Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 108 страниц)

«Я разрываюсь между моей лояльностью к Вам, мой фюрер, и моим долгом англичанки... наши народы вверглись в пропасть... одно потянет за собой другое... моя жизнь не в счет...».

Это попахивало самоубийством. Гаулейтер еще раз позвонил Гитлеру, и тот приказал ему найти Митфорд. В то время как СС искало Юнити, она пришла к Английскому саду в Мюнхене и присела на скамейку. Вытащила из кармана маленький пистолет, поднесла дуло его к правому виску и нажала на курок. Пуля застряла в задней части черепа. Тонкая струйка крови потекла по правой щеке накрашенного лица Юнити...

За Митфорд уже давно следила германская военная разведка. По этой причине вскоре после выстрела на месте оказалась машина «скорой помощи», которая отвезла самоубийцу в хирургическую университетскую клинику.

Врачи установили, что Юнити жива, но находится без сознания. Ее лицо сильно опухло, однако повреждение, казалось, не было смертельно опасным. Спустя несколько дней пациентка пришла в себя, но не могла произнести ни слова. Рентгеновский снимок показал, что пуля не может быть удалена из головы.

Юнити положили в большую отдельную комнату, где за ней ухаживали несколько сестер. Пациентка была полностью беспомощна, ее нужно было мыть и кормить. Она не могла вставать, так как страдала нарушениями координации, что часто случается при тяжелых повреждениях головы. Врачи предполагали, что пуля повредила центр речи в мозге. Для них было ясно: Юнити молчала не потому, что не хотела говорить, а потому что не могла.

После того как Гитлер узнал о попытке самоубийства, он время от времени посылал ей цветы или звонил в клинику, чтобы узнать, как обстояли дела, несколько раз ее навещал. Юнити была в полукоме, ее состояние выглядело крайне серьезным. О возвращении в семью не могло быть и речи, она бы не пережила подобное путешествие.

На ее ночном столике стояло фото Гитлера в серебряной рамке, которое она передала в том самом письме гаулейтеру, рядом лежал партийный значок, но Митфорд не замечала ни того, ни другого. Однажды медсестра вдруг заметила, что значок исчез. Началась паника, комнату тщательно обыскали. Но пропавшее не нашли. Пришел главный врач и дал указание просветить пациентку рентгеном. Выяснилось, что она проглотила значок – наверное, чтобы предпринять вторую попытку самоубийства. Его достали при помощи желудочного зонда.

Спустя три месяца, в декабре 1939 года, состояние Юнити как будто стабилизировалось, и ее можно было перевозить. Тайно она была доставлена на Мюнхенский главный вокзал, где для нее приготовили отдельный вагон со специальной кроватью. Врач и сестра сопровождали ее в Швейцарию. На вокзале в Берне их ждала больничная машина, которая отвезла самоубийцу в клинику. Ее главный врач спросил на следующий день своих коллег из Германии: «Что все это означает, это так называемое нарушение речи? Она пела хвалебную песню Гитлеру».

Временами к Юнити возвращалось сознание. Но она была далека от выздоровления. Ее сестра Дебора была безмерно испугана, когда приехала в Берн, чтобы забрать свою сестру в Англию: «Это было ужасное зрелище. Она лежала в постели, два огромных темно-синих глаза на осунувшемся лице, которое трудно было узнать. Потому что это было уже не ее лицо, со свалявшимися волосами и желтыми зубами, за которыми после выстрела 3 сентября никто не ухаживал, потому что она не выносила, когда прикасались к ее голове. Из-за впавших щек ее зубы казались еще больше, еще желтее и потому еще ужаснее. Ее улыбка была удивительно пуста, ее тело было таким маленьким и тонким».

Дебора и ее мать арендовали у швейцарской железной дороги вагон 1-го класса, оснащенный медицинским оборудованием. На нем Юнити доставили в Кале на французское побережье Ла-Манша. Ее поездка продолжилась на пароме, который 3 января 1940 года прибыл в Фолкстоун. Британские власти во время прибытия Митфорд полностью перекрыли подходы к порту. Солдаты охраняли входы и выходы. Среди зевак находились полицейские в штатском, которые следили за тем, чтобы никто не приблизился к именитой пациентке.

Это был последний раз, когда Юнити привлекла к себе такое внимание. На следующий день многие статьи в газетах писали о ее возвращении, потом все затихло. Незаметно для общественности Митфорд продолжала жить в сумеречном состоянии. Свои последние годы поклонница фюрера провела на принадлежащем ее отцу уединенном острове в Ла-Манше. Она уже ничего не знала ни о войне, ни о своем кумире. Митфорд оставалась наполовину парализованной, а британские врачи не решались удалить пулю из ее головы. Иногда пуля двигалась и 20 мая 1948 года завершила то, что Юнити начала девять лет назад, – самоубийство.

– Это мой рок – видеть, как дорогие мне женщины или умирают от неизлечимой болезни, как мама, или кончают с собой, – прошептал потрясенный Гитлер. – Кроме Гели, Евы и Юнити, еще Мария Райтер совершила попытку самоубийства. Знаменитая актриса Рената Мюллер, с которой у меня был короткий роман, в 1936 году выбросилась из окна и разбилась. Жена предводителя Трудового фронта Лея, тайно в меня влюбленная, повесилась...

– Бог тебя наказывает за вражду к Нему, – вздохнул Ельцин. Радоваться или злорадствовать по поводу таких страданий его в общем-то незлая душа просто не могла.

– При чем тут Господь! – не преминул огрызнуться фюрер. – Ему я ничем не вредил, а вот некоторым, на мой взгляд, Его недостойным служителям – давал отпор! «...Церкви всегда удавалось пробираться к власти и подольститься ко всем германским императорам, начиная с Карла Великого. Ее приемы – это приемы коварных женщин, которые сперва прикидываются добрыми и хорошими, чтобы тем самым вкрасться в доверие к мужчинам, а затем постепенно натягивают вожжи и затем держат их в такой строгости, что мужчины вынуждены танцевать под их дудку и выполнять все их желания...»

Много раз церковники и со мной пытались «устроить нечто подобное. Епископат Богемии и Моравии обратился ко мне с просьбой разрешить им почтить память обергруппенфюрера СС Гейдриха колокольным звоном и прочитать реквием по нему. Но я заявил этим господам, что было бы гораздо лучше, если бы они в свое время молились о сохранении жизни исполняющего обязанности имперского протектора».

– Священнослужителям следовало молиться о сохранении жизни жесточайшего палача Чехословакии?! – ужаснулся Ельцин. – Хорошо, что его убили английские диверсанты!

– Какой замечательный цинизм с Вашей стороны, герр рейхсканцлер! – восхитился Ницше.

– За те деньги, что я им плачу, святоши могли бы непрестанно молиться о здравии и моем, и Гиммлера, и Геббельса, и прочих моих сподвижников! «... Это просто скандал, что у нас церковь в отличие от всех ярко выраженных католических стран – за исключением Испании – получает от Германского рейха чрезмерно большие субсидии.

Если я не ошибаюсь, церковь до сих пор получает 900 миллионов рейхсмарок. При этом попы преимущественно заняты тем, что подрывают основы национал-социалистической политики...

Я всерьез размышляю над тем, не следует ли миллионы, ранее выплачивавшиеся церкви, использовать для финансирования военных поселенцев на Востоке.

Католической церкви я намерен выплачивать самое большее 50 миллионов. И лучше всего передавать их князьям церкви, в обязанности которых входит распределять эти деньги, ибо тем самым будет «официально» гарантировано их «справедливое» распределение. И с помощью этих 50 миллионов можно будет добиться гораздо большего, чем с помощью 900 миллионов. Ибо: поскольку князья церкви могут распоряжаться ими по собственному усмотрению, они за эту сумму будут мне сапоги лизать. И если князей церкви можно купить, то это следует сделать. Я считаю, что, если князь церкви желает наслаждаться жизнью, то ради Бога, мешать ему в этом не следует. Опасны только фанатики-аскеты с глубоко запавшими глазами.

После этой войны я приму меры, которые очень сильно помешают католической церкви привлечь на свою сторону молодое поколение. Я больше не допущу, чтобы дети в возрасте 10 лет становились членами монашеских орденов, когда они еще толком не знают, как перенесут обет безбрачия и тому подобные вещи. После войны стать духовным лицом будет позволено лишь тому, кому уже исполнилось 24 года и кто отбыл трудовую повинность и отслужил в армии.

Когда шли процессы против монастырей, я неоднократно убеждался, что только жестокая нужда гнала безработных туда, и если они позднее пытались уйти из монастырей, то попы силой возвращали их обратно. Поэтому отрадно, что роспуск некоторых монастырей вернул свободу кое-кому из тех, кто может и хочет работать. Закрытие монастырей не потребовало слишком больших усилий, поскольку они в основном имели статус юридического лица и поэтому могли быть закрыты путем заключения договора с приором в частном порядке. Ему просто назначалась рента в 500, а его людям – в 200-100 рейхсмарок ежемесячно, и в большинстве случаев они выражали готовность отказаться от монашеской жизни. В Австрии после «аншлюса» таким образом было закрыто около 1000 монастырей».

– Что за процессы? – воспользовался паузой в монологе фюрера ЕБН.

– Антицерковная политика Гитлера в 1935-1936 годах выразилась в ряде скандальных судебных процессов, имевших своей целью дискредитировать католическую церковь. Подсудимые – священники, монахи – обвинялись в различных правонарушениях или аморальных действиях – незаконных валютных сделках, сексуальных извращениях и т.п., – не без удовольствия сообщил Ницше.

– Но давайте вернемся к нашему герою, который с таким нетерпением ждет Железный крест! – перебил его фюрер.

– Вранье, ничего я не жду!

– Это у Вас от молодости и недопонимания...

– Какой, к черту, молодости?!

– Здесь, в аду, Вы – еше ребенок: находитесь тут недолго. Не беда, я Вас воспитаю! Одно из самых моих любимых высказываний: «Нет ничего прекраснее, чем воспитание человека». А перевоспитывать душу – еще лучше. «Мы вырастим молодежь резкую, требовательную и жестокую. Я хочу, чтобы она походила на молодых диких зверей». Вам в России удалось взрастить именно такое новое поколение.

– Чушь!

– Не скромничайте. Ваши «скинхеды» отмечают каждый мой день рождения – 20 апреля – нападениями на «лиц кавказской национальности».

– Это – отдельные отморозки! Наша молодежь, в основном, торговлей занимается, «капусту квасит». И просто «квасит»... Ну, еще рэкетом балуется, – начал вспоминать Ельцин то немногое, что знал о подрастающем поколении. – Словом, сызмальства зарабатывает... как на Западе!

– Неправда! – взвыл миллионный хор голосов из современных американских и европейских зон ада. – Наша молодежь вовсе не такая, как в России!

Но Ельцин прислушивался к Западу только тогда, когда ему было выгодно, а на данный момент это было не так.

– Так пойдете воспитываться в «школу Адольфа Гитлера», герр Ельцин?

– Куда?

– Проект под таким названием был создан Леем, которому партия доверила организацию воспитательной системы. Путем создания «школ Адольфа Гитлера» для детей среднего возраста и «орденских замков» для более высокого образования мы воспитывали как профессионально, так и идеологически подкованную элиту, – пояснил Шпеер.

Ницше, как всегда, испортил ложкой дегтя бочку меда, любовно собранного фюрером:

– Характерно, что высокие партийные функционеры отнюдь не рвались отдавать своих детей в эти школы; даже такой фанатичный нацист, как гаулейтер Заукель, не позволил ни одному из своих многочисленных сыновей избрать эту карьеру. А Борман демонстративно определил туда одного сына – в наказание. Хотите возразить, герр рейхсканцлер?

Гитлер поморщился – однако от дискуссии воздержался:

– Подводим итоги. В любом случае – следовал ли герр Ельцин моим гениальным предначертаниям или поступал совершенно вразрез с ними – его деятельность разрушала Россию либо, по меньшей мере, создавала ей серьезные проблемы. Поэтому Железного креста I-й степени он достоин. Пусть награда найдет героя – с дьявольской помощью!

Главный орден Третьего рейха каиновым клеймом (или тавром на шкуре скотины) выжегся с невероятной болью на том месте души, где у ее земной оболочки когда-то билось сердце. На ее поверхности, и без того походившей на леопардовую шкуру благодаря сочетанию черных и белых пятен, Железный крест смотрелся особенно выразительно и жутко.

– Нет, не хочу! – орал в бешенстве и негодовании ЕБН.

– Похоже на крик проститутки, которая поняла, что ей придется отработать «субботник» – обслужить целую бригаду бандитов или стражей закона бесплатно, – сформулировал компетентное мнение философ. Видимо, он хорошо подготовился к роли ельцинского гида, так как отлично изучил порожденные его эпохой реалии.

– Предлагаю Вам стать гаулейтером одной из оккупированных нами территорий адского Советского Союза, – торжественно предложил Гитлер. – Я понимаю, Вы на земле руководили всей Россией, а здесь я предлагаю всего одну область. Но там Вы работали плохо, а тут придется трудиться как следует. Не бойтесь, мы все верим: Вы справитесь – и станете настоящим нацистским гаулейтером! Ведь задатки у Вас есть! «Человек растет вместе со своими задачами».

– Ты уговариваешь меня продаться Сатане таким образом? А Страшный Суд?

– У нас с Вами есть один любимый общий принцип: «Не бояться последствий!»

– Так то на земле было. Здесь я поумнел...

Гитлер хотел было дать ему отповедь, но вместо этого произнес:

– Прошу прощения, я должен отпраздновать свой 56-й день рождения...

Секретарша Гитлера Тройдель Юнге: «Самые важные сановники Рейха 20 апреля 1945 года пришли поздравить фюрера; они просили, чтобы Гитлер покинул Берлин и прибыл в группу армий «Юг» в Баварии. Он категорически отказался. Я в это время находилась вместе с другими секретарями в маленьком кабинете. Лицо фюрера было мертвенно-бледным. Он молчал. Он был похож на покойника. Мы осмелились переспросить его, действительно ли он хочет остаться в Берлине. «Конечно, я не уеду! – сказал он. – Я должен ускорить развязку или погибнуть».

Мы онемели от удивления. Впервые он говорил безапелляционным тоном, вслух сказав ту правду, о которой мы давно догадывались: он больше не верил в победу. Он потерял веру...

В последние дни я часто встречала фюрера, бродившего как привидение по темным лабиринтам бункера, молча пересекавшего коридоры, входящего в комнаты. В какие-то мгновения я спрашивала себя, почему он не положит конец всему этому. Теперь было ясно, что ничего уже не спасти. Но в то же время мысль о самоубийстве отталкивала. Первый солдат Рейха кончает с собой, в то время как дети сражаются у стен столицы. Я решилась задать ему вопрос: «Мой фюрер, не кажется ли Вам, что немецкий народ ждет, чтобы Вы стали во главе войск и пали в бою?» – «У меня дрожат руки, я едва могу держать пистолет. Если меня ранят, никто из солдат не прикончит меня. А я не хочу попасть в руки русских». Он говорил правду. Его рука дрожала, когда он подносил ложку ко рту; он с трудом поднимался со стула; когда шел, его ноги тяжело волочились по полу».

У Гитлера с раннего детства болел желудок, причем врачи считали, что это было не органическое, а нервное заболевание.

Фюрера всю жизнь преследовали колики в животе, и он соблюдал строгую вегетарианскую диету. Несмотря на это, Гитлера постоянно мучили газы, что часто приводило к весьма неловким ситуациям, особенно при сильных психических нагрузках. В молодости он переболел туберкулезом и постоянно страдал из-за болезни дыхательных путей. С возрастом развились еще и гипертония, сердечно-сосудистая недостаточность.

С самых ранних лет у Гитлера начались нелады с левой рукой, что заметно уже на первом кинохроникальном кадре, на котором он фигурирует. Кинокадры также безошибочно свидетельствуют, начиная с 1941 года, о болезни Паркинсона у фюрера; синдром этот носил левосторонний характер.

«Я до сих пор поражаюсь, с каким спокойным фатализмом мы обсуждали за едой самые удобные и наименее мучительные способы самоубийства. «Самый верный способ, – говорил Гитлер, – вставить ствол пистолета в рот и нажать спусковой крючок. Череп разлетается в куски, и смерть наступает мгновенно». Ева Браун ужаснулась. «Я хочу, чтобы мое тело было красивым, – запротестовала она, – я лучше отравлюсь». Она вынула из кармана своего элегантного платья маленькую капсулу из желтой меди. В ней был цианид. «Это больно? – спросила она. – Я так боюсь долгой и мучительной агонии. Я приняла решение умереть, но хочу, чтобы это было, по крайней мере, без мучений». Гитлер объяснил ей, что смерть от цианида безболезненна. «Она наступает через несколько минут. Нервная и дыхательная система сразу парализуется». Это объяснение побудило фрау Кристиан и меня просить у фюрера одну из таких капсул. Генрих Гиммлер, министр внутренних дел и глава гестапо, как раз только что принес несколько дюжин. «Вот капсула для вас, фрау Юнге», – сказал мне Гитлер».

...Это был самый жуткий день рождения, на каком когда-либо присутствовал Ельцин. Атмосфера «мероприятия» привела всех в трепет, им хотелось, чтобы она поскорее кончилась. Но конец празднества ознаменовался началом новых мук...

Вперед вышла Ева Браун:

– А теперь я хотела бы от имени фюрера и своего собственного пригласить всех находящихся в этом кабинете на нашу свадьбу...

Впервые о своем неизбежном печальном конце Ева догадалась, когда узнала о покушении на своего возлюбленного в июле 1944 года. Как только восстановили связь с штаб-квартирой фюрера, она позвонила туда. Затем написала письмо: «Я вне себя. Я умираю от страха, я близка к безумию. Здесь прекрасная погода, все кажется таким мирным, что мне стыдно... Ты знаешь, я тебе говорила, что, если с тобой что-нибудь случится, я умру. С нашей первой встречи я поклялась себе повсюду следовать за тобою, также и в смерти. Ты знаешь, что я живу для твоей любви. Твоя Ева».

С середины 1944 года начались интенсивные бомбардировки «Бергхофа». Обитатели прятались в бункере, у Евы и там была отдельная комната с ванной. Она бросила все – и ринулась в Берлин, в рейхсканцелярию, хотя и знала, что там ее ждет смерть. Адольф для вида поворчал, что она приехала (он велел ей оставаться в «Бергхофе»), но был доволен. Он чувствовал себя больным и очень одиноким. В начале 1945 года Шпеер предложил ей место в самолете фельдъегерской связи, чтобы улететь из столицы, но Ева отказалась. Гитлер тоже приказал ей спасаться. Его любовница отрицательно покачала головой.

«Ты же знаешь, что я останусь с тобой. Я никуда не поеду». И тогда Гитлер сделал то, чего никогда не делал: поцеловал Еву в губы при всех. Женщины, включая Магду Геббельс и секретарш, все решили остаться. Фюрер настаивал на их отъезде, но безуспешно.

... 22 апреля 1945 года Ева написала своей сестре Гретль:

«Не могу понять, как все это могло произойти, но мы больше не верим в Бога. Посыльный уже ждет письмо. Прими мою любовь и пожелания всего наилучшего, моя верная подруга! Передай привет родителям, они должны вернуться в Мюнхен или Траунштейн. Передай привет всем друзьям. Я умираю так же, как и жила. Мне не будет это тяжело. Ты знаешь это.

Всех люблю и целую,

Ваша Ева.

Сохрани это письмо, пока не узнаешь о нашем конце. Я знаю, я требую от тебя слишком многого, но ты храбрая. Может быть, все снова будет хорошо, но он потерял надежду, а мы, боюсь, надеемся напрасно».

Муж Евиной сестры Герман Фегелейн 25 апреля покинул Имперскую канцелярию и обратно уже не вернулся. На следующий день вечером он позвонил Еве, пытался уговорить ее покинуть Гитлера и бежать с ним, пока еще было время. Та отказалась. Вождь Третьего рейха послал по следам Фегелейна эсэсовцев, приказав им схватить группенфюрера. Его нашли в собственной квартире в Шарлоттенбурге, где он как раз готовился к побегу. На Фегелейне была гражданская одежда, с собой чемодан, в котором кроме других ценных вещей лежали 100 000 рейхсмарок. Эсэсовцы привели его в рейхсканцелярию, где Гитлер отдал приказ «строго» допросить его. Ева проявила сочувствие. Но не к Фегелейну, не к своей беременной от него сестре, а к Гитлеру. «Все покинули тебя, – в ярости кричала она, – все предали тебя!» Фюрер рассматривал возможность заменить расстрел для своего проштрафившегося фаворита отправкой на фронт, чтобы тот мог реабилитировать себя. Но Ева его переубедила. Казнь Фегелейна была тем самым предрешена...

В ту самую ночь, когда Ева Браун и Адольф Гитлер поженились, солдаты караульного взвода вывели Германа во внутренний двор Имперской канцелярии. Прогремели выстрелы; Ева знала, что произошло. Но смерть ее родича, произошедшая незадолго до ее собственной кончины, казалось, не сильно тронула ее.

Душа Фегелейна, черная, как сам мрак, показала пальцем на одинокое белое пятно у себя на груди:

– Ева, это – знак единственного светлого чувства во мне – любви к тебе. Не смея соперничать с фюрером, я женился на твоей сестре. Я хотел спасти тебя – а ты меня предала. Ведь могла бы попросить фюрера меня пощадить. Война уже фактически кончилась, моя казнь была бессмысленной жестокостью...

Ева Гитлер гордо вскинула голову и закусила губу, хотя из глаз ее катились слезы:

– Я хотела было за тебя заступиться, но узнала, что ты собрался бежать вместе с женой венгерского дипломата, бросив свою беременную супругу – мою сестру...

– Я всегда считал, что вся вина Евы в том, что она, глупая, полюбила монстра. Типа «Любовь зла – полюбишь и козла». А она, оказывается, с характером! И христианка плохая – загубила свою душу самоубийством, – сделал попытку горестно вздохнуть Борис.

Сестра жены Гитлера Илде возразила:

– «Ева была настоящей фашисткой, хотя редко себя проявляла в этом качестве. Когда я как-то покритиковала нацистов, она мне сказала: «Когда Гитлер бросит тебя в концлагерь, не думай, что я вытащу тебя оттуда».

Адольф в ночь своей свадьбы вызвал одну из своих секретарш и начал диктовку двух документов: политического завещания, которое растянулось на множество страниц и содержало сильнейшие выпады против евреев, а также личного завещания, меньшего по объему. Последнее начиналось словами:

«Так как я в годы борьбы верил в то, что не смогу нести ответственность за семью, то до окончания своей земной жизни я решил взять в жены ту девушку, которая после долгих лет верной дружбы по собственной воле приехала в почти осажденный город, чтобы разделить свою судьбу с моей. Она уйдет со мной как моя супруга. Смерть даст нам то, что не дала нам обоим моя работа на службе у моего народа.

То, что есть у меня ценного, принадлежит партии. Если партия больше не будет существовать, то государству, если же будет уничтожено государство, то нужно будет принять новое решение, от меня не зависящее.

... Сам я и моя супруга выбираем смерть, чтобы избежать позора оккупации или капитуляции. Это наша воля немедленно быть сожженными на месте, где я провел большую часть моей повседневной работы в течение двенадцатилетней службы моему народу».

Гитлер подписал оба завещания около четырех часов утра.

В полдень 29 апреля к Еве пришла служанка Лизль-Остертаг и поздравила ее со свадьбой. «Ты можешь спокойно называть меня фрау Гитлер», – ответила Ева. Потом она попросила Лизль сделать ей последнее одолжение. Она отдала служанке свое обручальное кольцо и платье, которое было на ней в ночь бракосочетания. Лизль должна была сохранить эти вещи и передать их позже подруге Евы – Герте. Во время разговора по коридору прыгали шестеро отпрысков Магды и Йозефа Геббельс. Ребятишки также поздравили «тетю Еву», которая часто укладывала их спать и пела им колыбельные. Та поблагодарила их. Она обменялась парой теплых дружеских фраз с детьми, которые были так же обречены смерти, как и она сама...

Гитлер захотел узнать, насколько быстро и надежно убивает цианид. Он приказал испробовать его действие на Блонди – своей овчарке.

Шофер рейхсканцлера Кемпка: «После измены Гиммлера фюрер засомневался, не подсунул ли тот вместо ампул с цианистым калием пустышки, и распорядился опробовать яд на собаках. Цианистый калий подействовал безотказно, отправив на тот свет любимую овчарку Гитлера, чтобы она не попала русским в качестве трофея. Ему тяжело было передавать для этой цели доктору Газе свою любимую собаку Блонди. Эта овчарка сопровождала его во многих поездках и в минуты одиночества была его самым верным другом».

Фельдфебель и врач заманили собаку в полночь в туалет бункера. Солдат раскрыл пасть животного, врач положил в нее ампулу с ядом и раздавил ее щипцами. Блонди умерла в течение нескольких секунд. Гитлер наблюдал недолго за трупом, не произнося ни слова, только плакал...

Шпеер стиснул призрачные губы:

– Иногда я начинал жалеть фюрера. Ведь, по правде, «между Гитлером и узником тюрьмы было очень много общего. Его бункер только летом 1944 года стал похож на мавзолей, но раньше он напоминал тюремную камеру – крепкие стены, низкий потолок, железные двери и задвижки. Заключенный, которого вывели ненадолго на прогулку по тюремному двору, и Гитлер, без всякого желания прохаживающийся по со всех сторон окруженной колючей проволокой территории, очень похожи».

Что касается Блонди... «В сущности, эта овчарка была единственным живым существом в ставке, способным воодушевить Гитлера и придать ему бодрость... Жаль только, что Блонди не умела разговаривать.

Гитлер все больше и больше утрачивал способность общаться с людьми,но происходило это постепенно и почти незаметно для окружающих. С осени 1943 Гитлер постоянно повторял слова, свидетельствующие о том, каким он чувствовал себя одиноким и несчастливым : «Поймите, Шпеер, когда-нибудь у меня останутся лишь два близких существа: фройлейн Браун и моя собака». В голосе Гитлера звучало откровенное презрение к людям, и я даже не пытался убедить фюрера, что также испытываю к нему теплые чувства или что слегка оскорблен его словами. На первый взгляд это было единственное сбывшееся пророчество Гитлера. Однако здесь не было никакой его заслуги; просто он по достоинству оценил стойкий характер своей фаворитки и преданность своей собаки».

– Если бы Шариков имел действительно собачье сердце, он был бы никому не опасен: собаки не делают ни революций, ни подлостей! – выказал знакомство с творчеством Булгакова эрзац-Виргилий.

В это время прозвучал женский голос. Последовавший диалог напомнил Ельцину «телемост» или «ток-шоу».

– Герр Гитлер, с Вами говорит Мария Райтер. В молодости я и моя сестра Анни встречались с Вами одно время. Вы еще предлагали мне стать Вашей любовницей, а я, когда поняла, что Вы на мне не намерены жениться, пыталась в 1927 году покончить с собой...

– Да, фройлейн Райтер, слушаю Вас.

– Помните, как-то мы с Анни хотели навестить одну знакомую и позволили Вам и Вашему спутнику Аману сопровождать нас. «По дороге Ваша собака набросилась на нашу собаку. Вы подняли свою плетку и ударили своего пса. Раз, два, три, вновь и вновь, как сумасшедший, Вы били и пинали собаку» так же, как Ваш отец бил и пинал Вас. «Животное взвыло. Незадолго до этого Вы еще рассказывали нам, что собака – самый верный Ваш друг, без которого Вы не можете жить. А тогда Вы схватили животное за ошейник и трясли его чуть не до смерти. Было видно, что Вы возбуждены, едва могли успокоиться. Я испугалась. Я никогда не поверила бы, что такой человек может так грубо и беспощадно обращаться с собакой. Когда Вы немного успокоились, я спросила: «Как можно быть таким грубым и бить свою собаку?» «Это было необходимо», – коротко ответили Вы. Тем самым тема была для Вас закрыта».

Вы же всегда утверждали, что любите животных. Плакали над трупом Блонди. Как же Вы могли так избивать Вашего любимца?

– Собака – стайное животное, как и человек. Самцы и мужчины стремятся захватить власть. Собаки это пытаются сделать примерно в двухлетнем возрасте. При первых попытках бунта или непослушания надо показать, кто хозяин. С собаками это достаточно сделать два-три раза. Людей надо бить постоянно, а если не поможет – убивать! И не беспокойтесь: ни песики, ни людишки от этого меньше вас любить не станут!

Торжество явно было испорчено. Но чета Гитлеров предпочла сделать вид, что ничего не произошло.

– Давайте все же вернемся на свадьбу! – жеманно повела призрачным плечиком Ева.

Эта церемония состоялась 28 апреля. Геббельсу каким-то образом удалось в разбомбленном и разрушенном Берлине найти чиновника, который был уполномочен временно выполнять обязанности сотрудника ЗАГСа: гауамтслейтера (начальника управления гау – областной парторганизации) Вальтера Вагнера. Он относился к тем немцам, которые даже в тот момент, когда повсюду рвались советские снаряды, носили коричневую партийную форму и нарукавную повязку фольксштурма – отрядов народного ополчения. Вагнер поспешил в бункер, находившийся под зданием рейхсканцелярии. Наряду с женихом и невестой там присутствовали в качестве свидетелей Геббельс и Борман.

Жених надел свою обычную одежду, которую носил с сентября 1939 года – полевую форму Верховного Главнокомандующего: серый мундир под белую рубашку с черным галстуком и темно-серые брюки, а вместо нарукавной партийной повязки со свастикой на рукаве мундира – орла вермахта. Из наград Гитлер обычно носил золотой партийный значок, Железный крест 1-й степени (образца 1914 года) и знак за ранение. На невесте было наглухо застегнутое черное шелковое платье, золотой браслет с зелеными турмалинами, ожерелье с подвесками из топаза, а в светлых волосах бриллиантовая заколка.

Вагнер открыл церемонию согласно протоколу словами: «Я начинаю торжественный акт бракосочетания. В присутствии вышеназванных свидетелей... спрашиваю Вас, мой фюрер Адольф Гитлер, согласны ли Вы взять в жены фройлейн Еву Браун. Если это так, то прошу ответить Вас «да».

Гитлер ответил «да», и Вагнер продолжал: «Я спрашиваю Вас, фройлейн Ева Браун, согласны ли Вы вступить в брак с моим фюрером Адольфом Гитлером. Если это так, то я прошу ответить Вас «да».

После того как жених и невеста ответили согласием на вопрос об их намерении вступить в брак, объявляю вас мужем и женой согласно существующему закону».

В завершение Вагнер попросил пару расписаться. Ева была так взволнована, что чуть было не подписала брачное свидетельство неправильным именем. Она уже написала букву «Б», как ей пришло в голову, что с этого момента ее фамилия Гитлер. Она зачеркнула букву «Б» и поставила правильную подпись. Сотрудник ЗАГСа указал дату и сложил обе бумаги. Слишком рано, как он вскоре заметил: чернила еще не высохли, потому дата смазалась. Вагнер посмотрел на часы. Было уже 00.35, то есть не 28, а 29 апреля. Он исправил дату на документе, так как во всем должен быть порядок.