Текст книги "Ельцын в Аду"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 108 страниц)

Августин собрался ответить, но его перебила еще одна возникшая душа:

Ты искажаешь истину, Блаженный Августин! Уже на исходе четвертого столетия священнослужители сами предавали еретиков смерти!

Пример?! – возмутился первый инквизитор веры.

Я сам – испанский теолог Присциллиан! Руководствуясь изречением святого апостола Павла «Разве вы не знаете, что вы и есть Храм Божий?», я требовал чистотой и безгрешием достигать рая. На сем постулате я построил учение сурового аскетизма и настаивал на запрещении браков для духовенства... Меня объявили еретиком!

И ПРАВИЛЬНО! – донесся с небес голос апостола Петра. – ГОСПОДЬ НИКОГДА НАМ ЭТОГО НЕ ЗАПОВЕДЫВАЛ. И Я, И АПОСТОЛ ФИЛИПП, И МНОГИЕ ДРУГИЕ ПЕРВОУЧЕНИКИ ИИСУСА БЫЛИ ЖЕНАТЫ!

Но меня сожгли живьем в 380 году!

Истинное исполнение заповедей Моисея и Христа! – загоготал Сатана.

Ты знал, на что шел, нарушая законы Церкви, полагавшие обет безбрачия необязательным, – сурово сдвинул призрачные брови Августин.

Но всего через пять лет после того, как я превратился в пепел, декрет папы Сириция ввел строгий целибат для священников всех рангов выше подъячих и расторгнул все браки духовных лиц, заключенные к тому времени...

Что явилось одной из главных причин раскола между греческой и латинской церквями, – заявил эрудит Ницше. – Впрочем, и в греко-русском православии черное духовенство, включая высших иерархов, практикует целибат, о котором основатель их религии ничего не говорил!

Так кто же я – еретик или пророк? – не унимался Присциллиан.

Утешься: ты – первый мученик, которого сожгла испанская инквизиция! – торжествовал лукавый. – А твои палачи попали ко мне в гости. Они нарушили одно из фундаментальных правил ранней Церкви, запрещавшее христианину в любом качестве – судьи, конвоира, экзекутора – способствовать смерти своего единоверца. Отчасти благодаря неуклонному следованию этому наставлению христиане привлекали к себе сторонников и вызывали недовольство римских властей. Так что еретик и вероотступник – это ты, Августин!

Господь нас рассудит! – только и смогла прошептать душа знаменитого проповедника. – Порой творишь зло во имя добра...

Что-то я не вижу здесь ни одной царственной особы, – заметил Ельцин, чтобы отвлечься от тяготившей его мысли о том, что фраза о творении зла во имя добра относится и к нему лично.

«Когда я слышу, как добр был такой-то король, я говорю: какое неудачное было правление», – выдал афоризм Наполеон из своего сектора. – Поэтому великих правителей в чистилище очень мало. А в раю – так вообще считанные единицы!

Во какие дела, панимаш, творили «забугорные» святые! – для Бориса Николаевича новые знания стали шокирующим откровением.

А твои канонизированные соотечественники ничуть не лучше! – «обрадовал» его Повелитель мух. – Взгляни на «могучую кучку» равноапостольных: римский император Константин Великий, чешский король Вацлав, венгерский король Стефан, русский великий князь Владимир (имеет, кстати, два погонялова – Красное, панимаш, – передразнил он Ельцина, – Солнышко, а еще – Святой). Редкостные были при жизни дьяволоугодники: все поголовно сыно – и братоубийцы, насильники, прелюбодеи, губители десятков тысяч безвинных людей... Казалось бы – моя добыча без всякого сомнения! Но они оказались хитрованами: сделали христианство официальной религией своих государств – и благодарная церковь уравняла их с апостолами! Теперь вот дожидайся Светопреставления, чтобы лапы на них наложить, – а пока ни-ни...

Так они ж вроде раскаялись... – бывший рьяный демократ неожиданно вступился за души монархов.

Это определит только Страшный суд! – рявкнул раздосадованный Отец лжи.

А ты, что, после Конца света все еще будешь иметь силу? – удивился ЕБН.

А як же! На земле наступит Царствие Небесное (это, кстати, мы еще посмотрим), а грешники будут зубами скрипеть в геенне огненной – под моим, естественно, присмотром!

Все равно наши святые лучше западных! – упорствовал бывший кандидат в Политбюро ЦК КПСС.

Это смотря кто! – то ли согласился, то ли возразил ему Сатана. – Поговори вон с кое-какими кумирами русского народа...

К новоприбывшим подошли три души в богатырских доспехах и в красных корзнах – особых плащах, которые дозволялось носить только князьям. У двоих на головах были нимбы, у третьего – шапка Мономаха. Каждый по очереди представился– кратко, без титулов:

Святой Александр Невский.

Святой Дмитрий Донской.

Владимир Мономах.

Почему Вы здесь, великий князь? – Ницше опередил своего спутника, собиравшегося задать тот же вопрос победителю битв на Неве и Чудском озере. – Из-за того, что подчинились Батыю? Из-за того, что с помощью татар разгромили народное восстание против захватчиков, которое возглавил Ваш брат Андрей? Из-за того, что подавили мятеж новгородцев против ханской переписи и баскаков?

Нет, это было необходимо свершить, дабы Русь не сгинула окончательно. Я плакал, когда делал это, но поступить иначе не мог. Я не поднимаюсь в рай и остаюсь в пекле из-за моей бессмысленной жестокости. Когда мой сын Василий сбежал от моего гнева из Новгорода, я приказал выколоть глаза его дружинникам, которые не остановили своего князя. Не могу забыть и после смерти, как они протягивали ко мне руки, молили меня: «Княже! Смилуйся! Не вынай нам очи – лучше убей!» Совесть грызет...

Ну, а Вы-то, великий князь Дмитрий, думаю, страдаете за то, что жгли города Тверского и Рязанского княжеств, убивали и в холопов обращали соотечественников десятками тысяч? – обратился философ ко второму властителю в нимбе.

Нет, то была война, мои соперники поступали так же с московскими градами и весями... Не из-за того мучаюсь... Я и мой духовный наставник, митрополит, святой Алексий крест целовали в том, что никаких обид не будем чинить князю Тверскому Михайлу если он согласится приехать в Москву на переговоры о мире. Мы клятву нарушили и посадили недруга в узилище, едва не убили! Владыка грех мне отпустил, а совесть – нет! И сам Алексий здесь со мной из– за клятвопреступления пребывает...

А вот Вас-то я никак не ожидал здесь встретить! – чуть ли не упрекнул третьего князя немецкий всезнайка. – Я считаю Вас героем №1 в российской истории. Вы – величайший русский полководец, совершивший 83 похода и не знавший поражений! Вы дважды спасли Русь от нашествий половцев, которые представляли почти такую же опасность, как татаро-монголы! Вы, пусть и ненадолго, сумели объединить страну и, получив корону византийского императора Мономаха, унаследовали его прозвище и фактически стали первым русским царем. Вы никогда не дрались за власть со своими родственниками, которые грызлись между собой, будто стая псов, и покорно ожидали своей очереди на престол великого князя Киевского. Вы внедряли образование, были высокообразованным и мудрым человеком, отличным писателем. Вы – образцовый семьянин, не имели никаких пороков! Почему Вы в чистилище?!

Я тоже громил русские дружины и брал с боем города. Не из корысти, а для защиты своей вотчины или по приказам старших по роду и Великого князя Киевского. Однако не только это гнетет меня... Однажды я нарушил слово...

Знаю! – перебил его Ницше. – Вы дали его на переговорах двум половецким ханам, которые сами всегда преступали свои клятвы и пытались захватить Ваш город, напав врасплох огромной силой... Вы их обманули и убили, а затем разгромили их полчище...

Как говорят мои потомки – великие князья Александр и Дмитрий, это было необходимо для победы и спасения Родины... Я умом это признаю... Но сердцем понимаю: клятвопреступнику не место в раю... Пока не место...

За всю историю человечества на самой вершине власти побывали всего семь человек, которых можно назвать порядочными. По крайней мере, больше я не нашел, – промолвил Фридрих, провожая взглядом уходящую душу Мономаха. – Гордись, Борис! Этот твой соотечественник – один из них. Видно, из-за своей порядочности он не так популярен в России, как негодяи и кровожадные тираны Иван Грозный, Петр Первый и Сталин, хотя по своим достижениям им ничуть не уступает, а как полководец превосходит на голову... Книжек о нем почти нет, даже фильма не сняли...

А кто остальные шестеро? – заинтересовался экс-президент, надеясь услышать собственное имя.

Афинянин Перикл, V век до Рождества Христова; Шан Вей, главный министр царства Цинь, IV век до нашей эры; англосаксонский король Альфред Великий, IX век новой эры; Вильям Маршал, величайший рыцарь Средневековья, канцлер Англии, XII век; албанский князь Георгий Кастриот по прозвищу Скандербег, XV век; и последний император Австро-Венгрии Карл. Он жил в 1887-1952 годах и – единственный из названных мною властителей – причислен к лику блаженных. Какая несправедливость! Альфред и Скандербег – величайшие защитники христианства от язычников-викингов и мусульман-турок. Албанец еще и лично спас папу римского. А вот благодарности церковников не заслужили! Как и Мономах, кстати!

Нашел у кого благодарности искать! – издевательски прокомментировал Сатана.

Никого из них не знал... – удрученно пробормотал ЕБН.

Ничего удивительного. Властители о своих порядочных коллегах предпочитают не знать... Сравнения с собой не выносят!

А почему ты назвал Мономаха лучшим русским полководцем? Явсегда считал им Суворова, – экс-президент России, как всегда, когда касался неприятной темы, ушел от нее.

С охотой уступаю эту честь великому князю! – к странникам по инферно подскочила маленькая сухонькая душа. – Он дал вдвое больше сражений, нежели я, – и все выиграл! Правда, в одной из битв с половцами наша рать претерпела полнейшую конфузию – но Мономах там не командовал, а просто участвовал, более того, бой дали вопреки его совету. А главное, его воинская доблесть дважды спасала Отечество от полной гибели. Все мои кампании и войны не были столь судьбоносными, они не решали судьбы государств. Виват Мономаху! – генералиссимус склонил седую голову.

О Суворове бывший президент кое-что читал – и теперь был рад показать всезнайке Фридриху, что и он тоже не лыком шит.

Слышь, Александр Васильевич! – панибратски обратился он к гениальному полководцу. – Ты-то как тут очутился? Неужто за расправы с пугачевцами, восставшими крымцами, чеченцами, поляками?

Не за это... Я приказ государыни исполнял, да и мятежники окаянствовали похуже моих чудо-богатырей...

Насколько я знаю, – вмешался Ницше, – при штурме Измаила Ваши солдаты и казаки вместе с сорокатысячным турецким гарнизоном перерезали также все мирное население. При взятии Праги – предместья Варшавы – русские уничтожили всех – и тех, кто держал оружие, и гражданских лиц... У матерей отнимали младенцев и бросали в огонь...

Так было... Я плакал, видя это, но ничего поделать не мог. Жители Праги в начале мятежа зверски погубили весь русский гарнизон, жгли солдатиков живьем, резали на куски... Вот мои чудо-богатыри и не сдержались... Измаильского же Осман-пашу я предупредил ультиматумом: «Добровольная сдача – воля, штурм – смерть», так что он сам беду накликал... Я вынужден был отдавать взятые с боем города своим войскам на три дня на разграбление, как и все прочие полководцы... Иначе армия не слушает командующих...

Я тебя несколько другим представлял, – пробормотал Ельцин.

«... Черты лица моего – они видны; но внутреннее человечество мое сокрыто. Итак, скажу вам, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего; во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик; при приливе и отливе счастья уповал на Бога и был непоколебим...»

Так за что ж Вы в чистилище, все-таки? – Ницше не мог терпеть, когда кто-то другой вел опрос знаменитости слишком долго. – В личной жизни Вы были безупречны, как слуга Ваших императриц и императора – выше всяких похвал. Зверства Ваших войск были по тем временам, в сравнении с армиями других государств, редки – да и остановить Вы их не могли. Ваше место на небесах...

Из всех великих военачальников Нового времени туда попал лишь господин адмирал Ушаков Федор Федорович, причисленный к лику святых... По заслугам! И флотоводец был знатнейший, и муж благороднейший... А я зверств, о коих Вы, сударь, глаголите, даже остановить не пытался... В чем каюсь... О солдатах заботился, а к крепостным своим относился как к скотам безмысленным... Прибыв в ссылку в селение свое Кончаковское, обнаружил, что там много холостых, вдовых и безмужних мужиков и баб. Велел всем крестьянам обоих полов построиться по росту в две колонны, мужскую и женскую – и шагом марш в церковь под венец! Не спросил даже, кто кому люб или ненавистен... Проклятия этих несчастных до сих пор меня мучают! А ведь я хотел как лучше! Разве мог такое учинить истинный христианин...

А ведь я тоже искренне считал, что делаю все лучшим образом, никого при этом не спрашивая, – с горечью признала душа экс-президента. – И порядочным себя считал...

Не переживай особо! – «утешил» его Ницше.– Порядочных среди представителей власти, особенно высшей, набирается всего какие-то доли процента... Как, кстати, и творцов прекрасного – деятелей искусств... Потому и так мало их в чистилище... А в раю совсем никого из них нет – разве что Киплинг...

Я тоже частенько спускаюсь сюда! – вдруг опровергла философа душа гениального британского поэта и писателя. – Чтобы очиститься угрызениями совести – в Царствии Небесном они, как сами понимаете, недоступны...

А какова причина, герр Киплинг?

Я с детства был слаб здоровьем, особенно – глазами, в юности даже на время совсем ослеп. Однако постоянно участвовал во всех войнах, которые вела Британская империя, – правда, только как журналист и писатель. Мой единственный сын Джон унаследовал мои физические недостатки – плохое здоровье и зрение. Во время Первой мировой войны его освободили от военной службы. Я почел несправедливым, что миллионы английских юношей были призваны в армию и флот, а мой сын – нет. Он тоже так считал, ибо я воспитал его истинным патриотом. Как говорят в России, я «по блату» устроил его в действующие войска, и он отправился на фронт. И – пропал без вести! Мой бедный мальчик! Я сам обрек его на гибель!

Великий литератор заплакал...

Даже и грех твой – следствие твоей порядочности, Киплинг! Тьфу на тебя! – прошипел, словно обозленная кошка, подслушивающий Дьявол.

Я бы такой поступок грехом не назвал, – высказал свое мнение ошарашенный Ельцин. – У нас на чеченскую войну только двое-трое генералов и политиков своих сыновей отправили, причем те были кадровыми офицерами. А остальные детишек не то что от фронта – вообще от службы в армии отмазали...

А я вообще не признаю понятия «грех», – гнул свое автор «Заратустры».

Мне нравятся и Ваш литературный стиль, и многие Ваши идеи, мистер Ницше, – обратил на него внимание Киплинг. – Я тоже всегда воспевал сильных. Но, в отличие от Вас, не призывал уничтожать слабых и больных...

«Больные – величайшая опасность для здоровых; не от сильных идет беда на сильных, а от слабейших. Известно ли это? – начал читать очередную лекцию «первый имморалист». – От рождения неудачники, побежденные, надломленные, это они, это наислабейшие больше всего подтачивают жизнь среди людей, это они опаснее всего отравляют наше доверие к жизни, к человеку, к самим себе, это они заставляют нас сомневаться во всем этом».

Теперь воздам должное самообману по имени «грех». «Греховность» в человеке не является фактическим состоянием, а только истолкованием фактического состояния, а именно некоторого физиологического расстройства, причем последнее рассматривается в религиозно-нравственной перспективе, не представляющей уже для нас ничего обязательного; – тем, что кто-нибудь чувствует себя «виновным», «грешным», еще совсем не доказано, что его чувство действительно основательно; все равно, как нельзя утверждать, что кто-нибудь здоров, только потому, что он чувствует себя здоровым. Стоит только вспомнить знаменитые процессы о ведьмах; тогда и самые проницательные и гуманные судьи не сомневались, что здесь имеется вина: «ведьмы» сами не сомневались в этом – и однако же, вины не было...»

Что за чушь ты несешь! – возмутился даже повелитель инферно. – С XII по XVII века в Европе было уничтожено более 9 миллионов ведьм и колдунов – это историки подсчитали по материалам судебных процессов и летописям. Свидетельствую: мало кто из казненных действительно считал, что служит мне...

Они же сознавались! – перебил лукавого Ницше.

Под пытками и ты бы признал что угодно!

Ладно, не цепляйтесь к словам, Вы уводите разговор в сторону! – философ стал дерзить Люциферу пуще прежнего. – Продолжаю прерванный полет моей мысли...

Это не полет, а падение мысли! – прервал разглагольствования «первого имморалиста» появившийся Артур Конан-Дойл. – «Наш долг по отношению к слабым превышает любой другой долг и стоит превыше других обязательств!»

– Слова, слова, слова... – сразу отреагировал Ницше, процитировав Шекспира.

Вся жизнь моего друга сэра Конан-Дойля – воплощение этого девиза! -

пылко возразил Киплинг. – Врач по образованию, он долгое время лечил больных, многих – бесплатно, хотя в те времена все медики занимались частной практикой. Подобно своему литературному персонажу Шерлоку Холмсу он нередко расследовал сложнейшие преступления, дабы защитить невиновных. Всегда помогал просящим. Он безумно влюбился в одну очень достойную женщину, которая отвечала ему взаимностью. Но его жена серьезно болела – и он не позволил себе прикоснуться к любимой даже пальцем, ничем не выдавал своих чувств. Четырнадцать лет ухаживал за страдающей супругой, тратил огромные деньги на врачей и лекарства – и поддерживал ее жизнь несмотря ни на что! Лишь овдовев, он женился на любимой, которая тоже ждала его!

Невероятная история, – брякнул Ельцин, который понятие «супружеская верность» не очень-то жаловал.

Слушайте, слушайте! – Сатана сымитировал призыв спикера в британском парламенте. – К сожалению, вынужден признать, что Киплинг и Конан-Дойл – единственные великие литераторы, которые ускользнули из моих лап! И вдобавок – самые высокооплачиваемые писатели в истории Земли! Киплинг получал, к примеру, по шиллингу за слово!

Порядочность окупается, – потупил глаза автор «Маугли».

Не стоит меня так восхвалять, дорогой Редьярд, – мягко упрекнул друга предмет его комплиментов.

Вы их заслужили, Артур!

А чего ж ты тогда не в раю? – бестактно брякнул экс-президент России

впрочем, без злого умысла. Создателя образа величайшего сыщика всех времен и народов он уважал.

– Я основал новое вероучение, которое несколько отступает от канонов христианской церкви...

– И кто там у тебя заместо Бога? – поразился ЕБН.

– В центре моего вероучения стоит Новый Завет с Христом и Его учениками.

– Так ты еще одну ересь изобрел?!

– «Куда ни пойдешь, – пожал плечами Конан Дойл, – повсюду встречаются два типа критиков. Один – материалист, отстаивающий свои права на вечное небытие. Другой – джентльмен, так глубоко преклоняющийся перед Библией, что никогда в нее не заглядывает». Вы, по-моему, ближе ко второму типу!

В моей философии нет места тому, что мы зовем смертью. Когда человек умирает, в общепринятом смысле слова, не материальное тело его сохраняется и не материальное тело лежит в могиле в ожидании воскрешения и Страшного Суда. Переживает смерть эфирное тело: то есть душа, одетая в телесную оболочку лучшего периода своей земной жизни. Именно оно – иногда сразу, иногда после краткого сна – переходит в иной мир... В том ином, потустороннем мире можно через душевное совершенствование вознестись, переходя от сферы к сфере или от цикла к циклу, к той высшей сфере, где обитает Христос.

Мое учение «...вытесняет представление о жуткой преисподней и фантастическом рае концепцией постепенного возвышения по лестнице бытия без чудовищных падений или взлетов, превращающих нас в один миг из человека либо в ангела, либо в дьявола».

– Сплошная религиозная экклектика, – тут же приклеил ярлык на услышанное Ницше. – А как Вы относитесь к другим культам?

– Мое вероучение, будучи христианским по принадлежности, ни в коей мере не означает борьбы с иными верованиями. «Чудовищное убеждение, будто Бог благоволит к одной группе человечества в ущерб другой, не имеет под собой никаких оснований. ...Вера и верования ничто в сравнении с нравственными качествами и поведением, и ...это последнее определяет место души в потустороннем мире.

Всякая вера – христианская или нехристианская – имеет своих праведников и своих грешников. И если человек добр и праведен, при переходе в загробный мир ему нечего опасаться, что он не был членом Церкви, признанной на земле».

Человек и человеческая душа суть одно целое как на том, так и на этом свете. «Вся жизнь на земле есть тренировочное поле для жизни душевной. Это лоно, из которого выходит настоящий человек, когда он умирает для всего земного. Второе рождение, которое проповедовал и явил Христос, может случиться в любой момент, даже еще в течение земной жизни...»

– Насколько я помню, Вы назвали свое учение спиритизмом. За отступление от канонов и новый термин хвалю. Однако почему Вы не сбросили с себя тягостного ярма христианства? – продолжал атаковать собеседника философ-богоборец.

«Спиритизм утверждает выживание личности, но не может взрастить вечного человека. Чтобы возрасти до вечности, следует жить согласно с духовными законами, так же как цветок в своем росте подчиняется законам природы. Эти духовные законы дает христианская Библия. А Церкви следует объяснять их как данность и наставлять людей для жизни благородной и вечной. Спиритический сеанс доказывает существование жизни после смерти, и жизнь эту может даровать один лишь Бог, когда человек сам вылепит в себе сосуд, способный принять и сохранить ее».

Моя религиозная философия расходится с христианством «... лишь в том, что касается... общения с мертвыми...»

Вот за это кое-какие святоши и объявили тебя моим пособником! – замурлыкал Люцифер.

«Во все времена в религиозных разногласиях каждая сторона стремилась доказать, что ее противники связаны с дьяволом. Высшим примером тому может служить обвинение, выдвинутое фарисеями Самому Христу, который ответил им, что видно будет по плодам. Мне не понятен ход рассуждений тех, кто связывает с дьяволом желание доказать существование жизни после смерти. Если деятельность дьявола такова, то он определенно переменился к лучшему».

Во-во! Становлюсь добрее и гуманнее с каждым веком! – хозяин инферно откровенно забавлялся.

А кроме Вас, пребывают ли в чистилище основатели иных вероучений? Пророк Мухаммед, к примеру, где?

В мусульманском секторе рая, – буркнул Сатана.

А Моисей, Иисус Навин, Самуил, Давид? Неужто на небесах? Если так, то где тогда окажется бен Ладен? Ведь все они – массовые убийцы на религиозной почве...

Давай соблюдать политкорректность, – оборвал своего гида искушенный политик Ельцин. – Ведь все эти пророки и царь – не только иудейские, но и христианские и даже мусульманские святые. Всевышний Сам разберется, куда кого поместить.

Ладно, вон я вижу группу великих мусульманских шейхов – суфистов и философов, а заодно и великих поэтов. Послушаем их, – прекратил свои вопросы немец, всегда стремившийся узнать нечто новое.

Меня зовут Фаридаддин Аггар, я жил в XIII веке по вашему летоисчислению. Расскажу вам вкратце свою притчу. Один поэт молил Аллаха, чтобы в Судный день Творец вверг его в ад и сделал его тело столь огромным, дабы в преисподней не осталось больше места ни для одного человека...

Ельцин был потрясен и восхищен:

Вот это гуманист! Что сделать, чтобы стать таким?

«Возведи крепость из добрых дел, и не будет на свете ее прочнее», – предложил великий проповедник Бахааддин Велед.

Хороший совет, а конкретнее...

«Зашей глаза, пусть сердце станет глазом!» – посоветовал сын Веледа, еще более гениальный философ и поэт Джалаладдин Руми.

Легко сказать – сделать трудно, – пришел к печальному выводу ЕБН.

Так ничего и не делай! – послышалось от восточного вида души, сидевшей в позе лотоса.

Ты кто? – по своей привычке ляпнул Борис Николаевич.

Последователь Будды...

И чего ты делаешь в христианском чистилище?

А ничего... В рай мне нельзя – в Христа не верил. В ад не за что – безгрешен! Медитировать нет смысла – я уже получил то, чего добивался, то есть небытия, выпал из цепи перерождений. Сейчас вот решаю вселенскую проблему: как научить навозного червя жить столь достойно, чтобы он сумел снова стать человеком?

И не простом сыном Адама, а ницшеанской «белокурой бестией»! – не преминул поиздеваться лукавый.

Борис Николаевич вдруг почувствовал, что устал от этой круговерти чуждых ему душ.

– Что-то никого из соотечественников никак не встречу, – пожаловался он вслух.

Черт №1 мгновенно принял облик анекдотического одесского еврея:

– Земляков хочешь? Их есть у меня! «Серебряный» призер поэтического конкурса сатанофилов Зинаида Николаевна Гиппиус к вашим услугам!

Когда путешественники по инферно увидели душу гениальской поэтессы впервые, та пребывала в том виде, какой имела в молодости: очень хороша собой, несколько угловата, но грациозна. Одета оригинально: то в мужском костюме, то в вечернем платье с белыми крыльями, голова обвязана лентой с брошкой на лбу.

Сейчас же она была старухой, внешность и шик которой сгубило не столько время, сколько революция, эмиграция и потеря любимого мужа: очень худа, почти бестелесна. Огромные, когда-то рыжие волосы странно закручены и притянуты сеткой. Щеки накрашены в ярко-розовый цвет промокательной бумаги. Косые, зеленоватые, плохо видящие глаза. Одета тоже очень странно. Видимо, с годами оригинальничанье перешло в выпендреж. На шею она натянула розовую ленточку, за ухо перекинула шнурок, на котором болтался у самой щеки монокль. Зимой Зинаида Николаевна носила какие-то душегрейки, пелеринки, несколько штук сразу, одна на другой. Когда ей предлагали папироску, из этой груды мохнатых обверток быстро, как язычок муравьеда, вытягивалась сухонькая ручка, цепко хватала ее и снова втягивалась.

– Я же встречал Вас в зоне творческих душ, фрау Гиппиус, – удивился Ницше.

– Я там постоянно и обитаю. Сюда попала по приглашению моего мужа Дмитрия Мережковского, который находится здесь. Мы с ним не расставались ни на день более полувека. Но смерть нас разлучила – и посмертие тоже! Я так скучаю по нему!

– Вы же были порядочным человеком, как и Ваш супруг. Почему Вы не с ним? Из-за того, что поддались в свое время идее «брака втроем» – жили в одной квартире вместе с вашим общим другом Философовым? Причиняли страдания супругу? Когда Маяковский осуществлял этот «менаж а труа» с парочкой Бриков, Лиля, перед тем как заняться любовью (с законным мужем!), запирала поэта в ванной. Там он плакал, скребся в дверь, молил, чтобы его выпустили... Вы проделывали нечто подобное?

Что за гадости слышу от такого целомудренного джентльмена, герр Ницше! Философов был чудесный человек, но, как теперь выражаются, «голубой», и я его совсем не интересовала. Он скорее симпатизировал Диме, но тот тоже нормальный и любил меня. Не плотский, а духовный союз существовал между нами тремя!

Тогда почему Вас пускают в чистилище лишь на краткое время?

Из-за моего поганого характера. Когда-то мне дали прозвище Белая Дьяволица. Мне это очень нравилось: хотелось быть непременно злой, поставить кого-нибудь в неловкое положение, унизить, поссорить.

Зачем?

«Так. Я любила посмотреть, что из этого получится». В одном из моих стихотворений я написала, что люблю игру. «Если в раю нет игры, то я не хочу рая». Вот эти некрасивые выходки и были моей «игрой», которая лишила меня не только райского блаженства, но даже близости с мужем... Душа была виновата – и теперь страдает!

«В своей бессовестной и жалкой низости

Она, как пыль, сера, как прах земной.

И умираю я от этой близости,

От неразрывности ее со мной.

Она шершавая, она колючая,

Она холодная, она змея.

Меня изранила противно-жгучая

Ее коленчатая чешуя.

О, если б острое почуял жало я!

Неповоротлива, тупа, тиха.

Такая тяжкая, такая вялая,

И нет к ней доступа – она глуха.

Своими кольцами она, упорная,

Ко мне ласкается, меня душа.

И эта мертвая, и эта черная,

И эта страшная – моя душа!»

Вы так стремитесь к супругу, хотя Христос утверждал, будто в мире ином нет мужей и жен...

Так ведь мы обвенчаны с Димой – значит, наша близость получила благословение Божие!

И все-таки непонятно, почему Вы так страдаете...

А мне, напротив, понятно! – к разговору присоединился давний друг семьи Мережковских Георгий Адамович. – «... Между нею самой и тем, что она говорила и писала, между нею самой и ее нарочитым литературным обликом было резкое внутреннее несоответствие. Она хотела казаться тем, чем в действительности не была. Она прежде всего хотела именно казаться. Помимо редкой душевной прихотливости тут сыграли роль веяния времени, стиль и склад эпохи, когда чуть ли не все принимали позы, а она этим веяниям не только поддавалась, но в большой мере сама их создавала.

... Она хотела казаться человеком с логически неумолимым, неизменно трезвым, сверхкартезианским умом. Повторяю, она была в самом деле очень умна. Но ум у нее был путаный, извилистый, очень женский, гораздо более замечательный в смутных догадках, чем в отчетливых, отвлеченных построениях, в тех рассудочных теоремах, по образцу которых написаны многие ее статьи. Она хотела казаться проницательнее всех на свете, и постоянной формой ее речи был вопрос: «А что, если?..» А что, если дважды два не четыре, а сорок семь, а что, если Волга впадет не в Каспийское море, а в Индийский океан? Это была игра, но с этой игрой она свыклась и на ней построила свою репутацию человека, который видит и догадывается о том, что для обыкновенных смертных недоступно.