Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 108 страниц)

Казнили его 23 декабря 1953 года в том же бункере штаба МВО, где он содержался после ареста. Присутствовали маршал Конев, генерал Москаленко, первый заместитель командующего войсками ПВО Батицкий, подполковник Юферев, начальник Политуправления Московского военного округа полковник Зуб и ряд других военных, причастных к аресту и охране бывшего наркома.

С него сняли гимнастерку, оставив белую нательную рубаху, скрутили веревкой сзади руки и привязали к крюку, вбитому в деревянный щит, который предохранял присутствующих от рикошета пуль. Руденко зачитал приговор.

Берия: – Разрешите мне сказать...

Руденко: – Ты уже все сказал. (Военным) Заткните ему рот полотенцем.

Москаленко (Юфереву): – Ты у нас самый молодой, хорошо стреляешь. Давай.

Батицкий: – Товарищ командующий, разрешите мне (достал свой «парабеллум»). Этой штукой я на фронте не одного мерзавца на тот свет отправил.

Руденко: – Прошу привести приговор в исполнение.

Батицкий вскинул руку. Над повязкой сверкнул дико выпученный глаз, второй Берия прищурил. Палач нажал на курок, пуля угодила в середину лба. Тело повисло на веревках…

После врачебного освидетельствования пришлось некоторое время подождать, пока тело увезут в крематорий. Батицкий решил еще раз взглянуть на казненного.

– «Как он там?» – спросили генерала, когда тот вернулся.

– «Все в порядке. Чаю просит», – пошутил будущий маршал. Все оцепенели…

– Вот как меня даже мертвого боялись! – похвасталась душенька Лаврентия Паловича. – Однако осудили несправедливо – совсем не за то, в чем я действительно был виноват. И семью мою подвергли репрессиям – безвинно…

– За что боролся, на то и напоролся! – резонно заметил Ельцин. – Сам так действовал, чего ж негодуешь, когда с тобой поступили согласно русской поговорке «Твоим же добром – тебе и челом»!

…Из Грузии – по предложению республиканского ЦК – выселили около двадцати родственников Берии и его жены. Причем его матери и теще было уже за восемьдесят, но их все равно вывезли в глухие места. Мать репрессировали за то, что она каждый день молилась «за здоровье врага народа Берии». Остальных родственников обвиняли в том, что они ведут антисоветские разговоры, в том числе глухонемую сестру Лаврентия Павловича (видимо, она антисоветчик думала , съязвил Ницше). Такая же судьба постигла родных Богдана Кобулова, Гоглидзе и Деканозова.

Генеральный прокурор СССР Руденко и министр внутренних дел Круглов обратились в президиум ЦК с предложением «запретить членам семей и близким родственникам указанных врагов народа проживание в городах Москве, Ленинграде, Тбилиси и других режимных городах и местностях Советского Союза, а также на территории Кавказа и Закавказья». Маленков и Хрущев одобрили это предложение.

«Социально опасных» родственников по списку, составленному в МВД, выслали в Красноярский край, Свердловскую область и Казахстан. Органам госбезопасности было приказано взять их под надзор.

В сентябре 1955 года председатель КГБ генерал Серов докладывал в ЦК, что «некоторые родственники Берии продолжают и ныне восхвалять Берию, утверждать о его невиновности и высказывать недовольство решением об их выселении... Настроены явно антисоветски, допускают злобную клевету по адресу руководителей партии и Советского государства, изыскивают способы для установления связи с остальными высланными родственниками врага народа Берия с целью проведения организованной враждебной деятельности, направленной против Советского государства... Принято решение привлечь их к уголовной ответственности за злобную антисоветскую агитацию».

Жену Берии и его сына арестовали.

Душа Нины Геймуразовны Гегечкори-Берия вспонила прошое:

После расстрела мужа, в начале 1954 года, я отправила письмо Хрущеву. Я написала, что меня исключили из партии и обвинили «в антисоветском заговоре с целью восстановления капитализма в Советском Союзе». Кроме того, мне вменили в вину переписку с якобы моим родственником, грузинским меньшевиком Гегечкорией.

«Я его не знала, никогда не видела, он не является моим родственником, и я ни в какой переписке с ним не находилась и не могла находиться...

Действительно страшным обвинением ложится на меня то, что я более тридцати лет (с 1922 года) была женой Берия и носила его имя. При этом, до дня его ареста, я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек... Я не разгадала, что он враг Советской власти, о чем мне было заявлено на следствии. Но он в таком случае обманул не одну меня, а весь советский народ, который, судя по его общественному положению и занимаемым должностям, также доверял ему...

С 1942 года, когда я узнала от него же о его супружеской неверности, я отказалась быть ему женой и жила с 1943 года за городом сначала одна, а затем с семьей моего сына.

Я тяжело больна, проживу недолго. Прошу не дать мне умереть одинокой, без утешения сына своего и его детей в тюремной камере или где-либо в ссылке».

Серго сидел в Лефортовской тюрьме, я – на Лубянке. После 16 месяцев заключения нас освободили и выслали в Свердловск. Затем разрешили жить в Киеве.

Каждый раз меня вызывали на допрос, и следователь требовал, чтобы я давала показания против мужа. Он говорил, что народ возмущен действиями Лаврентия Павловича. Я категорически заявила, что никаких показаний – ни хороших, ни плохих – давать не буду.

В тюрьме я просидела больше года.

Какие Вам предъявили обвинения? – спросил Ницше.

Абсурдные! Например, меня «обличили» том, что из Нечерноземья я привезла ведро... краснозема. Но так как самолет был государственный, то получалось, что я использовала государственный транспорт для личных целей. Действительно, когда-то по моей просьбе на самолете привезли ведро красного грунта. Я тогда работала в сельскохозяйственной академии и занималась исследованием почв.

Еще одно обвинение – в использовании наемного труда. В Тбилиси жил известный портной Саша. Он приехал в Москву и сшил платье, за которое я заплатила.

Берия страдал неимоверно:

– С моей семьей поступили так же, как я – с семьями «врагов народа».

С моим арестом мой сын Серго вообще перестал бывать на ракетном предприятии, где он работал. И к нему, и к моей семье применили сталинские методы. Серго тогда был... арестован, а затем изгнан из Москвы, но даже в этих условиях через годы обрел вполне достойный профессиональный статус – в отличие от другого ракетчика, Сергея Хрущева. Интересно, кстати, Никита, как ты относишься к своему сыну, укатившему в Штаты, в то время как мой сын до конца жизни служил своей стране?

Любопытно, – принялся размышлять вслух Ницше. – Сын «агента международных разведок» Берии так и умер на родной земле, никуда с нее не подавшись в поисках счастья. А его антипод, сын «верного ленинца» Хрущева, живет в Америке, коей герр Хрущев некогда обещал показать знаменитую в России «кузькину мать». Хотел бы я ее повидать... Она – как привидение или истинная любовь: все о ней говорят, но никто нигде ее не видел...

Никита Сергеевич пристыженно молчал: ответить ему было нечего. Потом буркнул:

Сталин как-то сказал: «Сын за отца не ответчик». А я скажу наоборот: «За сына не отвечаю».

Чушь ты городишь, – презрительно бросил Хозяин. – В СССР все за всех отвечали головой! А то, что я говорил, – попытка отвести глаза мировой общественности.

Так что насчет меня решили? – возопил Берия.

Будешь моим замом и правой рукой, как и раньше, – утешил сподвижника Вождь.

Уставший от долгой бюрократической процедуры большевистского кадрового набора экс-президент России не выдержал:

Вы чего меня в свою зону вызывали? Долго еще я тут терпеть ваш треп буду, понимаш?

Только тут Сталин официально обратил внимание на гостей:

Ничего, Христос вон терпел – и нам велел! Господин Ницше, Вы этого предателя привели из гитлеровской зоны, не так ли? Как там душа фюрера?

Когда мы его покидали, он как раз кончал жизнь самоубийством...

«Доигрался, мерзавец! Жаль, что не удалось взять его живым...»

За что Вы меня так обзываете, генералиссимус? Мы ведь с Вами, по образному выражению Вашего поэта Маяковского, как партия и Ленин: близнецы-братья... Даже неясно, «кто больше матери – истории ценен», – Гитлер обиделся не на шутку и выразил свое чувство негодования вслух.

Какие мы с тобой к черту близнецы?! – не принял родства с фюрером Коба.

Как раз для меня вы оба – любимые детишки, самые настоящие близняшки, – с отеческой заботой прокурлыкал Сатана. – Посудите сами. Почти ровесники по возрасту. Оба – третьи сыновья в семье, причем дети, родившиеся до вас, умерли. Оба ненавидели своих отцов, были биты ими. Оба рождены и провели детство в бедности. Про обоих ходили слухи, что они – незаконнорожденные. Отец Гитлера тоже одно время подрабатывал сапожником, как и Виссарион Джугашвили. Оба в юности писали стихи, любили музыку. Оба занимались журналистикои, организовывали мятежи: писали книги о политике, руководили вооруженными силами своих государств во время войны.Оба считали себя знатоками искусства и литературы. Оба не были основателями своих партий, пришли к власти путем интриг. Оба создали сети концлагерей, широко использовали рабский труд, уничтожили десятки миллионов невинных,захватывали путем агрессии чужих территорий. Оба создали профессиональные организации писателей, ремесленников, актеров и тд. – в Германии они назывались палатами и гильдиями, в СССР – союзами. Оба возглавляли социалистические государства. Оба праздновали Первомай. И, наконец, после смерти обоих перетаскивали из могилы в могилу!

Почти все это – случайные совпадения, а кое-что вызвано реальным жестким, а потому схожим подходом к решению политических, экономических и военных проблем! – возразил Коба. – Есть же законы истории, политика выживания того, кто стоит на самом верху, одинаковая для всех общественно– экономических формаций! «Кровавая борьба должна приводить к скорейшим «решениям», а самый скорый путь – правовой!

– Согласен! – вскричал Гитлер

«Демократизм – не демократию, понимаш. – почекнул нас ЕБН. – есть утопия. Мы окружены врагами».

Готов подписаться под каждым словом! – заявил фюрер.

Но зачем проливать столько крови?! – обличил Обоих Ельцин.

У страны тоже бывают, как при тебе рекламщики любили говорить, «критические дни» – и тогда льется много крови! – «пошутил» Сталин.

Скабрезно выражено, но по сути верно! – оценил «остроумие» близнеца-врага Адольф.

Мы, тут в разговор влезли представители законных революционеров Гитлера и Сталина,французские революционеры, придерживались схожего мнения. Я, Эбер, известен своим афоризмом: «Пока у палача много работы, республика в безопасности!»

А я, жирондист Вернью, на эшафоте предупредил: «Революция, как Сатурн, пожирает своих детей».

Это – частности. Главное в том, что вы оба создали очень схожие политические системы, – подключился к дискуссии советский поэт Твардовский. – При сопоставлении сталинского СССР и гитлеровской Германии «возникает неприкрытый параллелизм, сближение «двух миров» в их единой по существу «волкодавьей» сути. Там несвобода, и тут несвобода, там сажают и мучат, и тут не меньше, и, пожалуй, похлеще, там взваливают на плечи народа – исполнителя – безмерный, бесчеловечный груз страданий, гибели, и тут то же самое».

Лучше бы и я сам не сказал! – восхитился Сатана. – А вот зачитываю отрывок из одной газеты: «Каждого рабочего заставляют шпионить за своими соседями, сыновья должны доносить на своих отцов, отцы – на сыновей до тех пор, пока последний враг... не будет уничтожен... Директора предприятий либо изгнаны, либо ждут в застенках своей участи... Деморализация перекинулась из городов в деревни». О какой из двух стран речь?

О Германии! – изрек Сталин.

О России! – отбрил Гитлер.

Прав фюрер: эта характеристика общества списана из газеты «Фелькишер беобахтер» от 5 июня 1937 года и относится к СССР. Видно, что журналист хорошо знал – и не понаслышке, к чему приводит массовый террор. Ваше сходство привело к тому, что в 1939 году вы очень легко и охотно стали союзниками, поделив между собой Европу.

С этой фразой лукавый исчез. Ницше повернулся к Молотову:

На Западе упорно пишут о том, что в 1939 году вместе с договором было подписано секретное соглашение...

«Никакого».

Не было?

«Не было. Нет, абсурдно».

Сейчас уже, наверно, можно об этом говорить.

«Конечно, тут нет никаких секретов. По-моему, нарочно распускают слухи, чтобы как-нибудь, так сказать, подмочить. Нет, нет, по-моему, тут все-таки очень чисто и ничего похожего на такое соглашение не могло быть. Я-то стоял к этому очень близко, фактически занимался этим делом, могу твердо сказать, что это, безусловно, выдумка».

Что ж ты врешь! – завопил возмущенный Ельцин. – Я это секретное соглашение видел собстенными глазами вместе с приложенной картой, и на них стоит твоя подпись!

Сам, что ли, не лгал? – равнодушно пожал плечами Вячеслав Михайлович, бывший завзятым брехуном.

Не надо спорить, – задипломатничал Риббентроп. – Мы действительно очень похожи. Давайте вспомним 1939-й...

Министр иностранных дел Германии Риббентроп, проклинаемый советскими газетами, просится в Москву. Фашисты предлагают большевистскому государству делить Европу. Гитлер спешит: чтобы напасть на Польшу, ему нужна полная ясность относительно позиции СССР Риббентроп забрасывает посла в Москве Шуленбурга шифрограммами. Вермахт не может более ждать: начнутся дожди, размокнут дороги. И Адольф безоговорочно принимает все предложения кремлевского горца. 19 августа он посылает Сталину телеграмму о приезде Риббентропа.

Для меня этот поворот в политике был непринципиален, – пояснил Вождь. – И Гитлер, и западные демократии – враги, и союз с любым из них – не более чем ход в политической шахматной партии. Сдавая архив вражду к Гитлеру, я жертвовал ферзя. Союзнику рейха трудно быть Вождем мировой демократии – так что пришлось закрыть лавочку под названием Коминтерн. Я верил: в будущем верну отданное. А пока получу территории...

«Мы хорошо поругали друг друга, не правда ли?» – этими словами я встретил в Кремле Риббентропа. Три часа при полном единодушии мы делили Восточную Европу. Все наши дополнительные предложения были приняты немцами поразительно легко. Пакт о ненападении и секретный протокол были подписаны: не мною, естественно, я ведь только глава партии, а главой государства – Молотовым. В ней определялась цена, которую Гитлер платил нам за пакт: свобода «территориальных и политических преобразований в Прибалтике», право «реализовать свою заинтересованность в Бессарабии», Польши.

... Церемония закончилась приемом – столь любимой русскими обильной едой и столь же любимыми тостами. Закаленный в застольях Молотов поразил гостей умением пить, не пьянея. Хозяин поднял бокал за Гитлера, рейхсминистр – за Сталина. После чего немецкой делегации пришлось много пить – и за пакт, и за новую эру в отношениях.

Эх, мне бы туда, – подумал ЕБН, я бы им показал, как надо бухать!

На следующий день Ворошилов с усмешкой сообщил все еще присутствующим в Москве английской и французской делегациям: «Ввиду изменившейся обстановки нет смысла продолжать переговоры». 29 сентября Риббентроп вернулся после своего второго визита в Москву, имея при себе немецко-советский договор о границах и о дружбе, призванный подтвердить четвертый раздел Польши.

Риббентроп: – «За столом у фюрера я рассказал, что никогда еще не чувствовал себя так вольготно, как среди сотрудников Сталина. Русские были очень милы, я чувствовал себя среди них как среди старых национал-социалистов...» Представьте себе: Сталин провозгласил здравицу не только в честь фюрера, но также и в честь Гиммлера как гаранта порядка в Германии!

Гиммлер истребил коммунистов, то есть тех, кто верил Сталину, а тот – без всякой на то необходимости – провозглашает здравицу в честь убийцы своих приверженцев! Вот это цинизм! – восхитился Ницше.

«Когда мы принимали Риббентропа, он, конечно, провозглашал тосты за Сталина, за меня– это вообще был мой лучший друг, – раздвинул губы в призрачной улыбке Молотов. – Сталин неожиданно предложил: «Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина!» – издевательски так сказал и незаметно подмигнул мне. Подшутил, чтобы вызвать реакцию Риббентропа. Тот бросился звонить в Берлин, докладывает Гитлеру в восторге. Гитлер ему отвечает: «Мой гениальный министр иностранных дел!» Гитлер никогда не понимал марксистов.

Так что мне приходилось поднимать тост за Гитлера как руководителя Германии. Немцы поднимали тост за Сталина, я – за Гитлера. В узком кругу. Это же дипломатия. Во время приема в честь Риббентропа стол вел я. Когда я предоставил слово Сталину, тот проявил редкое чувство юмора: произнес тост «за нашего наркома путей сообщения Лазаря Кагановича», который сидел тут же за столом, через кресло от фашистского министра иностранных дел!»

– «И Риббентропу пришлось выпить за меня!» – вспомнил Лазарь Моисеевич. – Правда, и мне пришлось пить за здоровье... фюрера».

Тот день, когда Коба произнес шокировавший даже фашистов тост, Сталин ознаменовал еще одним поступком.

Альберт Шпеер: – «По словам Риббентропа, Сталин был доволен соглашением о разграничительной линии и по окончании переговоров собственноручно отметил на карте на границе отведенной России зоны территорию, которую в качестве огромного охотничьего угодья подарил Риббентропу. Этот жест раззадорил Геринга, который не желал согласиться с тем, что сталинский довесок предназначается лично министру иностранных дел, и заявил, что он должен достаться всему рейху и тем самым ему, рейхсъегермейстеру. Последовал бурный спор между обоими охотниками,

имевший следствием глубокую мрачность министра иностранных дел, ибо Геринг оказался и более энергичным, и более пробивным соперником».

На десерт Вождь преподнес новым союзникам подарок: ради лояльного сотрудничества с «гарантом порядка» Гиммлером выдал на растерзание гестапо большую группу немецких и австрийских коммунистов, находившихся в эмиграции в Советском Союзе.

Герр Джугашвили, на что Вы рассчитывали, идя на сговор с господином Гитлером? – поинтересовался философ.

У меня был собственный взгляд на будущее Европы. Очень похожий на гитлеровский. Только, в отличие от фюрера, я не публиковал свои тайные замыслы миллионными тиражами. Еще 2 сентября 1935 года я написал Кагановичу и Молотову:

«Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две антанты: антанта Италии и Франции, с одной стороны, и антанта Англии и Германии – с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем продавать хлеб и тем и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе невыгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой. Почему выгодно? Потому что возникнет возможность вмешаться в драку в удобный момент, когда все ослабнут».

То есть Вы были вовсе не против новой мировой войны, хотя советская пропаганда твердила иное?

«Большевики не пацифисты, которые вздыхают о мире и берутся за оружие только в том случае, если на них напали. Неверно это. Бывают случаи, когда большевики сами будут нападать... Большевики вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что мы сейчас кричим об обороне, – это вуаль, вуаль. Все государства маскируются: с волками живешь, по волчьи приходится выть».

В 1939 году на секретном совещании руководства Коминтерна я предупредил: «Война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т.д.) за передел мира, за господство над миром.

Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему... Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались.

... В мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны. Мы делаем свой выбор, и он ясен. Мы должны принять немецкое предложение и вежливо отослать обратно англо-французскую миссию. Первым преимуществом, которое мы извлечем, будет уничтожение Польши до самых подступов к Варшаве, включая украинскую Галицию.

В то же время мы должны предвидеть последствия, которые будут вытекать как из поражения, так и из победы Германии. В случае ее поражения неизбежно произойдет советизация Германии и будет создано коммунистическое правительство. Мы не должны забывать, что советизированная Германия окажется перед большой опасностью, если эта советизация явится последствием поражения Германии в скоротечной войне. Англия и Франция будут еще достаточно сильны, чтобы захватить Берлин и уничтожить советскую Германию. А мы не будем в состоянии прийти на помощь нашим большевистским товарищам в Германии.

Таким образом, наша задача заключается в том, чтобы Германия смогла вести войну как можно дольше, с целью, чтобы уставшие и до такой степени изнуренные Англия и Франция были бы не в состоянии разгромить советизированную Германию... По этой причине СССР будет оказывать помощь нынешней Германии, снабжая ее сырьем и продовольственными товарами.

В то же самое время мы должны вести активную коммунистическую пропаганду, особенно в англо-французском блоке и преимущественно во Франции. Мы должны быть готовы к тому, что в этой стране в военное время партия будет вынуждена отказаться от легальной деятельности и уйти в подполье. Мы знаем, что эта работа потребует многих жертв, но наши французские товарищи не будут сомневаться в целесообразности этих жертв. Их задачами в первую очередь будут разложение и деморализация армии и полиции. Если эта подготовительная работа будет выполнена в надлежащей форме, безопасность советской Германии будет обеспечена, а это будет способствовать советизации Франции.

Рассмотрим теперь второе предположение, т.е. победу Германии.

Некоторые придерживаются мнения, что эта возможность представляет для нас серьезную опасность. Доля правды в таком утверждении есть. Но было бы ошибочно думать, что эта опасность будет так близка и так велика, как некоторые ее представляют. Если Германия одержит победу, она выйдет из войны слишком истощенной, чтобы начать вооруженный конфликт с СССР, по крайней мере, в течение десяти лет.

Ее основной заботой будет наблюдение за побежденными Англией и Францией с целью помешать их восстановлению. С другой стороны, победоносная Германия будет располагать огромными территориями, и в течение многих десятилетий она будет занята их эксплуатацией и установлением там германских порядков. Очевидно, что Германия будет очень занята в другом месте, чтобы повернуться против нас... Позже все народы, попавшие под «защиту» победоносной Германии, также станут нашими союзниками. У нас будет широкое поле деятельности для развития мировой революции.

Поэтому в интересах СССР – Родины трудящихся, чтобы война разразилась между рейхом и капиталистическим англо-французским блоком. Нужно сделать все, чтобы эта война длилась как можно дольше в целях изнурения двух сторон. Именно по этой причине мы должны согласиться на заключение пакта, предложенного Германией, и работать над тем. чтобы эта война, объявленная однажды, продлилась максимальное количество времени».

– А я примерно в то же время сказал своим приближенным: – «Германия никогда не станет большевистской, – прервал пространную речь Сталина фюрер. – Скорее большевизм станет чем-то вроде национал-социализма. Между нами и большевиками больше сходства, чем различий. Я всегда принимал во внимание это обстоятельство и посему отдал распоряжение, чтобы бывших коммунистов беспрепятственно принимали в нашу партию. Национал– социалисты никогда не выходят из бывших либералов, но превосходно получаются из коммунистов...»

–Мало ли что ты там болтал! – возобновил свой монолог Вождь. – Часть Германии долгое время оставалась коммунистической! Но закончу характеристику своих предвоенных планов. «Нападение на СССР сулило Германии в 1941 году безнадежную войну в одиночку против всего мира. Как раз то, против чего он предостерегал в «Майн Кампф». Нападение же Советского Союза на Гитлера сулило нам блестящие перспективы завоеваний в Европе при поддержке, по крайней мере на первых порах, западной коалиции. При том, конечно, условии, что нам удалось бы напасть первыми. К сожалению, в 41-м мы к войне были неготовы... А уж раньше – тем более. Вот почему я так хотел этого союза! Хрущев: – Вот почему «Сталин после подписания пакта радостно восклицал в кругу соратников: «Обманул, обманул Гитлера!»

А не фюрер Вас обманул? – усомнился Ницше.

Нет, я – его! Гитлер, как ты в 1924 году описывал перспективы войны против Западной Европы в союзе с нами? – и говорить о России как о серьезном техническом факторе в войне совершенно не приходится. Всеобщей моторизации мира, которая в ближайшей войне сыграет колоссальную и решающую роль, мы не могли бы противопоставить почти ничего. Сама Германия в этой важной области позорно отстала. Но в случае такой войны она из своего немногого должна была бы еще содержать, Россию. Ибо Россия не имеет еще ни одного своего собственного завода, который сумел бы действительно сделать, скажем, настоящий живой грузовик. Что же это была бы за война? Мы подверглись бы простому избиению». К несчастью, я ошибся! В октябре 1941 года захваченные советские территории представляли собой «не что иное, как единую фабрику по производству оружия, построенную за счет снижения уровня жизни населения». Я даже не представлял себе, как далеко зашла подготовка СССР к войне против Германии и Европы. Цифры уничтоженной или захваченной в результате нашего внезапного нападения техники говорят сами за себя: 18 тысяч танков, 22 тысячи орудий, 14,5 тысячи самолетов. Плюс два с половиной миллиона пленных. Легко понять мое потрясение: вермахт начал поход на Восток всего с тремя с половиной тысячами танков!

Так что, несмотря на некоторое сходство, разница между нами, генералиссимус, все же есть!

–Конечно, есть! – согласился Сталин. – Да вот пусть Молотов про фюрера скажет, он его лучше знает, мы же с Гитлером никогда лично не встречались!

«Гитлер – крайний националист, – сообщил с важным видом Молотов, – ослепленный и тупой антикоммунист... внешне ничего такого особенного не было, что бросалось бы в глаза. Но очень самодовольный, можно сказать, самовлюбленный человек. Конечно, не такой, каким его изображают в книгах и кинофильмах. Там бьют на внешнюю сторону, показывают его сумасшедшим, маньяком, а это не так. Он был очень умен, но ограничен и туп в силу самовлюбленности и нелепости своей изначальной идеи. Однако со мной он не психовал. Во время первой беседы он почти все время говорил один, а я его подталкивал, чтоб он еще что-нибудь добавил.

Гитлер говорит: «Что же получается, какая-то Англия, какие-то острова несчастные владеют половиной мира и хотят весь мир захватить – это же недопустимо! Это несправедливо!»

Я отвечаю, что, конечно, недопустимо, несправедливо, и я ему очень сочувствую.

«Это нельзя считать нормальным», – говорю ему. Он приободрился.

Гитлер: «Вот вам надо иметь выход к теплым морям. Иран, Индия – вот ваша перспектива». Я ему: «А что, это интересная мысль, как Вы это себе представляете?» Втягиваю его в разговор, чтобы дать ему возможность выговориться. Для меня это несерьезный разговор, а он с пафосом доказывает, как нужно ликвидировать Англию, и толкает нас в Индию через Иран. Невысокое понимание советской политики, недалекий человек, но хотел втащить нас в авантюру, а уж когда мы завязнем там, на юге, ему легче станет, там мы от него будем зависеть, когда Англия будет воевать с нами. Надо было быть слишком наивным, чтобы не понимать этого.

Я проанализировал все попавшие в мое распоряжение сведения и пришел к выводу, что советская система была гораздо тотальнее германской, – начал философствовать автор «Заратустры». – Со мной вполне согласен один из соратников генерала Власова – Вильфрид Штрикфельдт. Не так ли?

Яволь! «И нацистский режим стремился к тоталитарной, всеобъемлющей власти, но она еще не достигла дьявольского совершенства сталинизма. В Третьем Рейхе все же сохранялись какие-то основы старой государственной и общественной структуры; еще не были задушены полностью частная инициатива и частная собственность; еще было возможно работать и жить, не завися от государства. Немцы еще могли высказывать свое мнение, если оно и не сходилось с официальной догмой, могли даже до известной степени действовать так, как считали лучшим. Хотя партийное давление и увеличивалось все более ощутимо... но эта форма несвободы в Германии оценивалась подавляющим большинством бывших советских граждан мерками сталинского режима насилия и поэтому воспринималась все же как свобода. И в этом была большая разница между нами».

Ницше оседлал своего любимого конька – теоретизирование – и не хотел с него слазить: – Еще одна разница между Сталиным и Гитлером идеологические основы установленных ими режимов. В относительно мононациональной Германии нацисты могли себе позволить строить свою политику на тезисе об «избранности» германской нации. В многонациональном Советском Союзе стабильной могла быть только та диктатура, которая опиралась на классовый признак разделения общества, а не национально-расовый. Гитлер сделал «врагами народа» и изгоями прежде всего евреев и иных эмигрантов цыган. Большинство же тех, кто поддерживал социал-демократов и коммунистов, либо были вынуждены покинуть Германию, либо были «перевоспитаны» пропагандой и репрессивными органами. Поэтому число казненных антифашистов исчислялось десятками тысяч, а не миллионами, как это было в СССР в отношении тех, кого сочли противниками коммунизма или линии партии, причем массовый террор начался еще в 1918 году, задолго до прихода герра Джугашвили к власти. Так или иначе, действия большевиков ущемили интересы десятков миллионов людей, и репрессиям подверглись представители самых разных слоев общества. Поэтому тех, кто досадовал на Сталина, в СССР было гораздо больше, чем в Германии – ненавистников Гитлера. Ведь фюрер, устранив Рема и его ближайшее окружение, не стал проводить в партии кровавую чистку. Не сажал в тюрьмы и лагеря рядовых коммунистов и социал– демократов. Вплоть до 20 июля 1944 года вообще не трогал вермахт. Не расстреливал и не отправлял за решетку без крайней на то нужды ни фабрикантов, ни помещиков, ни пролетариев, ни крестьян. И в результате обеспечил морально-политическое единство германского народа накануне войны и искреннюю любовь миллионов, не ведающих толком ни того, что творят сами, ни того, что вообще творят в рейхе фюрер с партией. Ибо информация тщательно фильтровалась министерством пропаганды, а «окончательное решение еврейского вопроса» проходило в условиях глубокой тайны.