Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 90 (всего у книги 90 страниц)
– Пори, отец, только забери в дом Зобену! – почти радостно воскликнул Канит.
– Ладно, ладно, посмотрим... Затисни в зубах башлык и терпи, раз уже взрослый, не пугай сестёр и соседей криком.
Затиснув голову Канита между ногами, Скилак с чувством, с толком, с расстановкой спустил кожу с его ягодиц. Закончив, он заботливо помог достойно выдержавшему экзекуцию сыну встать на ноги.
– Добро, сынок... – Вождь ласково потрепал Канита по мокрой щеке. – Теперь ступай к себе, отдохни деньков пять от любовных утех... А как сможешь снова садиться на коня, будешь каждую ночь ездить в дозоры, чтоб некогда было шляться по чужим дворам. А спросят, за что получил, скажешь, нагрубил бабке Госе. Понял?
Поддёрнув штаны, Канит кивнул.
– А Зобена, отец?
– А насчёт новой служанки мы с матерью подумаем, – неопределённо пообещал Скилак.
Натянув на глаза искусанный башлык, Канит вышел из отцовской комнаты и, придерживаясь рукой за стену, поплёлся к себе.
Новость о том, что Канит, оказывается, влюблён во вдову одного из октамасадовых чабанов, которой Скилак поделился с жёнами, высказав намерение как-нибудь съездить поглядеть на эту бабёнку, которую Канит просит взять к ним служанкой, разумеется, тут же стала известна Синте и другим служанкам вождя и, конечно, сёстрам Канита. В Мирсине новость о любви брата к пастушке с новой силой всколыхнула начавшие было утихать мысли о собственной безвременно погибшей любви. Но женское любопытство превозмогло: утерев слёзы, она поспешила вместе с сестрой к брату за подробностями, но увидев, что Каниту сейчас не до разговоров и утешений, отложила расспросы, пока ему не станет легче.
Тем временем искажённые языкатыми служанками слухи, что юный Канит потерял голову то ли от вдовы, то ли от жены одного из октамасадовых пастухов и даже выказал желание взять её в жёны, за что был нещадно высечен отцом (в то, что Канит нагрубил бабке Госе никто не поверил), перекинулись через улицу на подворье Октамасада. Жёны Октамасада тотчас послали Сакдариса к Каниту выведать подробности.
Сакдарис застал Канита в обнимку с Лисом, приведенным по его просьбе малой Госой к нему со двора, где Лис с утра не находил себе места оттого, что молодой хозяин всё не выходит из дому. Вытянувшись с закрытыми глазами на животе под чёрной буркой, которой его заботливо накрыла после обработки ран Синта, Канит тешил себя надеждой, что страдает не зря, и после наказания будет для него и награда.
Приподняв бурку и глянув на ободранный до кровавого мяса зад Канита, Сакдарис, изумлённо присвистнув, спросил, за что же отец его так отделал?
– А-а... глянь, не стоит ли кто за дверью, – приоткрыв правый глаз, попросил слабым полушёпотом Канит.
Просунув между висевшей в дверном проёме вороной конской шкурой и притолокой круглую белёсую голову (утеплённый внутри белым заячьим мехом башлык он держал в руке), Сакдарис зыркнул в коридор. Вернувшись к постели "раненого", он уселся на прежнее место у изголовья и, наклонившись поближе, вполголоса сообщил:
– Никого... Ну?
Канит тяжко вздохнул.
– Я обозвал бабку Госу старой каргой.
– Ну, ты даёшь! Хе-хе!.. А за что?
– За то... она ударила палкой Лиса.
Дрожащей от слабости рукой Канит погладил морду своего любимца, свернувшегося калачиком у самого его лица.
– Ну и, значит, правильно тебе всыпали. Старших надо почитать. Хе-хе-хе! – хохотнул Сакдарис, скрывая досаду, что Канит не захотел сказать ему правду. – Ну, ладно, братуха, я пойду.
– Угу, – согласился Канит.
– Ну, давай, поправляйся. Не переживай – дня через три-четыре всё заживёт, как на собаке! Хе-хе-хе!
Натянув на голову башлык, Сакдарис потрепал Лиса по загривку и шмыгнул за дверь.
Сакдариса мельком увиденная в кошаре старого Хомезда красавица Зобена тоже не оставила равнодушным. Несколько раз, в погожие деньки (Сакдарис не любил почём зря мёрзнуть или мокнуть), он наведывался в кошару Хомезда, будто бы с поручениями отца проверить, всё ли в порядке с овцами, но увидеть Зобену не удавалось – та пряталась в шатре, избегая показываться на глаза сыну хозяина. Поняв, что с красавицей пастушкой у него не выгорит, чем таскаться, подобно Каниту, изо дня в день к дальней кошаре, ленивый Сакдарис предпочёл утешаться ласками более доступных и покладистых девок и бабёнок из Таваны.
Разъезжая на другой день после происшествия с Канитом во главе дозорного отряда по обращённому в сторону Таврских гор краю южного плато, Скиргитис небрежно поинтересовался у ехавшего рядом Сакдариса, что это за пастушка, из-за которой вчера пострадал зад Канита. Сакдарис охотно рассказал о пурге, застигшей их в начале зимы на этом плато во время охоты, и как, набредя на кошару старика Хомезда, они обнаружили там, среди навоза, настоящий самоцвет – молодую вдову старшего внука старика, убитого недавно на Боспоре вместе с Савмаком, в которую Канит сразу же втрескался настолько, что даже надумал на ней жениться, не добыв голову первого врага, за что и получил вчера от вождя такую порцию "горячих", что не сможет сесть на коня ещё дней десять, хе-хе-хе!
Заинтересовавшись, Скиргитис пожелал взглянуть на эту кралю. Устроив своему отряду привал над обрывом Напита, Скиргитис поскакал с братом и двумя телохранителями к расположенной неподалёку кошаре старика Хомезда.
Поравшиеся на подворье девушки, заметив спускающихся по косогору всадников, подумали сперва, что это скачет Канит, два дня уже не появлявшийся возле кошары, но узнав сыновей хозяина, быстренько юркнули в один из шатров. Но Скиргитис был не из тех, от кого можно было так легко улизнуть. Небрежно ответив несколькими словами на традиционные вопросы о здоровье и благополучии хозяина и его домашних и подобострастные поклоны выбежавшего встречать хозяйских сыновей старика Хомезда, Скиргитис, в свою очередь, поинтересовался всё ли благополучно в кошаре и много ли хозяйских овец уже пало. Не слушая испуганных бормотаний старика, въехав во двор, он пружинисто спрыгнул с покрытой ярким, как персидский ковёр, чепраком конской спины в утоптанный множеством ног и усыпанный мёрзлыми конскими "яблоками" снег. Сунув узду в руки Хомезда, он велел позаботиться о кобыле и, не дожидаясь приглашений, уверенно вошёл в шатёр, куда минуту назад скрылись девушки. Так же кинув повод своей буланой кобылы Хомезду, Сакдарис поспешил за старшим братом. Двое их телохранителей, привязав к кибитке рядом с хозяйскими своих коней, остались пока снаружи.
Любезно поздоровавшись с порога с застигнутыми врасплох его вторжением женщинами, Скиргитис, мельком скользнув взглядом по зардевшимся в отблесках тлеющего лёгким дымком в очаге полена лицам сестёр-малолеток, впился клещами в колыхавшую на руках по другую сторону очага хныкавшего младеня молодку. Вошедшему следом за Сакдарисом старику Хомезду, пригласившему сыновей и слуг хозяина в соседний шатёр перекусить и обогреться, успевший удобно умоститься на кошме около Зобены и гревший, глядя на неё с кошачьей улыбкой, над огнём озябшие на морозе руки Скиргитис велел тащить угощение сюда, поскольку им, молодым, скучно со стариками, и из рук хорошеньких девушек еда и питьё для них будут вдвое вкуснее и слаще. Зобену, хотевшую было идти носить вместе со свекровью и золовками из соседнего шатра еду рассевшимся вокруг очага мужчинам, Скиргитис удержал за руку возле себя, сказав, что проворные сестрички справятся и без неё, а она пусть лучше покормит своего проголодавшегося младеня. Но полюбоваться, как Каниту, своей нагой грудью она ему не дала, сказав, что недавно кормила. И правда, скоро малыш затих и уснул, согретый и укачанный ласковыми материнскими руками.
За обедом Скиргитис, обнажив в широкой улыбке белые зубы, спросил старика Хомезда, слыхали ли уже здесь о забавном происшествии, случившемся пару дней назад в доме вождя? И он, смеясь, рассказал, как младший сын вождя вдруг огорошил родителей заявлением, что хочет привести в отцовский дом жену – вдову какого-то пастуха, да ещё и с дитём! Ну, вождь, понятно, вскипел: сперва, мол, засранец, привези домой голову убитого врага, а потом уже приводи жену! А чтоб лучше дошло – всыпал "жениху" десятка три добрых плетюганов, так что бедняга Канит ещё дней пять не сядет на коня! Оба брата и их телохранители радостно заржали, за компанию с ними тоненько, по-стариковски, захихикал и Хомезд. Зобена, с которой во всё время своего рассказа не сводил липкого взгляда Скиргитис, уставя глаза на дремавшего в плетёной корзинке между нею и Скиргитисом младеня, покрылась пунцовой краской.
К своему сожалению, Скиргитис не мог долго засиживаться – пора было возвращаться к дозорному отряду.
Оглянувшись со взгорка на стойбище, Сакдарис спросил брата, как ему понравилась молодая вдова.
– Да, у Канита губа не дура, – ответил без улыбки Скиргитис.
Остановив коня, он помахал вскинутой над головой плетью глядевшим им вслед со двора девушкам (Зобена выйти из шатра не соизволила). Его прощальный жест тотчас повторил Сакдарис.
– Кобылка, что надо, – сказал Скиргитис. – Хочешь ей вставить, а, братуха? Ха-ха-ха!.. Пожалуй, нужно забрать её себе. Моей Иктазе не помешает ещё одна служанка.
– А она пойдёт?
– Ещё бы не пошла! Стоит только поманить... Знает теперь, что с Канитом ничего не вышло. Пусть Канит ищет себе девок среди своих пастухов, а на наших рот не разевает! Верно, брат?
– Верно!
– А заартачится – потянем на аркане. Н-но, пшла, зараза! – Скиргитис свирепо рубанул толстый мохнатый круп своей игреневой кобылы, как раз надумавшей шумно опорожнять кишечник. Четверо всадников, нахлёстывая коней, стремглав полетели по неглубокой снежной целине к укрывавшемуся в молодом соснячке на южном краю плато дозорному отряду.
Стараниями няньки Синты, заботливо смазывавшей по четыре раза на дню исполосованный зад страдальца целебным снадобьем на основе медвежьего сала, Канит уже через три дня почувствовал себя лучше. Так и не дождавшись за эти дни, как втайне надеялся, появления в их доме Зобены, на четвёртый день он проснулся с чувством какого-то смутного беспокойства и гнетущей душу тревоги. Виной тому, должно быть, был приснившийся ему в эту ночь чудной и зловещий сон.
Во сне ему привиделось, будто он, крича от восторга и азарта, летит во всю конскую прыть, так что ветер свистит в ушах, по зелёному весеннему лугу на савмаковом Вороне, испытывая беспредельное счастье оттого, что чудо-конь Савмака теперь принадлежит и послушен ему. Вдруг справа, на пологой макушке древнего кургана, он замечает собирающую в сочной молодой траве цветы девушку и поворачивает к ней. Скоро он, с радостно забившимся сердцем, узнаёт Зобену. Наконец-то он застал её одну вдали от кошары!
Улыбаясь, он носится вокруг Зобены кругами, хвастаясь своим чудо-конём: то пустит его боком, то вскинет перед ней на дыбы. Спрыгнув наконец с Ворона, он кладёт ладони на соблазнительно выгибающиеся под тонким, вышитым красными птицами и цветами голубым сарафаном бёдра Зобены, нежно привлекает её к себе и тянется губами к её лукаво улыбающимся губам, собираясь сказать, что не может без неё жить и хочет, чтобы она стала его женой. Неожиданно Зобена, осыпав его голову и плечи цветами, выскальзывает из его объятий и, выхватив повод, в следующее мгновенье оказывается на спине Ворона. "Берегись! – испуганно кричит Канит. – Этот конь не позволяет ездить на себе чужим!" "А разве я для тебя чужая?" – вопрошает, заливаясь игривым смехом, Зобена. "Постой! Придержи коня! Дай я сяду сзади!" – кричит Канит, пытаясь догнать коня, но Зобена, задорно хохоча, забавляясь, в последний момент уносится от него на послушном ей Вороне, то вправо, то влево, то прямо, то по кругу. Так он и бегал за ними, раскинув руки, по расцвеченному алыми тюльпанами и маками лугу, пока не загнал на острый, отвесно обрывающийся в долину Напита мыс.
Наконец-то попались! Канит неспешно приближался к замершим на утёсе, которым заканчивался мыс, коню и всаднице, как вдруг, когда уже можно было дотянуться рукой до взметённого восходящим из долины потоком пушистого воронова хвоста, из лоснящихся чёрных боков жеребца выпростались широкие крылья, и в тот же миг, громко заржав, он скакнул с утёса в пустоту. А в следующее мгновенье из-за края мыса в голубое небо взмыл огромный смолисто-чёрный ворон, с сидевшей у него на спине, вцепившись в перья на загривке, насмерть перепуганной Зобеной. Глянув круглым коричневым зраком на потрясённо приросшего к земле Канита, ворон, мощно взмахивая широкими крылами, с торжествующим карканьем понёс свою добычу через долину Напита к высящимся вдали, среди зеленеющих яркой молодой листвой непролазных лесов и белых облаков, синим вершинам Таврских гор. "Канит! Спаси меня! Стреляй!" – долетел до него с ветром отчаянный призыв Зобены. Очнувшись, он торопливо выхватил из горита лук и стрелу и, натянув до предела тетиву, прицелился в огромную, медленно поднимающуюся с каждым взмахом ввысь птицу. Нужно скорей стрелять, пока ворон не перелетел на ту сторону и всё ещё хорошо виден, но ведь он не бог весть какой стрелок и может случайно попасть в Зобену, а если попадёт в ворона, тот камнем рухнет вниз, и Зобена разобьётся насмерть, упав вместе с ним с огромной высоты в долину. Как же быть? Спустить тетиву или позволить ворону унести любимую безвозвратно (он знал это) к таврам?
Так и не успев что-нибудь решить, Канит проснулся в холодном поту, с тревожно колотящимся о рёбра сердцем. Сон тотчас после пробуждения забылся, а тревожное чувство осталось.
Оставленные кручёной отцовской плетью рубцы на ягодицах к этому времени уже затянулись, и Канит перестал быть узником своей комнаты. Выйдя на присыпанный выпавшим ночью пушистым снежком и уже истоптанный множеством следов двор (утро выдалось солнечным, с лёгким морозцем), он приласкал тотчас подбежавшего, радостно заглядывая в глаза и размахивая хвостом, Лиса, сходил в нужник, затем отправился на конюшню и, с наслаждением вдыхая густой конский дух, стал помогать Лимнаку чистить покрытых пушистой зимней шерстью лошадей. Но мысли его в это время были далеко, незримо витая вокруг кошары Хомезда. На душе Канита было тоскливо и неуютно, как заброшенном доме с давно остывшим очагом: вот уже четвёртый день, как он не видел Зобену, не слышал её серебристого смеха...
Закончив вычёсывать лезшего к нему с поцелуями Рыжика, Канит, подпрыгнув, осторожно умостился на его гладкой вогнутой спине. Если сидеть не на заду, а на ляжках, согнув в коленях ноги, то вполне можно ехать, решил он, и послал Лимнака за поясом и оружием. Когда через минуту Лимнак вернулся в конюшню с канитовым поясом, акинаком и горитом, отсвечивавшими на солнце рассыпанными по красной и коричневой коже золотыми бляшками, Канит успел накинуть на Рыжика узду, обшитый сверху волчьим мехом чепрак и затянуть подпругу. Согнув с помощью Лимнака лук и натянув тетиву, Канит сел на Рыжика и выехал со двора через приоткрытые на одну створку ворота, приказав рванувшемуся было радостно вперёд Лису в этот раз вернуться домой.
Из двух его неизменных в эту зиму спутников, Артуха и Месака, не ожидавших, что он так скоро сядет вновь на коня, дома оказался только Артух. Канит не стал звать ещё кого-то, посчитав, что и одного Артуха будет довольно. Спустившись от ворот крепости коротким путём по крутому северо-западному склону к Хараку, Канит дал волю Рыжику, погнав его во весь дух по знакомой дороге вдоль реки на запад. Следом, пригнувшись к развевающейся гриве узкозадого каракового меринка, не отставая, летел его товарищ.
Появление Канита возле кошары Хомезда стало полной неожиданностью. По какой-то особенной, недоброй тишине, витавшей над стойбищем, как будто там лежал покойник, по сумрачным лицам топтавшихся во дворе старика Хомезда, его старухи-жены, невестки и старшего внука, спешивших отвести глаза, как только сын вождя обращал на них свой испуганно-вопрошающий взгляд, Канит тотчас понял, что угнетавшее его с самого утра предчувствие беды, оказалось правдой. Сердце Канита дрогнуло и оборвалось. Не сразу справившись с закупорившим горло комом, он наконец выдавил из себя:
– Что с Зобеной?
Глядя на покрытую пеной оскаленную морду, мокрую шею и грудь наехавшего на него канитового коня, старый чабан испустил скорбный вздох. Затем, по-прежнему не решаясь поднять глаза на лицо Канита, словно чувствуя себя перед ним виноватым, сообщил, что с полчаса назад сюда явились сыновья Октамасада, Скиргитис и Сакдарис, и увезли Зобену с дитём в Тавану. Как это Канит с ними разминулся?.. Скиргитис сказал, что у его жены пропало молоко, ему нужна кормилица и он выбрал Зобену.
– А она? – глухим сдавленным голосом спросил Канит, перебирая и скручивая пальцами над конской холкой повод.
– А что она? Против воли хозяина разве пойдёшь? Всплакнула маленько, собралась да и поехала... Скиргитис пообещал, что её сын станет воином, боевым побратимом его сына...
Смахнув навернувшуюся слезу, старик отвернулся. О том, что Скиргитис оставил ему в утешение четыре амфоры греческого вина, он предпочёл умолчать.
Каниту некогда было переживать. Выяснив главное (у него будто камень с груди свалился – Зобена жива!), он резко рванул повод, развернув на месте заплясавшего на задних ногах коня.
– Хомезд, на коня, живо! Пусти по следу собаку! – крикнул он стоявшему между двух привязанных к кибитке коней, вцепившись левой рукой в обитый заиндевелым железом обод колеса, внуку старика, глядевшему на него с мольбой и надеждой.
Сорвавшись с места, юноша заскочил в отцовский шатёр и тотчас выскочил оттуда с расшитой поющими на зелёных ветках коричневыми соловьями подушечкой, впопыхах забытой Зобеной. Дав понюхать подушечку одному из крутившихся в стойбище псов, он поспешно отвязал от колеса кибитки коня, прыжком взлетел на его покрытую волчьей шкурой спину, продолжая сжимать в правой руке подушечку Зобены, и устремился с места в карьер вместе с Канитом и его телохранителем вслед за взявшей след собакой.
Минут через пять пёс, радостно виляя хвостом, уверенно свернул в ближайшую спускавшуюся к Хараку балку. Теперь стало ясно, почему они разминулись: Канит с Артухом въехали на взгорье по соседней балке, расположенной дальше к востоку.
На выезде из балки, где протоптанная конями в глубоком снегу между росшими на пологих склонах заснеженными кустами и деревьями узкая дорожка круто завернула вправо, они наткнулись на пятёрку сбившихся в кучу коней. На двух из них сидели всадники, с беспокойством схватившиеся за рукоятки акинаков, оглянувшись на донёсшийся из балки топот. Канит узнал Оходиака и Сеавага – молодых приятелей Скиргитиса. Развернувший поперёк тропы серого в красную гречку коня Сеаваг левой рукой придерживал у живота корзинку с закутанным в лисью шкуру дитём Зобены. Три других коня, среди которых Канит узнал мышастого мерина Скиргитиса и буланую кобылу Сакдариса, стояли без всадников чуть впереди.
Протоптанная по колено в рыхлом снегу дорожка вела от коней влево, к густо облепленным снегом высоким кустам лещины.
Не ответив на приветствия глядевших на него с растекшимися по губам ухмылками скиргитисовых телохранителей, Канит погнал коня вслед за собакой в орешник.
Раздвинув грудью коня гибкую лозу, Канит выткнулся на скрытую в кустах небольшую прогалину. На ней, по колени в снегу, вполоборота к Каниту стоял Скиргитис. Перед ним, согнувшись в пояснице, застыла Зобена. Удерживая её лицо возле своего живота за рассыпавшиеся вокруг головы волосы, он быстро и резко пихал в её приоткрытый, сочащийся обильной слюною рот свой торчащий из распахнутого овчинного полушубка розовый "рог". В то же время стоящий напротив брата Сакдарис, светясь блаженной улыбкой, с силой вонзал свой разбухший "конец" в заголённый круглый бело-розовый зад Зобены, цепко ухватившись ладонями за её выгнутые колесом у поясницы бёдра.
Внезапное появление здоровенного чёрного пса, с громким лаем заскакавшего вокруг них по полянке, на миг сбило насильников с размеренного темпа. Не вынимая "конец" из тёплого женского рта, Скиргитис зло взмахнул плетью, попытавшись достать вредоносную псину, но пёс, взвизгнув, успел отскочить под передние ноги проломившегося в этот момент сквозь орешник коня.
– А-а, это ты, Канит! – оскалил в ухмылке крепкие волчьи зубы Скиргитис, подняв горящие удовольствием глаза на появившееся из кустов вслед за вспененной конской мордой раскрасневшееся лицо и сердито насупленные брови младшего сына вождя. – Ты поспел как раз к обеду! Давай, слазь, позабавься с моей новой служанкой, пока батя не видит! Ха-ха-ха!.. Я сейчас кончу.
– А ну, отойдите от неё оба! – с зазвеневшей металлом в голосе угрозой крикнул вполголоса Канит. – Ну! Я кому сказал!
Подав Рыжика вперёд, он с силой пихнул подошвой скифика в бок стоявшего ближе к нему Сакдариса. Выпустив из рук бёдра Зобены, тот зарылся упрятанной в башлык головой в снег.
– Канит, ты чего?! – лёжа на боку, недоуменно воскликнул Сакдарис, выплюнув набившуюся в рот снежную кашу.
Не обращая на него внимания, Канит вперил бешено сверкающие из-под по-отцовски сурово сведённых над переносицей бровей глаза в Скиргитиса.
– Отпусти её! Ну! Кому сказано! – Канит рванул из ножен акинак. – Зарублю!!
Ухмылка медленно сползла с побледневшего лица Скиргитиса. Глядя на пляшущее перед самым его носом отточенное стальное жало, он неохотно разжал кулак с волосами Зобены. Зобена тотчас натянула на бёдра лежавшие в ногах шаровары, зачерпнув пригоршню снега, быстро отёрла рот и, не поднимая глаз, отступила к орешнику за крупом канитового коня.
– Ты что, дурной? Не мог подождать, пока мы кончим? – спросил недовольным тоном Скиргитис, пряча всё ещё напряжённый "конец" в штаны. – Из-за какой-то драной сучки поднял меч на родных братьев?.. Видно, мало тебе отец всыпал! Ничего-о – сегодня добавит...
– Ступай к коням, – приказал Канит Зобене и, развернув коня, поехал следом, всё ещё держа в опущенной правой руке обнажённый акинак.
– Хомезд, возвращайся в кошару, – велел он юному чабану, подъехав вслед за псом и Зобеной к стоящим на тропе коням и всадникам, с опаской глядящим на его стальной клинок. Лишь теперь, заметив их удивлённые взгляды, Канит не без труда засунул акинак нервно дрожащей рукой обратно в ножны. – Зобена поедет со мной.
Сев с помощью Артуха на игреневую кобылу, Зобена забрала у Сеавага плетёнку со своим раскричавшимся в чужих руках младенем.
– Ваших коней я тоже заберу, – объявил Канит выбравшимся из орешника двоюродным братьям. – Прогуляетесь пешочком.
Накинув на шею Рыжика отобранные у Оходиака и Сеавага поводья скиргитисова мерина и сакдарисовой кобылы, Канит с Зобеной переехал по хрупкому ледку на другой берег Харака, где проходила дорога. Артух сзади прикрывал их спины.
– Ну, Канит, я тебе это ещё попомню! – раздражённо крикнул им вслед Скиргитис.
Потеснив своих телохранителей на крупы, сыновья Октамасада сели на их коней и, клокоча праведным гневом, неспешно порысили за унесшимися далеко вперёд, вздымая за собой снежные вихри, тремя всадниками на пяти конях.
