Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 108 страниц)

И труп завыл; и быстротечно

Конь полетел, взвивая дым и прах;

И слух о ней пропал навечно».

– Вот вам пример сочетания высокой художественности и дурновкусия! Четвертое место, Роберт! Надо было больше строчек мне посвящать, а не бабке зловредной или антиугонным устройствам типа гроба в обручах и цепях! Ну, ныне черед обладателя, образно выражаясь, «бронзы». На сцену!

Еще один безупречный джентльмен поклонился толпе и представился:

– Сэмюэль Тейлор Кольридж. «Мысли дьявола».

«Дьявол утром, с ложа серного встав,

Покинул пределы Ада:

На Землю – на ферму свою – поглядеть

И узнать, как живет его стадо.

По горам он шел, по долам шагал,

Полезной прогулке рад,

И длинным хвостом непрестанно махал,

Как тростью машет фат»...

Дьявол раскрутил свой хвост на манер каратиста, орудующего нунчакой.

– «... Он увидал: у конюшни бьет

Палкой змею адвокат,

И черту припомнились в тот же миг

Авель и его брат».

Наши юристы не то что брата прикончат – родную маму продадут в угоду начальству или за взятку, подумал экс-гарант.

– «... Ехал аптекарь на белом коне

По делу, и, как ни странно,

Дьявол припомнил друга: Смерть

В Откровениях Иоанна»...

Бесплатная страховая (а где тут ударение ставить?) медицина, панимаш! – кивнул головой ЕБН. – Сколько народу загнулось после того, как совесткая система здравоохранения была при мне уничтожена...

– «... Черт увидел, как рыла яму свинья

И сама же в нее попала;

«Она похожа, – нечистый изрек, -

На коммерцию Англии в нынешний век -

Меж ними разницы мало»...

На российскую экономику тоже похожа, – мысленно признался себе Ельцин.

– «... Ряд одиночных камер предстал

В Колд-Батской тюрьме перед ним,

И нечистый был рад: он способ узнал,

Как усилить в Аду режим».

Попал бы он в наши тюрьмы – обзавидовался бы! – посетила ЕБН неутешительная мысль. Кольридж продолжал:

– «... Он видел, как один министр,

Давно уж им любим,

В Палату некую прошел,

А большинство – за ним.

И вспомнил из Писанья черт

О том, как в оный век

В сопровожденье гадов Ной

Прошествовал в ковчег»...

Прямо первый заход новоизбранных депутатов в Госдуму и прочие советы, – опять пришло Борису Николаевичу в голову неприятное сравнение.

– «... Увидев, как некий генерал

Багровеет, накачан вином,

Нечистый в пекло заспешил;

Ошибся дьявол: он решил,

Что все горит кругом».

Видел бы он моих генералов, накачанных водкой и коньяком, – сразу бы подумал об извержении вулкана, – хмыкнул про себя экс-президент России.

Зал откровенно веселился и аплодировал. Сатана показал когтистым пальцем на Кольриджа:

– Весьма остроумно, но здесь больше сарказма в адрес людишек, а меня ты не хвалишь. Поэтому – только третье место. «Серебро» же я присуждаю Белой Дьяволице! На выход, маэстро!

С большим недовольством к трибуне вышла молоденькая девушка – изящная, хрупкая, какая-то светящаяся; в ее душе было мало черноты.

Как же она в пекле-то очутилась? – спросил себя ЕБН.

– Зинаида Гиппиус, – гордо вскинула головку гениальная поэтесса. – Стихотворение называется «Божья тварь», написано в 1902 году – я как раз сейчас в том возрасте, в каком его сочиняла.

– Дамские душки, читая свои труды, меняют возраст и облик, как некогда меняли платья, – объяснил Ницше. – Такая тут нынче мода...

А Гиппиус начала декламировать:

– «За Дьявола Тебя молю,

Господь! И он – Твое созданье.

Я Дьявола за то люблю,

Что вижу в нем – мое страданье.

Борясь и мучаясь, он сеть

Свою заботливо сплетает...

И не могу я не жалеть

Того, кто, как и я, – страдает.

Когда восстанет наша плоть

В Твоем суде, для воздаянья,

О, отпусти ему, Господь,

Его безумство – за страданье».

Пожалуйста, не принимайте мое девическое, по сути, стихотворение за выражение подлинной любви к врагу рода человеческого! Мне на самом деле его жаль, как жаль любое великое существо, демона или человека, пошедшее по ложному пути и причиняющее зло другим. Правда, грешна: я сочувствую ему, потому что он страдает больше всех!

– Какая-то двусмысленность в твоем признании, Зинаида! – раздосадовался лукавый. – «Влюбленной Сатана» у Казота, вынуждавший у любовника слова: «Я люблю тебя, мой дьявол!», был гораздо порядочнее. Он хотя прятал под масками то хорошенькой танцовщицы, то красивой собачки – болонки чудовищные формы получеловека-полуверблюда, но не скрывал своей демонической натуры и желал быть любимым в качестве подлинного Дьявола, а не как заимствованный призрак женщины.

А вообще-то, видимо, сама того не ведая, ты своим опусом напомнила мне фламандскую легенду о милосердной Жанне – девушке, которую я поймал на жалости, показав ей сперва – каким я был до падения, а потом – каким отвратительным стал теперь, и уверив доверчивую бедняжку, что своею любовью она приведет меня к раскаянию, а, следовательно, и возвратит мне прежнее великолепие...

– Этот сюжет ближе к лермонтовскому «Демону», чем к моему! – возразила Гиппиус. – У меня идея оригинальная, ни у кого не украденная! Это я вам объясняю вовсе не потому, что претендую на какую-то там премию, – тут же пошла она на попятный.

– «Золота» я тебе не дам! Ты писала о себе и о страданиях человечества, я – только пристежка, повод для философствования! А потому первое место я отдаю Мирре Лохвицкой. По таланту она тебе сильно уступает, зато любит меня искренне и бескорыстно. Плохо, что теперь совсем забыты ее произведения – драмы «Бессмертная любовь», «In nomine Domine» («Во имя Божие»), а также мелкие баллады о шабашах и демонессах. Миррочка, дьявололюбица, почитай свои стишата!

– Баллада «В час полуденный», – объявила сатанофилка:

«У окна одна сидела я, голову понуря.

С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря.

В красной дымке солнце плавало огненной луною.

Он – нежданный, он – негаданный, тихо встал за мною.

Он шепнул мне – «Полдень близится; выйдем на дорогу.

В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.

В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,

Потешаемся над истиной и над светлым раем.

Полосой ложится серою скучная дорога,

Но по ней чудес несказанных покажу я много».

И повел меня неведомый по дороге в поле.

Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.

Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге,

Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.

Без конца змеится-тянется пленных вереница,

Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.

Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги.

Ждут жрецы неумолимые, лютые, как боги,

Пляски жриц, их беснования, сладость их напева.

И колосса раскаленного пламенное чрево.

«Хочешь быть, – шепнул неведомый, – жрицею Ваала,

Славить идола гудением арфы и кимвала,

Возжигать ему курения, смирну с кинамоном,

Услаждаться теплой кровью и предсмертным стоном?»

... Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу;

В этот час уходят ангелы поклоняться Богу,

В этот час бесовским воинствам власть дана такая,

Что трепещут души праведных у преддверья рая».

Всех присутствующих заколдобило....

– Ай, хорошо! Еще, змеючечка моя ненаглядная! – засюсюкал Отец лжи.

– Отрывок из стихотворения «Праздник Забвения».

«И арфу он взял, и на арфе играл.

И звуками скорби наполнился зал.

И вздохи той песни росли и росли,

И в царство печали меня унесли.

Он пел о растущих над бездной цветах,

О райских, закрытых навеки вратах;

И был он прекрасен, и был он велик,

В нем падшего ангела чудился лик».

– Победа за тобой, Лохвицкая! Так держать! – одобрительно похлопал свою фанатку по фантомному плечику Повелитель мух. – Конкурс закончен! – объявил он.

– А награда? – робко прошептала Мирра, с обожанием глядя на своего кумира.

– А ты ее уже получила – я тебя похвалил и даже до тебя дотронулся! – загоготал Люцифер.

– У-у-у! – зарыдала разочарованная фифа.

– Вот-вот! Помучайся! – выразил удовольствие предмет ее почитаний.

– А почему меня опять к состязанию пиитическому не допустили? – на сцену выскочил всклокоченный Барков. – Я уже пять раз заявки подавал!

– Да ты ж непристойности читать будешь! – объяснил хозяин инферно.

– С каких пор ты, Плутон, стал бояться матерщины? – от удивления глаза Ивана Семеновича чуть не вылезли из орбит.

– Но стихи должны быть про любовь ко мне!

– Про нее и буду декламацию делать! – осклабился Барков.

– Я с тобой – читай! Только у тебя все опусы длинные, как твой член, а у меня времени мало: вскоре пойду участвовать в эфиропередаче «Вечность славы».

– Да я с купюрами буду...

– Валяй!

Барков по привычке попытался набрать воздуха в грудь, не сумел. Прошептав: «Господи, благослови!», чем вызвал негативную реакцию у нечистой силы, объявил:

– «Приапу». Поема...

– Приап – древнегреческий бог плодородия, изображался обыкновенно с гигантским мужским достоинством, а то и с несколькими сразу, – пояснил Ницше своему спутнику.

Тем временем знаменитый ругатель начал декламировать:

– «Нельзя ль довольну в свете быть

И не иметь желаньев вредных?

Я захотел и в ад сойтить,

Чтоб перееть там тени смертных.

Мне вход туда известен был,

Где Стикса дремлющие воды,

Откуда смертным нет свободы

И где Плутон с двором всем жил.

... Я смело в крепость ту сошел,

Насколь тут дух был ни зловонен,

К брегам который Стикса вел,

И сколь Харон был своеволен,

Без платы в барку не впускал,

Со мною платы не бывало,

Мне старого еть должно стало

И тем я путь чрез Стикс сыскал.

Потом, лишь Цербер стал реветь,

Лишь стал в три зева страшно лаять,

Я бросившись его стал еть,

Он ярость должен был оставить

И мне к Плутону путь открыть.

Тут духов тьмы со мной встречались,

Но сами, зря меня, боялись,

Чтоб я не стал их еть ловить.

... Я муки в аде все пресек

И там всем бедным дал отраду,

Ко мне весь ад поспешно тек,

Великому подобясь стаду.

Оставя в Тартаре свой труд,

И гарпии, и евмениды,

И демонов престрашны виды -

Все в запуски ко мне бегут.

Я, их поставя вкруг себя,

Велел им в очередь ложиться,

Рвался, потел, их всех е... я,

И должен был себе дивиться,

Что мог я перееть весь ад...»

– Может, ты наконец к теме перейдешь – ко мне? – проявил сарказм князь тьмы.

– Сей миг, Твое адское величество! – разулыбался Барков:

– «... Но вдруг Плутон во гневе яром

Прогнал их всех жезла ударом,

Чему я был безмерно рад.

... К Приапу станьте днесь пред трон,

Свидетели моим трудам,

Плутон е...ан был мною сам,

Вы зрели, что то был не сон...»

– Размечтался! – прервал его Дьявол. – Вот за такую похабщину и хамство по отношению ко мне ты, Иван Семенович Барков, и попал в геенну!

– Я это предвидел, когда сочинил афоризм: «Геена там, где х... я нет». Жаль, что он у меня отсутствует! А то б я тебя отъе...ал не в виршах, а наяву!

– Дьяволохульствуешь?!

– Боле того: дьяволох...йствую!

... Если бы мертвые души могли уйти в мир иной вторично, то все присутствующие сдохли бы со смеху. Гоготали, опасливо поглядывая на Люцифера, даже бесы.

Дьявол обожал, когда его хвалят или ругают, но не переносил, когда над ним смеялись:

– Ну, Барков, погоди!

– Что сотворить еще с душой моей грешной окаянной можешь, Плутон? Свои муки здесь я заслужил еще на земле, пия, прелюбодействуя, озоруя! А из памяти российской нет у тебя, царь подземный, могутности, чтоб меня выкинуть!

– Да я... Да я... Ладно, предрекаю: тебя забудут, когда в России исчезнет мат!

– Запомни, супостат рода человеческого: покуда стоит Русь-матушка, матерщина (ведь оба слова – корня единого, ни в одном другом языке такого родства нет) будет в ней пребывать вовеки – до Светопреставления! А сразу после него ты еще не такое услышишь, когда мои соотечественики узнают вердикты Страшного Суда и поймут, что это ты их на грехи подбил!

Сатана бессильно заскрипел клыками от злобы. Запретный поэт соскочил со сцены и слился с толпой литературных душ, символически утиравших слезы от смеха.

– А сколько у меня времени осталось? – спросил сам себя хозяин инферно, и по мановению его лохматых, похожих на гусеницы, ресниц над залом возникла невообразимо огромная и невероятно сложная с виду конструкция, на деле оказавшаяся примитивными песочными часами. Только вместо обычного песка средством измерения в них служил песок золотой, густо перемешанный с золотыми же слитками, монетами, ювелирными изделиями, самоцветами, валютами всех времен и народов в купюрах разного достоинства, чеками, векселями, акциями и прочими ценными бумагами...

– Во какая загогулина! – вспомнил Борис свое любимое выражение. – Что это?

– Наглядное воплощение пословицы «Время– деньги» специально для «новых русских», – снизошел до объяснения Дьявол.

– А зачем так все наворочено?

– Физики с математиками экспериментировали, пытались изобразить пространственно-временной континуум, – фыркнул от отвращения Черт № 1. – Хрен знает чего придумали! Ладно, несколько минут отдыха у вас еще есть. Так я вам их сейчас испорчу... Давно пора поиздеваться и над «сладкой парочкой» Ленин-Сталин, а то они мне давеча хамили... Творцы социализма, явитесь-ка сюда... в президиум... Прекрасненько...Сулейманчик, на сцену... Быстрее читай свой опус...

Перед огромным залом возник литератор восточного вида с западными замашками.

– Сулейман Стальский, – представился он. – Стихотворение «Ленин».

« О Ленине я говорю – слушайте!

Что делал он, я говорю – слушайте!

Когда Николай свалился с трона,

Пошел воевать Ленин.

Некто Керенский выскочил против,

Но ему от народа попало в морду.

Хвост он поджал и удрал к морю,

Вперед зашагал Ленин.

Взмахнул богатырским мечом Ленин,

Переступил через волны Дона.

Керенский к нам шептунов отправил:

«Спасайтесь, идет Ленин!»

Но Ленин был полководец видный,

Собрал бедняков большое войско.

Тогда богатые испугались,

Прогнал шептунов Ленин.

Потом от рабочих пришла помощь,

Крестьяне пришли укрепить войско.

Погас для богатых свет славы,

Их с грязью смешал Ленин.

Кольчугу, доспехи надел Ленин,

Сердца кулаков застучали громко.

И тут началось богачей бегство -

Без промаха бил Ленин!

Вошел в Петроград со своим войском,

Метлу взять в руки не погнушался,

Вымел чисто направо, налево,

Поставил советскую власть Ленин.

На царское место принес молот

И начал для бедных ковать счастье.

Инглизы и франки пришли грабить,

Встал с молотом и мечом Ленин,

Врагов повернул лицом к пустыне,

Врагов он лицом обратил к морю

И гнал до самого Стамбула.

Страну бедняков защитил Ленин.

Вдруг узнали мы – Ленин умер...

Нет, никогда умереть не может!

На прощание Сталину в сердце

Душу свою вложил Ленин.

Сталин дал нам свободу и силу,

Дал нам колхозы и совхозы,

Хлеб и мир и радость -

Все, что нам обещал Ленин.

Старый Аршак говорит правду:

Ленин, товарищи, не умер!

Да здравствует Сталин долго-долго!

Да здравствует в сердце его Ленин!»

– Слава великим батырам! – начал изгаляться над вождями большевиков Сатана.

– А мы-то с Вами, товарищ Сталин, все, бывало, удивлялись в Мавзолее: с чего это нас, выражаясь современным русским отнюдь не литературным языком, колбасит? – обратился Ильич к своему преемнику. – Помните, как нам постоянно хотелось в гробах перевернуться?! При людях, пришедших на нас взглянуть, было неудобно: черт знает какая поповщина могла им в голову придти! Приходилось ночью наверстывать: вертелись – куда там вентиляторам! Такие вот, значит, мягко выражаясь, «авторы» и сделали из нас «перпетуум мобиле» – «вечные двигатели»! И не стыдно Вам, товарищ Стальский? Чем я или Иосиф Виссарионович Вам так навредили, что Вы такую галиматью про нас сочинили?!

– Да я ж творил для жителей среднеазиатских республик СССР, – заплакал акын. – Они тогда только такую поэзию, похожую на их народное творчество, понимали!

– А знаете, Иосиф Виссарионович, – призадумался Ульянов, – в этом что-то есть. Сейчас ведь в России вообще никакую поэзию не понимают и не воспринимают. Господин Ельцин, в качестве свежеупокоенного Вы можете являться во сне своим преемникам. Подскажите им, чтобы все новости, особенно политические, рифмовались на манер частушек, можно даже матерных, и передавались по телевизору и через интернет – вдруг это поможет вновь приобщить россиян к литературе и политике?

– Стрелять всех надо, а не приучать! – буркнул Сталин. – Невежд, как и горбатых, только могила исправляет! И тебя, Стальский, не успел я вовремя шлепнуть, чтоб потом в посмертии от твоих опусов не мучиться!

– Ага, проняло! – загоготал донельзя довольный Люцифер.

И тут вдруг всех охватило прежнее мучительное томление – прощенный день закончился...

– Пому-пому-помучаемся на своем веку! – пропел лукавый пародию на песенку про мушкетеров голосом актера Михаила Боярского.

– Может, помолимся? – с издевкой спросила его какая-то остроумная и бесстрашная душа.

– Попробуй! – в тон ему ответил Люцифер. – А коли не сможешь – помучайся! Итак, Сталин, давай приступай к издевательствам над своими писателями!

– Фридрих, ты ж говорил, что творческие души вроде бы не испытывают тут мук... – вспомнил Ельцин.

– Когда и если их читают и помнят на земле, – объяснил Ницше. – Но советских-то литераторов все больше охватывает забвение...

– «Ну, как у вас дела? – обратился Коба к литбратии. – Всех врагов разогнали? Или остались еще?»

В зале раздался пристыженный смех.

– Так, – зловеще прошипел «кремлевский тигр». – Скопом отвечать не желаете, значит, займемся вами по одиночке. Где там у нас Несладкий? Который на самом деле проходная фигура?

– Кто? – заблеяли несколько душ из толпы.

– Ну, Горький – Пешков!

– Я здесь! – откликнулся создатель Союза писателей.

– «Буревестник революции», вылетай на сцену и публично кайся! За роман «Мать» ты получил звание «отец советской литературы». Расскажи, как ты не принял Октябрьский переворот и заклеймил своего вчерашнего друга товарища Ленина «авантюристом, готовым на самое постыдное предательство интересов пролетариата!» Весь 1918-й год твоя газета «Новая жизнь» нападала на большевистский террор. «Русская революция ниспровергла немало авторитетов, мы боимся, что лавры этих столпов не дают спать Горькому, мы боимся, что Горького смертельно потянуло в архив, что ж, вольному воля! Революция не умеет ни жалеть, ни хоронить своих мертвецов», – заявил тогда я. – Но тебя это не остановило – ты написал пьесу о мерзостях новой власти. Хозяин Петрограда Зиновьев распорядился повторить то, что уже делал с тобой «проклятый царизм»: пьеса была запрещена, на твоей квартире провели обыск. Зиновьев грозил пойти дальше – арестовать твое окружение...

– Но я продолжал свои разоблачения! «Ничего другого не ждем от власти, боящейся света гласности, трусливой и антидемократической, попирающей элементарные гражданские права... посылающей карательные экспедиции к крестьянам». Вот как я тогда писал!

«Новая жизнь» была закрыта Зиновьевым. Ленину пришлось посоветовать мне, «отцу пролетарской литературы», отбыть из первого пролетарского государства. В 1922 году я покинул Родину под предлогом лечения...

– А чего ж вернулся? – не выдержал Ельцин.

– Да вот, товарищ Сталин обратно заманил обещаниями денег, власти и свободы творчества...

– Обманул?

– Не совсем. Деньги и власть дал, свободу – нет...

– Да, из тех писателей, кто остались после революции в России, все продались большевикам, – изобразил вздох Ницше.

– Не все! – раздался возмущенный голос. – Я, Николай Гумилев, был расстрелян в 1921 году.

– В чем была Ваша вина? – заинтересоваля Фридрих.

За поэта ответил Сталин:

– Не донес органам Советской власти, что ему предлагали вступить в заговорщическую офицерскую организацию, от чего он категорически отказался... Предрассудки дворянской офицерской чести, как он заявил, не позволили ему пойти «с доносом». Еще один «невольник чести»! Брал бы пример со своих коллег-инженеров человеческих душ!

– С моих бесов, что ли? – встрепенулся Дьявол.

– Да нет, с советских литераторов! Таких, как драматург Трепов, скажем. В 1925 году появилась знаменитая его пьеса «Любовь Яровая». Муж и жена оказались по разные стороны баррикад. Яровую, пытавшуюся похитить в белогвардейском штабе секретные документы, схватили. Офицер Яровой все свел к ревности супруги, ищущей повсюду любовную переписку. Спас ее. Когда же в город пришли красные, Любовь выдала мужа, хотевшего скрыться в чужой одежде. Знаменателен финал. Глядя, как патруль красногвардейцев уводит супруга, героиня заявляет комиссару: «Я только с нынешнего дня верный товарищ».

– Верность ценой предательства близкого человека?! Совсем моя философия! – заявил Ницше.

– И моя! – кивнул Сталин.

– И моя! – крикнул Гитлер издалека.

– Как же Вы, господин Пешков, ухитрились воспитать таких, с позволения сказать, писателей? – опять было непонятно, выражает ли Ницше одобрение или совсем противоположное чувство.

– С помощью партии и органов ГПУ-НКВД нам удалось выработать «Заповеди советского литератора». Их вдвое меньше чем библейских. Называю их!

1.Не думай.

2.Думаешь – не говори.

3.Думаешь и говоришь – не пиши.

4.Думаешь, говоришь и пишешь – не подписывайся.

5.Думаешь, говоришь, пишешь и подписываешься – не удивляйся.

– Мда, хороши советские литераторы, – опять двусмысленно выразился автор «Заратустры».

– К сожалению, «других писателей у меня нет», – Сталин пожевал фантомную трубку, – приходится обходиться этими. А теперь давайте прогуляемся на строительство нашего великого Беломорско– Балтийского канала...

– Легендарной советской стройки? – вспомнил Ельцин. – Я бы не назвал ее образцовой. Читал я о том, как на бетонных работах вместо арматуры порой укладывали хворост и на шлюзы вешали деревянные ворота, как перенесли в сторону участок Мурманской железной дороги, когда выяснилось, что она «мешает» трассе канала... О злоупотреблениях... О гибели трехсот тысяч зеков, ее возводивших...

– Это все – мелочи! – перебил его «отец народов. – Зато ББК проложили всего за 20 месяцев: из отпущенных на строительство 400 миллионов рублей «каналоармейцы» истратили на все про все – в том числе и на собственные нужды – лишь 95 миллионов 300 тысяч рублей! При тебе на любой стройке воровали больше половины выделенных средств!

– Темпы строительства, отчетные показатели и величины сэкономленных сумм впечатляют – но только тех, кто не знает, не хочет знать правду о том, как строили канал! – возразил экс-президент России. – Его прокладывали подконвойные российские скептики, позволившие себе усомниться в твоей гениальности, Сталин. Самая дешевая в мире рабочая сила!

– Клевещешь ты на нашу социалистическую действительность, ренегат и германский шпион, обладатель Железного креста от фюрера Ельцин! Слушай, как было на самом деле!

5 августа 1933 года постановлением СНК Беломорско-Балтийский канал, нареченный, естественно, моим именем, был объявлен открытым. Первым (в сопровождении Ворошилова, Кирова, партийного куратора стройки, и высоких чинов ОГПУ) инспекционную поездку по каналу совершил я. Мои отзывы об увиденном стали, как водится, руководством к действию для средств массовой информации и всех прочих органов партпропаганды. Строительство канала было приказано считать еще одной практической победой на начертанном мною пути ко всеобщему счастью. К тому факту, что его копали заключенные, предлагалось относиться как к частности: есть враги – значит есть необходимость их идеологической перековки путем привлечения к общественно-полезному труду; выбор средств продиктован объективными реальностями жизни.

В СССР тему преимуществ моей модели социализма, можно сказать, закрыли. Оставалось убедить скептический капиталистический мир, на который мы всегда глядели свысока, но сотрудничества с которым – тоже всегда – искали. Запад в лице своей передовой гнилой интеллигенции продолжал упорствовать: какой же социализм строится руками подневольных? О каком полнокровном сотрудничестве с моим режимом можно говорить, когда Россия, будто язвами, испещрена густой, все прирастающей россыпью концлагерей?

И на этом участке работы по неустанному утверждению единственно верных (моих!) идей и через них – режима личной власти (моей!), я все продумал на много ходов вперед.

Несколькими годами позже я организовал «агитпоездки» товарищей Лиона Фейхтвангера и Андре Жида, ведущих зарубежных литераторов. Им показали, «что положено», и дали поговорить с предварительно отобранными и проинструктированными людьми. А пока я принял решение: западную элиту должна «распропагандировать» элита отечественная, в первую очередь – советские писатели, особо опекаемые мною «инженеры человеческих душ».

Сделать это следовало не мешкая: скоро должен был открыться XVII партсъезд – «съезд победителей». К этому форуму нужно уже иметь в багаже признание Западом происходящих в СССР перемен – после чего критиканов, если таковые еще останутся, можно будет изымать из обращения со всей решительностью и без оглядок.

Как раз в это время в Москве работал оргкомитет по подготовке I съезда советских писателей – полным ходом шло формирование придуманного мною «министерства литературы», подконтрольного и послушного мне как всякая другая государственная структура.

Не без моей подсказки Ягода организовал для членов оргкомитета ознакомительную поездку по ББК. Затем я подкинул им идею увековечить эту очередную строку моего великого плана монографией, поручив ее создание лучшим мастерам слова и поставив во главе редакторского коллектива товарища Горького.

Книга «Беломорско-Балтийский канал им. Сталина. История строительства», как и канал, была сооружена в кратчайшие сроки, выйдя в свет в январе 1934 года – через пять месяцев после того, как была задумана. Писаки вполне оправдали мои ожидания и те огромные затраты, которые обеспечили им роскошное времяпровождение в ходе той поездки: коньяки, водки и дорогие вина лились рекой, икра и копчености не исчезали со столов... Напомню, страна в те годы голодала...

Правда, эффект этого мероприятия оказался недолгим: вскоре не оправдавший доверие партии Ягода, а с ним и «герои» строительства ББК, высшие чины ОГПУ, оказались «врагами народа», разделив участь тех, кого сами «стирали в лагерную пыль». Монография о ББК на долгие годы легла на полки спецхрана.

А потом наступили горбачевская и твоя эпоха, Ельцин – «время перемен», популистской переоценки ценностей, безоглядного низвержения вчерашних кумиров. И Горький из «знамени советской литературы» превратился в «холуя тоталитарного режима». И авторов книги принялись скоренько распределять по группам и группочкам, неустанно наклеивая и переклеивая конъюнктурные ярлыки; доопределялись до того, что одни и те же писатели оказались одновременно и «левыми», и «правыми», и «певцами режима», и его обличителями.

Давай послушаем их личные отзывы о посещении стройки Беломорканала: и определим, как любил выражаться Меченый, «кто есть ху»!

На сцену по очереди выходили известные всему миру писатели, поэты, драматурги, публицисты и, трясясь от стыда, повторяли вранье, которым они в свое время кормили население планеты...

Евгений Шварц:

– «Настоящего мастера всегда узнаешь по работе. Работа мастера и хороша и характерна для него. Беломорский канал и великолепен и поражает особой точностью, целесообразностью и чистотой работы.

ОГПУ, смелый, умный и упрямый мастер, положил свой отпечаток на созданную им стройку.

То, что мы увидели – никогда не забыть, как не забыть действительно великое произведение искусства».

Николай Чуковский:

– «Я был в Карелии несколько лет назад. Блуждая по безмерным пространствам диких каменистых пустынь, я думал о том, сколько надо еще поколений, чтобы этот край стал обжитым, чтобы подчинились человеку эти леса и воды. Я был неправ. Я не знал тогда, что труд, организованный большевиками, может за двадцать месяцев преобразить страну и людей».

Александр Малышкин:

– «Я видел страшную воду, чудовищную силу воды, обузданную камнем, деревом и бетоном; эта разрушительная сила работает теперь на человека, разумно направившего ее в новое русло. И в лагере я видел людей – вчера еще необузданную, темную, враждебную нам силу, – сейчас эти люди, перекованные морально в процессе трудового перевоспитания, с энтузиазмом работают на социалистическое строительство. И самое главное – это то, что ОГПУ достигло этого не какими-то необычными, таинственными методами, а именно теми же самыми, которыми вся наша страна строит и построила свои Магнитострои и Днепрогэсы. Привет ОГПУ, строителю нового человека!»

Лев Кассиль:

– «Об этих пяти днях буду помнить, думать многие ночи, месяца, годы. Каждый день, проведенный на канале, вмещал столько впечатлений, что к вечеру мы чувствовали себя как-то повзрослевшими, «углубленными» и... немножко обалдевшими.

Хочется тотчас откликнуться своим трудом, собственным делом. Но все виденное за эти дни так огромно, сложно, необычно, что хлынувший напористый поток новых мыслей, решительных утверждений готов смести все установившиеся представления о людях, вещах, делах... И хочется об этом новом написать по новому.

Потрясающее путешествие!..»

Евгений Габрилович:

– «Мы видели на канале десятки замечательных сооружений, каждое из которых эмоционально воздействует с силой подлинного художественного произведения.

Мы видели, также, бывших воров, недавних преступников, вчерашних врагов революции – строителей канала, ставших полноценными гражданами социалистической родины.

Все это – сделала наша партия, сделали чекисты, которым партия поручила строить величайший канал и перевоспитать десятки тысяч людей.

Нам, советским писателям, которые призваны «перестраивать души» – следует поучиться этому труднейшему и ответственнейшему мастерству – у ОГПУ».

Вера Инбер:

– «Товарищу Ягоде.

С быстротой, невиданной ни разу,

В срок, который легендарно мал,

На крепчайшей базе диабаза

Беломорский выстроен канал.

И не знаешь, видя эти скалы,

Что же тверже: дух или гранит,

Что великолепней – мощь канала

Или тех, кто им руководит».

Илья Ильф, Евгений Петров:

– «Очень нас поразило то, что перед Маткожнинской плотиной, ревущей и громадной, лежала маленькая комнатная решоточка для вытирания ног.

Эта, казалось бы, только трогательная подробность, на деле начинает новую главу в истории нашего строительства.

Строители канала показали, как надо строить вещи. Они сделали свою работу сразу, от начала до конца – вывезли миллионы кубометров земли, взорвали скалы и не стали от этого высокомерными. Раз нужна решоточка для вытирания ног – сделали и решоточку.

Вот эта законченность и есть замечательный стиль работы чекистов».

– И они тоже! – огорчился Ельцин за эту парочку – коллективного гения мировой сатиры... Он любил их бессмертные творения «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок»...

А на сцену влез Бруно Ясенский:

– «Мы были вчера в Надвойцах

на слете ударников сплава.

Слова просил заключенный.

Чекист сказал: «Говори!»

Он говорил о труде,

о деле чести и славы.

Зал аплодировал стоя, -

одни кулаки и воры.