зачем создали и руководили «красной капеллой», советской развед сетью в Европе? – не выдержал Ницше. – Так же верили в коммунизм, как эта сумасшедшая старушка?

– Что мы могли сделать? Отказаться от борьбы за социализм? Но мы этому посвятили всю свою жизнь. Протестовать, вмешиваться? Но мы помнили ответ Димитрова несчастным болгарам». И, кроме того, фашизм еще хуже сталинизма – мы больше боролись против Гитлера, чем за СССР, хотя и за него – тоже.

… Один за другим гибли коминтерновцы. Исчез глава югославской компартии Горкич, его предал Иосип Тито, будущий президент Югославии.

Тито подал голос:

– В письме Димитрову я писал: «Его в стране никто не знает, кроме нескольких интеллигентов. Его случай (то есть арест Горкича) не будет иметь каких-либо серьезных последствий для партии».

В 1938 году я приехал в Москву – тогда же были арестованы 800 видных югославских коммунистов. В долгих беседах Димитров проверял мою верность идеям марксизма.

– Ты проверку прошел! – саркастически подтвердил издалека Георгий. – Ты тогда предал не только друзей, но и бывшую жену – ее арестовали как агента гестапо.

– «Я думал, что она проверенная, потому что она была дочерью бедного рабочего и потом женой видного деятеля германского комсомола, приговоренного к 15 годам каторги... Считаю, что я был здесь недостаточно бдителен... – и это является в моей жизни большим пятном. Я думаю, что разные вредители нашей партии могут это использовать против меня, и с этим надо считаться».

– Твое предательство близкого человека принесло тебе жизнь и выгоду, как и Куусинену, Тольятти, Калинину, Молотову, Буденному и другим. Тебе открылся путь в генсеки. Когда осенью 1939 года после многолетнего заключения приехал в Москву легендарный югославский коммунист Милетич, Сталин предпочел тебя. Милетич исчез в подвалах НКВД.

– Ты, Димитров, тоже не ушел от расплаты – уже при существовании лагеря социализма! – дал ответный удар Тито. – Ты непонятно почему умер в 1949 году. Сподвижник твой Трайчо Костов, один из лидеров Коминформа, был расстрелян по обвинению в шпионаже.

В Чехословакии состоялся процесс секретаря компартии Сланского. Вместе с ним на скамью подсудимых сели еще несколько крупных функционеров. Все они – евреи. Сланского расстреляли как агента международного сионизма. Это все были твои сторонники!

… Ни лже-Виргилий, ни эрзац-Данте не разделили совместных мучений с коминтерновцами, так как не знали за собой вины. Ельцин решил ускорить события.

– Значит, так! – гневно сдвинул брови и привычно сделал страшное лицо экс-президент. – Или ты нас пропускаешь, или я сейчас извещу товарища Сталина, что ты препятствуешь выполнению его приказа.

– Товарищ Сталин далеко, как ты ему сообщишь?

– Меня с детства учили, панимаш, что великий вождь мирового пролетариата знает абсолютно все, что происходит в стране, вплоть до мелочей...

– Так то в Первом Советском Союзе...

– А чем ад, то бишь Второй СССР отличается?!

Демагогический талант ЕБН достиг цели: Карацупа струхнул.

– Ладно! Вы хоть представьтесь...

– Борис Николаевич Ельцин...

У полковника нехорошо заблестели глаза:

– Тот самый?! Ух, и вмазал бы я тебе!

– Я бы тебе раньше фуфло набил! – не уступил ЕБН, любивший подраться.

– Ладно, с тобой все равно в Кремле расправятся! В случае чего отбрешусь, что ты представился как кандидат в члены Политбюро компартии, и я тебя не мог не пропустить. А ты кто?

– Вы мне не тыкайте, не заслужили такой чести, – одернул солдафона философ. Я – гениальный писатель Фридрих Ницше...

– До Великой Октябрьской революции концы отдали? – попытался стать вежливым Карацупа.

– Да...

– Во времена Маркса жили?

– Да...

– К буржуям как относились?

– Презирал и презираю!

– Годится. Свидетель рождения и становления марксова учения, литератор, враг капиталистов приехал посмотреть, как светлое коммунистическое будущее стало настоящим. Проходите!

Миновав так и не поднятый шлагбаум (они просто прошли сквозь него), Ельцин вдруг опомнился:

– Постой, ведь этот погранец признался, что соврет начальству. Но в пекле – то вранье сразу становится явным!

– Заслуги большевиков в распространении лжи так велики, что я разрешил им в своей зоне брехать беспрепятственно! – пояснил Сатана.

– Какая несправедливость! – горестно застонал подслушивавший Геббельс. – Не пойму, чем «комми» лучше нас?

– Вы врали про счастье немцев и открыто говорили о том, что сотворите со всем остальным миром. А сталинская команда обещала тотальное благоденствие человечеству – но при этом всех подряд гробила! Вот чем они хуже вас – лицемерия у них больше! А этот грех Распятый осуждал в людях пуще всего. Поэтому я и дал зонам коммунистических врждей особые привилегии в сфере брехнологии! – пояснил Сатана. – Так что добро пожаловать в адский вариант страны победившего советский народ социализма!

...Перед взором экскурсантов по инферно предстал Кремль.

– Самый роскошный и фешенебельный в мире дом для престарелых, – пробормотал Ницше.

– Смотри, такой же, как и там, на земле! – заностальгировал Ельцин.

– Здесь много дьявольских дел творилось, как и в рейхсканцелярии Гитлера, – чего ж изменять такие места! – дал свой комментарий всеслышащий Сатана.

– Глянь, Фридрих, вот он – мой президентский корпус! Первый по порядку в кремлевском комплексе! Его можно узнать по куполу со штандартом. В исторических реестрах значится как здание Сената, – экс-гарант хорошо знал историю своей бывшей резиденции.

– Ты тут на месте уничтоженных августейших особ жил? – заинтересовался Ницше.

– Не, цари своих апартаментов здесь не имели – например, «деловые покои» Николая II находились в Большом Кремлевском дворце. За исключением Екатерины II, которая облюбовала себе просторный, но уютный кабинет в полукруглой ротонде. Теперь там президентская библиотека, – на время увлеченный воспоминаниями ЕБН превратился в экскурсовода. – При советской власти первым новоселом в экс-Сенате стал Ленин – его рабочий кабинет (50 кв.м, 2 окна) был на третьем этаже.

Сталин здесь поселился в 1922-м – вскоре после того, как стал Генсеком. Его кабинет (более 150 кв. м, пять окон) находился на втором этаже. На первом этаже у него был еще один рабочий кабинет – домашний. Здесь же располагалась личная квартира, где жили также и его дети Светлана и Василий. Он переехал сюда после того, как 9 ноября 1932 года застрелилась его жена Надежда Аллилуева.

В кабинете Хрущева (100 кв. м, 4 окна, 3-й этаж) были те же дубовые панели и двери, что и при Сталине.

– А чего они все время с этажа на этаж прыгали?

– Все советские вожди, включая меня, ни за что не соглашались въезжать в апартаменты своих предшественников. Вот и Леньке Брежневу, когда он сверг Никиту, оборудовали кабинет (100 кв. м, 3 окна, 3-й этаж) подальше от хрущевского. Мы, партийцы высокого ранга, дали его резиденции прозвище «Высота». Потом в бывшем его кабинете сидели и Андропов, и Черненко. Изменить ничего не успели – слишком быстро отдали концы.

Горбатый, став в апреле 1985-го Генсеком, отказался въезжать в бывший брежневский кабинет, и для него оборудовали апартаменты (100 кв. м, 5 окон, 3-й этаж) между «Высотой» и «Хрущобой» – кабинетом Никиты. Разумеется, там сразу же началась «перестройка», то бишь перепланировка.

– А ты где сидел?

– Сидят в тюрьме, а я – пребывал у власти! Когда летом 1991-го стал президентом России, то сначала поселился в «Белом доме». Потом пару месяцев «квартировал» в Кремле, в 14-м корпусе (он находится сразу за Спасской башней). А в конце 1991-го, после развала СССР и выезда Меченого из Кремля, я вселился в его кабинет. Но чувствовал себя там не очень уютно, поэтому подыскал другие временные апартаменты в этом же здании. Впрочем, я пробыл там недолго – в 1993-м началась реконструкция (памятнику архитектуры – бывшему Сенату – решено было вернуть исторический облик), и я снова переселился в 14-й на 4-й этаж.

Лишь в 1996-м я обрел новый кабинет (75 кв. м, 3 окна, 2-й этаж), где и проработал до своей отставки. Мой тогдашний управделами Паша Бородин (именно он проводил реконструкцию), прежде чем определить «дислокацию» моего кабинета № 1, в Кремль специально пригласил биоэнерготерапевтов, которые подтвердили, что эти 75 «квадратов» на 2-м этаже в центре резиденции – лучшее по энергетике место в здании бывшего Сената!

– Православным себя называл, а сам бесовщиной увлекался! – радостно констатировал Дьявол.

Ельцин хотел было огрызнуться, но проглотил слова: они очутились в кабинете Сталина – просторной комнате с обшитыми мореным дубом стенами. На них – портреты Маркса, Энгельса, Ленина, во время войны к классикам присоединились Суворов и Кутузов. Длинный, покрытый зеленым сукном стол, рассчитанный на 20 человек, жесткие стулья, никаких лишних предметов. В глубине комнаты у закрытого окна – рабочий стол, заваленный документами, бумагами, картами. Телефон и стопка отточенных цветных карандашей: Хозяин обычно писал синим.

Вход в «святая святых» Кремля вел через проходную комнату секретаря Поскребышева и маленькое помещение начальника личной охраны Власика. За кабинетом – небольшая комната отдыха. В узле связи – телефонные аппараты для переговоров во время войны. В углу сталинского кабинета, как, впрочем, и ленинского, стояла печь, которую топили дровами – центральное отопление в Кремле появилось только в конце 30-х годов.

Ельцин обратил внимание на посмертную маску Ленина в футляре, на подставке, под стеклянным колпаком. Ничего себе украшеньице, подумал он.

– Некрофилия какая-то! – озвучил вслух его мысли Ницше.

Сталин проводил заседание. Выслушивал подходившие к нему души, вызывал Поскребышева и диктовал ему: как понял ЕБН, для того, чтобы секретарь запомнил и передал вниз по инстанциям. Он формулировал очень четко, очень быстро, очень кратко, и не просто основу – в большинстве случаев давал готовый документ. Потом вводил добавки, кое-какие изменения в окончательном тексте.

Новоприбывшие обратили внимание, что, в отличие от прочих душ, у которых фактически не видно ног, диктатор щеголял в сером френче из тонкого коверкота, брюках и черных кирзовых сапогах. На испещренном оспинами лице топорщились усы, к правой ладони, казалось, была приклеена знаменитая трубка, которая, впрочем, то и дело оказывалась у Вождя во рту.

– Господин Джугашвили, почему Вы постоянно носите сапоги? – воздержался от приветствия, но не удержался от вопроса неугомонный автор «Заратустры».

– «Это очень удобно. Можно так пнуть в морду некоторым товарищам, что зубы вылетят».

– А почему это курительное приспособление у Вас из руки в рот прыгает, словно лягушка?

– Да писаки проклятые придумали штамп – теперь не отвертишься. У меня – усы, сапоги и трубка, у Гитлера – усики и челка. Чтоб они ко мне в зону после смерти попали! Кстати, Лаврентий, ты выяснил, какие подлецы сидят, ничего не делают, кроме того, что анекдоты про нас сочиняют? – как ни странно, тот акцент, с которым Вождь говорил в гитлеровской зоне, здесь почти не ощущался.

– Конечно, выяснил: кто сидит, тот анекдоты и сочиняет!

– А где они концентрируются? Черт, люблю это слово, особенно в сочетании с термином «лагерь»!

– В Зоне Творческих Душ!

– Вымани их к нам!

– Пытался, но очень трудно, батоно. Многие из них в свое время вернулись в Первый СССР с Запада – и горько раскаялись в своей дурости. Во второй раз на грабли наступать не хотят!

– Это не оправдание! Пытайся! Кому как не тебе знать: попытка-не пытка! А в твоем случае пословица звучит так: «Не будет успешной попытки – будет успешная пытка»! Ха-ха!

– Товарищ Сталин, я же не говорю, что совсем не достиг результатов! Удалось переманить оттуда группу полуграфоманов, кропавших свои труды в стиле «социалистического реализма»: обещал дать им возможность читать их опусы вслух перед массовой аудиторией в качестве измывательства и истязания для слушающих!

– Вот-вот, пусть помучаются! Власик, ко мне посетители?

– Так точно, товарищ Сталин!

– Почему же не докладываешь?! Проинструктируй их – и ко мне!

К новоприбывшим подошел толстый генерал, в два раза перещеголявший двуличного римского божка Януса. У него на одной голове было сразу четыре лица, характеризовавших его главные качества: пройдоха, обжора, пьяница и бабник.

– Товарищ Сталин болезненно реагирует, когда к нему тихо подходят! Шагайте крепким шагом, не смущайтесь, не тянитесь. А то он говорит: «Что ты передо мной бравым солдатом Швейком вытягиваешься?» Говорить коротко, точно, по делу! Ясно? А теперь представьтесь!

– Гениальный философ, «первый имморалист» Фридрих Ницше!

– Экс-президент России Борис Николаевич Ельцин!

Власик явно испытал почти невозможное для пекла чувство – искренне обрадовался.

– Товарищ Сталин, к нам доставили арестованного агента мирового империализма Бориса Ельцина!

Вождь жутким взглядом посмотрел на разрушителя Советского Союза. Кто-то сказал про Джугашвили: «Он на чувстве страха играл лучше, чем Паганини на скрипке». Перед «дядюшкой Джо» отводили глаза даже Черчилль и Рузвельт. Ни Ельцин, ни Ницше даже призрачными бровями не повели, глядя на самого кровавого диктатора всех времен и народов с отчаянной наглостью.

– Смотри, какой спесивый! – оценил Вождь ЕБН (философа он пока демонстративно не замечал). – Знаешь, что мы с тобой за разрушение великой России сделаем?!

– Я Россию спас!

– Да ну? Ну-ка, Молотовошвили, – шутливо обратился он к плотного вида душе в пенсне, – напомни, как мы территорию нашей Родины увеличивали...

– Осуществляли, как ее называли на Западе, советскую политику «салями»: отрезали от Европы по кусочку и прилепляли к СССР? – вмешался Ницше, которого грозный коммунистический лидер запугать не сумел.

– «Салями»? А что, остроумно! – улыбнулся Иосиф Виссарионович, понимавший толк в юморе и шутках. – Давай, Вячеслав!

– Товарищ Сталин, – начал докладывать Молотов, слегка заикаясь, – я на всю жизнь запомнил Ваши слова: «Хорошо, что русские цари н-навоевали нам столько земли. И нам т-теперь легче с капитализмом бороться». Исходя из Ваших указаний, «свою задачу как м-министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно больше расширить пределы нашего Отечества. И кажется, мы с Вами неплохо справились с этой з-задачей...

Коммунисты и народы прибалтийских государств в-высказались за присоединение к Советскому Союзу. Их б-буржуазные лидеры приехали в Москву для переговоров, но подписать присоединение к СССР отказывались. Что нам было делать? Я в-выполнял очень твердый курс. Министр иностранных дел Латвии приехал к нам в 1939 году, я ему сказал: «Обратно вы уж не вернетесь, пока не п-подпишете присоединение к нам». Из Эстонии к нам п-приехал военный министр... Мы ему то же сказали. На эту к-крайность мы должны были пойти. И выполнили, по-моему, н-неплохо.

Нас очень волновал п-польский вопрос. И мы с-своего добились, хотя нас всячески старались ущемить, навязать Польше буржуазное правительство, которое, естественно, было бы агентом империализма. Но мы – товарищ Сталин и я за ним – держались такой линии, чтоб у себя на г-границе иметь независимую, но не враждебную нам Польшу. На переговорах и раньше споры шли о г-границах, «линии Керзона», линии «Риббентроп – Молотов». Товарищ Сталин с-сказал: «Назовите, как хотите! Но наша граница пройдет так!» Черчилль в-возразил: «Но Львов никогда не был русским городом!» – «А Варшава была», – спокойно ответил т-товарищ Сталин.