Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 108 страниц)

– Может ты, Борис, назовешь тех, кого считаешь настоящими героями гражданской войны? – апеллировал эрзац-Виргилий к лже-Данте.

Ельцин был озадачен:

– Не знаю, что и сказать, панимаш. Сразу после войны ими считались все, кто уцелел и попал во власть. Во время террора – все, кто погиб на гражданской, типа Чапаева, Щорса, Лазо... После разоблачения культа личности – все, кто был репрессирован. При Горбачеве и мне – беляки... Кто из них настоящие герои – фиг разберешь.

– Мда, – пожевал призрачными губами философ.

– Я и забыл, что Россия – единственная в мире страна с непредсказуемым прошлым. Однако вернемся к нашим баранам, то есть к Вам, герр Молотов. Буржуазные демократы называют большевиков «антилюдьми». Вы расстреливали за взгляды. В буржуазном парламенте никогда сенаторов не уничтожают физически...

– «Потому что там не делают то, что нужно делать! – пылко возразила «каменная жопа». – Мы не все учитывали сначала, не все понимали. Не думали, конечно, что пойдет гладко, но не все охватывали... И вот, когда вредительство пошло, тут уже стали понимать. Если коммунист Рухимович, по нашим данным, участвовал во вредительстве, а я его лично знал очень хорошо, Рухимовича, и очень хороший он человек, а вот видите, он настолько уже был колеблющийся... Я на пленуме ЦК в 1937-м цитировал Рухимовича как вредителя. Он признавался в этом. Были показания. Возможно, что вымышленные показания, но не все же доходили до того, что признавали себя виновными. Рудзутак – он же ни в чем себя не признал! Расстреляли. Член Политбюро. Я думаю, что он не был сознательным участником, но либеральствовал с этой братией и считал, что все это чепуха, все это мелочи. А простить нельзя было. Он не понимал опасности этого. Он до определенного времени был неплохой товарищ. Довольно умный человек, безусловно... Отличался известной гибкостью мысли, этим выделялся, поэтому и попал в Политбюро. Бывший каторжанин, четыре года на каторге был. Как большевик попал на каторгу... Заслуженный человек.

Неплохо вел себя на каторге и этим, так сказать, поддерживал свой авторитет. Но к концу жизни – у меня такое впечатление сложилось, когда он был у меня уже замом, он немного уже занимался самоублаготворением. Настоящей борьбы, как революционер, уже не вел. А в тот период это имело большое значение. Склонен был к отдыху».

– Если отдыхом можно назвать насилие над молоденькими девчонками и трату государственной валюты на парижских проституток, то да, к этому был склонен, – Берия обрадовался случаю обнародовать имевшийся у него компрамат...

Молотов согласно покивал призрачной головой:

– Ну, насчет женщин да... Но, «... выпивать он не выпивал. Куйбышев тоже мой зам, он наоборот, выпивоха порядочный был. Эта у него слабость была: попадет в хорошую компанию и тут же рубаха-парень делается. И стихи у него появляются, и песни – немножко поддавался компанейскому влиянию.

А у Рудзутака свои компании появились – из обывательской публики. И что он там делал, даже трудно понять. Он так в сторонке был, в сторонке. Со своими людьми, которые тоже любят отдыхать. И ничего не давал такого нового, что могло помогать партии».

– За что же тогда его убрали? – вслух удивился ЕБН.

– «Трудно сказать, на чем он погорел, но я думаю, на том, что вот компания у него была такая, где беспартийные концы были, бог знает какие. Чекисты, видимо, все это наблюдали и докладывали. Меловероятно, чтоб это было состряпано, маловероятно... Но надо сказать, он держался крепко при чекистах. Показал характер. Мы пришли в Госбезопасность. Там я был, Микоян, несколько членов Политбюро...

Он жаловался на чекистов, что они применяют к нему такие методы, которые нетерпимы. Но он никаких показаний не давал. «Я не признаю ничего, что мне приписывают». Это в НКВД!

... 1937 год – без него бы мы тоже не могли обойтись. Поставьте у власти самых святых людей, и пусть бы они прошли так, одними разговорами мимо этих периодов, ничего бы у них не вышло, развалилось бы все. Тут без жестоких мер против ярых врагов не обойтись. Но попало и не врагам».

– «Да, – встрял в разговор маршал Голованов, – 37-й год, он при борьбе с пятой колонной перерос, перехлестнулся, конечно... Если взяли, скажем, Тухачевского, ну тыщу, ну две, ну десять тысяч, ну сто тысяч – тут число перевалило, а самое главное, перевалило оно против всякого желания сверху, люди же стали писать друг на друга, и черт-те кто, уже и сволочь всякая...

В 1938 году ведь сам же Сталин вынужден был сказать, что тут что-то не то, надо разобраться... Я сам являюсь человеком, который оказался, так сказать, не в стороне от этих ударов. Меня исключили из партии, я чудом избежал ареста, был безработный, всей семьей голодали, буханку хлеба делили на неделю; мужа моей сестры, известного чекиста, расстреляли... У меня было такое мнение, что Сталин все вершит, крушит. А вот когда встретился с ним, поработал не один год, увидел, что это совсем не то... И то, что именно я, или Константин Константинович Рокоссовский, тоже пострадавший в 37-м, да еще как! – такого высокого мнения о Сталине, особенно неприятно для многих, не дает полностью затоптать его.

Когда Хрущев попросил Рокоссовского написать какую-нибудь гадость о Сталине, тот ему ответил: «Товарищ Сталин для меня святой». На другой день Константин Константинович пришел на работу, а в его кабинете, в его кресле уже сидит Москаленко и протягивает ему решение о его снятии. Вот так делается. Рокоссовский говорит: «Встану утром, сделаю зарядку и вспоминаю, что мне некуда идти. Мы сейчас никому не нужны, даже кое-кому мешаем изобразить все по-своему».

А если о 37-м годе хотите узнать мое мнение, я считаю, что это было народное бедствие. Пострадали миллионы людей, но то, что Сталин на сто процентов виноват, сказать нельзя. Кто у него были главные помощники? В армии Мехлис, а по гражданским делам, по московской партийной организации – Никита Сергеевич Хрущев, и 54 тысячи человек на Украине он на тот свет отправил, он же был председателем тройки, он подписывал эти документы! Конечно, Сталин как главный руководительл нашего государства несет политическую ответственность за это, но сказать, что это творилось персонально, по каждому человеку, с его санкции, такого мы сказать не можем...»

– Если Сталин все знал, но полагался на глупые советы, то значит несет прямую ответственность за невинно расстрелянных, – возразил Ницше. Голованов не уступал:

– «Немножко иначе. Одно дело – понимать идею, а другое – как проводить ее в жизнь. Надо бить правых, надо бить троцкистов, дается указание: наказать решительно. За это Ежов был расстрелян. Если отказаться от жестких мер, есть большая опасность, что в трудную минуту страна может расколоться, и тогда черт знает что выйдет, будут гораздо большие жертвы, миллионы жертв и – крах. Во всяком случае, острый кризис».

– «В последний период у него была мания преследования, – перехватил эстафету разговора Молотов. – Настолько он издергался, настолько его подтачивали, раздражали, настраивали против того или иного – это факт. Никакой человек бы не выдержал. И он, по-моему, не выдержал. И принимал меры, и очень крайние. К сожалению, это было. Тут он перегнул... Все-таки у него была в конце жизни мания преследования. Да и не могла не быть. Это удел всех тех, кто там сидит подолгу».

– «Я такой точки зрения держусь, – Голованов вновь влез (фигурально) на трибуну оратора. – Петр Первый стоял во главе государства, верно, он Ленинград на костях построил, об этом, правда, много не говорят, говорят, что прорубил окно в Европу. Если б Сталин был живодером, ради своего садизма убивал людей, жрал их, это одно дело...»

– Некоторые так и считают, – брякнул Ельцин.

– «Но я-то его знал хорошо – никаким кровожадным тираном он не был, – гнул свое Голованов. – Шла борьба, были разные политические течения, уклоны. При строительстве социализма нужна была твердость. У Сталина этой твердости было больше, чем у кого бы то ни было. Была пятая колонна? Была, и речи быть не может! И, конечно, были не стрелочники, а определенные деятели. Я себе не представляю такого положения, чтоб меня сегодня посадили, как Тухачевского, а завтра я дал такие показания, что я немецкий разведчик или польский резидент! Били? Да черт с ним, пускай бьют, пускай калечат! Людей подвешивали на крюки, а люди в морду плевали. И если б Тухачевский таким не был, он бы сказал. Если бы у него была воля, я думаю, дальше дело бы не пошло. И все сразу бы открылось. А если человек все сразу признал и на стольких людей в первый же день показал, да еще бенешевская фальшивка спровоцированная... А дальше все пошло своим чередом.

Вон Рокоссовский – как его ни истязали, все отрицал, ни на кого не показал, ни одного не арестовали больше, в Шлиссельбурге сидел, выпустили. Константина Константиновича еще и за это особо уважают в армии. И у Сталина Рокоссовский был на особом счету. Кстати, после Сталинградской битвы он стал вторым человеком после Шапошникова, которого Сталин стал называть по имени-отчеству. Он считал Рокоссовского великим полководцем. Неспроста он командовал парадом Победы – честь по заслугам! Сталин спрашивал: «Константин Константинович, там били?» – «Били, товарищ Сталин». – «Сколько у нас еще людей «чего изволите», – сказал Сталин.

И у меня Сталин пытался выяснить, кто меня исключил из партии. Я подумал: скажу ему сейчас, и завтра этого члена Политбюро не будет. Так и не сказал... Ведь как в народе – пишут, пишут. Я видел тогда людей таких и сейчас знаю людей, которые прямо говорят: «Александр Евгеньевич, я писал на того-то, на того-то». – «Почему писал?» – «Боялся».

Были и такие, что никто их не заставлял, а писали. Но вопрос рассматривается в общем. А если так, то надо и на частные вещи смотреть. Почему тот же Хрущев так себя вел? Выявлял врагов народа. К командиру дивизии на Украине, мне товарищи рассказывали, приезжает в гарнизон Хрущев, собирает народ: «Товарищи, кругом враги народа!» К командиру дивизии обращается: «Сколько ты врагов народа разоблачил?» Сажают, арестовывают. Вот вам подручные.

Хрущев принес Сталину списки врагов народа, Сталин усомнился: «Неужели так много?» – «Их гораздо больше, товарищ Сталин, вы не представляете, сколько их!»

– Все это правда, – раздался голос Никиты Сергеевича. – На мне тоже, как на вас, тяжелейшая ноша – десятки тысяч трупов. «У меня руки по локоть в крови». Но я раскаялся и изобличил Сталина и всю нашу шатию-братию, фактически разоблачил самого себя. И когда после разгрома антипартийной группы в 57-м мне позвонил Ворошилов и попросил: «Никита, не надо больше крови», я внял ему. А вы? Раскаялись? Задавили в себе кровожадность? Эх, товарищи...

Товарищи пристыженно молчали.

– Что-то мы отвлеклись, совсем про набор в СНК забыли, – вернулся к сути вопроса Дзержинский.

– Да, пора подвести черту! – в приказном тоне заявил Сталин.

– Как? А про меня не вспомнили! – всполошился Лаврентий Павлович.

– Напротив, я тебя никогда не забывал! – огрызнулся Сталин. – И всегда старался не оборачиваться к тебе спиной. И органам намекал: «Ищите большого Мингрела» Жаль, времени не хватило, чтобы тебя найти, умер я слишком рано. Ты, кстати, вроде хвастался, что убил меня?

– Я всегда был Вашим вернейшим соратником, товарищ Сталин! Если и делал какие-то ошибки, то непреднамеренно!

– Ха! «Мингрел не скажет, что украл лошадь – лошадь меня унесла!» Да я тебе знаешь, сколькими анекдотами обязан. Водят Сталина по аду, чтоб выбрал нару. Черти кого жарят, кого варят. Вдруг видит: Берия с кинозвездой на коленях. «Хочу такую кару!» «Нет, это кара для звезды! Или: идет Хрущев по преисподней и видит, как члены Политбюро в море крови купаются. Берия стоит по горло, меня не видно. «Чтой-то ты, Лаврентий, мелко плаваешь!» – удивляется Никита. «Да я на плечах Иосифа Виссарионовича стою!» – оправдываешься ты. А на самом деле про тебя кто-то из наших писателей метко сказал: «Берия был той гнилой банановой коркой, которая была брошена под ноги народу, несшему в руках портреты Сталина!»

– Это клевета, причем анонимная!

– Ах, тебе свидетели нужны! Ладно. Первый секретарь ЦК Компартии Грузии Мгеладзе, говори:

– «Я встретился с Берией сразу после Ваших похорон. Берия хохотал, крыл Вас матом: «Корифей нации! Ха-ха-ха!»

Маршал Голованов:

– «Я никогда ни от кого такого не слышал. Берия Сталина боялся, по-моему, больше, чем кто-либо другой. Я считаю, что Берия был величайшим интриганом. Верно, ему было далеко до Талейрана, но он мог творить все эти дела. Все члены Политбюро Берию физически боялись. Хрущев, Маленков и Берия во время войны были приятелями».

– Но это была неглубокая дружба, – уточнил Молотов.

Маститый советский кинорежиссер Михаил Чиаурели, создатель нескольких киноэпопей о Сталине, приближенный Вождя, даже его собутыльник, начал ябедничать ему:

– «Через месяц после Вашей смерти я написал в соавторстве с драматургом Семеном Нагорным новый сценарий о Вас. Поехав на дачу к Берии, с которым я был на короткой ноге и который подхалимничал передо мной, потому что я мог замолвить за него словечко перед Вами, я попросил его прочитать сценарий. Но Берия грубо отшвырнул сценарий и совсем по-мужицки, употребляя матерные слова, рявкнул:

– Забудь об этом сукином сыне! Сталин был негодяем, мерзавцем, тираном! Он всех нас держал в страхе. Кровопиец! Он весь народ угнетал страхом! Только в этом была его сила. К счастью, мы от него избавились. Царство небесное этому гаду!»

Я чуть было не лишился разума. Вернувшись домой, сказал своей жене, актрисе Верико Анджапаридзе:

– Мой час пробил. Я погиб...

И я был прав. Не прошло и года, как я был исключен из КПСС и сослан в Свердловск, где исполнял какие-то незначительные обязанности на местной киностудии».

– К чему все эти сплетни и наветы? – возразил пришедший в себя после первого шока Лаврентий Павлович. – Всем известно, что меня оклеветали и расстреляли, чтобы Хрущев и его клан могли прийти к власти. Это теперь все признают. Вот, несколько адозаключенных... тьфу, граждан Второго СССР цитировали мне введение к сборнику «Лаврентий Берия. 1953. Документы», изданному фондом «Демократия»:

Образ кровавого палача, агента международного империализма, карьериста, интригана и властолюбца, хама и законченного развратника Лаврентия Берии, созданный коллективными усилиями на июльском (1953 г.) Пленуме ЦК КПСС, не претерпел с тех пор каких-либо существенных изменений... Фальсификация происходившего на пленуме начиналась уже на первой стадии подготовки стенографического отчета, когда авторы речей редактировали неправленную стенограмму своих выступлений...»

– Ах ты, гад, немецкий шпион! – воскликнул Маленков.

– Я еще на суде сказал: «Если бы я был шпионом, разве я допустил бы создание советского атомного оружия? Ведь я руководил всем нашим атомным делом!» Вспомни мое письмо тебе из камеры 1 июля 1953 года:

«Особо должен отметить нашу совместную активную многолетнюю работу в Специальном Комитете при Совете министров по созданию атомного оружия, а позже по системе «Комета» и «Беркут» – управляемых снарядов». Хотя, по правде сказать, ты-то особенно не утруждался. Это я пахал....

– А я на другой день, 2 июля, на Пленуме ЦК как пример «преступных антигосударственных действий» привел решение Берии (члена Бюро Президиума ЦК КПСС и первого заместителя председателя Совета министров СССР) «без ведома ЦК и правительства... организовать взрыв водородной бомбы».

– Что за идиотизм! Ты мне ставишь в вину такие действия, которые надо лишь одобрять! Ведь не было бы этих действий, не было бы в такие быстрые сроки и испытания РДС-6с! Не пуганули бы мы американцев советской водородной бомбой! Да без меня вообще ни ядерного, ни ракетного оружия в стране не было бы! Ну вот хоть ты, академик Альперович, расскажи о моей роли в создании московской ПВО!

Альперович: – «Особое положение Лаврентия Берии в руководстве страной и его особый «характер»... обеспечивали привлечение неограниченных материальных и людских ресурсов... Когда мы, например, обращались со своими просьбами в какое-либо министерство, отказа нам никогда не было – никто не хотел почувствовать на себе гнев Лаврентия. То есть нахождение под эгидой этого человека позволяло нашим руководителям решать любые вопросы без задержек... Что же касается существа решавшихся нами проблем, то о них Берия никакого представления не имел и активно не хотел знакомиться с ними даже на максимально упрощенном, «мурзилочном» уровне...»

– Твои обвинения в мой адрес смешны! Они доказывают полное непонимание тобой, Карл Самуилович, сути моей, как теперь модно говорить, «менеджерской» деятельности. Недаром ведь сейчас меня справедливо называют «лучшим менеджером XX века». Это Хрущев мог «благосклонно» вникать в технические детали специфических проблем на «мурзилочном» уровне и на том же уровне принимать уже управленческие решения! А я, напротив, ругал подчиненных мне управленцев за попытки залезать в детали. «Вы – организаторы», – учил я их и требовал умения организовать дело. А не изрекать «глубокомысленные» предложения. Да я потому и не хотел «знакомиться» с «существом решавшихся» тобой проблем, что, будучи высоким профессионалом управления, видел свою задачу в обеспечении тебя и твоих коллег всем необходимым для решения этих проблем вами! А эту задачу я всегда решал блестяще!

– А говорят, Вы, герр Берия, загубили кибернетику в СССР в 40-е годы, – как всегда, влез с вопросом Ницше.

– Это неправда! На самом деле в конце 40-х годов в соответствии с правительственными заданиями Министерство машиностроения и приборостроения приступило к организации проектирования и производства счетно-аналитических и математических электронных цифровых машин. Министр П.И. Паршин сообщал об этом мне 29 апреля 1949 года и просил помочь в составлении технических условий на проектирование ЭЦМ. Такие машины нужны были и для расчетов термоядерных зарядов, и для систем ПВО. Систему «Беркут» разрабатывали ударно по многим причинам, главной из которых была реальная угроза атомной агрессии США. Но то, что ее разрабатывали быстро, объяснялось моим руководством!

Хотя, правда, именно тогда партия давила «лженауку кибернетику...» ЦК, аппарат как всегда были далеки от реальных вещей...

Их болтовня мне не мешала, потому что к таким серьезным вещам, как ядерный, ракетный проекты, партийных работников я и близко не подпускал. В других отраслях, где они имели возможность вмешиваться, они, конечно, мешали здорово... А товарища Сталина интересовало дело. Цену аппарату ЦК он знал, поверьте... Он ему нужен был для контроля...

– Возвеличиваешь себя слишком! – фыркнул Молотов.

– Моя роль в становлении ракетной отрасли была тем более значительной, что у нее, кроме меня самого в высшем руководстве страны был лишь один влиятельный сторонник – товарищ Сталин. Авиационные конструкторы, исключая Лавочкина, к ракетной технике относились плохо. Как, впрочем, на первых порах и к реактивной авиации. Александр Сергеевич Яковлев «недружелюбно относился к... работам по БИ (ракетный перехватчик Березняка и Исаева с жидкостным ракетным двигателем Душкина) и к работам А.М. Люлька по первому отечественному варианту турбореактивного двигателя и даже опубликовал в «Правде» нашумевшую статью, где характеризовал немецкие работы в области реактивной авиации как агонию инженерной мысли фашистов. А я ракеты поддержал сразу.

Что касается твоей роли, Вячеслав Михайлович, в самой главной отрасли нашей оборонки, то о ней можно говорить только отрицательно. Впрочем, пусть свое мнение выскажет академик Ю.Б. Харитон:

– «Почва для различных домыслов появляется... тогда, когда правда замалчивается из-за политических установок... как... в случае Л.П. Берии. Нет правды сегодня – значит, будут мифы завтра... Известно, что вначале общее руководство советским атомным проектом осуществлял В.М. Молотов. Стиль его руководства и соответственно результаты не отличались особой эффективностью. И.В. Курчатов не скрывал своей неудовлетворенности.

С переходом атомного проекта в руки Берии ситуация кардинально изменилась... Берия быстро придал всем работам по проекту необходимый размах и динамизм. Этот человек... обладал... огромной энергией и работоспособностью. Наши специалисты, входя в соприкосновение с ним, не могли не отметить его ум, волю и целеустремленность. Убедились, что он первоклассный организатор, умеющий доводить дело до конца. Может быть, покажется парадоксальным, но Берия... умел по обстоятельствам быть вежливым, тактичным и просто нормальным человеком. ... По впечатлению многих ветеранов атомной отрасли, если бы атомный проект оставался под руководством Молотова, трудно было бы рассчитывать на быстрый успех в проведении столь грандиозных по масштабу работ».

– Когда ты, Молотов, завалил производство танков, я это тоже взял на себя – и преуспел! – добил «каменную жопу» Берия.

Сталин не мог переносить, когда подчиненный в его присутствии самовыхвалялся, поэтому решил вмешаться:

– Твой «управленческий стиль» характеризовался грубостью, на что мне неоднократно жаловались! Ты, например, сказал зампреду Совмина Грузии и одновременно министру пищевой промышленности ГССР Бакрадзе: «Консервщик ты, а не политик», или генералу МВД: «Ты чиновник в погонах».

– Это свидетельствует о редком умении дать точную и сочную оценку, – заступился за Берию Ницше, любивший острое словцо.

Тезис Вождя тут же попытался развить и углубить министр среднего машиностроения Вячеслав Мылышев:

– «Стиль руководства Берия – диктаторский, грубый, непартийный.

Кстати, о партийности. Я работал во время войны, руководил танковыми делами... не было у него партийности никогда. Он как-то настраивал или толкал не прямо, а косвенно, что партийная организация должна услуги оказывать... Ты то-то сделай, другое сделай.

Не было положения, чтобы он нас учил, у партийной организации попросил помощи организовать партийную работу и так далее. Он считал секретарей областных комитетов партии диспетчерами...»

– А кем же еще должны быть во время войны секретари обкомов в областях, производящих вооружения, как не диспетчерами Государственного Комитета Обороны? – огрызнулся Берия.

Малышева опроверг все тот же академик Харитон:

– Берию характеризует образцовый стиль руководства... «Проводившиеся им совещания были деловыми, всегда результативными и никогда не затягивались. Он был мастером неожиданных и нестандартных решений... Берия был быстр в работе, не пренебрегал выездами на объекты и личным знакомством с результатами работ...»

– Что мы в технические детали углубляемся! Надо о политике говорить, о «непартийности» Берии! – подключился к обвинителям управляющий делами Совмина СССР М.Т. Помазнев. – «Берия нетерпимо относился к партийным и общественным органам, работникам и мероприятиям. Он культивировал неуважение к аппарату ЦК. Участие в общественных мероприятиях считал бездельем. Когда приходилось присутствовать на парткоме, на собрании или заседании и в это время был звонок от Берия, всегда был скандал. Он много раз говорил, что это могут допускать лишь бездельники».

– Вот-вот! Партийности у Берии было очень мало! – влез в разговор какой-то генерал.

– Представьтесь, я Вас не знаю! – оборвал его Сталин.

– Пониженный Берией до поста начальника областного управления МВД по Львовской области генерал Строкач! Берия «на одном из совещаний после своего возвращения в МВД сказал: «Нам нужны хорошие работники, чекисты, а не такие люди, которые только с трибун умеют болтать: «Ленин-Сталин». Он хотел поставить МВД над партией! Кроме того, он организовал массовый отзыв из-за границы легальных резидентов внешней разведки!

– Я это сделал потому, что очень многие из них не знали не то что языка страны пребывания, но вообще ни одного иностранного языка! – объяснял Берия. – Что касается Министерства внутренних дел, то я хотел его реформировать.

Избавившись от производственной деятельности, МВД, по моему замыслу, должно было стать эффективно функционирующим комплексным силовым ведомством по охране государственной и общественной безопасности, государственных границ СССР, общественного порядка, борьбе с уголовной преступностью с сохранением обязанностей по противопожарной безопасности, регистрации актов гражданского состояния, государственному геодезическому контролю и т.п., включая выполнение специальных заданий правительства СССР.

Располагая колоссальными возможностями, МВД республик могли стать аналитическими органами и работать в интересах народного хозяйства. Партийный аппарат, который всегда все знал, никогда не давал полной картины происходящего. А МВД такой объективный анализ был по силам. «Не с пистолетом надо гоняться, а головой думать!»

– Сути обвинения в попытке поставить партию под контроль тайной полиции я не понял, – выразил недоумение Фридрих. Берия объяснил:

– Избрание кого-либо освобожденным партийным секретарем чаще всего воспринималось новым партбоссом и его окружающими не как новый уровень обязанностей, а как новый уровень прав – в лучшем случае. А в худшем (и все более частом случае) – новый уровень привилегий.

Для подобного партийного руководителя и его аппарата честная информация «наверх» о недостатках и провалах была смертельно опасной. А для кого такая информация не только являлась прямой обязанностью, но и не грозила неприятностями? Конечно, только для «органов». Вот я и хотел наладить поток информации с мест в Москву по каналам МВД, в том числе сведений о поведении принципиальных вождей. Этого мне и не простили!

Кадровый аппаратчик Помазнев:

– Я обвиняю Берию в саботаже важнейшего дела – сохранения за партийными, профсоюзными и комсомольскими работниками преимуществ и льгот, установленных для важнейших отраслей народного хозяйства, если они были выдвинуты на партийную или комсомольскую работу из промышленности. «Этот вопрос рассматривался много раз и в конце концов был снят ввиду нежелания решать его и протестов со стороны Берии»!

– Льготы, – объяснил Лаврентий Павлович, – связаны с определенной работой... Шахтер получал «подземные» потому, что работал во вредных условиях. Но, став, например, инструктором горкома партии, он уже под землей не трудился. Так за что же ему теперь выплачивать деньги? Нет вредных условий – нет и льгот. К тому же – что это за идейный партиец, если он только о материальном благополучии думает? Тем более что, перейдя на партработу, он без благ не оставался...

Однако партийцы требовали льгот, привилегий... На сто десять квартир в сдаваемой в эксплуатацию секции высотного здания на Котельнической набережной было подано полторы тысячи заявлений! Я тогда приказал тебе, Помазнев, сделать на каждую просьбу справку об ее авторе, после чего доложить мне. Узнав об этом, заявление забрали назад... все!

И это в Москве, под присмотром ЦК. А что в национальных республиках творилось! Первый секретарь Львовского обкома Сердюк облюбовал под жилье особняк, в котором размещался детский сад МВД, а главный чекист Мешик воспрепятствовал и выставил там охрану. Секретарь Киевского обкома Шелест взял для охоты катер пожарного надзора и не вернул, а Мешик доложил в МВД СССР и в Совмин Украины.

– У простых людей это называется честностью и принципиальностью. У большевиков – глупостью и склонностью к склокам, попыткой поставить полицию над народом и партией, – сделал беспристрастный вывод Ницше.

– А тебя, идеолог фашизма, никто не спрашивает! – грубо оборвал его Сталин. – Андреев, чего ты руку тянешь, словно первоклашка на уроке! Говори.

Член Президиума ЦК партии Андреев:

– «Я считаю, что не без влияния Берии было принято такое решение, которое мы читали в протоколах, о том, чтобы демонстрацию проводить без портретов, не вывешивать портретов. Почему? На каком основании?»

... Берия на первом же после смерти Сталина заседании президиума ЦК внес очень необычное предложение, и партократы – как ни странно – его приняли! Видимо, понимали: установившееся в СССР портретопочитание стало иконопочитанием. 9 мая 1953 года появилось постановление Президиума ЦК КПСС «Об оформлении колонн демонстрантов и зданий предприятий, учреждений и организаций в дни государственных торжественных праздников», где предлагалось: «... отказаться от оформления портретами колонн демонстрантов, а также зданий предприятий, учреждений и организаций в дни государственных праздников... отменить практику провозглашения с правительственной трибуны призывов, обращенных к демонстрантам».

– Зачем Берия пошел на такой беспрецедентный шаг? – начал размышлять вслух экс-президент России. – Ведь это не являлось попыткой завоевать дополнительную популярность лично себе! Отказ от славословий в адрес руководства, от приветствий, на которые массам полагалось радостно кричать «Ура!», популярности и авторитета власти прибавили бы, да. Но – Советской власти в целом! Кто из 150 миллионов тогдашних граждан СССР узнал бы, что это предложил Берия? Во дурак! Народ должен знать своих вождей не по портретам, а ПО ДЕЛАМ!

– Постыдился бы болтать такое! – осадил спутника Ницше. – Забыл, как любовался своей физиономией на плакатах на всех праздниках?!

– «Народ должен знать своих вождей по портретам, по выступлениям, – как бы опроверг Ельцина Андреев. – Это было неправильное решение».

Ворошилов:

– «Неправильное решение».

Андреев:

– «Это была уступка врагу».

Каганович:

– «Андрей Андреевич, это решение отменили».

Все присутствующие, кроме Ленина, Берии, Ельцина и Ницше, разразились бурными аплодисментами.

– Политически неверным было и бериевское «... предложение о том, чтобы установить две группы орденов: первая... – союзная, вторая – республиканские; затем установить ордена великих людей национальных республик... У таджиков Низами, у узбеков – Алишер Навои...».

– Весьма разумно! Это и есть рациональная национальная политика! – одобрил идею Ницше. Но Андреев его не слушал:

– Еще пример. Присланный из Москвы украинец Павел Мешик вызвал на заседании ЦК КПУ общее негодование, обратившись к присутствующим на украинском языке и посоветовав учить его русским, работающим на Украине, включая первого секретаря Мельникова. Его поддержал лишь драматург Александр Корнейчук.

Национальная политика Берии вообще порочна в своей основе! Насчет Западной Украины он заявил, что «... бестолковое применение там репрессий лишь вызывает недовольство населения»! Как будто мы должны думать о том, чтобы мятежники были довольны!

Андреев замолчал, чтобы дать аудитории почувствовать «гениальность» своей мысли. Возникшей паузой тотчас воспользовался автор «Заратустры»: