Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 108 страниц)

Всем этим качествам я обязан не замыслу Творца, а фантазиям людишек! Черный цвет естественно приличен мне как князю тьмы. Исполинский рост я получил по наследству от языческих и библейских гигантов, воплотителей злой, антикультурной силы, враждебной идеям божества и религиозной цивилизации. Титанов греческой мифологии Данте нашел нужным перенести на мучение и в свой христианский ад, хотя последнему, казалось бы, совершенно бесполезна расправа с врагами Иисусом низверженного Зевса. Злая воля в средневековом эпосе всегда воплощается в великана, и колосс этот – либо сам черт, либо сын черта. Дантов Люцифер – гигант, горе подобный. В видении Тундала (XII век) князь демонов, осужденный вечно жариться на раскаленной решетке, имеет, подобно эллинскому колоссу – Гекатонхейру Бриарею, сто рук. Таким же сторуким и стоногим видела Сатану в XIV веке святая Бригитта. Иногда, впрочем, фантазеры воображают меня карликом, в чем проявляется влияние германской мифологии.

Данте дал Люциферу три лица, подражая подобным же средневековым изображениям в виде человека с тремя лицами Троицы небесной. Как обезьяна божества и вечный контраст его, Сатана должен (конечно, по представлению убогих человеческих умишек) изобрести свою собственную дьявольскую черную троицу, пародируя ипостаси и отражая благодать их в карикатуру обратно пропорциональных пороков. Я с тремя лицами изображался много раз в скульптуре, в живописи на стекле, в миниатюрах на манускриптах, с головою, то украшенной венцом, то обезображенной рогами, а в дланях – скипетр, иногда меч, а то и два меча. Такое тринитарное изображение владыки подземного царства гораздо старше и Данте, и художника Джотто, который дал ему место в одной своей фреске. Сатану писали так уже в XI веке. Более того: еще в апокрифическом евангелии от Никодима, памятнике VI века, упоминается «трехглавый» Вельзевул.

По мере того, как в христианском мире рос внутренний страх к Дьяволу, все страшнее воображалась и моя наружность. Понятно, что результаты воображения варьировались – сообразно верованиям той или другой местности и субъективно-художественному темпераменту воображавшего. Самый обычный и частый образ мой – высокий изможденный человек с лицом черным, как сажа, или мертвенно бледным, необыкновенно худой, с горящими глазами навыкате, всею мрачною фигурою своею внушающий ужасное впечатление призрака. Таким не раз описывал меня в XII веке цистерцианский монах Цезарий из Гейстербаха.

Другой мой вид, бесконечно воспроизведенный искусствами, – черный ангел. Лицо у него обгорелое и безобразное, тело сухое и волосатое, крылья – как у летучей мыши, на голове рога – и хорошо, если только пара, а то и больше, нос крючком, длинные острые уши. Для совершенной «красоты» усердствующие придавали мне еще свиные клыки, когти на лапах и ногах, хвост с змеиным жалом или стрелою на конце. Страшные морды, подобные фантастическим маскам на фонтанах, разевали пасти на коленях, локтях, груди, брюхе и, в особенности, на заду; половой орган принимал громадные размеры и безобразно изощренные формы, напоминая бесстыдные карикатуры античного художества. Ноги – иногда козлиные, на память о сатирах языческой древности, либо – одна человеческая, другая лошадиная; ступни то вооружены ястребиными когтями, то – как гусиные лапы. Этот европейский Сатана с рогами и с хвостом получил распространение гораздо более широкое, чем даже, казалось бы, позволяло непосредственное европейское влияние.

Тело Дьявола предполагается человекоподобным, однако оно не тождественно человеческому. В результате своего падения «создание великой красоты», по свидетельству Данте, огрубело и уплотнилось телом, а прелесть лица моего превратилась в позорное безобразие. Та же судьба постигла моих сообщников. Демоны стали чудовищами, в которых человеческое смешано со звериным, и часто второе берет верх над первым. Если бы мы подлежали зоологической классификации, то могли бы составить отдельную семью антропоидов. Таким образом дьяволопоклонников справедливо можно считать зоофилами, то бишь скотоложцами!

Русские бесы – вообще какие-то земноводные люди, подверженные, как и гомо сапиенсы, условиям материальной жизни: они едят, пьют, имеют половое сообщение, родятся и умирают; они безобразные и по наружности скорее похожи на зверей, чем на людей; они, как люди, мыслят и говорят, имеют общественные связи, ибо сознают между собою братство, имеют религию и поклоняются божеству, называемому Сатаною; отличаются от людей тем, что могут принимать различные образы, способность, которой, однако, не лишены безусловно, по народному верованию, и люди – если они колдуны; бесы, кроме того, что они звери по наружности и люди по жизни, еще все как бы чародеи, то есть, все, по природе своей, способны на то, что доступно между людьми только некоторым, обладающим таинственною наукою.

Уловить общий тип князя тьмы тем труднее, что меня часто путают с моими подчиненными. А ведь каждый демон имеет свою индивидуальную наружность, соответственную его характеру, рангу в адской иерархии и специальности. В человекоживотном смешении Сатаны иногда зверь подавляюще берет верх над человеческим составом.

Но людские измышления и этим не ограничиваются! Некоторые додумались, будто у меня телесна только внешность, а внутри я пустой, вроде дерева, изъеденного дуплом. Святой Фурсей видел однажды толпу демонов с головами, подобными медным котлам на длиннейших шеях. Бесы в видениях святого Гутлака имели огромные головы, длинные шеи, лица тощие и отвратительные, бороду, колючие уши, свирепо наморщенные лбы, зверские глаза, лошадиные зубы и гривы, огромные рты, высокую грудь, волосатые руки, узловатые колени, кривые ноги, толстые пятки, вывернутые ступни; говорили они крикливыми и хриплыми голосами и с каждым словом изрыгали пламя изо рта. Эту способность сохраняли все отверствия на их телах. Если нечистые духи святого Фурсея немного смахивали на котлы или кубы для кипячения воды, то еще более хозяйственно устроенного беса видела однажды святая Бригитта: голова его была подобна раздувалу, снабженному длинным дулом, руки были как змеи (веревки), ноги как педаль, а вместо ступни – крючки.

Иногда в тупых людских мозгах животное вытесняет из Сатаны человеческое подобие – и тогда является адский зверь, чудовище, зародившееся в мифологическх образах Вавилона и Египта, а также на страницах Апокалипсиса и получившее необычайно подробное развитие в видениях средневековых аскетов и дидактически-благочестивых романах. Бредовые звери эти, созданные воспаленным воображением из обрывков действительных животных, сложены самым фантастическим образом, совмещая в себе признаки всех видов животных, словно нарочно затем, чтобы символизировать, как каприз и злоба Дьявола ругаются над законами природы и насилуют ее строй.

В результате возникла гнилая идейка, будто животные – не просто мои символы, а прямые орудия или даже воплощения! Дескать, в собачьем виде я обыкновенно сторожу свои подземные сокровища и клады. Черным козлом вожу ведьм на сборища и председательствую на шабаше. Котом мурлычу в кухне колдуньи и, мало того, по чешскому поверью, каждый черный кот – только до семи лет кот, а потом обращается в Дьявола. Надоедливою мухою пристаю к монаху, разбивая его молитвенное внимание. И в виде красного шмеля заставляю переживать сладострастные ощущения и писать таковые же стихи талантливую русскую поэтессу М.А. Лохвицкую. С чего ты это взяла, Мирра?

– Ваше адское величество, – поклонилась ему в пояс первая русская сатанистка. – Имя Вельзевула, как древнего бога филистимлян, обозначает – «князь мух... О, Вельзевул, о, царь жужжащих мух»!

– Вообще-то в оригинале оно звучит Баал-зебуб... Но по сути все верно... Хвалю за усердие и изобретательность! Продолжу. Средние века строили мост между демонологией и зоологией с искренней верою. Целый ряд животных в христианской символике объявлен был как бы иероглифами Дьявола: змей, лев, обезьяна, жаба, ворон, нетопырь и другие. И, наоборот, меня часто зовут «скотом» – не только в ругательной метафоре, как показывает один средневековый «бестиарий» (зоологический сборник), в котором Сатана классифицируется как животное, подобное другим зверям. Бесовских зверей видели не только тайновидцы в аду, мистики признавали их и на земле – и не только в легендарных драконах и василисках, но и, например, в реальнейшей и невиннейшей по существу жабе. Злополучная амфибия эта горько поплатилась за свое безобразие. Бесовская репутация установлена за ней в христианстве еще Апокалипсисом. Апостол Иоанн Богослов, будь любезен, процитируй свое пророчество!

– «И ВИДЕЛ Я ВЫХОДЯЩИХ ИЗ УСТ ДРАКОНА И ИЗ УСТ ЗВЕРЯ И ИЗ УСТ ЛЖЕПРОРОКА ТРЕХ ДУХОВ НЕЧИСТЫХ, ПОДОБНЫХ ЖАБАМ:

ЭТО – БЕСОВСКИЕ ДУХИ, ТВОРЯЩИЕ ЗНАМЕНИЯ; ОНИ ВЫХОДЯТ К ЦАРЯМ ЗЕМЛИ ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ, ЧТОБЫ СОБРАТЬ ИХ НА БРАНЬ В ОНЫЙ ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ БОГА ВСЕДЕРЖИТЕЛЯ».

– Интересная идея: правители устраивают войны по призыву жаб! Ельцин, какая жаба подвигла тебя бросить армию на Чечню? Впрочем, не буду отвлекаться... Начиная со II века, устами Мелитона Сардийского, и сквозь все Средние века жаба несет свое проклятие, зачатое еще в языческой магии и зоологическом баснословии знаменитого римского натуралиста Плиния. В XII веке у Алэна Великого, у Петра Кануанского жаба – образ похабных поэтов, еретиков и... философов-материалистов, обращающих ум свой только к земным предметам!

– Марксисты, оказывается, жабы! – вслух сделал неожиданный для себя вывод Ельцин.

– Верно! – поддержал его лукавый. – И ты тоже в их числе! Но отвлечемся от конкретных земноводных. Остановимся на обобщениях. Затем жаба сделалась эмблемою жадности и распутства, а отсюда и бесом, карающим за смертные грехи этой категории. В кафедральном соборе в Пуатье и во множестве старинных церквей Франции можно видеть изображение казней, ждущих женщин за жадность, скупость, роскошь и кокетство: жабы и змеи кусают их за груди. На великолепном южном портале в средневековом аббатстве города Муассака интереснейшая скульптурная группа изображает Дьявола, со всеми отличительными моими признаками, выплевывающего жабу – по направлению к нагой женщине, к грудям которой присосались две змеи, а нижнюю часть живота грызет другая жаба. И за что только несчастное земноводное так обидели! В одной старинной заклинательной формуле мы встречаем моление к Богу об охране земных плодов от жаб, равно как и от червей, мышей, кротов, змей и... других нечистых духов. Патрикий, Готфрид, Бернард и многие другие святые предавали анафеме мух и прочих вредных насекомых или гадов, избавляя от них дома, города и провинции. Процессы против животных возбуждались не только в Средние века, но и в расцвете Возрождения. В 1474 году в Вазеле формально судили и сожгли... Дьявола-петуха, который надумал снести яйцо. Меня опетушили! – взвыл лукавый, выказывая недюжинные знания российских тюремных «понятий». – Вызывались на суд обвиняемыми и свидетелями животные, вызывались и демоны. Еще в XVII веке иезуит Синистрари д'Амено доказывал, что инкубы и суккубы суть животные особого рода, почему и грех прелюбодеяния с демоном, так интересовавший казуистов Возрождения, он подводит под рубрику скотоложества.

С тою же легкостью, как в животный мир, обращаюсь я в неодушевленные предметы. Святой Григорий Великий сообщает о монахине, которая стала бесноваться от того, что проглотила меня, обратившегося в листик салата. Одного из учеников святого Алария, епископа галатского, я дразнил в виде аппетитной кисти винограда. Другим я представлялся стаканом вина, слитком золота, туго набитым кошельком, деревом, катящеюся бочкою, кто-то догадался узнать меня даже в виде коровьего хвоста.

Могу сообщить, что авторами подобных измышлений (их немало попало сюда ко мне!) я занимаюсь индивидуально!

Из животных я в старину охотнее всего являлся драконом или змием. Но дракон не всегда метаморфоза черта, иногда он – сам черт и есть, в подлинном своем виде. В румынском языке оба они – и демон, и дракон – совершенно совпадают в моем нарицательном имени: дракул. Так что румынский князь Влад Цепеш, что означает Сажающий на кол, в настоящее время работающий вампиром, фактически носит мое имя: Дракула! В Апокалипсисе Иоанна и видениях многих святых Дракон или Змий несомненно тождествен мне. В VIII веке Иоанн Дамаскин описывал демонов как драконов, летающих по воздуху. Змий, как истинный образ Сатаны, весьма привился к фантастическим представлениям как в старинной церковной литературе, так и в духовных стихах и сказочной словесности. В конце концов, именно змей соблазнил Еву! Еще бы – ведь он – ходячий... то есть ползучий фаллический символ!

Одни фантасты получали сатанические галлюцинации, разбивая свои нервы алкоголем и пороками, другие, наоборот, взвинчивали себя до них аскетическими подвигами. В препятствиях им я не жалел метаморфоз и доходил в последних до дерзости невероятной, перенося превращения свои из мира вещественного в мир невещественный, принимая на себя вид святых, ангелов света и даже Девы Марии, Христа и Саваофа, симулируя пред каким-либо честолюбивым подвижником, чтобы погубить его грехом гордости, полное видение горних Небес.

Как можно перепутать с Люцифером, никак не могу понять! Но спасибо придуркам-людишкам: польщен!

– И что: все художники Вас уродуют? – посочувствовал какой-то дьяволофил.

– Не все. Оступления от правила изображать меня безобразным в Средние века редки, но они есть. В одной латинской Библии IX века, находящейся в Парижской национальной библиотеке, я, искушающий Иова, сохранил еще свой прежний ангельский вид – крылья и даже ореол вокруг головы; падение мое характеризуется только когтями на ногах и сосудом с пылающими углями в левой руке. В одной французской героической поэме двенадцатого века я выведен совсем красавцем: меня портят только большой рот и горбатый нос. Эстетическое направление Возрождения сказалось и на представлении о Дьяволе. Вот как описывает меня Федериго Фрецци (умер в 1416 году), епископ в Фолиньо. Расскажи-ка сам, Федериго!

– «Я думал увидеть злое чудовище, ждал увидеть погибшее и унылое царство, а нашел его торжествующим и славным. Сатана оказался велик, прекрасен и имел такой благосклонный вид, такую величественную осанку, что казался достойным всякого почтения. На голове его сиял великолепный тройной венец, лицо было веселое, глаза смеялись, в руках он держал скипетр, как прилично великому властителю. И, хотя ростом он был в три мили вышины, надо было удивляться, как соразмерны его члены и как он хорошо сложен. За плечами его шевелилось шесть крыльев из таких нарядных и блестящих перьев, что подобных не имеют ни Купидон, ни Килленийский бог (Гермес)».

Правда, все это оптический обман: «взглянув на Сатану вооруженным взглядом, сквозь адамантовый щит Минервы, своей вожатой, я увидел адского царя свирепым чудовищем, чернее негра, с дико горящими глазами; голова его украшена не венцом, а переплетающимися драконами, он оброс по всему телу как будто волосами, но в действительности это ужасные змеи, руки у него с когтями, а брюхо и хвост – как у скорпиона».

– Фи, все впечатление испортил! Но тем не менее почин украшать Сатану был сделан и пришелся по вкусу века.

Из художников первым придал мне «ужасную красоту» Спинелло Аретинский. В «Страшном суде» Микельанджело демоны уже мало чем отличаются от грешников: художник достигает в них впечатления не внешним безобразием, но ужасною экспрессией внутренних страстей. Демоны Мильтона в «Потерянном рае» сохранили и после падения немалую долю прежней своей красоты и величия. Однако злые духи в стихах Торквато Тассо, наиболее народного из четырех великих классических поэтов средневековой Италии, имеют чудовищные и ужасные формы и воспроизводят все страшные призраки античной мифологии.

Восемнадцатый век, погасивший костры ведьм и обративший повелителя зла в философскую идею, увенчанную, после многих второстепенных немецких «Фаустов», гениальным синтезом в «Фаусте» Гете, окончательно очеловечил Сатану. А протестующий романтизм XIX века усилиями Байрона, Альфреда де Виньи, Лермонтова и других настолько облагородил и возвысил меня, что Люцифер, Демон, Мефистофель стали излюбленными владыками-символами людской мысли, решительно торжествующими в воображении бунтующего человека над своими исконными небесными врагами. Сообразно с этим моральным повышением стал я физическим красавцем. Эй, Майков, прочитай мое любимое!

– «Господень ангел тих и ясен,

На нем горит блаженства луч,

Но гордый демон так прекрасен,

Так лучезарен и могуч!»

– Это эстетическое отношение ко мне как олицетворению прекрасной и гордой мысли нашло себе, уже в XX веке, конечное и блистательное увенчание в гениальных творениях кисти и пера – «Демоне» Врубеля и «Мастере и Маргарите» Булгакова.

И даже когда Дьявол атомного века некрасив, он сохраняет в наружности своей ту значительность и, как говорится, «интересность», которая привлекает к нему уважительное внимание больше самой блистательной красоты. Мефистофель в мраморе Антокольского, в сценическом гриме Эрнста Поссарта и Шаляпина сделал европейскому обществу близкою и фамильярною зловещую фигуру кавалера в бархатном колете, шелковом плаще, в берете с тонким, колеблющимся петушьим пером и длинною шпагою на бедре...

Этот мой образ – несомненно, из всех художественных самый популярный, несмотря на то, что появился в XVI веке. Но он сразу так фантастически полюбился и привился к поверьям Европы после ею пережитой Реформации, что этот вид Дьявола надо считать как бы средним между собственною моею формою и теми излюбленными моими метаморфозами, о которых теперь будет речь.

Имея свой собственный индивидуальный образ, я сверх того обладаю способностью изменять свою наружность по желанию, причем в этом я совершенно неограничен и вполне заслуживаю название адского Протея – древнегреческого бога, который мог менять свой облик. Так прозвали меня иные богословы. Но пусть за меня лучше скажет Мильтон!

– Злые духи «принимают по своему желанию тот или иной пол или сливают их вместе. Так мягка, так проста бестелесная сущность, что, будучи свободною от мускулов и сочленений и не прикрепленная, подобно телу, к бренной поддержке костей, она может вливаться, следуя планам воздушных существ, в любую форму, ясную или темную, жидкую или твердую и, таким образом, приводит к намеченным результатам деяния своей любви и злобы».

– Замечательно! – одобрил великого английского поэта лукавый. – Если верить человеческим фантазерам, куда реже случалось, чтобы я являлся в своем собственном виде. Таков был я, искушая Иисуса. Десятки, если не сотни художников пробовали свои силы над этим сюжетом, одинаково находя камень преткновения как в образе Христа, так и в лике Сатаны. Самая известная картина – Ари Шеффера – балетна, а огненный Дьявол Репина хоть и оригинален, но надуманно груб.

Ну, и последняя из придуманных людьми моих мелких гнусных привычек. Не всегда искушение Дьявола направляется на цели крупного греха. Весьма часто злой дух ограничивается просто тем, что разобьет человеку молитвенное настроение, не даст ему сосредоточиться в благочестивом размышлении, либо просто рассердит или выведет из терпения. Это я якобы повторяю гулким эхом слова читаемых молитв, заставляю чихать проповедника в чувствительнейшем месте его проповеди, это я назойливою мухою сажусь десять раз на лицо засыпающего, покуда тот не обозлится и не заругается.

Обидно, право! Буду я размениваться на мелочи, когда мне предстоит грандиознейшая задача – совершить Вселенскую Революцию, свергнуть Царя Небесного... Тьфу, набрался большевистской фразеологии... Надо меньше с Лениным и Сталиным общаться...

От изобразительного искусства перейдем к литературе. Сейчас мы подведем итоги очередного инфернального поэтического конкурса. Все знают, что у нас, как в Вестминтерском аббатстве в Лондоне, есть свой собственный «Уголок поэтов». Только у меня их похоронено в тысячи раз больше, чем там, ха-ха-ха! Но, чтобы оттянуть приятную процедуру награждения, вспомним о тех, кто заслуженно уже стали лауреатами!

... Зал горестно вздохнул. Дьявол обрадовался:

– Обманул, обманул! – по-детски захлопал он в ладоши. – На сей раз мы не будем читать гениальные, но чертовски длинные поэмы Данте Алигьери «Божественная комедия», то есть, конечно, ее первую часть – «Ад», или Джона Мильтона «Потерянный рай». Я сделаю краткий обзор тех, кто выиграл в последних конкурсах, и тех, кто претендует на победу в нынешнем. Засим обнародую четырех победителей.

– Подождите, а кто в жюри? – возопил кто-то.

– Какое еще жюри? Здесь, как на земле, – победителей заранее определяют устроители творческих соревнований! Правда, Борис, ведь в России 90-х так было и на выборах, и в литературных конкурсах?

Итак, в период Возрождения, в Новое время, не говоря уже о современности, мое восприятие человечеством изменилось к лучшему. Борьба против тирании церкви увенчалась успехом, и я стал фактически идеологическим… нет, скорее теологическим знаменем этой великой войны между Землей и Небом!

Цивилизация не забыла в победе своей этой моей заслуги и отблагодарила меня устами своих поэтов, превративших Дьявола в светлый и могущественный символ бесстрашного и неутомимого знания. «Дух отрицанья, дух сомненья» рушит догматы и искореняет предрассудки, бунтует мысль и страсть, поражает все виды духовной тирании и утверждает свободу, под широкими крыльями которой нарождается жизнь нового человечества.

Великий французский поэт Бодлер, призвал меня на помощь тоске своей звуками божественной молитвы. Он также описал мою окончательную викторию над человечеством. Бодлерчик! Вспомни свое предисловие к сборнику «Цветы зла»!

– «... Вельзевул на подушке сладчайшего зла

Убаюкать торопится разум наш пленный,

И, глядишь, нашей воли металл драгоценный

Этот химик премудрый сжигает дотла.

Он по ниточке водит нас, вечный наш враг.

С каждым днем, с каждым шагом мы близимся к аду,

В отвратительном тайную видим отраду

И бесстрастно бредем сквозь зловонье и мрак».

– Аплодисменты гению! – распорядился Дьявол. Все послушались, даже Ельцин, которому стихи понравились.

– Продолжаем разговор! Весьма упрямым и свирепым являет себя Андрамелех в «Мессиаде» Клопштока – непонятно, правда, почему нельзя было употребить какое-либо из моих более известных имен. Зато всех затмевает гордый и неукротимый Люцифер Байрона. Лорд гениально сумел превратить схоластическое доказательство в чудные мысли и краски в мистерии «Небо и Земля» и трагедии «Каин».

Вообще фантазия поэтов-байронистов немало поработала во славу моих порождений: инкубов и суккубов. Чтобы не ходить далеко за примерами, достаточно назвать Лермонтова, который возился с этим сюжетом всю свою недолгую жизнь: описал суккуба («Ангел смерти»), затем инкуба («Демон») и принялся было за другого («Сказка для детей»), но умер.

После него уже никто из русских классиков не потянул эту тему, исчерпанную волшебною страстью лермонтовского стиха. «Сон», «Клара Милич» и «Призраки» Тургенева – довольно слабые рассказы с печатью той внешне красивой и сложной придуманности, которою в авторах-реалистах всегда выдается отсутствие фантастического настроения и недостаток веры в свой собственный искусственный замысел.

А вот на Западе традиция не умерла! Особо отмечу произведения Вильяма Блейка «Длинный Джон Браун и малютка Мэри Бэлл», «Ворота рая», «Бракосочетание рая и ада» и другие.

Сатанизму отдали дань все мало-мальски крупные поэты и прозаики рубежа XIX-XX веков: Мерешковский, Гиппиус, Бальмонт, Брюсов, но особенно – Мирра Лохвицкая.

Хочу обратить ваше внимание на одного поэта и его весьма необычный подход к теме. Побежденный обращается в победителя, возвращается на небо, откуда был изгнан, и уничтожает своего вечного врага. Марио Раписарди (умер в 1912 году) описал эту конечную победу Люцифера удивительными стихами...

Поэтические символы и мифы неосатанического культа не могли не вызвать обратного поэтического движения. В «Армондо» Прати я умираю от истощения сил. В небольшой поэме Максима Дюкама «Смерть Дьявола» я прошу у Бога небытия, как милости, и погибаю под пятою Евы, когда-то мною обманутой, причем последняя совершает акт не мщения, а милосердия.

В развеселой песенке Беранже я откидываю копыта, отравленный святым Игнатием Лойолою, основателем ордена иезуитов. Монахи и попы от известия о моей кончине пришли в великое отчаяние: кому они теперь нужны с их мессами и молитвами? Как там, Беранже?

– «Все кардиналы возрыдали:

Прощай богатство, власть, комфорт.

Отца, отца мы потеряли!

Ах, умер черт! Ах, умер черт!»

– В точку! – изобразил клыкастую улыбку лукавый. – Но Игнатий Лойола поправил дело, попросившись на место покойного и, в качестве наследника, устроив инферно лучше прежнего. Нельзя не признать, что эта злая поэмка куда остроумнее «Воскрешения Ада», написанного приблизительно на ту же тему Львом Николаевичем Толстым с какою-то совсем не толстовскою грубостью и аляповатостью... Это едва ли не самая неудачная из всех его сказок.

Забавный факт: мало того, что я отдал концы, но в Германии Вильгельм Гауф, во Франции Фредерик Сулье издали «Замогильные записки Черта»... Покойся с миром, Сатана! – фальцетом пропел сам себе реквием Дьявол. – Ну, еще есть как бы нейтральные по отношению ко мне художественные сочинения. Они написаны в соответствии с русской пословицей: «И Богу свечка, и черту кочерга».

Виктор Гюго, поэт латински рассудительный и без чутья к фантастическому, описал в одной из своих поэм «Легенда веков» страшный труд и натугу, с которыми я, поспорив с Яхве о том, кто создаст более красивое существо, выковал в своей кузнице... саранчу, тогда как Творец одним взглядом своим обратил паука в солнце. Поэма Гюго многословна и холодна, но критик Артуро Граф напрасно упрекает автора, что, изображая Сатану бездарным тружеником, работающим в поте лица своего, поэт погрешил против, если можно так выразиться, «мифологической истины». Гений, ловкость и сила Дьявола необыкновенны только по сравнению с человеческими, божественный контраст обращает их в ничто. Тема Гюго – парафраз старинных народных преданий, в том числе славянских. Отношение их к соперничеству двух сил, «подъемлющих спор за человека», то же самое, что у Гюго. В «Песнях о творении» Генриха Гейне Сатана смотрит на создания Божии и смеется:

«Эге! Господь копирует самого себя. Сотворил быков, а потом, по их образу и подобию, фабрикует телят!»

Создатель отвечает:

«Да, я, Господь, копирую самого себя. После солнца я творю звезды, после быков я творю телят, после львов со страшными лапами я творю маленьких милых кошечек, – ну, а ты, ты ничего не сотворил!» Клевета, между прочим! Я создал зло и миллиарды грешников!

Ну, а теперь перейдем к номинантам. Первым представляю англичанина Роберта Саути. Произведение его, сразу предупреждаю, совсем не новация. Еще раньше него Елинанда и Пассаванти, а до них совершенно схожую историю рассказывал Петр преподобный (1094-1156 годы) в книге «О чудесах». Эти легенды о Дьяволе-коне дали сюжеты нескольким балладам: Саути, которую он сейчас представит, и Уланда («Рыцарь Роллен»), – а также гениальному рассказу Эдгара По «Метцгерштейн». Похожа и баллада сэра Вальтера Скотта «Замок семи щитов».

Итак, Роберт Саути, на сцену! В связи с тем, что наш конкурсант занял только четвертое место, я на его примере обучу вас всех, господа поэты, как стоит и как не надо писать стихи обо мне.

На сцену вышел английский джентльмен XIX века и, откашлявшись, объявил:

– Роберт Саути. «Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне и кто сидел впереди».

Дьявол его оборвал:

– Заметим, начало банальное... Старушенция на смертном одре призывает сынка-монаха и признается ему... Читай с этой строчки, Роберт!

– «Вся жизнь моя в грехах погребена,

Меня отвергнул Искупитель...

Здесь вместо дня была мне ночи мгла;

Я кровь младенцев проливала,

Власы невест в огне волшебном жгла

И кости мертвых похищала.

И казнь лукавый обольститель мой

Уж мне готовит в адской злобе;

И я, смутив чужих гробов покой,

В своем не успокоюсь гробе».

– Остановись! – скомандовал Сатана. – Дальше следует, так сказать, описание традиционной церковной техники безопасности: гроб из свинца, вокруг семь обручей, прибивается к помосту в храме цепями. Святая вода, естественно... Третья ступень защиты: молитвы, запертые двери храма. Это – противоугонное устройство «Антибес». Затем – секьюрити: священники, дьячки. И так – три ночи...Думала дура: если продержится, то я ее не заберу.

Ну, посылаю своих дьяволят устроить этим святошам бурную ночь... Надо было отправить суккубов, может, на секс их развели бы... Не выходит у рогатиков ничего! Импотенты – с... Вторая ночь – еще хуже! Тут уж престиж мой на карту поставлен, приходится самому идти... Как в СССР любили говорить: лично Генеральный секретарь ЦК КПСС... тьфу ты, Дьявольского Центрального Комитета...

– А что, есть такой? – влез с вопросом ЕБН.

– Пока нет, но обязательно будет, ты мне мысль хорошую подложил, как сутенер – шлюшку клиенту... В самом деле, на монархии что, свет клином сошелся?! «Царство тьмы, империя зла, королевство ночи...» А чем Республика Сатаны или Демократия нечистой силы хуже? Впрочем, ты меня отвлек. Вот как Саути описывает кульминацию – мой триумф. Давай, читай!

– «... И он предстал весь в пламени очам,

Свирепый, мрачный, разъяренный,

И вкруг него огромный божий храм

Казался печью раскаленной!

Едва сказал: «Исчезните!» – цепям -

Они рассыпались золою,

Едва рукой коснулся обручам -

Они истлели под рукою.

И вскрылся гроб. Он к телу вопиет:

«Восстань, иди вослед владыке!»

И проступил от слов сих хладный пот

На мертвом, неподвижном лике».

– Видишь, не только Распятый умеет мертвяков из могил поднимать! Я – тоже! А как меня боятся – даже жмуриков пот прошибает! А теперь – финал!

– «... И на коне с добычей прянул враг;