Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 108 страниц)

Многие разумные люди в наши дни держатся за церковь только потому, что считают: человеку требуется опора в жизни и – пока нет ничего другого – церковь, несмотря на ее недостатки, все же лучше, чем ничего. Люди, которые руководствуются этими соображениями, к сожалению, забывают, что церковь отнюдь не воспитанием, а насилием заставила народы следовать моральным принципам. Если бы церковь, следуя законам любви, проповедовала одну лишь любовь, она бы, конечно, многого не добилась. И поэтому она в соответствии с давней церковной методой – левая рука не должна ведать, что творит правая, – насаждала свою мораль с особой жестокостью – помимо всего прочего приговорив к сожжению на костре тысячи достойнейших людей. Мы ныне действуем гораздо более гуманно, чем церковь.

Заповедь «Не убий» мы претворяем в жизнь, просто казня убийц, в то время как церковь, когда обладала исполнительной властью, мучила их до смерти, подвергая зверским пыткам, четвертовала их и так далее». А меня теперь церковники упрекают в жестокости!

Ельцин так долго не перебивал разболтавшегося фюрера, потому что не мог понять одной вещи. Свое непонимание он выразил вслух, когда Адольф на секунду замолк.

– Как ты, находясь в пекле, отрицаешь адские муки?!

– Я отрицаю не их, а их телесность. Где Вы видели здесь пытки для плоти? Какие-такие новые страдания терзают меня тут, каких я бы не испытал на земле?

ЕБН прекрасно умел демагогически разглагольствовать на общие отвлеченные темы (скажем, благе народа и прочих абстрактных вещах), но никак не о теологии и философии. Посему он смолчал. Эстафетную палочку этого соревнования в болтологии тут же подхватил Ницше:

– Герр Гитлер, Вы опять противоречите сами себе. Ругаете церковь – а ведь неоднократно посещали храмы...

– «Я иду в церковь не для того, чтобы слушать службу. Я только любуюсь красотой здания. Я бы не хотел, чтобы у потомков сложилось обо мне мнение как о человеке, который в этом вопросе пошел на уступки. Я знаю, что человек с его заблуждениями тысячу раз поступает неверно. Но даже и речи быть не может о том, чтобы поступать неверно вопреки собственным знаниям. Я лично никогда не покорюсь этой лжи. И не потому, что хочу кого-то разозлить, а потому, что считаю это издевательством над Провидением. Я рад, что у меня нет внутренней связи с верующими. Я себя превосходно чувствую в обществе великих исторических героев, к которым сам принадлежу. На том Олимпе, на который я восхожу, восседают блистательные умы всех времен.

21 марта 1933 года мы должны были идти в церковь, но я отказался. В партии меня никогда не интересовало, кто из моего окружения какой веры придерживается. Но я бы хотел, чтобы в радиусе 10 километров от моей могилы не было ни одного попа».

– Не получилось! – возрадовался ЕБН. – Полно церквей на той территории, над которой наши тайно развеяли твой пепел!

– Не перебивайте меня! Пусть мое посмертное желание не осуществилось, я все равно не верю в пользу попов. «Если подобные субъекты сумели бы мне помочь, я бы усомнился в Провидении. Я действую в соответствии с моими убеждениями и мыслями. Я не могу помешать кому-либо молиться; но я не потерплю проклятий с амвона.

Я отказался от их молитв. Если я для чего-то нужен, значит, меня послали сюда высшие силы. Не говоря уже о том, что она ужасно жестока, эта единоспасающая церковь. Мне еще ни разу не доставляло удовольствия мучить других, хотя я знаю, что в этом мире утвердить себя без насилия невозможно.

Время, в которое мы живем, являет нам крах этой веры. Это может продлиться еще 100 или 200 лет. Мне очень жаль, что я увижу это из недосягаемой дали, как Моисей страну обетованную.

Мы врастаем в светоносное, основанное на истинной терпимости мировоззрение... Мы должны лишь предотвратить появление новой, еще большей лжи: еврейско-большевистского мира. Его я должен уничтожить».

– Ни хрена у тебя не вышло! – обрадовался Ельцин: патриотом России, хотя и очень своеобразным, он все-таки был.

– Еще не все потеряно! И здесь, в преисподней, Четвертый рейх воюет с враждебными нам зонами. А если Дьявол победит Бога в битве при Армагеддоне, я истреблю в посмертии всех евреев и большевиков!

– В жопе мускулов не хватит! – захохотал ЕБН, очень довольный, что может уесть бесноватого наци. – Кто же захочет второй раз получить по морде из-за твоих зверских фантазий?!

– Напрасно Вы надеетесь на то, что мой народ, а тем более партия, меня не поддержат снова. «В ходе этой войны миллионы немцев воочию убедились, что такое коммунизм, ибо побывали на его советской родине. При свете облик коммунизма точно так же теряет свою привлекательность, как и женское лицо, на которое, если желаешь им восхититься, можно смотреть только при свечах и после 23 часов – когда взор мужчины уже слегка затуманен».

– Забудем на минутку о большевиках, – попытался прервать полемику Ницше, но фюрер не хотел прерываться:

– Я никогда о них не забуду! Как и о евреях!

– Вот я как раз о них и хотел спросить. Как конкретно Вы с ними намерены поступить в посмертии?

– Я всему адскому населению открою глаза (или что там у нас вместо них осталось) на сугубую вредоносность их мировоззрения! «Это просто несчастье, что Библия была переведена на немецкий язык и все это еврейское шарлатанство и крючкотворство стало доступным народу. До тех пор пока эти премудрости, в частности Ветхий Завет, передавались из поколения в поколение исключительно на церковной латыни, отсутствовала опасность того, что разумные люди, взявшись за изучение Библии, помутятся в уме. Но из-за того, что Библия сделалась всеобщим достоянием, множество людей получили возможность ознакомиться с религиозными идеями, которые – благодаря еще такому характерному свойству немцев, как склонность к размышлению, – способствовали тому, что большинство из них со временем впали в религиозное безумие. Учитывая также, что католические священники восхваляли безумцев как «святых», таких движений, как движение флагеллянтов в Германии в Средние века, избежать было просто невозможно.

Немец, наделенный разумом, должен был просто за голову схватиться, видя, как еврейский сброд и попы с их болтовней побудили немцев вести себя наподобие высмеиваемых нами завывающих турецких дервишей и негров. И особенно злит то, что – когда в других частях света такие религиозные учения, как конфуцианство, буддизм и мусульманство, бесспорно, представляли прочную духовную основу для верующих – немцы попались на удочку теологии, которая воистину лишена какой бы то ни было глубины».

– Как же это евреи, составлявшие ничтожную часть населения Германии, всего полтора процента, сумели оболванить 80 миллионов немцев? – опешил философ.

– «Если пытаться найти причины этого явления, то прежде всего следует указать на то, что человеческий мозг очень сильно подвержен влияниям извне. Если, к примеру, ребенка в те годы, когда он только-только начал соображать, напугать притаившимся в каком-нибудь темном помещении «черным человеком», то он весь свой переходный возраст, входя в темную комнату, подвал и т.д., уже не сможет избавиться от чувства страха. У женщин же, которых так в детстве напугали, оно зачастую остается на всю жизнь.

С другой стороны, человек не чувствует тех опасностей, которых ему не внушили. Ребенок, которому в подвергающихся бомбежкам местностях не объяснили, что это такое и почему они опасны, воспринимает налет вражеских самолетов и огонь зениток как шумный фейерверк и, как правило, не выказывает ни малейшего признака страха».

– То есть поголовно все евреи – эксперты массового гипноза?! Свежая идея! А как насчет христианской церкви? Что Вы намерены сделать с ней? – антиклерикал Ницше всегда был зациклен на этой теме.

– «В юности я признавал лишь одно средство: динамит. Лишь позднее я понял: в этом деле нельзя ломать через колено. Нужно подождать, пока церковь сгниет до конца, подобно зараженному гангреной органу. Нужно довести до того, что с амвона будут вещать сплошь дураки, а слушать их будут одни старухи. Здоровая, крепкая молодежь уйдет к нам.

Я ничего не имею против целиком государственной церкви, как у англичан. Но мир просто не может так долго держаться на лжи. Только в VII, VIII и IX веках князья, которые были заодно с попами, навязали нашим народам христианство. Раньше они жили без этой религии. Христос был арийцем...»

– Евреем Он был! – воскликнули в унисон эрзац-Данте, эрзац-Виргилий и, как ни странно, Борман, всегда опровергавший это утверждение шефа. Гитлер их проигнорировал:

– «Но Павел использовал Его учение для того, чтобы мобилизовать преступные элементы и заложить фундамент предбольшевизма. С его победой античный мир утратил красоту и ясность. Что это за Бог, которому нравится, как люди перед Его ликом умерщвляют свою плоть?»

– Что ж, тогда, если не христианство, Вас привлекает? – философ не ослаблял напора.

– «Ислам, пожалуй, еще мог бы побудить меня вперить восторженный взор в небо. Но когда я представляю, как пресно и скучно на христианских небесах! В этом мире есть Рихард Вагнер, а там только «Аллилуйя», пальмовые ветви, младенцы, старики и старухи. Дикарь поклоняется хотя бы силам природы. Христианство же стремится заставить уверовать нас в «чудо преображения», ничего более нелепого человеческий мозг в своем безумии и выдумать не мог; чистейшей воды издевательство над любым божественным началом. Да негр с его фетишем в тысячу раз выше того, кто верит в чудесное преображение. Подчас теряешь всякое уважение к человечеству. Не к массе: ее ничему другому никогда и не учили. Но когда министры – члены партии и генералы убеждены, что нам не победить без благословения церкви!

... Когда магометане в VIII веке намеревались через Францию проникнуть в Центральную Европу, их натиск был отбит в сражении под Пуатье. Доведись же им тогда выиграть битву, мир был бы магометанским. Ибо победой они навязали бы германским племенам религию, которая своим постулатом: «Мечом насаждать веру и подчинять ей народы» – была как по мерке скроена для германцев. По причине своей расовой неполноценности завоеватели не смогли бы надолго удержаться в борьбе против выросших среди суровой природы, а потому более сильных аборигенов, так что под конец мировую империю возглавили бы не арабы, а германцы, принявшие ислам.

В том-то и беда, что мы исповедуем не ту религию. Почему бы нам не перенять религию японцев, которые считают высшим благом жертву во славу отечества? Да и магометанская подошла бы нам куда больше, чем христианство с его тряпичной терпимостью.

...Наша религиозность – это вообще наш позор. У японцев-христиан религия преобразована применительно к их миру. Но им легче. Религия японцев возвращает их назад к природе. Христианский тезис о загробном мире я ничем не могу заменить, поскольку он совершенно несостоятелен».

Ельцин задохнулся бы от возмущения, если бы душа могла дышать:

– Да ты же в загробном мире находишься, а отрицаешь его существование!

– У нас разные определения этого термина. «...Вера в вечную жизнь имеет под собой определенные основания. Ум и душа возвращаются в общее хранилище, как, впрочем, и тело. Мы ляжем удобрениями в почву, на которой появится новая жизнь. Я не хочу ломать голову в поисках ответов на вопросы «почему?» и «отчего?». Все равно нам не дано проникнуть в глубину души». А, кстати, жаль! Уж я бы в глубине душ своих подчиненных поковырялся!

– Так что, Вы не можете найти вообще ничего хорошего в христианстве? – попытался извлечь практическую пользу из теоретических рассуждений фюрера Ницше.

– «Десять заповедей – это законы, на которых зиждется мироздание, и они полностью достойны похвалы».

– Чего ж ты заповедь «Не убей» не соблюдал? – вмешался ЕБН.

– Она касается людей, а я приказывал – заметьте, не сам убивал! – уничтожать унтерменшей! И перестаньте сбивать меня с мысли! «Церкви возникли потому, что у религии появилась организационная структура. Подсознание же у всех людей одинаковое, только понимание каких-то вещей происходит у них по-разному. Один сознает низменность своей натуры, лишь когда над ним нависла смертельная угроза. Другой же с самого начала понимал это, и ему не нужны были наводнение, пожар или землетрясение. В подсознании каждый чувствует ограниченность власти человека».

– Я тоже всегда подчеркивал определяющую роль подсознания! – торжественно произнес Фрейд, словно читая доклад в собрании коллег.

– Я от евреев ничего не приму – даже подтверждения своих выводов! «Вы уже составили завещание?»

– Это Вы меня, умершего уже человека, спрашиваете?

– Нет, это я повторяю любимый вопрос священников! «Вопрос считается бестактным, чем моложе, тем меньше думаешь об этом. Но старики просто как одержимые цепляются за жизнь. Большинство из них верующие. Церковь открывает им перспективу: уход из жизни ничего не решает, дальше все будет гораздо лучше. Как тут не завещать церкви свои тысячи!

...Авторитет церковных иерархов основывается на том, что их вероучение объявляется догмой, и церковь просто-напросто самоликвидировалась бы, не придерживайся она твердо основных догматов веры. Но то, что не радует глаз, должно или измениться, или исчезнуть. Таков закон вечного движения».

– А Вы, оказывается, диалектик, герр Гитлер, – не то удивился, не то съязвил Ницше.

– Я прежде всего национал-социалист, а уж потом все остальное! В том числе и скептик, и реалист!

– Будь ты реалистом, а не идиотом-фанатиком, ты бы еврейских ученых-физиков из Германии не вышиб! А они уехали – и атомную бомбу быстрее твоих недоразвитых арийцев сгандобили! – торжествовал Борис Николаевич.

– Объясните мою позицию в этом вопросе, Шпеер! – приказал Гитлер, чем немало удивил всех: он обычно предпочитал говорить о себе сам.

– Охотно. «Фюрер глубоко уважал физика Филиппа Ленарда, который в 1905 году получил Нобелевскую премию и в научной среде считался одним из немногих ярых сторонников Гитлера. Ленард сумел убедить Гитлера в том, что ядерная физика и теория относительности используются евреями для разложения германского народа. В узком кругу своих приближенных Гитлер со ссылкой на своего выдающегося ученого соратника именовал ядерную физику «еврейской физикой».

Со мной Гитлер иногда говорил о возможности создания ядерной бомбы, однако он совершенно не разбирался в этой проблеме. Этим и объясняется его неспособность оценивать эпохальное значение ядерной физики. Временами он, правда, пытался понять ее виды на будущее, но мои сообщения о беседах с физиками еще больше усиливали его желания не вникать слишком глубоко в эти дела. И действительно, профессор Гейзенберг так и не ответил на мой вопрос, может ли он гарантировать полный контроль над цепной реакцией. Вряд ли Гитлер стремился покорить мир, чтобы он затем снова превратился в раскаленное небесное тело. Такая перспектива уж никак его не устраивала. Как-то он даже в шутку заявил, что ученые слишком оторваны от жизни и ради раскрытия всех земных тайн готовы поджечь земной шар, однако он, к счастью, до этого не доживет.

Тем не менее Гитлер, не задумываясь, отдал бы приказ сбросить атомную бомбу на Англию. Подтверждение тому – его реакция на заключительные кадры документального фильма о бомбардировке Варшавы. Он пригласил Геббельса и меня на просмотр в свои жилые апартаменты в рейхсканцелярии – на экране горели дома, пикирующие бомбардировщики заходили на цели, можно было проследить всю траекторию полета бомбы и увидеть, как самолеты взмывают вверх, а снизу к ним тянутся огромные, снятые крупным планом языки пламени. Гитлер, как завороженный, смотрел на экран. В конце фильма на белом полотне неожиданно появились контуры Британских островов. Самолет с германскими опознавательными знаками спикировал на них. «Именно такая участь ожидает их! – с восторгом воскликнул Гитлер. -Именно так мы их уничтожим!!»

– Даже жажда победы и опасность поражения не удержали тебя от глупейшего антисемитизма! – торжественно провозгласил Ельцин. – Ну, не идиот ли ты?!

– Не могу поступиться принципами, – пожала призрачными плечами душенька Адольфа. Экс-гарант попытался припомнить, где же еще он слышал или читал эту фразу... – Сталин своих ученых расстреливал или ссылал в лагеря. А лично Вы, кстати, хоть своих ученых и не выгоняли, но так заморили их голодом, что они из России сами эмигрировали! – ударил в ответ фюрер.

– Туше! – изобразил аплодисменты Ницше.

– Не понимаешь ты истинной веры! – не сдавался Ельцин.

– «Среди двух с половиной миллиардов жителей Земли мы можем обнаружить 170 основных вероисповеданий, каждое из которых утверждает, что именно оно придерживается истинных представлений о потустороннем мире. Получается, что 169 религий – ложные и лишь одна истинная.

...Русские имеют право выступать против своих попов, но они не смеют использовать их в борьбе против высших сил. Мы жалкие, безвольные создания, это факт, но есть также созидательная сила. И было бы глупо отрицать это».

– Что ж ты, гад, то на евреев, то на русских постоянно бочку катишь? – обиделся ЕБН.

– Есть за что! «Второго такого ханжеского государства, как Россия, не найти. Там все построено на церковных обрядах. И тем не менее русские получили крепкую взбучку. К примеру, молитвы 140 миллионов русских во время войны с японцами в 1904-1905 годах принесли, совершенно очевидно, меньше пользы, чем молитвы гораздо меньшей по численности японской нации. Точно так же во время мировой войны наши молитвы оказались весомее, чем ихние. Но даже внутри страны попы не смогли обеспечить прочную опору существующему строю. Появился большевизм. Разумеется, этому способствовали также реакционные круги: они устранили Распутина, то есть единственную силу, способную привить славянскому элементу здоровое миропонимание».

– Давно я такой ахинеи не слышал! Японцев мы в 1945 году порвали, как Тузик – шапку. А Распутин – такой же слуга Дьявола, как и ты!

– Неправда! – опроверг сие утверждение голос «святого черта».

– Дайте же мне договорить! – зашелся в бешеном крике фюрер. – Делаю резюме своей речи. «В наши дни человек, знакомый с открытиями в области естествознания, уже не сможет всерьез воспринимать учение церкви: то, что противоречит законам природы, не может быть божественного происхождения, и Господь, если пожелает, поразит молнией также и церковь. Целиком основывающаяся на взглядах античных мыслителей, религиозная философия отстает от современного уровня развития науки. В Италии и Испании это закончилось резней.

Я не хочу, чтобы у нас случилось то же самое. Мы счастливы, что сохранились Парфенон, Пантеон и другие святыни, хотя с религиозной стороной этих сооружений мы уже не имеем ничего общего. Будь их у нас еще больше, это было бы просто великолепно. Мы ведь все равно не будем поклоняться в них Зевсу.

У нас такая же ситуация: лишь церковь сохранила весомые свидетельства о Средневековье. Теперь представьте себе, я становлюсь ярым иконоборцем и одним махом уничтожаю все, что у нас было создано в V-XVII веках. На этом месте возникает дыра. И как из-за этого обеднеет мир!» Большевики сделали преступление против человечества, взрывая здания храмов или превращая их в склады!

Уже в третий раз ЕБН ловил себя на мысли, что согласен с бесноватым фюрером.

– Разрушение храмов – хобби не только большевиков, – проявил завидную справедливость Ницше. – После освобождения Польши в 1918 году одним из первых актов нового правительства стал взрыв русского православного соборного храма в Варшаве. Местные жители – и города, и окрестных деревень – специально приходили, чтобы унести и выбросить хотя бы кусочек здания.

– Немцы – тоже не святые в этом отношении, – сыграл в объективность Шпеер. – В конце войны «я собирался предотвратить нависшую над разрушенными городами угрозу: настроенные враждебно к любым проявлениям свободного духа гаулейтеры намеревались под предлогом реконструкции снести обветшавшие памятники архитектуры, даже если они всего лишь нуждались в реставрации. Так, например, когда я приехал в подвергшийся накануне сильному воздушному налету Эссен и, поднявшись на высокую трассу, мрачно смотрел на раскинувшиеся внизу руины, то стоявший рядом гаулейтер как бы между прочим сказал, что теперь будет полностью снесен кафедральный собор: он, дескать, все равно очень сильно поврежден и только мешает придать городу современный облик...

Один из гаулейтеров следующим образом объяснял мне столь откровенное желание покончить с прошлым: «Замки и церкви – оплот реакции, и поэтому наша революция должна их смести!» В его словах чувствовался фанатизм, присущий партийным вождям на ранней стадии развития НСДАП».

– Вы, герр Гитлер, затронули тему послесмертия и отвлеклись, – напомнил философ.

– «Я ничего не знаю о загробном мире и достаточно честен, чтобы открыто признаться в этом. Другие же утверждают, что кое-что знают о нем, а я не могу представить доказательства, что это не так.

Крестьянке я бы не хотел навязывать свою философию. Учение церкви тоже своего рода философия, пусть даже и не стремящаяся отыскать истину. Но поскольку людям крупномасштабные материи недоступны, это не страшно. В итоге все, в общем-то, сводится к признанию беспомощности человека перед вечным законом природы. Не повредит также, если мы придем только лишь к выводу, что спасение человека – в его стремлении постичь смысл Божественного Провидения, а не в вере в свою способность восстать против закона. Это же просто замечательно, когда человек безропотно чтит законы».

Верно! – подумал ЕБН. – Законопослушных можно и стричь, и доить, и на мясо резать.

– Ну а с церковью-то все же как покончить? – не слезал с любимого конька антиклерикал Фридрих.

– «Поскольку любые потрясения суть зло, лучше всего будет, если нам удастся, просвещая умы, постепенно и безболезненно преодолеть такой институт, как церковь... Им, церковникам, нужно просто втолковать, что царство их не от мира сего... На дворе эпоха гибели церкви. Пройдет еще несколько веков, и путем эволюции свершится то, что не удалось сделать путем революции».

– В 1933 году широко практиковались организованные коллективные посещения штурмовыми отрядами церковных богослужений, во время которых Ваши головорезы совершали обструкции и хулиганские действия антирелигиозного характера. Это какой путь – эволюционный или революционный? – было опять непонятно: то ли философ смеется над фюрером, то ли поддерживает его.

– Да поймите же: я боролся не против церкви как таковой, а против ее служителей, враждебных нашей идеологии. Вот пример.

26 марта 1942 года со всех церковных кафедр нашей страны было оглашено «Пасторское послание немецких епископов о положении католической церкви в Германии», которое обвиняло «национал-социалистическое правительство в нарушении установленного конкордатом (моим соглашением с римским папой) принципа гражданского мира. И это, дескать, несмотря на то, что 93 процента германского народа исповедуют христианство, а бесчисленное множество католиков на передовых позициях черпают мужество из своей веры и отмечены наградами за свое героическое поведение. Те, кого их религиозное чувство приводит в церковь, подвергаются преследованиям; за священниками установлена слежка; в школах-интернатах (например, в национал-политических воспитательных заведениях) запрещено преподавание закона Божьего, всячески препятствуется воспитанию детей в религиозном духе; заповедь «Не убий!» нарушается организованным в соответствии с приказом правительства убийством неизлечимо больных и показом тенденциозных фильмов («Я обвиняю»); нарушается право собственности (конфискации монастырского имущества), и поэтому возвращающиеся с фронта члены монашеских орденов не находят себе приюта и вообще вынуждены в дальнейшем опасаться покушений на их частную собственность.

Я приказал, чтобы в прессе не только не велось никакой полемики с пасторским посланием, но, напротив, всячески подчеркивалось единение тыла и солдат... Противодействовать посланию следует лишь с помощью честной, объективной информации».

– А что там про убийство больных говорилось? – спросил Ельцин.

– 1 сентября 1939 года Гитлер издал секретный указ (так называемую программу эвтаназии) об умерщвлении «неизлечимо больных». Он не только распространялся на многочисленные категории инвалидов, хронических больных, умственно неполноценных, но мог также произвольно применяться в отношении политических противников режима. 28 июля 1941 года епископ граф фон Гален возбудил перед прокуратурой при Мюнстерском земельном суде и перед полицей-президентом Мюнстера дело о групповом убийстве душевнобольных людей. В результате этого и других подобных протестов выполнение «программы эвтаназии» (после того как к августу 1941 года число ее жертв уже составило более 70 000 человек) было несколько приторможено, но не отменено. Уже 26 сентября епископ вынужден был возобновить свой протест посредством оглашения его с церковных кафедр Ольденбургского округа, – лекторским тоном доложил Ницше.

– Как ты об этом спокойно говоришь!

– Почему спокойно? Я глаголю об этом с глубочайшим волнением – потому что наконец-то моя философия воплотилась в жизнь!

– Ты не упрекаешь гитлеровцев за их злодеяния?! Ты не признаешь ни Десять заповедей, ни Христова учения?!

– Конечно, нет! «Что ягнята не любят крупных хищных птиц – это понять не трудно, но это не является еще причиной ставить упрек большим хищным птицам, что они хватают маленьких ягнят. И если ягнята говорят между собой: «эти хищные птицы злы, и тот, кто наименее подобен хищной птице, кто, напротив, является их противоположностью – ягненком, разве тот не хорош»? то ничего нельзя возразить на такое построение идеала, хотя хищные птицы посмотрят на это с насмешкой и скажут: «Мы ничего не имеем против этих добрых ягнят, мы их даже любим, что может быть вкуснее нежного ягненка».

Требовать от силы, чтобы она не проявляла себя силою, чтобы она не была желанием одолеть, сбросить, желанием господства, жаждою врагов, сопротивлений и торжества, это столь же бессмысленно, как требовать от слабости, чтобы она проявлялась в виде силы...

Угнетенные, подавленные, подвергшиеся насилию в мстительном лукавстве бессилия говорят: «Будем иными, чем злые, т.е. добрыми. А добр всякий, кто не производит насилия, никого не оскорбляет, не нападает, не воздает злом за зло, кто месть предоставляет Богу, кто подобно нам скрывается, уступает дорогу всему злому и вообще немногого требует от жизни, подобен нам, терпеливым, скромным, справедливым». Относясь к этому холодно и беспристрастно, это значит, собственно говоря, только: «Мы слабые-слабые: хорошо, если мы не будем ничего такого делать, на что у нас не хватает сил»; но это резкое признание факта, это ум низшего порядка, свойственный даже насекомым (которые притворяются мертвыми, чтобы не делать «слишком многого» в случае большой опасности)...»

– А геноцид тебя не ужасает?!

– Когда я узнал о взрыве вулкана Кракатау на острове Ява в Индонезии, то был охвачен энтузиазмом: «Как это прекрасно, в один миг уничтожено 200 тысяч человек! Это великолепно! Вот конец, ожидающий человечество, вот конец, к которому оно придет!» Гитлер – начало этого конца!

Фюрер, обычно не дававший никому и рта раскрыть, слушал этот монолог, не перебивая, и покачивал прозрачной головой от удовольствия:

– Правильно, герр Ницше! «В вечной борьбе человек стал великим – в вечном мире он гибнет... Самый храбрый и прилежный получает, как любимец природы, право на существование, на господство... Сильнейший должен господствовать, а не растворяться в более слабом, жертвуя собственным величием... Стало быть, кто хочет жить, тот борется, а кто не хочет вражды в этом мире, кто не хочет вечных сражений, не заслуживает жизни. Даже если это жестоко, это так, а не иначе».

– Да вы все тут одним миром мазаны! – догадался Ельцин, вспомнив, что постоянно твердил его спутник: ницшеанство – идейная основа гитлеризма.

– Никто, наоборот, тут ни ладаном, ни смирной, ни елеем не помазан! – опроверг его Дьявол. – Ты, Боря, кстати, тоже в числе грешников. Адольфушка, ты на земле душ принимал?

– Да, Повелитель!

– А теперь пора принять муку!

... Ева Браун написала в мае 1935 года в своем дневнике о «Валькирии», которую Гитлер якобы нашел на замену ей. Не зря знакомство Адольфа с этой женщиной привело ко второй попытке самоубийства его будущей жены. Соперницу, к которой Ева так ревновала, звали Юнити Валькирия Митфорд. Она происходила из знатной британской семьи. Тогда ей было двадцать лет, и она выглядела именно так, как национал-социалисты представляли себе настоящую дочь германского народа: высокая голубоглазая блондинка – и пышная от ног до груди. Юнити – единственной в мире иностранке – удалось войти в ближайшее окружение наци №1.

В 2008 году в мировой прессе появилось много спекуляций о том, не родила ли Митфорд ребенка от Гитлера. Это – вымысел. Но она очень ему нравилась, и лидеры Третьего рейха несколько раз заводили с вожаком беседы о нежелательности интимной связи, а тем более женитьбы солнца германской нации на представительнице враждебного народа.

Смертельный крест на этих отношениях, которые грозили перерасти в нечто более серьезное, поставило начало Второй мировой войны. Девушке передали через английского генерального консула в Мюнхене телеграмму ее родителей: они просили дочь вернуться в Англию. В ответе Юнити ничего не писала о возвращении, а взамен попрощалась:

«Я как раз забрала вашу телеграмму и узнала, что началась война. Итак, я говорю вам до свидания. Консул возьмет с собой это письмо. Наверное, когда закончится война, вновь возобновится дружба между Англией и Германией, на которую мы так надеялись. Я желаю вам, что вы тогда часто будете видеть фюрера».

В тот же день Юнити разыскала гаулейтера Мюнхена, с которым ее познакомил Гитлер. Когда она спросила его, не могут ли ее интернировать из-за английского гражданства, тот однозначно ответил: «Нет». Она спокойно может остаться в Мюнхене, он даже обещал ей бензиновый паек. Юнити смотрела сквозь него и, казалось, не слышала ни одного из его дружеских слов. Девушка передала ему запечатанный конверт, адресованный господину рейхсканцлеру. Потом она покинула бюро.

У гаулейтера было в этот день много дел – ведь началась война. Он не открывал конверт, и письмо пролежало у него на столе несколько часов. После обеда он говорил с Гитлером по телефону и вскользь упомянул о письме Юнити. Затем он вскрыл конверт, вынул из него партийный значок Митфорд с подписью Гитлера, подписанную фюрером фотографию, которую поклонница хранила со дня своей встречи с обожаемым кумиром, и пробежался по строчкам прощального послания.