Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 108 страниц)

Теперь о новой форме семьи. Еще в ноябре 1917 года большевиками были изданы Декреты о равенстве мужчин и женщин, о гражданском браке. Под гражданским браком понималось не совсем то, что вам нравится: не сожительство без регистрации, а брак, зарегистрированный государством, без венчания в церкви. Но это ведь не «уничтожение семьи»...

– А как же у коммунистов какая-то баба выводила народ на улицу всех подряд голышом?

– Ну, это была теоретическая ошибка товарища Александры Коллонтай. Она еще в царское время организовала общество «Долой стыд». Члены его выходили на улицы голыми, с лентами через плечо и надписью: «Долой стыд». Но при чем тут обобществление баб, простите за каламбур...

– За что?

– Неважно...

– Товарищ Ленин, мы Вас готовы за любые слова обидные простить. Но ведь общие жены – вовсе не плохая идея, – заявила душонка, на которой стояла печать: «сексуальный маньяк». – Мы вот в конце 17-го в Саратовской губернии издали указ на этот счет. Разрешите огласить!

«Декрет Саратовского губернского совета народных комиссаров об отмене частного владения женщинами.

Законный брак, имеющий место до последнего времени, несомненно является продуктом того социального неравенства, которое должно быть с корнем вырвано в Советской республике. До сих пор законные браки служили серьезным оружием в руках буржуазии в борьбе с пролетариатом, благодаря только им все лучшие экземпляры прекрасного пола были собственностью буржуазии, империалистов, и такой собственностью не могло не быть нарушено правильное продолжение человеческого рода. Потому Саратовский губернский совет народных комиссаров с одобрения Исполнительного комитета Губернского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов постановил:

1. С 1 января 1918 года отменяется право постоянного пользования женщинами, достигшими 17 лет и до 32 лет.

2. Действие настоящего декрета не распространяется на замужних женщин, имеющих пятерых и более детей.

3. За бывшими владельцами (мужьями) сохраняется право на внеочередное пользование своей женой.

4. Все женщины, которые подходят под настоящий декрет, изымаются из частного владения и объявляются достоянием всего трудового класса.

5. Распределение отчужденных женщин предоставляется Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, уездными и сельскими по принадлежности.

6. Граждане мужчины имеют право пользоватьсяч женщиной не чаще четырех раз в неделю, в течение не более трех часов при соблюдении условий, указанных ниже.

7. Каждый член трудового коллектива обязан отчислять от своего заработка два процента в фонд народного образования.

8. Каждый мужчина, желающий воспользоваться экземпляром народного достояния, должен представить от рабоче-заводского комитета или профессионального союза удостоверение о своей принадлежности к трудовому классу.

9. Не принадлежащие к трудовому классу мужчины приобретают право воспользоваться отчужденными женщинами при условии ежемесячного взноса, указанного в п. 7, в фонд 1000 руб.».

– Товарищи, из всего вышеуслышанного мною определенный интерес представляет лишь вопрос о финансовых отчислениях. Но, в связи с тем, что в нашем коммунистическом обществе денег больше не существует, и этот вопрос отпал! Остальное – архиглупость! Фактически получается, что женщин отдают в частную собственность мужчин!

– Правильно говорит Владимир Ильич! – по привычке впал в демагогию Жданов. – У частной собственности в половой сфере много недостатков. Вон в Китае не могут контролировать рождаемость, потому что орудия производства находятся в частной собственности.

– Товарищ Мао проблему уменьшения народонаселения успешно решил, следуя моему примеру! – поправил сподвижника Сталин.

– Товарищ Ленин, – не сдавался маньяк, – а почему ж при коммунизме нам теперь е..., то есть спать с бабами не хочется?!

Его дружно поддержали все души, принадлежавшие мужчинам.

– Да вы поймите, что все ранее существовавшее «уже отжило и сгнило! Да, господин мой хороший, сгнило и должно быть разрушено!.. Возьмем, например, буржуазию, демократию, если Вам это больше нравится. Она обречена, и мы, уничтожая ее, лишь завершаем неизбежный исторический процесс. Мы выдвигаем в жизнь, на авансцену ее, социализм, или вернее, коммунизм...»

– Да хрен с ними, демократией и коммунизмом, а как насчет баб?! – завопили несознательные ходоки. Очевидно, сексуальная революция куда больше занимала их умы, нежели пролетарская, а тем более буржуазная.

Ильич горестно вздохнул:

– Что же вы зациклились на половых вопросах? Зачем вам интимные сношения?

– Нам скучно!

– А кто мечтал, что при коммунизме работать будет не нужно, все машины делать будут? Вот ваша мечта и осуществилась!

– А где машины?

– Они есть, просто не здесь! Но они – работают, удовлетворяют ваши потребности!

– Как?

– Невидимо! Неосязаемо! Дистанционно!

– Не может быть!

– Но ведь потребностей у вас нет?

Ходоки задумались и начали обмусоливать тему между собой:

– Чего у нас при коммунизме только нет: еды нет, обуви нет, развлечений нет...

– Мяса тоже нет...

– Вы так быстро шли к коммунизму, что скот за вами не поспевал, – съехидничал Сатана. – Отсюда и перебои с поставками мяса.

– Правильно сказал невидимый товарищ! – привычно согласились ходоки.

– Мяса нет у соседей, у нас нет рыбы – так ведь с ними договорились...

– Надо дать объявление: «Сегодня в еде потребности нет»...

Заметив, что лицо Ленина становится все суровее, дети народа вернули свое внимание отцу нации:

– Ну разве что попиз... поговорить, пообщаться хочется от скуки...

– Так общайтесь на здоровье, что вам мешает!

– Занятия у нас нет...

– Проповедуйте в массах наши теории, проводите партсобрания, рассказывайте о коммунизме, боритесь с религиозным мракобесием, готовьтесь к очередной революции... Вот сколько дел! И раз уже речь зашла о машинах, заметьте: никто не владеет ими, то бишь средствами производства. Выходит, нет у нас классов ( напомню, если забыли: это – большие исторически сложившиеся группы людей, различающихся своим отношением к средствам производства и положением в обществе). А бесклассовое общество – это коммунизм!

Доселе молчавшая занюханная душонка, явно принадлежавшая гнилому интеллигенту, осмелилась воспарить над бытовухой и сексом, пытаясь подняться к высотам абстракции:

– Товарищ Ленин, да ведь без всех тех потребностей, которых мы ныне не имеем, это же не жизнь!

– А что, по Вашему, признаки жизни? Гадить, мочиться, пускать ветры? Вы хотите, чтобы все это вернулось?

Интеллигент смутился, однако не настолько, чтобы совсем заткнуться:

– Но хорошо покушать было так приятно! А по пути к коммунизму есть было почти нечего!

– Партия не обещала кормить вас в дороге! – бросил ему Сталин.

– Однако ведь мы же умерли, мы помним моменты наших смертей!

– Ну и что! – не растерялся Ильич. – Кто сказал, что после физической смерти мы не получаем вторую жизнь? Заметьте, не христианскую мистическую духовную, а вполне материальную! Впрочем, даже попы говорят о плотском воскрешении умерших. Что вообще Вас заставляет думать, что Вы мертвы? Какие доказательства бытия Вы знаете?

– Рене Декарт сформулировал одно из них так: «Я мыслю – следовательно существую».

– Архиверно сказано! Правда, есть одно уточнение... Товарищ Декарт, великий философ-богоборец, родился в средневековом обществе. Там, при наличии эксплуататорских классов и власти религиозного мракобесия, он мог только существовать. Но мы-то, товарищи, в коммунистическом обществе именно живем! По-настоящему! Доказательство-то, что мы мыслим! Давайте, товарищи, вместе помыслим и найдем еще свидетельства того, что социально-экономическая формация, которую мы построили, – действительно коммунистическая.

Любимому вождю на подмогу пришел Молотов, мнивший себя крупным теоретиком:

– «Не зря С-сталин занялся вопросами языкознания. Он считал, что, к-когда победит мировая коммунистическая система, а он все дела к этому вел, – главным языком на земном шаре, языком межнационального общения, с-станет язык Пушкина и Ленина». Мы сейчас г-говорим на одном – русском языке – и все друг друга понимаем, даже с иностранцами легко общаться, не как раньше, когда требовались переводчики!

– При коммунизме сохраняются ли национальные особенности? – заинтересовался интеллигент.

– «Ну, это сотрется», – ответил Молотов.

– Но это же плохо!

– «Почему плохо! Обогатимся. Вы что д-думаете, у немцев нет хороших качеств? У французов нет?»

– Но тогда у нас не будет своего нового Пушкина, Чайковского, Сурикова...

– «Нельзя свой к-кругозор ограничивать тем, что уже создано. Пора научиться более широко м-мыслить. А если Вы этому не научитесь, Вы останетесь ограниченным п-полукоммунистом, русским, не больше. Никто у Вас не отнимет н-национальное, но вы подниметесь на ступеньку выше». Так что отсутствие национальных особенностей – тоже п-признак того, что мы сейчас в а... гм-гм, к-коммунистическом обществе.

– А есть ли расовые противоречия при коммунизме? – заинтересовался Ницше.

– Нет. У нас нет ни черных, ни белых, ни желтых – только красные! А вот другой признак: «При коммунизме нет государства...»

– Чепуху городишь, Молотов! – прервал его разглагольствование Сталин. – Не зря я говорил, что ты – американский шпион!

... Вождь опасался конкурентов и всячески их прощупывал. Как-то раз у себя на даче Сталин завел разговор о пенсии:

– «Пусть Вячеслав теперь поработает. Он помоложе».

Это была откровенная провокация, и Молотов был достаточно умен и опытен, чтобы немедля отказаться от такой «чести». Но, прочитав однажды обзор иностранной прессы, Вождь заподозрил, что Вячеслав Михайлович и вправду подумывает о кресле № 1. И – в 1952 году последовал удар на пленуме ЦК КПСС!

– «Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших рядах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Молотов – преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков.

Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия – наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей – это, кроме вреда, ничего не принесет?

Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого не достаточно? Пусть развивается эта автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на наш Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. И мы категорически отклоним его надуманные предложения.

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо.

Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна...»

Пока Сталин это говорил, в зале стояла мертвая тишина. Когда Вождь закончил речь, Микоян поспешно спустился к трибуне и стал оправдываться, ссылаясь на экономические расчеты. Генсек оборвал его и, погрозив указательным пальцем, угрожающе произнес:

– «Видите, сам путается и нас хочет запутать в этом ясном, принципиальном вопросе».

Микоян побормотал:

– «Товарищи, признаю, что и у меня были ошибки, но не преднамеренные...»

Сталин махнул рукой, и зал послушно отреагировал:

– Хватит заниматься самооправданием! Знаем вас, товарищ Микоян! Не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!

Ошеломленный Анастас Иванович замолчал и покинул трибуну.

Молотов тоже признавал свои ошибки, оправдывался, говорил, что он был и остается верным учеником товарища Сталина.

Тот резко оборвал Вячеслава Михайловича:

– «Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина».

Это были только цветочки. Ягодкой стала телеграмма, направленная всему высшему руководству партии:

«... Я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу считать такого товарища своим первым заместителем».

Члены Политбюро пытались как-то выручить Молотова, написали Сталину, что Вячеслав Михайлович каялся, признавал свои ошибки, просил прощения и прослезился. Сталин брезгливо заметил:

– «Что он, институтка, плакать?»

Сам Молотов обратился к Вождю с покаянной телеграммой:

«Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки в работе... Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал.

Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже моей жизни».

Но подозрения Кобы не развеивались...

Хрущев: «Сталин, отдыхая как-то в Сухуми, поставил вдруг такой вопрос: Молотов является американским агентом, сотрудничает с США... Молотов тут же начал апеллировать к другим. Там был и я, и Микоян, и все сказали, что это невероятно.

– «А вот помните, – говорит Сталин, – Молотов, будучи на какой-то ассамблее Организации Объединенных Наций, сообщил, что он ехал из Нью-Йорка в Вашингтон. Раз ехал, значит, у него там есть собственный салон-вагон. Как он мог его заиметь? Значит, он американский агент».

Мы отвечали, что там никаких личных железнодорожных вагонов государственные деятели не имеют. Сталин же мыслил по образу и подобию порядка, заведенного им в СССР, где у него имелся не только салон-вагон, а и целый отдельный поезд...

Он резко отреагировал на недоверие, проявленное к его высказываниям, и сейчас же продиктовал телеграмму Вышинскому, находившемуся тогда в Нью-Йорке: потребовал, чтобы Вышинский проверил, имеется ли у Молотова собственный вагон? Тут же телеграмма была послана шифровкой. Вышинский срочно ответил, что, по проверенным сведениям, в данное время у Молотова в Нью-Йорке собственного вагона не обнаружено.

Сталина этот ответ не удовлетворил. Да ему и не нужен был ответ. Главное, что у него уже засело в голове недоверие, и он искал оправдания своему недоверию, подкрепления его, чтобы показать другим, что они слепцы, ничего не видящие. Он любил повторять нам:

«Слепцы вы, котята, передушат вас империалисты без меня».

Так ему хотелось, так ему нужно было. Он желал удостовериться, что Молотов – нечестный человек».

... Коба тем временем продолжил опровергать теоретически неверную, с его точки зрения, реплику «каменной жопы»:

– Я учил: «...При коммунизме не должно быть государства, но если останется капиталистическое окружение, армия и аппарат будут», значит, будет и государство! И люди хорошо и весело жить должны – без забот, с максимально удовлетворенными потребностями, словом, как у нас тут сейчас!

– «Какой же это к-коммунизм? – не унимался Молотов. – Х-хорошее жилье, хорошая жизнь, обеспеченность – этого, с обывательской точки зрения, достаточно. Если все бедняки б-будут жить более-менее хорошо, значит, это уже социализм, не капитализм. Это еще не п-полный социализм...»

– «Капитализм – неравное распределение блаженства, а социализм – равное распределение убожества», – подал реплику Черчилль.

– «При социализме даже убожество распределяется неравномерно!» – опроверг британского лорда советский писатель Василий Аксенов.

– Не обращать внимания на вражьи голоса! – скомандовал Сталин.

– Вы же о коммунизме, а не о социализме говорили, – интеллигент попытался остановить поток словоблудия, который извергал из себя Вячеслав Михайлович.

– Поясните товарищу, чем отличаются эти две социально-экономические формации, – подтолкнул «каменную жопу» на правильный путь Ильич.

– При социализме на все нужно записываться... – начал было один из ходоков, однако Молотов его сразу оборвал:

– Очень отличаются. «Видите, дело в чем. Когда не будет к-классов, не будет товарно-денежных отношений, уровень производства еще не будет таким, что можно каждому...»

– Максимальное удовлетворение получить?

– При мне у всех советских граждан, в отличие от прочих людей, имевших всего пять чувств (зрение, слух, вкус, обоняние, осязание), было шестое – «чувство глубокого и полного удовлетворения», – попытался открыть «телемост» между зонами Брежнев.

Ницше тут же воспользовался моментом:

– Как у Вас дела, герр Брежнев?

– Неплохо, совсем как наверху: почти живой!

– А почему Вас в народе называют «бормотуха пять звездочек»? Почему «бормотуха», раз Вы мужчина? И какое отношение Вы имеете к лучшему французскому коньяку? А правда ли, что Вы отдали приказ в надписи над Мавзолеем в слове «Ленин» поставить две точки над буквой «е»? Действительно ли Вы уволили Подгорного за то, что тот слово «дубленка» произносил как «дуб Ленька»?

Брежнев обиженно замолчал. Молотов тем временем продолжал свой ликбез:

– «Нет, не м-максимальное – наибольшее. Максимального удовлетворения вообще никогда не будет. Это очень зря Сталин употребил, это, т-так сказать, заигрывание. Что значит – м-максимальное? Каждый заведет себе рояль, к-каждый заведет себе авто – это же абсурд. Значит, не м-максимальное, а удовлетворение всех основных потребностей. Все будут иметь, любой п-пользуйся – общественным. Вот раньше, я в том числе, и все м-министры и прочие пользовались столовой. Заплатил 60 рублей в месяц и п-получил все продукты. Выработал 100 дней тру-трудовых – получай. Маркс и говорит»: каждая б..., простите, «каждый б-будет получать за проработанное свое количество дней. Работал, в-вырабатывал башмаки, 100 пар, проработал 100 дней над этими башмаками, ты берешь пару лишь башмаков, а остальные 99 ты получишь другими продуктами, и выбирай, что тебе нужно».

– Это какой-то первобытный натуральный обмен, а не высшая формация! – выразил недоумение Ницше.

– Но какой-то учет будет? «Социализм есть учет», так Ленин учил... – вспомнил интеллигент.

– «... И контроль», – Ильич дополнил свое знаменитое изречение.

– «С-самый строгий. Самый строгий. Коммунизм дальше идет, потому что тогда будет такое изобилие, тогда надо не только уничтожить классы, а уничтожить разницу между физическим и у-умственным трудом. Меж г-городом и деревней можно уничтожить, но еще останется разница в уровне». Что мы и наблюдаем. Ясно ведь видно, что вы – с-селяне и интеллигенция, пролетарии таких дискуссий не затевают. И физический труд в н-нашем обществе исчез, он слился с умственным...

– Если уничтожить классы, как же останется разница между городом и деревней?

– «Энгельс г-говорил об этом, что крестьянства не будет, но жители гор б-будут жить в других условиях и не захотят у подножия жить. У них свои проблемы. Нельзя все это будет уравнять, и нет в этом н-необходимости, и никто этому мешать не будет. Хочешь в д-деревне жить – пожалуйста, но ты будешь в менее культурных условиях жить. И театров будет м-меньше у тебя. Возможно, у тебя б-будут кино и телевизор». А может, и не будут – как сейчас...

– Без них никак нельзя! – всполошился Ницше. – Как и без телефона! Ведь продукты заказываются при коммунизме по телефону, а выдаются по телевизору. Невиданный технический прогресс!

– А почему мы ни продпайка, ни зарплаты не получаем? – не унимался интеллигент.

– «...При социализме, Ленин говорил, никто из д-должностных лиц не будет получать выше среднего рабочего... включая и с-секретаря Генерального, и председателя Совнаркома, Совета Министров... Это осуществляла Парижская к-коммуна. Но разве у нас это есть?.. А главное в том, что нельзя п-преодолеть бюрократизм, пока один 100 получает, а другой 1000 в месяц...»

– Вам оклад платили или Вы были на государственном обеспечении? – философ не упустил возможности узнать нечто новое.

– «Оклад».

– А сколько?

– «Не знаю. Никогда не интересовался. Практически неограниченно. По потребности. На жизнь имеешь, вот и все. В этих пределах».

– Все-таки, наверное, герр Джугашвили здесь переборщил.

– «Безусловно. И не только Сталин, все мы тут... Я много думал над этим, между прочим. Никому нельзя. Никому нельзя».

Как это: никому? Мне – можно, подумал Ельцин.

Вячеслав Михайлович тем временем все предавался приятным воспоминаниям:

– «Зарплата у нас была, конечно. Видите, в отношении нас это нарушалось, потому что зарплата, а кроме того, все обеспечено. Фактически на государственном обеспечении. Я сейчас точно не могу сказать, сколько мне платили – менялось это несколько раз. После войны, кроме того, это уже инициатива Сталина, ввели так называемые пакеты. В закрытом пакете присылали деньги, очень большие деньги – военным и партийным руководителям. Нет, это было, конечно, не совсем правильно. Размеры были не только чрезмерны, а неправильны».

– А сколько Иосифу Виссарионовичу доставалось?

– «Сколько Сталин получал, никто не может сказать. Имел несколько дач... Ну как можно, сколько получал? А личного почти ничего не было. Заштопанный китель генералиссимуса.

Парторганизация у нас была, взносы платили. Я в последнее время состоял на учете в Министерстве иностранных дел. А когда исключать меня надо было, меня зачислили в ячейку Управления делами Совета Министров.

Сталин где состоял, не знаю. На собрания мы, конечно, не ходили. Должны были где-то числиться, взносы платили, и все. Получали гонорары за статьи, за речи... За официальные выступления не получали, а если статьи какие-нибудь... Но не брали».

– Не следует преувеличивать аскетизм товарища Сталина, – поморщился Ленин. – Я тоже в одном костюме пару лет ходил (уже после Октября, заметьте!). Нарком продовольствия Цюрупа в голодные обмороки падал. Это – правда, а не пропаганда! А Иосиф Виссарионович... Мне уже тут авиаконструктор Яковлев доложил, как ему поручили разработать новый тип самолета, – такой, чтобы мог садиться в долину длиной 300 метров. Как раз в таком месте у Сталина на Кавказе дача имелась, трудно ему было ежедневно свежую почту доставлять. Новый тип аэроплана разработать и построить – архиогромных денег стоит! А его постоянные пиры с дорогущими винами, продуктами. Он жил куда лучше, чем члены Политбюро при мне!

– У Вас неполная информация, товарищ Ленин, – возмутился Сталин. – Не судите всех по себе. В 20-е годы только мы с Вами жили скромно, Троцкий, Зиновьев, Каменев да и все почти остальные члены ЦК как сыр в масле катались – им было куда лучше, чем буржуазии при царе! А насчет моих дач... Раиса Горбачева как-то раз осмотрела одну из них, скривилась и уехала через двадцать минут. Так и простояла моя скромная халупа не востребованной ни одним из горбачевско-ельцинских прихватизаторов. А на дачке в Рице, фактически отдаленном высокогорном хуторе, я принимал Мао Цзедуна и Тито. Председатель КПК подарил мне огромный кимберлитовый алмазный стержень с богатейших россыпей драгоценных камней Китая. Когда сдохшие демократы узнали, что я не удосужился его спереть, то изумились до умопомрачения. Не в их это стиле. Им не понять, почему Хозяин не ворует в собственном доме, как и в своей стране.

– Я тоже вел скромный образ жизни, – похвастался Гитлер, – в одежде, еде, уходе за собой и т.п.

– Ой, какие мы неприхотливые! – засюсюкал Дьявол. – А я бы вам напомнил, что вы оба были безраздельными хозяевами своих стран и бюджетов, вам лично принадлежали все национальные богатства и жизнь каждого подданного, причем вы претендовали еще и на души своих граждан. Но самым главным, конечно, было то обстоятельство, что государственный бюджет был вашим собственным карманом. Во что обходилась бесчисленная охрана вождей? «Скромник» Сталин имел несколько поместий на юге, каждое из них всегда было готово к его приезду, то есть там содержались прислуга и охрана, все находилось в том же порядке, как и во время пребывания генсека. Делалось это не только из почтения к хозяину, но и по соображениям безопасности: никто не должен был знать, где он находится в данный момент. Во время его переездов (самолетов он боялся) гнали подряд несколько железнодорожных составов, тоже из соображений безопасности, а вдоль всего пути следования дежурили тысячи сотрудников карательных органов. Примерно так же жил-поживал и фюрер. Так что врать о своей сверхскромности нечего! А ты, «каменная жопа», продолжай брехать!

– Но у нас здесь при коммунизме такое изобилие продуктов, что мы перестали в них нуждаться, – вернулся к своему политическому ликбезу Молотов.

– Переход количества в качество, – объяснил Ильич.

– Какой-то непонятный вывод напрашивается, – попытался потереть себе призрачный лоб интеллигент. – Если человек не получает совсем никаких материальных благ – это свидетельство того, что он живет при коммунизме?!

– Именно, батенька! – подтвердил Ульянов. – С одним большим добавлением: никто вообще ничего не получает! У всех и так все есть!

– Мы до коммунизма, слава Господу, на земле не дожили, а вот детей жалко, – заплакал кто-то из зоны царской России.

– А вот я в Программе партии читал, что, если в других странах увидят, что мы лучше их живем, пойдут за нами, – не унимался интеллигент.

– «Вы п-повторяете хрущевщину, – поморщился Молотов. – Это п-потребительство, да еще национализм. Если б большевики ждали, когда все станут г-грамотными, у нас и революции не было бы. Рабочие в западных странах живут л-лучше, чем мы, потому что буржуазия ограбила другие страны, не только свои. Десять р-рабов на одного англичанина. Рабочая аристократия. Если мы б-будем ждать или рассчитывать, что прежде поднимем свой уровень, а потом будут на нас равняться, мы не коммунисты, а националисты, которые з-занимаются только своими делами. Это хуже, чем х-хрущевщина, это утопизм».

– Если у них так плохо, а у нас так хорошо, то почему у нас так плохо, а у них так хорошо? – задался вечным российским вопросом интеллигент.

– Все это очень интересно, товарищи, – не вытерпел сексманьяк, – но почему именно при коммунизме мы так мучаемся?! Ведь должны же быть счастливы и довольны, при таком-то строе, а нам так хреново!

Ходоки начали оживленный обмен мнениями на поднятую их товарищем тему:

– Мы сегодня, оказывается, уже живем лучше, чем завтра!

– Так плохо, но боюсь: будет еще хуже, – сформулировал мысль какой-то пессимист.

– Так плохо, что хуже быть не может! – опроверг его оптимист.

– Ишь, как запели! – прервала их какая-то женщина. – А зачем этот мерзкий Октябрьский переворот устраивали?! Я ведь русский народ предупреждала еще тогда, чем все кончится! Послушайте еще раз мое стихотворение «Веселье»:

«Блевотина войны – октябрьское веселье!

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье,

О бедная, о грешная страна!

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянный сном

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил – засек кнутом?

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,

Смеются пушки, разевая рты...

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,

Народ, не уважающий святынь!»

– Действительно, я смеюсь! – загоготал довольный Сатана.

– Опять вещают вражеские голоса, – поморщился Сталин.

– Кто это? – спросил Ельцин.

– Великая поэтесса Зинаида Гиппиус, – ответил философ. – Постоянно из нашей с нею общей Зоны Творческих Душ обличает большевиков. Жаль только, что ее, как и при жизни, мало кто слушает. Видишь, вон, Молотов и бровью не повел, токует себе, как тетерев! Хотя и Ленин, и Сталин, знатоки поэзии, страдают от великих и, главное, справедливых стихов очень сильно...

– Какой н-несознательный товарищ! – критиковал тем временем сексманьяка Вячеслав Михайлович. – Расскажу вам х-характерный эпизод из своей жизни. «Помню: м-метель, снег валит, мы идем со Сталиным вдоль Манежа. Это еще охраны не б-было. Сталин в шубе, в-валенках, ушанке. Никто его не узнает. Вдруг какой-то нищий к нам п-прицепился: «Подайте, г-господа хорошие!». Сталин полез в карман, достал д-десятку, дал ему, и пошли дальше. А нищий нам в-вслед: «У, буржуи проклятые!»

– Я потом смеялся: «Вот и пойми наш народ! Мало дашь – плохо, много – тоже плохо!» И сделал для себя выводы, – многозначительно сказал Иосиф Виссарионович.

– Постойте, товарищи, не сводите все к национальным психологическим особенностям советских людей, здесь проблема гораздо глубже, и ответ должен быть теоретически обоснован. Скажите, друзья мои, – обратился Ильич к ходокам, – где вы слышали или читали, что отдельные индивидуумы при коммунизме не будут мучиться?! Не все общество в целом – оно будет архисчастливым, а конкретные его члены, рядовые звенья, так сказать. Я этого никогда и нигде не писал! Товарищи Маркс и Энгельс, а вы?

– Мы о таком не то что не писали – даже не думали, – отозвался классический во всех смыслах дуэт.

– Господа Маркс и Энгельс, у вас есть случай сказать: «Пролетарии всех стран, извините!» – призвал Ницше. Ленин взглядом попытался его уничтожить, не преуспел и продолжил опрос:

– Товарищ Сталин?

– Я о мучениях, конечно, много и плодотворно размышлял – но в несколько ином плане, и уж, естественно, свои мысли не обнародовал, – сделал полупризнание «дядюшка Джо».

– Видите, товарищи, в чем дело. Вы раньше совершили немало ошибок и скверных поступков, поэтому теперь страдаете от угрызений совести. И коммунизм здесь ни при чем...

– Мне явно требуется специалист по зрению и слуху, – пробормотал Ницше.

– Зачем? – удивился Ельцин.

– Слышу одно, а вижу другое!

– Все-таки сдается мне, товарищ Ленин, что мы в аду, а не в коммунистическом обществе находимся, – интеллигент собрал воедино всю небольшую порцию смелости, которой обладал. – Хорошо-хорошо, – увидев выражение лиц Ленина, Сталина и Ко, пошел он на попятную, – если Вы считаете, что я неправ, я не буду больше об этом говорить...

– «И не говорите! – крикливо и резко, и многозначительно перебил паникера Ильич, – и благо Вам, если не будете говорить, ибо я буду беспощаден ко всему, что пахнет контрреволюцией!.. и против контрреволюционеров, кто бы они ни были (ясно подчеркнул он), у меня имеется товарищ Урицкий!... ха-ха-ха, Вы, вероятно, его не знаете!.. Не советую Вам познакомиться с ним!..» Да и с Дзержинским не стоит! И с Менжинским!