Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 107 (всего у книги 108 страниц)

В древнерусской литературе всем вышеприведенным историям соответствует «Повесть о бесе Зерефере», сохранившаяся в списке конца XV или начала XVI века. Демоны заспорили между собою, могут ли они быть прощены от Господа. Один из них, по имени Зерефер, берется узнать, как о том мыслит Сам Всевышний, и научает одного подвижника вознести о том молитву. Явившийся ангел предупреждает праведника, что его обманывает лукавый бес, но так как Бог не отвергает никакого грешника, ищущего с Ним примирения, то небесный вестник сообщает покаянный обряд, которым черт может возвратить себе прежнее ангельское состояние. И когда бес явился за ответом, «старец же ответил: «Заповедати тебе повелел Бог сице: яко да стоиши на едином месте три лета к востоком, взывая во дни и в нощи: «Боже помилуй мне древнее зло!»

Еще, говорят, представители нечистой силы могут исповедываться...

Все ожидали, что Повелитель мух начнет возражать, однако тот удивил всех:

– Исповедь для любого моего слуги совсем не трудное дело, потому что каждый, уже по природе своей, страшный болтун. Очень часто трепливые черти рассказывали святым мужам, без всякой в том нужды и спроса, самые сокровенные и плутовские ухищрения злобы своей. Цезарий повествует, что однажды якобы сам я пришел исповедываться, уповая на милость Господню. Духовник, священник жалостливый и умеренный, назначил мне в эпитимью всего лишь трижды в день преклонять колена и с сокрушенным духом читать молитву: «Господи Боже, сотворивший мя, согреших пред Тобою, помилуй мя!» Но я нашел, что такое унижение мне невместно. Тем дело и кончилось.

Вильгельм из Вадингтона, автор «Руководства прегрешений», сообщил про черта, который, заметив чудотворственное действие и спасительные результаты исповеди, сам решил испытать ее силу и принес некоему святому мужу бесконечный и ужасающий список грехов своих. Но исповедь осталась без последствий, потому что грехи-то черт сосчитал, но покаяться в них отказался.

К другим таинствам мы терпимее: они меньше уязвляют наше самолюбие. В одном шведском процессе 1669 года выяснилось странное обстоятельство: на шабаши местных ведьм я приглашал священника и приказывал себя крестить! Чушь, естественно, но какова идея!

Контрастом к грозным и свирепым демонам являются довольно многочисленные в поэзии бесы-покаянники, умевшие найти спасение в милосердии Божием и возвращенные в рай, так сказать, на вторичную службу. Таковы: Аббадона Клопштока, оплакавший смерть Иисуса на Голгофе; обращенный и искупленный Сатана в «Консуэло» Жорж Санд и «Искуплении» Монтанелли; «Спасенный Сатана» Альфреда де Виньи, недописанная поэма, в которой меня спасала любовь Эллоа, ангела-женщины, родившейся из слезы Христовой. Схожую мысль высказал россиянин Случевский – к сожалению, нельзя не признаться, в довольно-таки нескладной и топорной поэме того же названия. Осталась недоконченною и поэма Виктора Гюго «Конец Сатаны», имевшая сюжетом примирение с Богом.

Из семьи добрых чертей происходит и «Хромой бес» Гуэавры (1574-1646) и Лесажа (1668-1747). Вот, попробуй, объясни такие странности искусства!

– Я, пожалуй, попробую! – принял вызов автор «Заратустры». – Ясно, что добрый черт Средних веков – прямой потомок и ближайший родственник кротких стихийных духов древней языческой мифологии, таких как гномы, сильфы, эльфы. Но он, так сказать, редактирован христианством и, со своей стороны, вынудил у христианского богословия снисходительный компромисс, которым Дьяволу открывался путь к спасению уже во втором-четвертом веках новой эры. А вопрос о раскаянии Сатаны занимал умы мужей церкви, причем в его пользу высказывались такие силы, как Юстин Философ, Климент Александрийский, Ориген, а в IV веке – Дидим Александрийский и Григорий Нисский.

– Все логично, – признал падший херувим, – идея апокагостосиса – всеобщего спасения включая падших ангелов – соответствует духу христианства. Иисус ведь учил: «Любите ненавидящих вас». Мы тоже имеем право надеяться на милосердие Божие...

– Не надейся! – хором возопили святые. – Вспомни лучше анафему Вселенского собора 543 года: «Кто говорит или думает, что наказание демонов или нечестивых людей временно и что после некоторого времени оно будет иметь конец, или что будет после восстановления демонов и нечестивых людей, – да будет анафема».

– Чего ж вы тогда не отлучили сторонника апокагостосиса святого Ефрема Сирина? А Оригена отлучили – причем за идею, которую он не защищал?

– Ничего не понял, – признался ЕБН.

Ницше в очередной раз проявил себя выдающимся знатоком истории церкви:

– Теория всеобщего спасения вполне в духе Христова учения, как верно подметил Его адское величество. Однако одержало верх противоположное мнение: нечистый раскаяться не в состоянии, и осуждение его вечно и неизменимо. Начиная с IV века, это – догмат, суждение единственно православное. Обратное мнение – ересь. В Средние века оно, однако, находит защитника в Скотте Эригене (умер в 886). Наоборот, св. Ансельм (1033-1109) восстает на него самою яркою полемикою, а величайший светоч богословия, св. Фома Аквинат, категорически отрицает возможность для Дьявола улучшить свою природу и участь. В «Житии св. Мартина», написанном в VI веке Венанцием Фортунатом, говорится, что Сатана, если бы мог раскаяться, то, конечно, был бы спасен, но в том-то и дело, что раскаяться он никак не может. Чтобы доказать невозможность эту, но в то же время сохранить за лукавым свободу воли, которою он одарен не в меньшей степени, чем человек, сочинялись теории странные и тонкие. Например, утверждали, будто Люцифер потому неспособен к покаянию, что оно есть путь совершенствования от плоти к духу, а у Отца лжи не двойная натура, как у человека, но одна – духовная.

– А чего Дьявол упоминал Оригена? Мы ведь его в чистилище встречали?

– Учение, провозглашенное в третьем веке Оригеном, несомненно, одним из величайших умов, порожденных древним христианством, утверждало, что в конце концов все твари спасутся, и что от Бога изошло, то к Богу же и возвратится. Но это учение, хотя в следующем IV веке его поддерживали такие авторитеты как Григорий Назианзин и Григорий Нисский, было не только отвергнуто ортодоксальною догмою на Александрийском соборе 339 г., но и самую память Оригена подвело под анафему Константинопольского собора 553 г. Церковь настаивала на постоянстве угрозы, которую считала исправительно-полицейским орудием против человеческой распущенности, и стремилась не умягчать ее, а обострять.

Искусства наперерыв спешили на помощь религии: Джотто в падуанском Арене, Орканья в церкви Св. Марии во Флоренции, неизвестный художник на кладбище в Пизе и десятки других в иных городах воспроизводили пламя и ужасы адской бездны. В драматических мистериях появлялась на сцене бездонная пасть дракона, поглотителя душ. Данте описывал во всеуслышание народов всего мира царство мрака, на вратах которого высечена уничтожающая надпись: «Входящие сюда да оставят всякую надежду».

– Ты тут флорентийского поэта – гордеца упомянул, – обратил внимание на Фридриха владыка инферно. – Если его устройство моих владений соответствует действительности, то он послал меня самому к себе на ...уй!

– Объясни! – потребовал лже-Виргилий у своего проводника по преисподней.

– Центр Дантова ада занимают половые части Люцифера, а именно туда упал сверженный предводитель ангельского мятежа...

– Кстати, мой любимый философ, тебе бы самому давно пора определиться, чем заняться в моих владениях. Ведь пока что ты тут, как в России говорят, мичуринство практикуешь...

– Хреном груши околачивает? – догадался Борис Николаевич.

– Точняк!

На недвусмысленный намек своего тюремщика «первый имморалист» ответил уклончиво:

– «Чем именно я сейчас займусь? Я буду изучать естественные науки, математику, физику, химию, историю и политическую экономию. Я соберу громадный материал для изучения человека, буду читать старинные исторические книги, романы, воспоминания и переписки... Работа предстоит трудная, но я буду не один, со мною постоянно будут Платон, Аристотель, Гете, Шопенгауэр; благодаря моим любимым гениям, я не почувствую ни всей тяжести труда, ни остроты одиночества».

– Чего ты мне голову морочишь!

За своего героя вступился автор биографии Ницше – выдающийся французский романист Гюстав Флобер:

– «Он поэт, он хочет, чтобы его предсмертный крик был песнью; последний поэтический порыв волнует его душу и дает ему силы для того, чтобы лгать...

Если бы фантомные глаза могли слезиться, Фридрих бы заплакал:

– «День моей жизни! Ты приближаешься к вечеру; уже глаз твой светится наполовину истомленный; уже журчат капли твоей росы, рассеянные, как слезы; уже расстилается спокойно по твоему молочному морю твой любимый пурпур, твой последний поздний ясный свет. Кругом нет больше ничего, кроме играющих волн. Моя, прежде непокорная, лодка бессильно затонула в голубом забвении. Я забыл о грозах, о путешествиях, потонули все желания и надежды, и душа и море спокойны. Седьмое одиночество. Никогда я не чувствовал, что нежное успокоение так близко от меня, так жарки лучи солнца. Лед моей вершины, не блестит ли он уже вдали? Вдоль моей лодки скользнула и исчезла серебряная рыбка...»

– Очень слабенько ты страдаешь – сделал вывод Сатана. – Вернись в последние дни своей жизни...

… В чужом итальянском городе Турине гениальный писатель влачил жалкое существование в меблированной комнате, в семье небогатых людей, которые, по его желанию, и кормили его. Он поправлял отрывки своей последней книги «Ecce Homo», прибавив к основному тексту post-scriptum, потом дифирамбическую поэму; в то же время он готовил новый памфлет «Ницше против Вагнера». И очень быстро сходил с ума. То у него наблюдались просветления, всплески творческого вдохновения, накопленные, впрочем, тоской...

«Зачем я свет, увы, если бы я был ночью! Но мое одиночество в том, что я окружен светом! Почему я не тень и не мрак? Как жадно бы пил я у груди света... Но я живу в своем собственном свете и я пью пламя, исходящее из меня самого!»

Летним днем 1889 года он увидел, как пьяный извозчик полосует кнутом старую изможденную лошадь. И автор одной из самых жестоких философий в мире закрыл собой конягу, зарыдал – и окончательно упал в бездну безумия...

Он бредил наяву:

«Я Фердинанд Лессенс, я Прадо, я Шамбит (двое убийц, статьи о которых занимали все парижские газеты); я был погребен в течение осени два раза...» Все друзья Ницше получали такие письма...

«Друг Георг, – писал он Брандесу, – с тех пор, как ты открыл меня, теперь не чудо найти меня; гораздо труднее теперь потерять меня...

Распятый».

Петер Каст получил письмо, все трагическое значение которого он не понял:

«Моему маэстру Пиетро. Спой мне новую песню. Мир ясен, и все небеса радуются.

Распятый».

«Ариадна, – писал он Козиме Вагнер, – я люблю тебя». Его самый близкий друг Овербек тотчас поехал в Турин. Он нашел Ницше под наблюдением его хозяев; тот играл на пианино локтем своей руки, пел и кричал во славу Диониса. Овербеку удалось перевезти его в Базель без особенно тяжелых сцен; там он поместил его в лечебницу, куда вскоре приехала и его мать.

Ницше прожил еще десять лет. Первые годы были мучительны, последние более спокойны, минутами даже появлялась надежда на выздоровление. Иногда он вспоминал о своих произведениях: «Разве я не писал прекрасных книг?» – спрашивал он.

Когда ему показали портрет Вагнера, Фридрих вспомнил: «Этого я очень любил».

Светлые промежутки его сознания могли бы быть ужасными, но, кажется, они такими не стали. Однажды сестра, сидевшая около него, не могла удержаться от слез.

«Лизбет, – утешил он ее, – зачем ты плачешь? Разве мы не счастливы?»

Погибший интеллект спасти было нельзя; но нетронутая душа его осталась такой же нежной и обаятельной, восприимчивой к каждому чистому впечатлению. Однажды молодой человек, занятый изданием книг великого писателя, сопровождал больного в его недолгих прогулках. Ницше заметил на краю дороги прелестную маленькую девочку. Он подошел к ней, остановился, поднял упавшие ей на лоб волосы и, с улыбкой глядя в ее целомудренное лицо, сказал: «Не правда ли, вот олицетворение невинности?»

Фридрих Ницше умер в Веймаре 25-го августа 1900 года...

Лишь спустя десятилетие его творчество стало всемирно признанным...

– На что ты надеешься, Фридрих? – серьезно, без тени обычного для него ерничества спросил падший херувим. – Ведь Пантократор уже дважды наказал тебя...

– Как – «дважды»?

– Помнишь максиму древних римлян: «Кого боги хотят покарать, того лишают разума»? Иисус сначала сделал тебя безумным, потом оставил в аду до Конца света!

– Не согласен! Я считаю, Христос меня пощадил! До своего заболевания я только прославлял зло, но абсолютно ничего не сделал дурного. Повторюсь: я был демоном в мыслях, ангелом – в жизни! И на первичном суде Он определил меня в Зону творческих душ, где я почти не мучаюсь...

И вообще: если во время первого срока в пекле я не наделал грехов (пусть и не раскаялся до конца), не исключаю, что Христос на Страшном суде избавит меня от второго – вечного срока – инфернальных мучений...

– О чем ты глаголишь? – хором возопил сонм святых. – Посмертного раскаяния и отпущения грехов нет!

– Откуда это известно?

– Из писаний святых отцов! Наших писаний!

– А вы где это вычитали?! В Новом Завете ничего конкретного на сей счет не написано! И ответьте мне, многомудрые: если пребывание в аду до Светопреставления ничего не значит, зачем тогда Судный день? Чтобы еще раз подтвердить раз и навсегда уже вынесенный приговор?! Нет, я считаю, что милостивый Иисус дает душам второй шанс: если они верно оценят свои прижизненные поступки и искренне раскаются, Он пересмотрит приговор!

– Ты ошибаешься... – уже неуверенно забормотали праведники.

– Почему вы столь жестоки, светочи веры? Почему вы умаляете милосердие Бога-Сына? Почему вы так желаете лишить Царствия Небесного миллиарды потерянных не до конца душ?!

– Ты рая достоин?! Так ты считаешь?

– Это на Страшном суде выяснится... Можно сказать, я поставил над собой эксперимент, а Иисуса – перед дилеммой: можно ли осуждать на вечное пребывание в пекле всего-навсего за мысли и слова?

– Тебя, чадо, грызет червь самого страшного смертного греха – гордыни! – определил райский ключарь.

– Но я же сумасшедший! Можно ли одержимого манией величия судить за то, что он считает себя Наполеоном? А я ведь в философии и литературе – самый настоящий Бонапарт, этого никто не станет отрицать!

– Тяжелый случай! – вздохнул евангелист Иоанн. – Жалко-то как! Гений, а такая пропасть между бытом и творчеством. Труднейшая задача встанет перед Господом в день Светопреставления...

– А насчет меня чего Он решит? – робко (непривычно для себя) вопросил Люцифер. – Я ведь теперь почти что не при делах, сижу тут в подземном своем царстве потихоньку, грешников наказываю. Сама Церковь, которая во время оно карала людей за вымышленную связь со мной кострами, теперь молчит о них и старается забвением замять свое кровавое прошлое. Более того: она избегает много говорить и о самой нечистой силе. Еще сравнительно недавно святоши усердно напирали на то, чтобы держать память «человеческую под гипнозом имени, образа, могущества и ухищрений Сатаны». Сравните современную проповедь с проповедью 300 лет тому назад. В последней чуть не через слово – Дьявол и геенна огненная. В нынешней мельком скользнет мое имя. Сравните современную церковную архитектуру со средневековой. В старых храмах черт – столько же необходимая фигура, как святые, да и больше многих праведников в живописи, скульптуре, в резьбе глядит он с фресок, капителей, орнаментов, скамей, цветных окон, барельефов. В церкви нынешней мое изображение – величайшая редкость.

Никто уже, путешествуя мрачными лесами, пустынными горами, бездонными озерами или пучинами морскими, не боится вдруг попасть в предательские и убийственные лапы демонов. Если теперь безвестно пропадает закоснелый грешник, никто не предположит, что бес уволок его за волосы в ад, но полиция открывает следствие, печатаются объявления в твердой уверенности, что пропавший должен найтись живым или мертвым не на том, а на этом свете. Администрации не верят больше в людей, задушенных мною в постели; женщины не боятся, что черт навяжется им в любовники и сделает их матерями, либо выкрадет их ребенка, либо напросится в кумовья, чтобы потом потребовать к себе крестника. Больные (не все, но большинство) не воображают себя заколдованными и идут лечиться не к заклинателю, а к врачу. Умирающий не видит больше у одра (правильно это чертово слово произнес!) своего черных бесов, которые, щелкая острыми зубами, таращат глаза и тянут когтистые лапы в готовности схватить грешную душу. Наилучшее доказательство того, насколько пала боязнь Дьявола, – совершенное уменьшение так называемой демонопатии. Психоз этот стал клиническою редкостью, тогда как три века тому назад в бесноватость переходило почти каждое нервное заболевание и, в особенности, истерия.

Было бы ошибочно думать, что я почти погиб под рукою торжествующей цивилизации только потому, что она сознает во мне врага. Нет, я – просто жертва своей ненужности, жертва осознания, что Сатана отслужил свою службу.

И вообще я не такой уж плохой, каким меня рисуют! Кроме своих природных детей мои слуги любили брать приемышей. Доставались им дети либо через похищение, либо через проклятие или неосторожное обещание родителей, либо чрез неправильность в обряде крещения. Примеры Соломонии Бесноватой и Ельцина наглядно показали, что достаточно крестящему попу быть в пьяном виде, чтобы отдать ребенка во власть «чернородных демонов».

Английский летописец из Ховдена (около 1200) рассказывает, что одна девушка, забеременев, ушла из дому, чтобы скрыть приближающиеся роды. В открытом поле в час ужасной грозы схватили ее муки. Устав напрасно призывать помощь Божию, взмолилась она к Сатане. Я тотчас же появился в виде молодого человека и сказал ей: «Следуй за мною». Привел ее в овчарню, сделал из соломы постель, развел хороший огонь и ушел за едою. Шли мимо два человека, заметили огонь, вошли в овчарню, распросили лежащую родильницу и, ужаснувшись дьявольского коварства, побежали в ближайшую деревню за священником. Тем временем я возвратился с съестными припасами и водою, подкормил родильницу и, когда настал ее час, принял у нее младенца, как искуснейший акушер. А тут как раз подоспел священник с толпою прихожан и начал заклинания, которых я, конечно, не выдержал и бежал, умчав и новорожденного на руках своих. Добрая мать, мало о том заботясь, возблагодарила Создателя за избавление от лукавого и с миром возвратилась в дом свой.

– Нельзя не сознаться, что в удивительном этом происшествии Дьявол едва ли не единственное действующее лицо, которое вело себя, как прилично порядочному человеку, – прокомментировал Ницше, за что объект похвалы одарил его благодарным взглядом.

– В другой истории я в высшей степени заботливо воспитывал похищенного мною ребенка и путешествовал с ним по свету. Но в пятнадцать лет юноши святой Иаков отнял его у меня и возвратил родителям.

Люцифер вдруг на мгновение принял свой первичный облик – светоносного херувима – и обратился к сонму святых:

– Ответьте, почему Создатель обрек меня на участь стать Его врагом и делать пакости людишкам?!

Хор небожителей ответствовал:

– Господь вем! Неисповедимы пути Его!

Своими мыслями опять поделился Гейне:

– Лукавый, не теряй надежды на снисхождение! Я на смертном одре богохульно пошутил. Присутствовавший священник выразил надежду, что Бог простит меня. Я ответил: «Конечно, простит, ведь это – Его ремесло».

– Ладно, пошутили – и хватит! – сказал с грузинским акцентом Сатана, приняв облик Брежнева, потом содрал с себя брови, прилепил их на место усов – и превратился в Сталина. – Борис, решай, наконец, пойдешь ли испытывать судьбу к Пантократору или останешься у меня. Вариантов трудоустройства у тебя несколько. Вот только Ленька Бровастый тебя к себе взять отказался: у него в зоне забастовка началась, когда узнали о возможности твоего пребывания там...

– Мне при застое так хорошо было! Чем я этим душам не пришелся?

– Заявили, что всем скопом на землю убегут: лучше быть привидениями, барабашками и полтергейстами, чем с тобой в одной зоне чалиться!

– Слышь, Сатана, если меня в моей новоформирующейся зоне оставишь, я там такое устрою! «Отрицаловку» создам – и разрушу все к твоей матери, как СССР разрушил! Ты ведь со мной ничего сделать не сможешь – я и так мучиться буду! А Россию адскую я перекрашу: сейчас она красная, станет черная. В первой, напомню, управляют администрация и актив, во второй – пахан и блаткомитет! Все там раздолбаю почище, чем в Советском Союзе!

– Да что ж за души эти русские! – непритворно огорчился Люцифер. – Ленин собирается меня свергнуть, Сталин к себе в замы зовет, Ельцин грозит мою державу подорвать. Нет, чтобы, как Гитлер и Мао, сидеть спокойно и подданных мучить! Борис, ну почему у тебя на первом месте только разрушение, а не созидание?!

– «На первом месте у меня всегда была... – Ельцин надолго замолчал, вспоминая супругу. – Работа. А жена на втором. Последние 50 лет я ошибался насчет этого и понял это, только когда ушел с президентского поста. Я был неправ, потому что может ведь и жена, и работа быть на первом месте. Присуждают же в спорте два первых места». Но отныне на первом месте будет борьба с твоим дьявольским режимом!

– Выслуживаешься перед Небом?! Не сможешь ты в пекле добрые дела творить!

К сонму святых присоединился Ориген:

– Ошибаешься, лукавый! По моему скромному разумению, в христовой притче о бедняке Лазаре и богаче последний, находясь в аду, все же сострадает своим братьям, заботится о них. Значит, в инферно все же бывают добрые мысли, а потому можно надеяться на освобождение добра от зла и на посмертное раскаяние. Меня позднее обвинили в том, будто я утверждал, что спастись может и Дьявол. Такая мысль была вписана в мое письмо врагами, что подтвердило специальное церковное расследование. Но все же вдруг это возможно?

– Мысль о спасении обитателей ада высказывал и я! – признался святой Ефрем Сирин.

Внезапно в зале возникла еще одна душа – голого человека с пробитыми гвоздями руками и ногами. Он слегка походил на изображение Спасителя на Кресте:

– Я – разбойник Гестас! Я был сораспят с Иисусом на Голгофе! Я просто попросил – и Господь простил меня и сразу взял с собой в рай, так что я стал третьим обитателем Царствия Небесного после патриарха Еноха и пророка Илии. Проси и ты! Верь в милосердие Христово – и если твоя вера будет хотя бы с горчичное зерно, ты будешь спасен!

– Как мне выразить то, что я чувствую? – пробормотал раздираемый страстями Борис Николаевич.

– Я сделаю это за тебя! – пообещал Ходасевич. – В миг твоей смерти я прочитал тебе отходную. В самый важный миг твоего послесмертия я тоже подкреплю, ободрю тебя стихом!

«Что это? Что это? Толпы врагов?

Люди ли, призраки ль это?

Я ль не дойду к Тебе, Бог из Богов?

Вижу движенья запрета.

Мне вы мешаете к Богу идти?

Люди иль духи – пустите!

Вижу маяк я на дальнем пути...

Мне ль уступить не хотите?

Молча смыкаетесь? Эй, мертвецы!

Пусть ваши лица и строги -

Я не боюсь вас, немые бойцы!

Я нападаю! С дороги!»

– Вот это по мне! – восхитился Ельцин, который даже в пекле остался бойцом.

– Только не забудь, Борис: тот, кто живет лишь надеждой, умирает от разочарования! – предупредил его спутник по преисподней.

– Не слишком ли тебе хорошо, экс-президент? – забеспокоился Дьявол. – Приспущу-ка я тебя с небес в пекло! Знаешь, на земле какой-то щелкопер намерен написать сатирическую книжку о твоем пребывании здесь.

– За что он на меня ополчился?

– Сначала был тобой очарован, а потом разочаровался. Начал тебя изучать – и ужаснулся! Захотел свой ужас другим передать!

– Нехай клевещет! Сейчас безопасно нападать на мертвого льва!

– Какой Вы лев?! – раздался возмущенный голос Гитлера. – Лев – это я, хотя при жизни скромно именовал себя волком. «Сталин – тигр, Черчилль – шакал».

– Дьявол тогда тираннозавр, что ли? – ЕБН пустился в зоологические изыски.

– Бери выше! Сотню миллионов лет назад существовал такой китообразный водный динозавр – леопневмодонт. Самое огромное существо, которое когда-либо жило на нашей планете – 150 тонн весом, больше синего кита на пятую часть! И самый хищный зверь за всю историю земли! Всех жрал!

– А кто ж тогда я? Леопард?

– Не примазывайся к великим! – облил его презрением Дьявол. – Ты – муха цеце, ядовитый укус которой смертельно заразил огромную державу! А потом ты питался на остывающем полутрупе, не давая ему воскреснуть! Кстати, этот щелкопер считает, что твое имя останется незабытым в том числе и потому, что он о тебе напишет...

– Я и так буду пребывать в истории! Да мне монумент поставят!

– Тут ты не ошибся! Твои выкормыши, до сих пор жрущие из государственного корыта, об этом позаботятся! Я ведь умею предвидеть будущее!

В Уральском государственном университете (бывший политех) создадут музей Ельцина. Твое имя будет носить одна из главных улиц в селе Бугна Свердловской области, где ты родился ( сейчас это улица Карла-Маркса: именно так, через дефис!). Возникнет благотворительный фонд твоего имени. Библиотека имени Бориса Ельцина откроется в здании Синода в Санкт-Петербурге по инициативе Путина. В Ульяновской области губернатор объявит конкурс на лучший памятник Семье. Не сомневаюсь, что твои родичи пойдут позировать скульпторам...

Уже сейчас Туркменбаши приглашает тебя в свою зону для вручения ордена «За восстановление туркменского султаната путем ликвидации СССР». Обещает поставить твою золотую статую, которая будет всегда стоять лицом к тому месту в пекле, где в данный момент находится Иблис или, по-русски, Сатана. Впрочем, увековечить такую личность, конечно, следует в России! Какую тебе надпись на постаменте сочинить, чтобы прозвище звучным и в то же время правдивым было?

– В Англии жили короли Этельред Неготовый и Иоанн Безземельный, – блеснул эрудицией Ницше.

– И Карл I Безголовый, – съязвил Дьявол. – Есть хорошее русское словцо Окаянный....

– Так князя Ярополка прозвали! – возразил Фридрих.

– Бестолковый? Однако Борис ведь не дурак...

– Вечнопьяный! – подсказал Ницше.

– Ну, удружил! – ЕБН попытался уничтожить взглядом своего гида.

– Я уже предлагал идею монумента геррам Ельцину и Грачеву! Они возглавляют группу чеченских боевиков с фаустпатронами в руках. Надпись – «Лучшим истребителям российских танков. Благодарные моджахеды»! – вмешался Гудериан.

– Самой заслуженной на памятнике Ельцину будет надпись: «За разграбление России!» – предложил появившийся Лебедь. – Еще рядом нужно будет поставить сотню плевательниц, чтобы посетители не захаркивали сам мемориал...

– Однообразная у всех фантазия! – пожурил авторов идей лукавый. – На земле идейки посвежей. Там будет дан старт самому радикальному и самому политически ангажированному художественному проекту последних лет.

Маленький игрушечный зайчик держит огромную наклонившуюся стелу, на вершине которой стоит фарфоровая ваза. Почему именно зайчик? Потому что больше некому. Возможно, именно он раскачал ее, а может, просто оказался рядом, когда тумба стала падать. Что это такое? Ни за что не догадаетесь! Описание одного из будущих проектов памятника Ельцину в центре Москвы – конкретно на Лубянской площади – на «знаковом» месте, пустовавшем последние полтора десятилетия.

А музей актуального искусства под продвинутым названием ART4.ru откроет в своих стенах экспозицию, посвященную конкурсу «Монумент», одновременно дав старт акции «Голосуй за Ельцина» (победитель в соответствии с основным принципом демократии должен будет определиться через месяц в результате народного волеизъявления).

Там можно будет лицезреть массу любопытного. Вот, к примеру, просто рюмка в человеческий рост с торчащей из нее табличкой, разъясняющей, кому, собственно, воздается память. Или идея своего рода монументального флэшбэка – подогнать на площадь автокран с подвешенным на его стреле былым хозяином этого места – памятником Дзержинскому...

– Что это будет? Очередное «коллективное действие» веселых «актуальных художников»? Перформанс не в меру расшалившихся взрослых детей? – патетически вопросил Ницше. – Происки врагов первого президента России?

Дьявол загоготал:

– Нет! Эту затею поддержит Фонд Ельцина, возглавляемый Татьяной Дьяченко!

В литовском парке «Гругас» огромные фигуры Сталина, Ленина и советских солдат-освободителей соседствуют с зоосадом и игровой площадкой. Парк окружает ров со сторожевыми вышками. Туда надо бы и твой бюст поместить, Борис!

Ладно, успокойся. Тебе поставят статую в Свердловске – самую стандартную, при очень небольшом скоплении простого народа – помимо начальства, человек сто придет. И потом на нее внимание будут обращать только голуби. Причем, как и «дорогие россияне», они будут тебя постоянно обсирать! А вообще-то сей монумент надо бы сделать ядовито-зеленым: как та краска, которой несчастные свердловчане в бытность твою первым секретарем покрывали все городские заборы при каждом приезде важных московских гостей! Ты тогда еще получил от народа кличку Волшебник изумрудного города!

– Давай, злопыхательствуй! Меня сегодня только исход на Небо волнует!

– Там тоже не сахар! – заржал Люцифер. – Апостол Павел, подтверди!

– «Рая вы не боитесь? – страшно впасть в руки Бога живого!»

– В последний раз предлагаю: присоединяйся ко мне! Опыт по злодеяниям в одной отдельно взятой стране у тебя уже есть. Он в пекле пригодится.

– Чего ты с ним цацкаешься, – скривил козью морду Азазел. – Разрушителей у нас здесь и без него хватает. Верни его назад на землю – пусть он Россию до конца развалит! Он будет наше секретное биологическое оружие!

– Не верю, что Бог решит еще раз так страшно наказать эту страну! – покачал фантомной головой Ницше. – С другой стороны, Борис, если ты здесь станешь править своей зоной, отсюда многие убегут обратно на землю – хоть бы и в виде привидений.

– Куда они на хрен денутся с моей подводной, то бишь подземной лодки! – выразил несогласие Черт № 1.

– Борис Николаевич, не слушай искусителя! – поддержал мятущуюся душу Ходасевич. – Верь в Бога, верь в чудо!

– «Слабость всегда спасалась верой в чудеса; она считала врага побежденным, если ей удавалось победить его в своем воображении», – подал реплику Маркс. – Впрочем, герра Ельцина в чем в чем, а уж в слабости натуры упрекнуть нельзя!

– Разве у алкоголика может быть сильный характер? – не унимался Сатана. – Не ходи к Христу, Борис! Если добровольно станешь сотрудничать со мной, то почти не будешь страдать всю вечность...