Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 108 страниц)

Нет, я не жалею, что совершил революцию, царизм надо было уничтожить. Пожалуй, когда я приказал революционным матросам разогнать Учредительное собрание, а потом не попытался хоть как– то ограничить «красный террор» восставших пролетариев, бедных крестьян и люмпенов, даже поощрил их пыл. Вот тогда-то я навеки простился с совестью и Богом... Как не поется в песне, «Наши беды – славные победы...»!

За что и наказаны пребыванием в аду, где, верю, и останетесь вечно, господин-товарищ Ульянов– Ленин! – дала свой гневный комментарий Зинаида Гиппиус. – Про Вас и Вам подобных 12 января 1918 года в голодном, трясущемся от страха Санкт-Петербурге я написала стихотворение «Боятся». Заметьте: речь не о моих, а о Ваших друзьях и сподвижниках!

«Щетинятся сталью, трясясь от страха,

Залезли за пушки, примкнули штык.

Но бегает глаз под серой папахой,

Из черного рта – истошный рык...

Присел, но взгудел, отпрянул кошкой...

А любо! Густа темь во дворе!

Скользнули пальцы, ищи застежку,

По смуглым пятнам на кобуре...

Револьвер, пушка, ручная граната ль, -

Добру своему ты господин.

Иди, выходи же, заячья падаль!

Ведь я безоружен! Я один!

Да крепче винти, завинчивай гайки.

Нацелься... Жутко? Дрожит рука?

Мне пуля – на миг... А тебя нагайки,

Тебе хлысты мои – на века!»

Гениально изложено, но мировоззрение Ваше неверно в корне, фразу Гиппиус, – не преминул возразить Ницше, так как Ленин молчал. – Удел слабых – быть рабами, жребий сильных – быть рабовладельцами. Так было, есть и будет!

Звериная у Вас философия, герр Ницше!

Не буду оспаривать Ваше утверждение, госпожа, ибо «человек есть прикрытый тонким слоем лака прирученный дикий зверь». Так что мое мировосприятие вполне соответствует сущности гомо сапиенса. Помните римлян? «Человек человеку волк»!

Хватит разглагольствовать. Нам пора делать отсюда ноги! – прервал своего словоохотливого проводника по преисподней лже-Данте.

Да, пожалуй. Мне и самому тут обрыдло. Возьму последнее мини-интервью – и улетучиваемся. В прямом смысле слова, ха-ха! Герр Джугашвили, а Вы когда навсегда ушли от Бога в революцию?

Неожиданно для себя Коба разоткровенничался:

У меня выбор пути произошел в детстве. Постепенно, ступень за ступенью, шаг за шагом. Сначала я жалел Спасителя, но поведение апостолов меня раздражало. «Бабушка моего друга, когда я был в гостях у него, читала нам об аресте Христа в Гефсиманском саду. Я негодовал:

Но почему Иисус не вынул сабли?

Этого не надо было делать. Надо было, чтобы Он пожертвовал собой ради нашего спасения».

Я не понимал, зачем надо жертвовать собой, чтобы кого-то спасти? Драться надо! И я научился драться!

Моей любимой игрой был «криви», а по-русски драка «стенка на стенку». В Гори было две команды боксеров – те, кто жили в верхнем городе, и представители нижнего. Мы лупили друг друга беспощадно, и я, маленький и тщедушный, заслуженно считался одним из самых ловких драчунов. Я умел неожиданно оказаться сзади сильного противника. Но упитанные дети из нижнего города были крепче нас, вечно голодных, а потому тщедушных и слабых.

И тогда Михаил Церадзе, самый сильный боксер города, позднее мой однокурсник по духовному училищу и друг, предложил: «Переходи к нам, наша команда сильнее». Но я отказался – ведь в той команде я был первым, а здесь стал бы в лучшем случае вторым!

Церадзе: – «Сосо умел подчинять. Он организовал компанию из самых сильных мальчишек, назвал их – «Три мушкетера». Петя Капанадзе, я, Гриша Глурджидзе – имена мальчиков, безропотно выполнявших все приказания малорослого д'артаньяна» Иосифа Джугашвили.

В 1888 году, – продолжил Вождь, – я поступил в Горийское духовное училище. На 2-м этаже там имелась домовая церковь. У меня был прекрасный голос, и я там пел. На вечернем богослужении три мальчика в стихарях, в том числе я, пели молитву в неземном восторге.

Все четыре года там я – первый ученик. Нам не резрешалось выходить из дома по вечерам. Надзиратели, которых посылали проверять, всегда находили меня дома занятого уроками. Пока мать прибиралась в чужих домах, я прилежно учился. Мама была счастлива: сын будет священником!

Разные учителя преподавали в училище. Одного из них, Дмитрия Хахуташвили, я запомнил на всю жизнь. Он ввел на уроках палочную дисциплину. Мы должны были сидеть не шевелясь, положив руки на парту перед собой и глядя прямо в глаза учителю. Если кто-то отводил глаза – тотчас получал линейкой по пальцам. Он любил повторять: «Глаза бегают – значит, мерзость затеваешь». Эту мудрость, силу пристального взгляда и страх человека, не смеющего отвести глаза, я запомнил навсегда. И моей любимой фразой стала: «Глаза бегают – значит, на душе не чисто».

Сурово воспитывали в нашем училище. Но были исключения: Беляев, смотритель заведения, – добрый, мягкий. Но мы его не боялись и оттого не уважали. Я сделал соответствующие выводы...

Однажды Беляев повел нас в Пещерный город – загадочные пещеры в горах. По пути бежал мутный, широкий ручей. Я и другие мальчики перепрыгнули, а тучный Беляев не смог. Один из учеников вошел в воду и подставил учителю спину. И я ему прошептал: «Ишак ты, что ли? А я самому Господу спину не подставлю».

Согласно христианской теории, Вы с детства впали в самый тяжелый из смертных грехов гордыню, – с уверенностью врача сделал свой диагноз Ницше. – А ты что думаешь, Зигмунд? Небось, Эдипов комплекс приплетешь?

Фрейд применил свой психоанализ к Джугашвили:

Несомненно. Отца он ненавидел, желал защитить от него мать, которую и любил, и презирал одновременно. А еще важную роль сыграли и социальные условия, в которых он провел детство, и внешность, и увечье, которое он получил.

Он был болезненно горд – это практически всегда бывает с теми, кого много унижали. И вызывающе груб, как многие дети с физическими недостатками. Мало того, что он тщедушен и мал, с кривой рукой, так еще и его лицо покрыто оспинами – следами болезни, перенесенной в шестилетнем возрасте. Чопур, по-русски в переводе с грузинского. Рябой – такова будет его кличка в жандармских донесениях. Тот факт, что в детстве и отрочестве девочки избегали его, вызвал у него стремление доказать всем, и себе в первую очередь, что он может их завоевать. Отсюда его пристрастие к любовницам, по возрасту близким к нимфеткам. А весь этот опасный коктейль из негативных чувств и бунтарских стремлений, замешанный на бурной горской крови, сделал его врагом существующей власти всех уровней – от отца до царя, от директора семинарии до мирового капитализма.

Хоть ты, Фрейд, и мыслишь антинаучно, но на сей раз прав! – признался Коба. – В 1894 году я «по первому разряду» окончил духовное училище и поступил в первый класс Тифлисской духовной семинарии. Там у меня и произошел разрыв с православием. Помню мою реакцию на прочитанную книгу «Происхождение видов». Я всем одноклассникам шептал: «Знаешь, они обманывают нас! Бога нет... Все это доказано Дарвиным». И «в революционное движение я вступил в 15 лет», учась в семинарии. И потом всю жизнь придерживался принципа: «Даже Господу спину не подставлю».

Уже в юности вместо евангельских заповедей, вместо блаженства общения с Богом я вывел для себя свой собственный принцип: «... Высшее наслаждение в жизни – это зорко наметить врага, тщательно все подготовить, беспощадно отомстить, а затем пойти спать».

– И Вы счастливы этим?. Ваши товарищи по партии заменили Вам Бога, церковь, семью? – тихо спросил Ницше.

Мои так называемые «сподвижники»? «Все великие! Все гениальные! А чаю выпить не с кем».

Такие скучные, неинтересные?

Такие опасные! Отравят в мгновение ока!

...Вождь, которого окружение смертельно боялось, сам жил в постоянном страхе: боялся покушений. Зная это, следователи госбезопасности на всех процессах, даже над школьниками, включали в обвинительное заключение подготовку террористического акта против Генсека. Если можно было организовать убийство Троцкого, то почему кто-то не возьмется устроить ликвидацию Сталина? Поэтому в последние годы на ближней даче в Волынском он сменил всю охрану и прислугу, за исключением трех человек: хотел убрать людей, связанных с теми, кого он выгнал или репрессировал, ведь они могли затаить ненависть и отомстить.

Адмирал Иван Степанович Исаков:

«Однажды я удостоился чести ужинать у Сталина в Кремле. Шли по коридорам, на каждом повороте охранник, деликатно отступающий в проем, как бы упуская из глаз проходящих, но на самом деле передающий их за поворотом глазам другого охранника, который стоит у другого поворота.

Не по себе мне стало, я возьми и брякни:

Скучно тут у вас...

Почему скучно?

Да вот – за каждым углом...

Это вам скучно, а мне не скучно: я иду и думаю, кто из них мне в затылок выстрелит...»

Хрущев:

«Однажды Сталин вышел из дома, без интереса посмотрел на поджидавших его гостей и вдруг сказал:

«Пропащий я человек. Никому не верю. Сам себе не верю».

«Великий человек отталкивается, оттесняется, мукой возносится в свое одиночество», – понимающе закивал головой Ницше. – Но для меня оно отнюдь не трагедия. «О ты, одиночество, отчизна моя, одиночество!»

А мне невмоготу, – признался Иосиф Виссарионович, на миг превратившись из негодяя планетарного масштаба в усталого старика.

В конце жизни Вождь по-прежнему придерживался раз и навсегда заведенного распорядка... С одной стороны, он очень заботился о своем долголетии. Он верил в миф о том, что кавказцы живут особенно долго благодаря горному климату, талой ледниковой воде и особенностям своей диеты, богатой мясом, молочными продуктами, овощами и фруктами, но бедной хлебными изделиями. «Живую» воду ледниковых ручьев регулярно привозили Хозяину на его дачу в столице. Он также считал, что испарения древесины улучшают качество воздуха. Поэтому все комнаты, где жил и работал Генсек, в Кремле и на дачах, были обшиты деревом и не покрывались краской. Во всех его местах отдыха имелись личные русские бани с парной и русские печи. Несмотря на центральное отопление, зимой часто разжигались камины. При появлении болей в суставах или в мышцах Коба прибегал к самолечению теплом, забираясь полежать на русской печи.

С другой стороны, он вел гибельный для здоровья образ жизни: постоянные застолья в ночи, мешающейся с рассветом. И клевреты после трудового дня в Кремле должны ехать с ним на дачу на муку – бессонную пьяную ночь. Но все рады: зовет, значит, пока не убьет. Пытка ожиданием неминуемой расправы...

Во время застолья к каждому блюду прикладывают акт: «Отравляющих веществ не обнаружено...»

Чистые тарелки, приборы, хрустальные фужеры стоят рядом с пиршественным столом. Здесь самообслуживание – чтобы обслуга не слушала их разговоры. Иногда он командует: «Свежую скатерть!» И тогда появляется обслуга, скатерть вместе с посудой поднимают с четырех сторон, сворачивая кульком, – и звенит битый драгоценный хрусталь, мешаясь с остатками еды...

В большом зале дачи, где собиралась его свита, висели портреты членов Политбюро. И Хозяин любил, чтобы каждый сидел под своим изображением.

Портреты постепенно исчезали: Вознесенского Кузнецова... Уже не зовет он на дачу Молотова, но тот уныло приходит сам – как верный пес. А вождь с холодной успешкой называет бывшего главу правительства американским шпионом. И все гадают: скоро исчезнут и другие портреты – чьи именно?

Анекдоты с матом. Спаивание гостей. «Шутки»: подкладывают помидор на стул, когда жертва стоя произносит тост; сыплют соль в бокал с вином; толкают зазевавшегося в мелкий пруд посреди участка. И все счастливы: издевается, значит, не расстреляет. А унижение – не дым, глаза не выест...

«Вечеринка» кончается в четыре утра – он разрешает обессиленным членам Президиума отправляться спать.

А сам еще работал в кабинете или в саду. Он любил ночью срезать цветы. В свете фонаря орудовал секатором, срезанные головки цветов собирала охрана. Но руки уже дрожали от старости, и он часто ранил пальцы. Тогда вызывали фельдшера, однако и у того дрожали руки – от страха. И Вождь, успехаясь, сам перевязывал порезы.

Под утро он немного спал. Летом – на топчане, закрыв лицо фуражкой, чтоб не тревожило утреннее солнце. Зимой ездил в санках по аллеям. В последнюю зиму любимой привычке изменил: из-за ревматизма болели ноги, и он стал очень раздражителен.

Из всех комнат резиденции Хозяин выбирал одну и жил практически только в ней. Спал там же – на диване, который ему стелила Валечка. Ел на краешке стола, заваленного бумагами и книгами. На стене висел портрет Ленина, под ним круглосуточно горела лампочка – словно лампада под иконой.

Мучаясь от одиночества, он разговаривал с охраной. Полуграмотные стражи становились его друзьями, с ними он беседовал, рассказывал случаи из времен своих ссылок.

«Одинокий, жалко его было, старый стал», – признался бывший его охранник.

Однако старость не умерила его кровожадности. По-прежнему исчезали руководители, в том числе его собственной охраны. И он печально говорил об очередном исчезнувшем: «Не сумел оправдаться старик».

Паукера сменил Власик – и тоже был арестован...

По-прежнему шли тайные убийства: расстреляны десятки военачальников – генералы Гордов, Рыбальченко, Кириллов, Крупенников, маршал авиации Худяков, сотни арестованных по ленинградскому делу. Напряженно работал крематорий близ Донского монастыря, и прах расстрелянных сбрасывали в бездонную общую «могилу № 1» Донского кладбища...

Адская мука одиночества, которую он разделял с теми, кто его окружал...

То есть Вы пришли к выводу, что неверно выбрали свою жизненную стезю, разочаровались в себе?! Вам же новоприбывшие докладывали, как страшно Вас клянут там, на земле? – не прекращал допрос Ницше.

Кто проклинает, а кто и благославляет! – возразил Молотов. – Вот «с Василевским у него была интересная история. Мне Александр Михайлович рассказывал, как Сталин пригласил и стал расспрашивать о родителях. А у него отец – сельский священник, и Василевский с ним не поддерживал отношений. «Нехорошо забывать родителей, – сказал Сталин. – А Вы, между прочим, долго со мной не расплатитесь!» – подошел к сейфу и достал пачку квитанций почтовых переводов. Оказывается, Сталин регулярно посылал деньги отцу Василевского, а старик думал, что это от сына. «Я не знал, что и сказать», – говорит Василевский.

Сколько у Сталина терпения было и на эти вещи! Звонит мне: «Вы там не спите? У Вас ведь охраны нет, мы Вам чекистов поставили».

Генералы начальству всегда задницу лижут! – брякнул Ельцин. – По себе знаю!

Пусть тогда скажут простые советские... теперь уже российские граждане!

В. Каланга из города Ильичевска: – «Сколько бы ни говорили плохого за товарища Сталина, Ягоду, Ежова и Берию, я никогда не поверю! Да, товарищ Сталин был жесток и власть его была жестока. При ней расстреливали – и правильно делали. Стреляли-то кого? Врагов народа. И за это ему большое спасибо. Никто из простых людей – пусть даже и отсидевших в лагерях – не упрекает товарища Сталина в несправедливости».

А. Рыбин из Москвы: – «Потоки сомнительных обвинений в адрес И. Сталина льются со страниц печатных изданий. В прошлом я работал у него – был офицером охраны. На мой взгляд, Сталин никого не шельмовал. Его всегда ставили перед свершившимся фактом. Так было с Михаилом Кольцовым, Королевым и другими. Не Сталина надо винить в репрессиях. К арестам приложили руку все тогдашние руководители партии – Молотов, Маленков, Каганович и другие. Особо хотел бы выделить негативную роль Ежова и Берии. Первый основательно засорил аппарат НКВД карьеристами, сам разложился, стал пьянствовать и в пьяном виде подписывал списки на аресты. Берия же был человеком подлым и коварным. Он постоянно обманывал Сталина.

Пора сказать о нашем вожде доброе слово. Он заслужил это своей жизнью».

Рабы телом и духом! – презрительно буркнул Ельцин. – Помню, Некрасов о них здорово написал. Прочитай, пожалуйста.

Извольте, сударь! – отозвался поэт:

«Люди холопского звания -

Сущие псы иногда.

Чем тяжелей наказание,

Тем им милей господа».

Отличные стихи, но сама их идея устарела, – дал свой комментарий Ницше. – Я – создатель новой философии, противоречащей современной морали: «Восстание – это доблесть раба. Вашей доблестью пусть будет послушание».

Что-то на христианское смирение смахивает, – метко подметил Сталин.

Чисто внешнее сходство, – смутился Фридрих. – Но давайте вернемся к Вашей личности. Знаете, многие ученые сомневаются, были ли Вы вообще коммунистом.

Валерий Чалидзе, автор книги «Победитель коммунизма»:

«Сталин реставрировал Российскую империю в гораздо более деспотической форме, чем это было до 1917 года. При этом он реализовывал тайный план, который существовал у него уже в начале 20– х годов».

Американский советолог Роберт Даниель:

«Сталин проводил систематическую контрреволюцию, убив больше коммунистов, чем все фашисты, вместе взятые... В терминах классического революционного процесса, Сталин значительно превзошел бонапартизм. Конечным результатом его контрреволюции было возвращение страны к функциональному эквиваленту имперского восстановления».

Дурацкие умствования буржуазных недоучек, далеких от ленинизма! – презрительно бросил Вячеслав Михайлович.

А верно ли говорят: такие, как Сталин, Молотов, только себя считали ленинцами, а других – нет?

«Но выхода другого не было. Если бы мы не считали себя ленинцами и не нападали бы на тех, которые колебались, тогда могли бы ослабиться в какой-то мере».

Сталин попытался вернуть внимание к своей драгоценной персоне:

Во время войны я предсказал: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет ее!» И это уже происходит! Все, кому ни лень, рассуждают о моих личных качествах, не пытаясь даже вспомнить, что я сам говорил и писал по сему поводу. Пусть заглянут в книгу из моей библиотеки – «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина. Я такую надпись оставил там прямо на форзаце: «1)слабость, 2)лень, 3)глупость – единственное, что может быть названо пороками. Все остальное, при отсутствии вышесказанных, добродетель».

«Я от Сталина не раз слышал, – поддержал своего кумира Голованов, – категорически подтверждаю, что основа всего – это как живет народ...»

Советские граждане при нем не жили, а гибли! – прервал его Ельцин. – Удивляться надо тому, что кто-то сумел выжить!

«Я удивляюсь не тому, сколько погибло при нем народу, – не дал сбить себя с мысли маршал, – а как он сумел еще это остановить! Ведь общее настроение было такое, что могли полстраны уничтожить сами своими руками. И думаешь, черт побери, как у нас, в нашей России бывает! Думаешь о прошлых временах, о Петре Первом и видишь: все повторяется. История, по-новому, но повторяется. Не раз я вспомнил, сколько Сталин говорил, что бытие определяет сознание, а сознание отстает от бытия! И думаю: ведь по сути дела, мы должны мыслить коммунистически. А мыслится XVII веком: как бы кого спихнуть!»

«Ленин боялся силы денег. – вставил Молотов. – Высокое жалованье развращает людей».

«При Сталине тоже жалованье давали, деньги, все, – продолжил Голованов. – Но такого, как сейчас, кто из нас мог подумать, слушайте! В мыслях не было. А сейчас, только занял какой-нибудь пост, скорей строить дачу. Каждый хапает кругом. Ленин, я часто думаю об этом, говорил следующее дело, что ни одна сила Советской власти не подломит, кроме бюрократизма. Но этот бюрократизм, оказывается, порождает целую серию всяких других пороков...

Но ведь ни у Маркса, ни у Энгельса не сказано, что когда народ придет к власти, будут воровство, прогулы, пьянство, взятки, – подразумевалось, что общество будет без этого. Двадцать миллионов тонн зерна в прошлом году сгнило на полях. Покупаем за границей, платим золотом. Если не будет второй сталинской руки, никакого коммунизма мы не построим. Я считаю, что Сталин шел по правильному пути, и нам эту линию надо продолжать. Надо вскрывать язвы. А у нас?..» Что творилось в России при Ельцине?!

Внимание, внимание, говорит китайское радио «у Желтого источника» – вдруг прозвучало из адского эфира. – Послушайте, пожалуйста, обращение председателя Коммунистической партии Китая товарища Мао Цзедуна.

«Заслуг у товарища Сталина гораздо больше, чем ошибок, и многие из ошибок Сталина могут быть даже полезными, так как они обогащают «исторический опыт диктатуры пролетариата».

Главная моя заслуга в том, – решил похвалить сам себя Коба, – что я сумел заставить весь советский народ работать, как я сам – тридцать лет подряд по 12-14 часов в сутки! Отсюда – все достижения СССР!

Нашел, чем гордиться! – бросил вызов тирану Ельцин. – Я, когда стал президентом, и сам мало работал (по крайней мере, весь свой второй срок), и народ не заставлял!

Потому и страна чуть не погибла – и сейчас еле дышит! Кто не работает – тот не ест!

У меня «дорогие россияне» едят в обе щеки! И пьют!

Проедают то, что насобирали Я и мои преемники!

Да, попробуй заставить их работать!

Но я же сумел! Те, кто в лагерях, трудились из-под палки, те, кто на свободе, – чтобы не попасть за колючую проволоку. А у тебя ни в тюрьмах, ни на воле никто ничего не делал!

Так ты же десятки миллионов убил!

Чушь! Как же тогда при мне население СССР росло? Миллиона три я расстрелял... Ну, еще в ГУЛАГе несколько миллионов поумирали...

И этого мало?!

Мало! Тебя вот, к сожалению, не шлепнули!

Да я совсем малец был!

Неважно. В отношении тебя не проявили мы революционную бдительность, не распознали в щенке будущего матерого цепного пса мирового империализма. Проморгали! И кое-кто мне за это ответит!

Если я – пес, то ты – вампир!

А любят тебя куда меньше, чем меня! – уложил соперника на лопатки тиран. – Так что ни о чем я не жалею! Там, на земле, я бросил вызов Небу – и победил! И во второй раз бросаю его здесь, в аду! Слышишь, Христос!

Коба задрал голову вверх. Его пафосное торжество испортило появление Александра Галича, который заявил деспоту в лицо:

– «... Я твердо верю в то, что стихи, песня могут обладать силой физической пощечины». Вот тебе моя пощечина – песня о твоем обращении к Христу!

Вы обратились к Христу, товарищ Сталин? – запаниковал Жданов.

Дурак, этот писака имеет в виду не обращение к вере, а мой монолог, обращенный к Распятому! – вразумил своего идеолога Вождь.

«...Где твоих приспешников орава

В смертный Твой, в последний час земной?

И смеется над Тобой Варавва...

Он бы посмеялся надо мной!..

Был Ты просто-напросто предтечей,

Не творцом, а жертвою стихий!

Ты не Божий сын, а человечий,

Если мог воскликнуть: «Не убий!»

Душ ловец, Ты вышел на рассвете

С бедной сетью из расхожих слов –

На исходе двух тысячелетий

Покажи, велик ли Твой улов?

Слаб душою и умом не шибок,

Верил Ты и Богу, и царю...

Я не повторю Твоих ошибок,

Ни одной из них не повторю!

В мире не найдется святотатца,

Чтобы поднял на меня копье...

Если я умру – что может статься, —

Вечным будет царствие мое!»

Слышали все? Слышали, Владимир Ильич? Даже мои враги признают мое величие и меня воспевают! Потому что в XX веке только два человека – Ленин и я – знали, как всегда и во всем поступать правильно! А что мы заставили человечество бояться нас – это же хорошо! Боятся – значит уважают!

А Галич запел другую песню:

– «И все-таки я, рискуя прослыть

Шутом, дураком, паяцем,

И ночью, и днем твержу об одном:

Ну не надо, люди, бояться!

Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,

Не бойтесь мора и глада,

А бойтесь единственно только того,

Кто скажет: «Я знаю, как надо!»

Кто скажет: «Идите, люди, за мной,

Я вас научу, как надо!»

И, рассыпавшись мелким бесом

И поклявшись вам всем в любви,

Он пройдет по земле железом

И затопит ее вкрови.

И наврет он такие враки,

И такой наплете трассказ,

Что не раз тот рассказ в бараке

Вы помяните в горький час.

Слезы крови не солонее,

Даровой товар, даровой!

Прет история – Саломея

С Иоанновой головой.

Земля – зола, и вода – смола,

И некуда вроде податься, Неисповедимы дороги зла.

Но не надо, люди, бояться!

Не бойтесь золы, не бойтесь хулы,

Не бойтесь пекла и ада,

А бойтесь единственно только того,

Кто скажет: «Я знаю, как надо!»

Кто скажет: «Всем, кто пойдет за мной, Рай на земле – награда!»

Не верьте ему!

Гоните его!

Он врет!

Он не знает – как надо!»

И разверзлась зона Второго СССР, и показалась во всей своей огромности. Десятки миллионов загубленных душ слушали эти жуткие стихи, понимающе кивали и плакали о совершенной ими некогда фатальной ошибке: они поверили... или убоялись. Но сотни миллионов продолжали смотреть с обожанием на двух злых гениев, стоявших рядом друг с другом, на два профиля, с детства знакомых по портретам, знаменам, лозунгам, фронтонам зданий. И они, эти потерянные души мертвых, передавали свои эмоции и привязанности наверх – еще живым своим родичам, друзьям, единомышленникам...

– Они слушают, но не слышат, – прокомментировал Ницше. – Таковы судьбы людского стада и бремя сильного. «В Норвегии называют период, когда солнце не показывается на горизонте, порою тьмы; в течение этого времени температура медленно и непрерывно снижается. Какой чудесный символ для тех мыслителей, для которых временно скрылось солнце человеческого будущего!» Что в Первом СССР, что во Втором период тьмы длится и длится...

Ленин и Сталин не замечали его – их взор притягивала к себе бесконечность адской зоны, которую они сами создали, и они не могли от нее оторваться.

– Как я вас понимаю! – прошептал Фридрих. – «Если долго смотреть в бездну, то бездна начинает смотреть в тебя». Пойдем отсюда,Борис. Тебе предстоит короткий отдых.