Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 108 страниц)

... Подпись Фадеева была обязательной при аресте любого литератора. Поэтому, когда он покончил с собой, все подумали: вот, больше не смог человек жить с осознанием своей страшной вины. Так верили, пока не опубликовали предсмертное письмо писательского главнокомандующего.

В нем выражалась досада, что новые правители невежественны, усиливают гонения на литературу и вот уже три года – с марта 1953 по май 1956-го – не принимают его. Фадеев сетовал, что его не ценили в меру его таланта и обременяли множеством мелких, ниже его достоинства, поручений. Правда, одна фраза из того письма била не в бровь, а в глаз: писателей «низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и назвали это – «партийностью».

– Почему Вы считали меня крупным шпионом, товарищ Сталин? – заблеяла одна испуганная душонка.

– Молчи, Петька! Сам знаешь, почему под расстрельной статьей всю жизнь ходил...

... Одним из самых признанных в СССР писателей являлся Петр Павленко. Четырежды Хозяин присуждал ему высшую литературную награду – Сталинскую премию 1-й степени. Счастливейший лауреат на самом деле был несчастнейшим человеком. В 1920 году он вступил в партию, был связан со многими репрессированными – и всю жизнь боялся своего прошлого, всю жизнь замаливал его...

После войны Павленко написал сценарии двух кинофильмов, которые Генсек официально объявил «шедеврами советского искусства»: «Клятва» и «Падение Берлина». Но в этих сценариях у Павленко был соавтор. «Клятва» – фильм о клятве Сталина над гробом Ленина. Рукопись этого опуса была изукрашена пометками... самого героя! И все пометки касались лишь его одного. Сталин правил образ Сталина!

Павленко пояснил:

– «Берия, передавший сценарий со сталинскими пометками, объяснил режиссеру Чиаурели: «Клятва» должна стать возвышенным фильмом, где Ленин – как евангельский Иоанн Предтеча, а Сталин – сам Мессия».

В «Падении Берлина» эту тему успешно продолжили. Конец фильма венчал апофеоз: мессия Сталин прибывает в поверженный Берлин – прилетает на самолете. Одетый в ослепительно белую форму (белые одежды ангела, спускающегося с неба), он является ожидавшим его смертным. И все народы планеты славят безбожного антипода Христа. «Возникает мощное «ура». Иностранцы, каждый на своем языке, приветствуют Сталина. Гремит песня: «За Вами к светлым временам идем путем побед» – так записано в сценарии...

– Это – отличный сценарий, – почмокал трубкой Вождь. – Но, чтобы такие хорошие литературные произведения получать, приходилось очень много работать – в первую очередь, органам...

– Половым?! – не удержался и съязвил по примеру своего спутника Ельцин.

– Нет, партийным и госбезопасности! – проигнорировал подначку кремлевский горец. – Особенно сложно было после войны. Интеллигенты наши гнилые принесли с фронта «личные мысли». «Дым Отечества, ты – другой, не такого мы ждали, товарищи», – написал тогда один бумагомарака. Они посмели желать перемен! Война, близость смерти и краткий союз с капиталистами породили в них смелость и насмешливое отношение к марксизму-ленинизму-сталинизму. Пришлось заняться идеологией всерьез!

… Генсек попросил привезти ему на просмотр только что законченную вторую серию фильма Эйзенштейна об Иване Грозном. (Первую серию по его команде объявили шедевром, картина получила Сталинскую премию). Автор лежал в больнице, и Хозяин смотрел фильм о своем любимом историческом деятеле вдвоем с руководителем кинематографии Большаковым. Тот вернулся на работу неузнаваемым: правый глаз у него дергался, лицо в красных пятнах. От пережитого он не мог ни с кем весь день говорить. Все потому, что «лучший друг кинематографистов» назвал фильм «кошмаром» и на прощание сказал Большакову: «У нас во время войны руки не доходили, а теперь мы возьмемся за вас как следует».

Когда Эйзенштейн выздоровел, Коба позвал его в Кремль. Целых два часа он беседовал с ним и с актером Черкасовым.

– Я тогда им сказал вот что, – вспомнил тиран. – «Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если бы он их уничтожил... не было бы Смутного времени... Мудрость Ивана в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в страну не пускал... У вас опричники показаны как «ку-клукс-клан». А опричники – это прогрессивная армия».

В целом наша беседа была благожелательной. Я разрешил переделать свирепо обруганный фильм. Причем просил не спешить и переделывать основательно. Эйзенштейн все понял...

– Я понял – и вскорости сам умер, – подтвердил великий кинорежиссер.

… Та беседа о киноискусстве оказалась только началом. Далее последовало знаменитое постановление по литературе – «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Для разгрома были выбраны две знаменитости: Анна Ахматова и Михаил Зощенко.

– Почему именно они? – спросил Ницше.

– Я этого юмориста ценил. Своим детям даже иногда читал... его фельетоны вслух... и приговаривал: «А вот тут товарищ Зощенко наверняка вспомнил об ОГПУ и изменил концовку». Любил я пошутить! – вспомнил Коба.

Константин Симонов:

– «Выбор Зощенко и Ахматовой был связан... с тем головокружительным триумфом (отчасти демонстративным), в обстановке которого протекали выступления Ахматовой и Зощенко в Ленинграде. Присутствовала демонстративная фронда интеллигенции».

… И в Северной столице собрали интеллигенцию. Андрей Жданов произнес речь, где назвал «блудницей» великую Ахматову, поносил Зощенко. А для острастки задал вопрос, приведший зал в трепет: «Почему они до сих пор разгуливают по садам и паркам священного города Ленина?» Но Хозяин их пощадил.

Павленко:

– «Сталин лично не дал тронуть Ахматову: поэт Сосо когда-то любил ее стихи».

– И что, все отмежевались от великих мастеров пера? – не поверил Ницше.

– «Вы же понимаете, когда врачи были объявлены отравителями... Не было и доверия к аптекам; особенно к Кремлевской аптеке: что, если все лекарства отравлены?! – ответил ему Корней Чуковский. – ... Были даже в литературной среде люди, которые верили, что врачи – отравители!!!» Как же можно было доверять собратьям-литераторам?!

– Так что «инженеров человеческих душ» я выучил как следует! – облизнул клыки «кремлевский тигр». – И после моей смерти перед властью прогибались!

… В 1964 году за публикацию своих книг на Западе арестовали писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Из десятков тысяч советских литераторов только шестьдесят два подписали протест против этой неосталинской акции. В начале апреля 1966 года с трибуны XXIII cъезда КПСС автор «Тихого Дона» заклеймил авторов письма.

– Что ты тогда сказал, Шолохов? Повтори! – предложил Хозяин.

– «Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью все самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается брать их под защиту, чем бы эта защита ни мотивировалась. Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осужденных отщепенцев... И еще я думаю об одном. Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а «руководствуясь революционным правосознанием», ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! А тут, видите ли, еще рассуждают о суровости приговора».

Съезд бурно и продолжительно аплодировал...

– Трудно поверить, что это сказал лауреат Нобелевской премии, описавший трагедию братоубийства в гражданской войне, – покачал призрачной головой Борис Николаевич.

– Это что! – радостно вскричал Дьявол. – Герой Социалистического Труда Катаев написал памфлет на Героя Социалистического Труда Чаковского. Последний и Герой Труда Шолохов публично одобрили вторжение в Чехословакию. Мои люди!

– Прямо песня! – замурлыкал «кремлевский тигр». – Кстати, о музыке. Идеологически укрепив литературу, журналистику, театр, кинематограф, я занялся и этим видом искусства. В специальном постановлении от февраля 1947 года досталось двоим главным любимцам Запада – Прокофьеву и Шостаковичу.

… Творческая интеллигенция в ужасе ждала дальнейшего. На даче Прокофьев, запершись в кабинете, жег книги любимого Набокова вместе с комплектом журнала «Америка». Однако Хозяин и их всего лишь предупредил...

Прокофьев в то время жил на даче с молодой женой. Его прежняя супруга, итальянская певица Лина, проживала в Москве с двумя его сыновьями. В конце февраля на даче появились оба сына. Композитор все понял, вышел с ними на улицу. Там они сказали ему: мама арестована.

Сразу же он написал покаянное письмо, которое опубликовали, прочли вслух на общем собрании композиторов и музыковедов, где «вместе со всем советским народом горячо приветствовали постановление ЦК». В это время Лина в лагере возила на тележке баки с помоями. Евгения Таратута, писательница, сидевшая с ней, вспоминала: «Иногда она бросала тележку и, стоя у помоев, с восторгом рассказывала нам о Париже...»

Сын Прокофьева Святослав:

– «После всего у отца были изнурительные приступы головных болей и гипертонические кризы. Это был уже другой человек, с печальным и безнадежным взглядом».

Чтобы выжить, Шостакович писал музыку к самым «идеологически выдержанным» кинофильмам – «Встреча на Эльбе», «Падение Берлина», «Незабываемый 1919-й» и так далее. А еще – симфонии под названием «1905 год» и «1917 год». Уже после смерти Сталина он попросился в партию.

– «За прошедшее время я почувствовал еще сильнее, что мне необходимо быть в рядах Коммунистической партии. В своей творческой работе я всегда руководствовался вдохновляющими указаниями партии...» – процитировал свое заявление величайший композитор века.

– Тоже испугался – навсегда, – сделал вывод Ницше.

– Он лишь чуть-чуть испугался, – хмыкнул Хозяин. – Ты вот послушай действительно объятых ужасом: они продолжали выскуливать мне дифирамбы даже после моей смерти!

Николай Голованов, директор Большого театра:

– «Мудрое слово Сталина не раз спасало Большой театр от формалистических извращений, от всяких шатаний, от творческого кризиса. В 1936 году была подвергнута резкой и справедливой критике опера Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Эта критика учила нас, музыкальных деятелей, любить правду, реализм, человечность. Сталину мы обязаны и другой поддержкой – постановление ЦК об опере «Великая дружба» вернуло театр на правильный путь, предохранив наше искусство от вялости, серости, от приспособленчества и примитивизма. Примерно три года спустя товарищ Сталин поправил еще одну нашу ошибку, вскрыв пороки и слабости оперы «От всего сердца», которую до того уже успели провозгласить неким эталоном советского оперного искусства. Устами Сталина говорил сам народ, который не хочет и не будет терпеть в искусстве лжи, фальши, отсутствия ярких идей, настоящего таланта и мастерства. Глубочайший мыслитель всех времен и народов, Сталин всегда ясно видел столбовую дорогу нашего искусства и всегда мог ее указать, предостеречь от ошибки, вывести на правильный путь.

Познания его были изумительны. «Я не профессионал-музыкант, – говорил он работникам Большого театра, имевшим величайшее счастье встречаться с ним, – вам об этом лучше судить». А затем тут же из уст товарища Сталина мы слышали конкретные указания, глубина, меткость и точность которых поражали профессионалов-музыкантов. Именно И.В. Сталин обратил внимание на необходимость изменить, обогатить в соответствии с традициями русской оперной классики партитуру «Тихого Дона». Великий вождь требовал, чтобы уровень мастерства артистов, хора и оркестра возрастал от постановки к постановке и чтобы в лучшем театре мира зрители могли слышать свои любимые произведения, всегда исполняемые талантливо, вдохновенно и мастерски лучшими силами его творческого коллектива. Товарищ Сталин всегда проявлял чуткость и внимание к этим силам, его отеческую заботу всегда чувствовали артисты Большого театра.

Каждый из нас горд и счастлив тем, что живет в эпоху этого великого человека. Мне вспоминается исторический день, когда Сталин принял в свои руки непобедимое знамя Ленина, вспоминается клятва Иосифа Виссарионовича, из стен Большого театра разнесшаяся по всему миру. Мне довелось тогда дирижировать траурным маршем Вагнера, исполненным после выступления товарища Сталина. В словах Сталина звучала не только безмерная печаль миллионов, но и могучий призыв – твердо, непоколебимо, плечом к плечу следовать вперед по ленинскому пути. И сейчас мы теснее смыкаем свои ряды вокруг партии Ленина – Сталина и клянемся самоотверженным трудом обеспечить процветание отечественного искусства, приумножить его мировую славу.

Вечно будут жить в сердцах и памяти нашей светлые идеи, бессмертные дела и прекрасное имя великого Сталина!»

Писатель и драматург Николай Вирта:

– «Среди наших современников не было другого человека, наделенного такими воистину легендарными свойствами, какими обладал от рождения и развивал в беспрерывной борьбе Иосиф Виссарионович Сталин. Сочетание гения философа с гением полководца, гения государственного мужа с гениальными познаниями во всех областях наук возвышает Сталина над всеми его современниками. После Ленина Сталин – величайший человек нашего века. Он был феноменальным созданием природы и истории, она вложила в него все, что можно вложить в одного человека, и он постоянно, в напряженном труде совершенствовал в себе эти поистине титанические качества, перед которыми склоняемся все мы, все честные люди земли.

Он и в человеческом своем существе представлял собой образец совершенства. Склад его фигуры, львиная голова, благородное спокойствие, разлитое по лицу, пристально-мудрый взор из-под чуть-чуть приспущенных век, необыкновенной тонкости и красоты руки, неторопливая, осанистая походка, преисполненная внутреннего достоинства, неторопливая, слегка глуховатая речь, искрометный юмор, умение двумя-тремя словами, сказанными походя, выразить громадный смысл, чарующая улыбка или непередаваемо тончайшая усмешка, благородство каждого жеста, исключительная внимательность к собеседнику, необыкновенная глубина и трезвость мысли – таким он был, наш Сталин...

Этот образ, эти великие черты величайшего характера стояли передо мной, когда я писал «Сталинградскую битву», пьесу «Великие дни», и теперь, когда я пишу роман «Раздел», где молодой орленок Сталин развертывает для полета свои могучие крылья. Я наблюдал за ним страстно, ловил каждое слово, отмечал каждое движение руки, каждый поворот головы, манеру ходить, говорить, слушать, – никогда в жизни я не испытывал такого внутреннего волнения, никогда в жизни не видел такого удивительного сочетания мудрости и замечательной непосредственности, величия и простоты, такого всеохватывающего ума и такого бурного веселья.

В ту памятную ночь 22 апреля 1941 года я слышал его речь, сказанную им в заключение торжественного финала декады таджикского искусства. До боли жаль, что никто из нас не записал этой речи. Она была посвящена памяти Ленина. Иосиф Виссарионович, называя себя и своих соратников учениками Ленина, сравнивал своего великого друга с вечно горящим, вечно бурлящим пламенем, освещающим ему путь в будущее. Сердце то замирало, то начинало глухо и учащенно биться, когда мы слушали эту речь, столь же короткую, как и гениальную. Казалось, что каждая фраза вылита из стали, а каждое слово огненными буквами впечатывалось в сознание...

… Впоследствии много рассказывали мне маршалы и генералы, во время войны работавшие в непосредственной близости с Иосифом Виссарионовичем, о его бесконечной выдержке, о гигантской, ни с чем не сравнимой трудоспособности, о гениальной, неповторимой памяти, об исключительном внимании к советам специалистов, о его непревзойденных знаниях в области техники – мирной и военной, о презрении к невеждам и зазнайкам, о неиссякаемой бодрости духа в тяжелейшие дни борьбы с гитлеровскими ордами.

… Запечатлеть образ Сталина видевшим, слышавшим его, знавшим в годы расцвета его величия и мудрости, запечатлеть для поколений, воплотить в новых книгах, пьесах, сценариях, песнях великие черты этого величайшего, неповторимого характера – не только наш святой долг, но и прямая обязанность».

– Уж и не знаю, Борис, что хуже: твое наплевательское отношение к деятелям культуры или чрезмерное внимание к ним герра Джугашвили, – признался Ницше.

– У Вас при жизни, господин Сталин, не было проблем с дефекацией? – задал издалека очень странный вопрос Фрейд.

– Были... – от неожиданности открыл свой секрет Вождь.

– Теперь понятно, отчего...

– Отчего же?

– Вам подхалимы анальное отверстие зализали!

– Ох, твое счастье, что ты жил вне зоны моей досягаемости! – заорал деспот.

– А я вот его выпустил из захваченной во время аншлюсса Вены – послушался эту дурацкую мировую общественность! Зря! – посетовал Гитлер.

– В кое-то веки я с фюрером согласен. Нельзя давать поблажек яйцеголовым! Щас я наукой займусь!

– Правильное намерение, герр Джугашвили! – возликовал Ницше. – Я преклоняюсь перед этой сферой человеческого творчества! «О, чего только не скрывает в настоящее время наука! Сколько она по крайней мере должна скрывать! Дельность наших лучших ученых, их безумное прилежание, их день и ночь дымящаяся голова, самое их ремесленное мастерство – как часто все это имеет свой истинный смысл лишь в том, чтобы не допустить самого себя увидеть что-нибудь!

Наука как средство самоодурманивания: известно ли вам это?.. Иногда их можно невиннейшим словом уязвить до глубины души – каждому, кто имел дело с учеными, доводилось замечать это, – можно ожесточить против себя своих ученых друзей в момент, когда полагаешь особенно почтить их, они из себя выходят именно потому, что ты был настолько груб, что угадал, с кем собственно имеешь дело. Это страждущие, которые сами себе не хотят признаться в том, что они собою представляют, одурманенные и лишившиеся сознания, боящиеся лишь одного: как бы не придти в сознание...»

– Что-то ты тумана, Фридрих, напустил! – хохотнул лукавый. – Хотя ты кое в чем прав: «Темна вода во облацех». Ад и наука в христианской догматике связаны одной цепью. Мои глубокие научные познания заставляли церковь подозревать в сношениях с нечистой силой каждого ученого и, по возможности, сжигать его, как ученика сатанинского, живым. Особенно это касалось астрономов...

– О, со звездочетами у моих членов Политбюро вышло несколько забавных шуток! – ударился в воспоминания Хозяин.

… В Ленинграде арестовали почти всех знаменитых астрономов, составлявших гордость Пулковской обсерватории. Как раз в это время Сталин стал работать исключительно ночью – и вместе с ним не спали начальники всех учреждений страны. Глубокой ночью в Московский планетарий, где еще оставались на свободе несколько звездочетов, позвонили с Ближней дачи. Там в ходе застолья Молотов и Каганович поспорили. Молотов утверждал, что звезда над дачей – это Орион, второй считал ее Кассиопеей. Хозяин велел позвонить в Планетарий.

Бодрствовавший директор этого научного заведения был не астрономом, а офицером НКВД (директор – профессионал уже сидел). Чтобы не обсуждать по телефону столь ответственный вопрос, директор рассудил по-солдафонски и велел немедленно привезти в Планетарий известного астронома А. Тот был другом недавно арестованного ленинградского астронома Нумерова и поэтому по ночам теперь не спал – ждал. Когда за окном услышал звук подъехавшей машины, понял – это за ним. В дверь позвонили... Он пошел открывать – и умер на пороге от разрыва сердца.

Пришлось отправлять авто ко второй оставшейся знаменитости. Астроном Б. тоже был ближайшим другом того же Нумерова. Звук подъехавшей машины он услышал в половине третьего – самое любимое время арестующих команд. Когда в его дверь позвонили, он, открыв окно, прыгнул вниз...

Только в пять утра, потеряв к тому времени еще одного астронома, директор узнал название звезды и позвонил на дачу:

– «Передайте товарищам Молотову и Кагановичу...»

– «Некому передавать – все спать давно ушли», – ответил дежурный.

– В моем духе история! – выказал довольство Люцифер. – Вот до чего доводят научные дискуссии высокопоставленных дилетантов! И страх их прислуги!

– Да, проредил и звездочетские ряды, твои подчиненные, Лаврентий! – похвалил своего обер-палача Генсек.

– И не только их, батоно! Другие категории яйцеголовых мы тоже вниманием не обделили!

… 6 августа 1940 года лично Берией было утверждено постановление на арест академика Николая Вавилова – основоположника отечественной генетики и селекции. Как «руководителя шпионской антисоветской организации» его сначала приговорили к расстрелу, но затем высшую меру заменили 20 годами лишения свободы. Умер Вавилов в Саратовской тюрьме...

В начале войны очередному погрому подверглась интеллигенция многострадального Ленинграда. Среди первых жертв репрессий – Н.В. Ковалев, А.И. Мальцев, К.А. Фляксбергер. Член-корреспондент АН СССР цитолог Г.Д. Левитский был арестован первый раз в январе 1933 года. Из ссылки вернулся благодаря стараниям мировой научной общественности. Второй арест – в тридцать седьмом. Вновь выпустили. Третий, 28 июня 1941-го, оказался роковым. Левитского вместе с группой крупных ленинградских ученых этапировали на Урал, в Златоустовскую тюрьму. Там они вскоре и погибли.

Несколько больших этапов направили в Саратов. Доктор биологических наук Михаил Семенович Мицкевич был арестован на пятый день войны, попал на этап, ехал в знаменитом столыпинском вагоне, где в четырехместное купе набивали до двадцати пяти человек.

– «До Саратова поезд шел недели две, – вспомнил Мицкевич. – В дороге голодали так, что к концу пути стали настоящими скелетами».

… В одном купе везли горного инженера Шиффера, генералов авиации Кленова, Птухина, дважды Героя Советского Союза Я.В. Смушкевича, недавнего начальника Военно-воздушных сил Красной Армии, и еще двух крупных хозяйственников – директоров московского завода «Динамо» и Ковровского авиазавода.

… 7 лет провел в заключении выдающийся советский конструктор, создатель новой ракетной техники Сергей Королев. Он был арестован еще при Ежове. Берия начал новое расследование, главный упор сделав не на вредительстве, а на участии в антисоветской организации. После второго приговора Королев обратился лично к Берии, просил выслушать его показания и допросить нескольких свидетелей. Но эта просьба так и осталась без ответа. Правда, Сергея Павловича перевели в систему спецслужб НКВД, где он, оставаясь в заключении, работал над новой техникой. Начавшаяся война с фашистами и острая необходимость в таком специалисте и таланте спасли его. В 1944 году он был освобожден...

… В 1936 году только в кремлевском кабинете Сталина Туполев побывал три раза. Однако не прошло и года, как главного инженера и заместителя начальника Главного управления авиационной промышленности Наркомата тяжелой промышленности СССР «взяли».

В стране и до его ареста, и после него специалистов различных отраслей осуждали к различным срокам заключения (расстреливали инженеров и ученых редко, давая им, как правило, возможность и далее работать по специальности). Но случай с Туполевым оказался уникальным в том смысле, что были арестованы и несколько лет провели вместе с ним «в особых условиях» несколько десятков его сотрудников.

Конкретных материалов для обвинения в распоряжении НКВД не имелось, и все следствие строилось лишь на показаниях арестованных, оговоривших друг друга. От Туполева выколотили признание, что он из числа сотрудников ЦАГИ создал антисоветскую группу, участники которой занимались саботажем и вредительски сконструировали почти все самолеты.

Вскоре были «взяты» все ведущие работники ЦАГИ – Мясищев, Петляков, Некрасов и другие. Все они на допросах подтвердили, что занимались организованной антисоветской деятельностью.

В 1938 году все они, не будучи осужденными, были направлены на работу в Особое техническое бюро при НКВД СССР... С приходом в наркомат внутренних дел Берии он для того, чтобы использовать специалистов для пользы дела, добился от Сталина осуждения 307 авиаспециалистов заочно на разные сроки, указав, что «рассмотрение этих дел нецелесообразно, т.к. это оторвет специалистов от их работы и сорвет план работы Особого технического бюро»...

– Все авиаконструкторы потом отказались от своих показаний как от вымышленных, – заявил Ельцин, читавший некоторые материалы по сфабрикованным делам. – Но в чем состояла истинная причина арестов Туполева, Стечкина, Королева?

Ему ответил Молотов:

– «Много болтали лишнего. И круг их знакомств, как и следовало ожидать... Они ведь не поддерживали нас...

… Насчет Туполева были сведения, что он был тесно связан с парижским комитетом антисоветским, который создали эмигранты, богачи в Париже и в других городах Франции и Германии. Но потом он все-таки сблизился с советскими людьми и вел себя очень неплохо...

В значительной части наша русская интеллигенция была тесно связана с зажиточным крестьянством, у которого прокулацкие настроения, страна-то крестьянская.

Тот же Туполев мог бы стать и опасным врагом. У него большие связи с враждебной нам интеллигенцией. И, если он помогает врагу, и еще благодаря своему авторитету втягивает других, которые не хотят разбираться, хотя и думает, что это полезно русскому народу... А люди попадают в фальшивое положение. Туполевы – они были в свое время очень серьезным вопросом для нас. Некоторое время они были противниками, и нужно было еще время, чтобы их приблизить к Советской власти.

Иван Петрович Павлов говорил студентам: «Вот из-за кого нам плохо живется!» – и указывал на портреты Ленина и Сталина. Этого открытого противника легко понять. С такими, как Туполев, сложнее было. Туполев из той категории интеллигенции, которая очень нужна Советскому государству, но в душе они – против, и по линии личных связей они опасную и разлагающую работу вели, и даже если и не вели, то дышали этим. Да они и не могли иначе!

… Теперь, когда Туполев в славе, это одно, а тогда ведь интеллигенция отрицательно относилась к Советской власти! Вот тут надо найти способ, как этим делом овладеть. Туполевых посадили за решетку, чекистам приказали: обеспечивайте их самыми лучшими условиями, кормите пирожными, всем, чем только можно, больше, чем кому бы то ни было, но не выпускайте! Пускай работают, конструируют нужные стране военные вещи. Это нужнейшие люди. Не пропагандой, а своим личным влиянием они опасны. И не считаться с тем, что в трудный момент они могут стать особенно опасны, тоже нельзя. Без этого в политике не обойдешься. Своими руками они коммунизм не смогут построить».

К дискуссии подключился Герой Советского Союза, летчик С.А. Леваневский:

– «... После неудачной попытки перелета через Северный полюс в США моего экипажа в 1935 году состоялось совещание у И.В. Сталина. Выступил я и сказал: «Товарищ Сталин. Я хочу... официально заявить и прошу записать мое заявление. Я считаю Туполева вредителем. Убежден, что он сознательно делает самолеты, которые отказывают в самый ответственный момент». Туполев был здесь же, за столом. Побелел...

– В те времена многие считали, будто Вы, герр Джугашвили, ничего не знали о массовом терроре, его скрывали от Вас шпионы, пробравшиеся в НКВД. Это так? – спросил Ницше.

Сталин на сей раз не стал лукавить:

– Чушь. Интеллигенция изобрела этот миф, чтобы хоть как-то примириться с совестью. Раболепствуя и славя меня, они хотели еще и себя уважать. Мне докладывали, как Пастернак говорил Эренбургу: «Если бы кто-нибудь рассказал про все Сталину...» И Мейерхольд часто повторял: «От Сталина скрывают...» Комиссар Ф. Стебнев утверждал: «Похоже, что партийные кадры уничтожают сознательно. Я голову даю на отсечение, что Иосиф Виссарионович не знает об этом». На самом деле «шарашки», где «пахала» научная и техническая интеллигенция, были решением важнейшей проблемы – где взять даровую рабочую силу.

– Да они и так готовы были работать! – возразил Ельцин.

– Не так интенсивно! И за деньги! А у нас финансов не имелось столько, чтобы прокормить этих волов!

– Что ж Вы так презрительно отзываетесь об ученых, герр Джугашвили? – полюбопытствовал философ.

– Они добрых слов не заслуживают! Рабы – они и есть рабы!

– Почему Вы их к этому классу причисляете?

– А чего ж они на меня работали? Я их – в каталажку, а Королев мне – ракеты, Яковлев с Туполевым – самолеты. Меня бы посадили – я бы им наработал! Я бы «родной» власти сделал такие ракеты и самолеты, что все бы повзрывались и попадали!

– Мы хотели служить Отечеству и науке! – хором возразили обиженные ученые.

– Что это за Родина, которая тебя и твою семью гноит в лагере без вины?! Мы вон с товарищем Лениным боролись против собственной страны в Первой мировой! Даже деньги от немцев на революцию брали! Не боялись ни расстрела, ни обвинений в предательстве! А вы?! Трусы вы все и легковерные придурки!

– Мы за свои семьи боялись!

– Вы прекрасно знали, что родственники осужденных все равно пострадают! Брали бы с меня пример – я своей семьей пожертвовал ради достижения своей цели – захвата и сохранения власти! А вы за жизни свои цеплялись!

– Мы о Родине заботились, чтобы она получила первоклассную военную технику!

– О своем благе вы заботились! О том, чтобы стать академиками, иметь свои КБ, персональные авто и самолеты! А насчет качества техники... Вы постоянно интриговали друг против друга, чтобы в производство взяли именно ваши изделия, хотя знали частенько, что продукция конкурента куда лучше! Вот что стояло за вашими «научными спорами»!

– Ты не смеешь так говорить о гордости советской науки! – не выдержал ЕБН.

– Чья бы корова мычала! Я многих из них сажал, но кормил исправно, большинство выпустил, наградил, создал рабочие и бытовые условия куда лучше, чем у обычных граждан СССР. В результате добился такого научно-технического прогресса, что в науке и оборонной отрасли мы догнали США! А за твои девять лет правления двести тысяч ученых убежали из России – ты их голодом заморил и работы лишил! Наука и оборонка при тебе приказали долго жить!

Ельцина начало крючить...

– Не могу я с этим гадом без мук общаться! – пожаловался он своему гиду.

– Пойдем в следующую зону, куда ни Гитлеру, ни Джугашвили, ни даже мне хода нет... Я туда смогу попасть только вместе с тобой – а очень хочется там побывать, – Фридрих в первый раз в завуалированном виде снизошел до просьбы.