Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 83 (всего у книги 90 страниц)
9
Бездельное сидение в казарме быстро наскучило Ламаху, хотя здесь, в привычной обстановке, было, конечно, не так тоскливо и одиноко, как в доме Хрисалиска. Товарищи по сотне, покидая утром тёплую казарму, чтобы после завтрака, в дождь и пронизывающий ветер, в снег и мороз, стыть в караулах на стенах или заниматься бесконечными маршировками, перестроениями и учебными схватками во дворе казармы либо за городом, завидовали Ламаху, ему же наоборот – чем дальше, тем больше не терпелось поскорей вернуться в строй.
Помещения, отведенные сотне Делиада, находились на втором этаже казармы. Это были две смежные комнаты, соединённые между собой и с соседними комнатами, тянувшимися вкруговую по периметру казармы, широкими открытыми дверными проёмами. Вдоль длинных стен каждая комната была уставлена в два яруса разделёнными узкими проходами деревянными нарами. Набитые камкой, соломой или шерстью тюфяки и подушки, посконные либо полотняные покрывала и обитые медью или железом, закрытые на замки сундучки с личными вещами соматофилаков под нарами составляли всю обстановку комнат. Оконные бойницы в глядевших наружу и во двор стенах были плотно закрыты ставнями в связи с холодами, так что в помещениях, освещённых висевшими у дверей медными и глиняными лампадами, ночью и днём царил располагавший ко сну полумрак. Значительная часть коек оставалась свободна, поскольку добрая треть соматофилаков жили с жёнами, детьми или сожительницами в собственных домах или съёмных комнатах в городе, приходя на службу в крепость после восхода солнца. Те же, кто обитал в казарме, кормились вскладчину, отдавая часть полученного в начале месяца жалования на закупку продуктов, из которых их обитавшие при казарме сожительницы – как рабыни, так и свободные – готовили для них еду в пристроенной с южной стороны казармы поварне.
После завтрака большинство освобождённых от службы по болезни или увечью (а таковых каждый день было до полусотни) оставались коротать время до ужина (кормились соматофилаки, как почти всё трудовое население в те времена, дважды в день) в тёплой трапезной при поварне за излюбленной игрой в кости, разговорами о недавней войне со скифами и досужей болтовнёй о любопытных городских происшествиях, таких, как например – недавнее убийство богача-рыбопромышленника Гикесия его влюбившейся в пасынка молодой женой. Ламах о своей отнюдь не героической травме и царящих в доме богача Хрисалиска порядках особо не распространялся, предпочитая слушать приукрашенные обычным солдатским хвастовством рассказы других.
Когда игра надоедала или удача надолго отворачивалась (играли, понятное дело, не на щелбаны), Ламах набивал руку, метая в оконную ставню нож (обратно нож приносил один из живших в казарме мальчиков), а когда и это занятие наскучивало, звал к себе на койку одну или парочку шлюх, всегда готовых к услугам за весьма умеренную плату. В казарме соматофилаков было полно женщин на любой вкус: тут были и законные жёны, и принадлежащие воинам рабыни, купленные, а чаще выигранные в кости в городских харчевнях или термах у любителей азартных игр, и приведенные на ночь дешёвые порнаи, нередко задерживавшиеся здесь на месяцы, кочуя с койки на койку. Не было недостатка и в симпатичных мальчиках для тех, кого женские прелести оставляли равнодушным. Как и во всяком военном лагере, обитавшие здесь женщины, помимо любовных утех, занимались готовкой еды, уборкой помещений, обстирыванием и обшиванием воинов. В общем, царские телохранители, пояса которых редко когда бывали пустыми, жили довольно комфортно и весело, чему высокое начальство нисколько не препятствовало.
И тем не менее, Ламаху хотелось скорее уже высвободить ногу из деревянных тисков, отбросить надоевший костыль и вернуться к полноценной армейской жизни. Событие это он приурочил к дню, когда настала очередь его сотне охранять цитадель Нового дворца, что случилось на четырнадцатый день после его возвращения из Феодосии. По его ощущениям, кости к этому времени уже срослись, нога больше не болела и только невыносимо свербела под повязкой.
Проснувшись, Ламах, закинув руки за голову, лежал на спине, прикрытый по грудь шерстяным гиматием, и, уставясь в темневшее на расстоянии вытянутой руки дощатое дно верхней койки, размышлял, явится ли сегодня на службу Делиад (должен бы объявиться – поучаствовав в невольно вызванной им войне, он стал относиться к своим командирским обязанностям несколько ответственней, чем прежде) и вспомнит ли он о брошенном при отъезде из Феодосии на счёт него обещании.
Дождавшись донесшегося со двора, подобно рёву голодного осла, сигнала горниста о побудке, столь нелюбимого воинами всех армий мира, Ламах переменил лежачее положение на сидячее и, срезав затянутый под коленом узел, принялся освобождать ногу из сковывавших её целый месяц лекарских пелёнок. Лежавшие на соседних койках товарищи, позёвывая и почёсываясь спросонок, стали с интересом наблюдать за его манипуляциями. Когда Ламах снял сжимавшие голень дощечки, оказалось, что его левая икра, с розовыми вмятинами по бокам, стала раза в два тоньше правой.
– Это не беда: начнёшь ходить – мясо быстро нарастёт, – подбодрил приятеля декеарх Диотим, одевавшийся на соседней койке.
Куда хуже было то, что кость в месте перелома над щиколоткой выпирала под тонкой багровой кожей каким-то бугром, и ступня была повёрнута пальцами немного внутрь. Похоже, Ламах стал калекой: сломанная по вине Делиада нога стала заметно короче. Ухватившись за поддерживающий верхнюю койку прямоугольный стояк, Ламах осторожно встал на ноги. Так и есть – левая ступня на добрых два пальца не доставала пола.
Опираясь левой рукой на костыль, как на посох, Ламах сделал несколько пробных шагов по центральному проходу.
– Наш Ламах стал теперь хромым, как Хематион, хе-хе-хе! – пошутил обувавшийся на койке у противоположной стены воин.
– Ага, только Хематиону, в отличие от Ламаха, не нужно бегать и маршировать, – не поддержал шутки Диотим. – Как бы Гиликнид не погнал его из соматофилаков.
– Ламаху надо проситься перевести его в конницу, – посоветовал другой воин.
Вернувшись к своей койке, Ламах сел и принялся растирать тощую икру и ощупывать место перелома.
– Что, болит? – сочувственно спросил Диотим, застёгивая поверх чешуйчатого доспеха пояс с мечом.
– Нет. Срослось, похоже, крепко.
Случившееся не стало для Ламаха большим сюрпризом: хрисалисков лекарь-сириец предупреждал его, что когда кость срастётся, нога, вероятно, станет немного короче. Главное, что удалось избежать загноения, которое могло бы привести к потере ноги, а то и жизни.
– Надо пришить к левому скифику вторую подошву потолще, и хромота станет незаметной, – предложил кто-то из воинов.
Ламах и сам уже об этом думал. В самом деле – это был самый простой и очевидный в сложившейся ситуации выход.
Вытащив из под койки свой сундучок, Ламах открыл его и вынул толстые суконные штаны, которыми рассчитывал прикрыть худобу левой ноги, ненужный до сего времени левый скифик и пару заранее обрезанных подошв из дублёной воловьей кожи. Задвинув сундук обратно под койку, Ламах натянул штаны и скифики, сунул подошвы за пазуху, подпоясался, взял взамен костыля прислонённое к стене в изголовье койки копьё, оставив пока на месте щит и шлем, и направился вслед за товарищами по сотне во двор: оправляться, умываться и завтракать (отправлявшиеся на караульную службу сотни по заведённому порядку попадали в трапезную прежде остальных).
Во дворе воины обменивались приветствиями с подходившими в полном вооружении из города товарищами, в числе которых были и оба пентаконтарха, Ктист и Педаний: люди семейные и солидные, они жили в собственных домах. Делиада пока что не было.
– О, что я вижу! – радостно оскалился Ктист, завидя хромавшего рядом с Диотимом к дверям трапезной, с копьём вместо привычного костыля, Ламаха. – Наш герой Ламах сегодня на своих двоих!
– Ну как нога? – спросил он, обменявшись вместе с Педанием крепкими рукопожатиями с подошедшими декеархами.
– В порядке, – ответил серьёзным тоном Ламах. – Зажила, только стала немного короче. Ну да ерунда – пришью ещё одну подошву, и будет незаметно.
– Ну и ладушки! Рад за тебя, дружище! – продолжая улыбаться, Ктист дружески похлопал Ламаха по плечу. – Так значит, сегодня на службу?
– Да. Надоело уже валяться без дела в казарме.
– Ну вот и молодец!
Хоть Ламах и его пентаконтарх, как ветераны сотни, истоптавшие вместе не один десяток башмаков, по-прежнему были на дружеской ноге, Ламах чувствовал, что за дружеской улыбкой и словами Ктиста нет былой искренности. Заметив, как и все в сотне, что после памятной поездки с послами к мёртвому Скилуру, юный Делиад почему-то стал явно выделять Ламаха среди бойцов своей сотни, Ктист так и не смог подавить возникшее в глубине души чувство зависти и досады. И ладно бы Делиад был обычный гекатонтарх. Так нет! Сын феодосийского номарха! Внук богача Хрисалиска!! Племянник царевича Левкона и прекрасной царевны Гереи!!! И как это Ламаху удалось влезть к нему в доверие?
Выйдя через двадцать минут из трапезной, Ламах увидел во дворе рядом с Педанием и Ктистом (те позавтракали дома) Делиада. Поздравив Ламаха с выздоровлением, он разрешил ему задержаться для исправления скифика и увёл построившуюся в колонну по три полусотню Ктиста в Новый дворец. Воины второй полусотни, которым предстояло охранять дворец басилевса ночью, в связи с чем они были в этот день свободны от занятий, отправились отдыхать в казарму. Вместе с ними поднялся в принадлежащие им комнаты и Ламах.
Стянув левый скифик, он отдал его и заготовки подошв воину, лучше других в сотне владевшему навыками сапожника. Через полчаса воин вернул Ламаху его скифик с надёжно прилаженной тройной подошвой. Натянув его, Ламах прошёлся по комнате. Хромоты как не бывало!
Вознаградив сапожного мастера дружеским рукопожатием и оболом, Ламах надел шлем, накинул поверх начищенного до зеркального блеска доспеха гиматий, застегнув его на левом плече круглой бронзовой фибулой с головой Афины в трехгребенчатом шлеме, взял прислонённый к стенке щит и копьё и уверенно зашагал через анфиладу смежных комнат к ближайшей лестнице.
Поднимаясь от конюшни к царской цитадели, он вспомнил состоявшийся на этих ступенях три месяца назад короткий разговор с Делиадом, имевший столь неожиданные последствия. Перепадёт ли ему хоть что-то из похищенных у Скилура сокровищ? Если и перепадёт, то ещё не скоро. Впрочем, завязавшиеся приятельские отношения с Делиадом могут оказаться для него дороже золота.
Взойдя на гору, Ламах увидел четырёх рабов, несших навстречу вдоль ограды храма Афины покрытые позолотой изящные носилки юной царевны Элевсины. Поскольку идти от Старого дворца было всего ничего, рабы несли носилки низко над землёй на опущенных руках. Остановившись у поворота к цитадели, Ламах пропустил мило улыбнувшуюся ему из-за чуть приоткрытой парчовой занавески царевну вперёд, обменявшись приветствиями с шествовавшим сзади левконовым надсмотрщиком Хоретом.
Миновав незамедлительно открывшиеся ворота и длинную входную арку, рабы опустили носилки посредине небольшого Нижнего дворика, в двух шагах от встречавших царевну у входа во дворец дворцового епископа Нимфодора и гекатонтарха Делиада. Шагнув к носилкам, юноша отодвинул завесу и, лучась приветной улыбкой, помог выбраться наружу сперва сидевшей с правой стороны коричневой рабыне, а затем сестрице Элевсине, не отказав себе в удовольствии прижать её к своему серебряному нагруднику и поцеловать по-родственному в улыбающиеся из глубины подбитого горностаем капюшона розовые губки.
Сияя ласковой улыбкой, Нимфодор с поклоном пригласил царевну проследовать в покои царевича. Обхватив одной рукой за талию Элевсину, а другой её рабыню, Делиад повлёк их вслед за величаво-медленно шествовавшим впереди дворецким на лестницу, не упустив случая незаметно огладить ладонью поверх хитона стройное бедро и упругую ягодицу молчаливой рабыни.
Обычно Элевсина ходила в Новый дворец пешком, но сегодня из-за покрывшего ночью землю снега и морозной, ветреной погоды Герея настояла, чтобы дочь отправилась туда в носилках. Оставив пустые носилки в углу двора, рабы во главе с Хоретом вернулись в Старый дворец: домой царевну по окончания занятий принесут рабы басилевса.
Проводив всё подмечающим взглядом Делиада и обеих девушек, Ламах толкнул скреплённую тремя медными полосами красную дубовую дверь и вошёл в расположенную напротив лестничной башни караулку. Это была довольно большая, тянущаяся вглубь от входной двери прямоугольная комната, освещённая четырьмя висящими на вбитых в серые оштукатуренные стены крюках медными лампадами. Вдоль длинных стен тянулись на высоте колена сплошные деревянные настилы, с прикрытыми рогожами тюфяками, на которых могло вместиться впритык друг к другу до полусотни воинов. В центре комнаты, между помостами, стояла большая железная жаровня, наполнявшая караулку теплом и чадом. Посредине дальней стены темнела дверь в комнату начальника караула.
Увидя, что его десяток сейчас отдыхает (караулившие у входных ворот, на стенах цитадели и у входа в царские покои стражи сменялись в связи с холодами через каждые два часа, отмеряемые стоявшей в караулке клепсидрой), Ламах прислонил к стене щит и копьё и, отказавшись присоединиться к метавшим кости игрокам, сняв шлем, растянулся на свободном тюфяке рядом с Ктистом.
Минут через пять в караулку зашёл Делиад. Глянув на притихших при его появлении воинов, потом на стоящую на высоком, грубо сколоченном столе в ближнем правом углу, рядом деревянной бадьёй с водой, клепсидру (воды в её верхней чаше оставалось чуть больше половины), он направился в свою комнату, позвав с собой Ктиста и Ламаха.
По сравнению с общей комнатой, комнатка начальника караула представляла собой небольшой чулан без единого окна. У боковых стен, на расстоянии двух вытянутых рук, стояли два деревянных топчана с мягкими тюфяками, подушками и полотняными простынями. У противоположной от входа стены (являвшейся частью полукруглой северной подошвы цитадели), закруглённой и скошенной под небольшим углом внутрь комнаты, стоял квадратный столик, сплошь изрезанный зарубками, царапинами, надписями и рисунками, оставленными "для потомков" поколениями томившихся здесь от скуки и безделья караульных командиров. На вбитом под низким потолком в наклонную стену крюке висела освещавшая комнату двухфитильная медная лампада. Пол здесь, как и во всех помещениях нижнего этажа, был каменный, представляя собой выровненное камнетёсами скальное ложе, на котором была воздвигнута цитадель.
– Вот же сучка чёрная! Не хочет отдаться ни в какую! – плюхнувшись задом на левый лежак, пожаловался Делиад, скрывая за возникшей на губах ухмылкой досаду на в очередной раз посмевшую отказать ему любимицу Элевсины. Он ведь не привык получать отказы, тем более – от рабынь.
– Скорее, пугливая необъезженная гнедая кобылка, – ответил с улыбкой Ламах, тотчас догадавшийся о ком речь.
– Ну, ничего! Рано или поздно я её объезжу. Хочет она того или не хочет. Вставлю так, что мало не покажется!.. Садитесь, – указал Делиад на топчан напротив.
– А почему бы тебе не выпросить её на часок-другой у царевны? – присев на край лежака слева от Ктиста, предложил Ламах. – Думаю, царевна не откажет двоюродному брату в такой мелочи.
– Ох, не знаю! Они неразлучны как сёстры и, мне кажется, в роли старшей как раз нубийка. Элевсина непременно спросит её согласия и не пойдёт против её желания. В этом-то и беда! – вздохнул огорчённо Делиад. – Ладно, давайте пока потарахтим.
Ктист, потянувшись, мигом передвинул столик от стены в проход между лежаками, затем извлёк из висевшей на поясе кожаной сумки и положил в центре столешницы короткий бычий рог и два кубика, вырезанных из лошадиного копыта (на сленге игроков они назывались "бочонками"), приглашая Делиада, как старшего по званию, начать игру. Чаще всего кубики помечались небольшими углублениями – от одного до шести на каждой грани. Иногда – первыми шестью буквами. У Ктиста грани были помечены линиями: одну грань линия пересекала по диагонали, на другой две линии пересекались крестом, на третьей был вырезан треугольник или "дельта", на четвёртой – "снежинка" из четырёх перекрещивающихся в центре линий, на пятой – пятиконечная "морская звезда", и наконец, на шестой – "решётка" из трёх вертикальных и трёх горизонтальных линий. Играли чаще всего двумя, иногда одним или тремя кубиками. Несчастливый бросок, при котором выпадали единицы, на игровом сленге назывался "собака", а победный бросок, когда выпадали шестёрки, звался "афродита", но многие, и в первую очередь воины, предпочитали именовать его "ника".
Поскольку Ламах и Ктист деньгами были не богаты, договорились играть "по маленькой" – по халку на бросок. Первым метал кости Делиад, за ним Ктист, последним Ламах. Тот, у кого выпадало больше очков, царапал ножом на столе возле себя две вертикальные черты, проигравшие – по одной горизонтальной. По окончании игры производили подсчёт и расплату.
– Жаль, что нубийка принадлежит царевне, а не царевичу, – сказал Ктист после очередного победного броска Делиада.
– Это почему? – удивился тот.
– Если бы она принадлежала царевичу Перисаду, ты, с твоей удачей, мог бы выиграть её в кости. Хе-хе-хе! – пояснил, ухмыляясь, пентаконтарх.
– А что – это мысль! – оживился Делиад. – Пожалуй, можно будет попробовать сыграть с Элевсиной.
– Сыграй с ней сперва на деньги, чтобы увлеклась, – посоветовал Ламах. – А потом поставь какую-нибудь красивую безделушку, до которых так охочи все девчонки, за ночь с нубийкой.
Через полчаса – игроки только успели войти во вкус – заглянувший в комнату воин, которого Делиад отправил караулить приход хилиарха, доложил, что Гиликнид только что прошёл в свой кабинет.
После того как Ламах сделал заключительный бросок, игроки рассчитались, и Делиад, позвав с собой Ламаха, отправился к хилиарху. Ктист проводил выбившегося в любимчики приятеля неприязненным взглядом.
– А, Делиад! Входи. Ну, с чем пожаловал? – обратился Гиликнид к остановившемуся у распахнутой рабом-секретарём двери юноше, придав голосу максимальную любезность и мягкость, с какой разговаривал обычно с обоими Перисадами.
Сделав несколько шагов вперёд, Делиад, подождав, пока раб бесшумно прикроет дверь, указал рукой на вошедшего вместе с ним Ламаха.
– Вот. Хочу назначить декеарха Ламаха пентаконтархом. Считаю, своими действиями в Феодосии он заслужил повышение.
– Гм! Это что ж такого героического он там совершил, кроме того, что на пару с тобой не смог обуздать скифского жеребца? – растянул тонкие губы в насмешливой ухмылке хилиарх, вогнав смутившегося юношу в краску. – А впрочем, это твоя сотня, ты в ней хозяин. Если считаешь, что Ламах достоин быть пентаконтархом, пусть будет. Ламах вояка опытный. Сколько ты уже у нас служишь, Ламах?
– Тринадцатый год, хилиарх! – выпятив, как полагается при разговоре с высоким начальством, грудь, отчеканил Ламах.
– Вот! Я не возражаю. Лишь бы в сотне был порядок, – подвёл черту Гиликнид.
Делиад обменялся быстрым взглядом с Ламахом, победно ему улыбнувшись: "Вот видишь – дело сделано!"
– Но тогда в моей сотне один пентаконтарх лишний, – обратился он опять к Гиликниду. – Надо бы пентаконтарха Педания перевести в другую сотню.
– В других сотнях должности пентаконтархов все заняты, – возразил Гиликнид.
– Как же быть?
Хилиарх снизал неопределённо плечами.
– Если так уж захотелось повысить Ламаха, одного из пентаконтархов придётся понизить в декеархи. Решай сам... Ну что, у вас всё?.. Можете идти.
Ламах и Делиад разом развернулись через левое плечо. Толкнув дверь, Ламах пропустил вперёд командира.
– Ламах, вернись! – услышал он скрипучий голос хилиарха уже за дверью.
Вновь распахнув дверь, Ламах замер на пороге, вопрошающе глядя в глаза Гиликниду.
– Ты, Делиад, ступай, – мягко приказал он остановившемуся вполоборота за спиной Ламаха юноше. – А ты закрой дверь и подойди ближе, – обратился он к Ламаху после того как Делиад проследовал мимо стола секретаря к выходу в коридор.
– Ну как твоя нога? Хорошо срослась? Не болит? – спросил Гиликнид, внимательно разглядывая массивную подошву левого скифика подошедшего к его креслу Ламаха.
Хилиарх соматофилаков недолюбливал Ламаха. Не потому, что тот был плохой воин – тут как раз придраться было не к чему, а исключительно из-за его непривлекательного, устрашающе изувеченного несколько лет назад в пьяной драке лица, глядеть на которое не доставляло никакого удовольствия. Человеку с такой рожей не место среди телохранителей басилевса. А тут ещё этот перелом ноги и хромота, которую он пытается скрыть утолщённой подошвой. Конечно, Делиад считает, что декеарх сломал ногу по его вине, и – добрая душа! – чтоб компенсировать случившееся, тянет его в пентаконтархи.
– Вижу, кость срослась не очень хорошо. Нога стала порядком короче, да? – спросил Гиликнид, продолжая разглядывать обувь стоящего молча перед ним навытяжку Ламаха. – М-да... Служить с такой ногой дальше в соматофилаках будет тяжеловато, а, декеарх?
Сделав над собой усилие, Гиликнид перевёл взгляд на мрачное, как зимнее небо над Проливом, лицо Ламаха, уже понявшего, что этот разговор не сулит ему ничего хорошего.
– А что, если мы найдём тебе более спокойную и прибыльную службу? Как ты смотришь на то, чтобы самому стать командиром сотни?
Светло-рыжие крылья ламаховых бровей недоуменно вскинулись, в остальном же его лицо осталось непроницаемо спокойным. Звучно хрустнув переплетёнными пальцами, Гиликнид пояснил:
– Дело в том, что мы недовольны Бастаком, который руководит гинекономами после дурацкой гибели Криптона. На гинекономов стало поступать много жалоб. Дисциплина среди них явно расшаталась. Ты же знаешь, что там служат в основном сатавки и меоты. А Бастак сам сатавк и потакает сородичам.
Гиликнид помолчал, зажевав нижнюю губу. Молчал и Ламах, лихорадочно соображая.
– Во главе городской стражи нам нужен человек с твёрдой рукой, верный и надёжный, и я подумал, почему бы не поручить это дело тебе?
– Я не знаком с работой гинекономов, – разомкнул наконец уста Ламах. – Не знаю, справлюсь ли?
– Не боги горшки лепят! Справишься – было бы желание... Я понимаю, быть пентаконтархом соматофилаков басилевса куда почётнее. Зато там ты будешь сам себе хозяин. Под твоим началом будет целая сотня... Иди, подумай, посоветуйся с Делиадом и пентаконтархами. Может, кто-то из них, чем понижаться до декеарха, предпочтёт стать гинекономархом.
– Я уже подумал, хилиарх. Я согласен, – тотчас твёрдо объявил Ламах, глядя в глаза Гиликниду.
– Ага! Очень хорошо! Молодец! – встав с кресла, Гиликнид положил правую ладонь на покрытое полированным металлом плечо Ламаха. – Это очень важная и ответственная должность. Надеюсь, она окажется тебе по плечу и нам не придётся искать тебе замену.
– Я буду стараться.
– Ты должен стать моими глазами и ушами в городе, каким был бедолага Криптон. Я отвечаю за безопасность басилевса и его родни, и должен знать обо всём, что творится в столице. Твоя задача собирать сведения обо всех преступлениях, происшествиях, всех недовольных, дурно отзывавшихся о басилевсе, и докладывать лично мне. Согласен?
– Да, – ни секунды не колебался Ламах.
– Хорошо. Эй, Мидас! – возвысив привычный к командам голос, позвал Гиликнид секретаря. Тот в мгновенье ока просунул безволосую маленькую голову в приоткрытую дверь и обратил на хозяина вопрошающий взгляд. – Напиши немедля указ о назначении пентаконтарха соматофилаков Ламаха пантикапейским гинекономархом вместо Болиска.
Кивнув, раб скрылся за дверью.
Несколько последних дней логограф Аполлоний, не уберёгшись от жестокой простуды, по настоянию врача Эпиона отлёживался дома, дабы не передать своё болезненное состояние остальным и в первую очередь басилевсу. Гиликнид счёл момент удобным, чтобы назначить начальником городской стражи своего человека.
Пробежав глазами вручённый ему через минуту Мидасом папирусный лист с царским указом, Гиликнид отправился с ним к басилевсу.
Обрадовавшись свалившей Аполлония болезни, Перисад перестал заниматься государственными делами, отложив их до выздоровления логографа. Боясь по такой погоде подхватить простуду, он почти не вылезал из-под тёплого мехового одеяла. Бороться со скукой басилевсу помогали петушиные бои, устраиваемые после завтрака прямо в царской спальне. Вместе с отцом за петушиными схватками непременно наблюдал и Перисад Младший, с малых лет пристрастившийся к этой азартной забаве. Каждое утро басилевс, в специальном носильном кресле, и царевич, бойко скакавший по крутым ступеням на своих двоих, поднимались на чердак, где под присмотром особого "петушиного раба" обитали вестовые голуби и бойцовые петухи, кормили их и выбирали себе бойцов. Тот, чей боец оказывался побеждённым, хлопал себя по-петушиному руками по бокам и трижды кричал "Ку-ка-ре-ку!", славя победителя.
С приходом во дворец Элевсины, Перисад Младший неохотно отправлялся в свои покои на занятия с учёным астрологом Аммонием, тщётно пытавшимся заинтересовать юного царевича своими нудными науками.
А Перисад Старший, чтоб скоротать время до обеда, приступал к ещё одному чрезвычайно занимавшему его занятию – метанию костей в паре со своим любимцем – шутом Гераклом. Лет пять назад Геракл, имевший под уродливым черепом весьма изобретательный ум, придумал для развлечения маленького Перисада новую игру – конные скачки на шахматной доске. Стартуя из левого нижнего угла, костяные или деревянные кони игроков скакали вкруговую по клеткам доски к финишу в том же углу в соответствии с количеством очков на брошенном на доску "бочонке" (играли одним кубиком). Новой игрой, в которую можно было играть и втроём, и вчетвером, тут же увлёкся Перисад Старший, а затем скачки по клетчатой доске широко распространились из царского дворца по Пантикапею и всему Боспору и стали настолько популярны, особенно среди детей и подростков, что потеснили традиционное метание костей на "больше-меньше", отчасти заменив горячо любимые боспорцами настоящие конные скачки на гипподроме, случавшиеся, увы, лишь по большим праздникам.
Вот и сейчас, когда Гиликнид, отдышавшись в андроне, вошёл с папирусным листом в спальню басилевса, Перисад и шут, сидя друг против друга на широкой царской постели, скрытой с трёх сторон парчовой завесой балдахина, увлечённо гоняли по жёлто-красным клеткам искусно вырезанных из слоновой кости всадников. Курчавобородым эллином на белом коне, с копьём и украшенным золотым трезубцем прямоугольным щитом, само собой, управлял Перисад; длинноволосым скифом на вороном коне, с традиционным луком и золотой пантерой на круглом щите, играл шут.
Дождавшись окончания очередного забега, победу в котором, к досаде Перисада и огорчению Гиликнида, одержал гераклов скиф, хилиарх кратко обосновал настоятельную необходимость поставить во главе городской стражи проверенного бойца из соматофилаков.
– Хорошо, хорошо! Давай сюда папирус! – не дослушав, протянул руку Перисад, горевший нетерпением поскорее взять реванш у смакующего с самодовольным видом очередной финик из стоявшей сбоку шахматной доски глубокой миски, полагающийся победителю каждой гонки; после каждых одиннадцати "заездов" тот, у кого оказывалось больше косточек получал в награду вожделённый канфар сладкого вина.
Расправив лист на доске, басилевс протянул правую руку с перстнем-печаткой явившемуся с хилиархом из канцелярии рабу-граммату (в отсутствие Аполлония надзор за грамматами осуществлял Нимфодор). Обмакнув кисточку из тонкой беличьей шерсти в стеклянный флакон с красными "царскими" чернилами, граммат аккуратно смазал выпуклую поверхность перстня. Перисад заученным движением с маху шлёпнул отпечаток с посейдоновым трезубцем и своим именем на папирус под текстом, который он, как всегда, и не подумал прочитать.
– На! – протянул он указ Гиликниду. – Надеюсь, это всё, а то мне некогда.
– Всё, всё, государь! – заверил хилиарх, выхватив с поклоном из пальцев басилевса папирусный лист. – Больше не буду тебе докучать! Пусть владыка Посейдон принесёт тебе сегодня победу над скифом, – пожелал он с льстивой улыбкой и поспешил к выходу.
Обтерев торопливо войлочной тряпочкой с царского перстня остатки чернил, граммат, отвесив низкий поклон, бесшумно последовал за хилиархом. Тщательно расколотив в серебряном стакане костяной "бочонок", Перисад опрокинул его в центре доски, начав очередной "забег".
Вернувшийся тем временем в караулку Ламах сообщил Делиаду и Ктисту о сделанном ему Гиликнидом предложении и своём согласии.
Для Делиада, только что решившего, что Ктист и Педаний определят, кто из них уступит должность Ламаху, метнув кости, такой поворот стал весьма огорчительной неожиданностью. Он стал отговаривать Ламаха от столь опрометчивого шага. Ведь кто такие гинекономы? Это даже не воины, а так – презренные псы-ищейки. Делиад и Ктист искренне не понимали, как можно променять почётную и хорошо оплачиваемую должность пентаконтарха царских телохранителей на собачью службу "женских надсмотрщиков"*.
(Примечание. Гинекономы буквально – «блюстители женщин».)
Ламах отвечал, что он не желает становиться яблоком раздора для своих друзей Ктиста и Педания, которые оба достойны оставаться пентаконтархами. К тому же, он чувствует, что полноценная служба соматофилака ему больше не по силам: здоровье уже не то. На самом же деле Ламах ещё в кабинете Гиликнида мигом сообразил, какой это шанс для него, безвестного воина, выбиться в люди, стать тем, что боспорцы называют «крупной рыбой». Что могла ему принести завязавшаяся дружба с сыном феодосийского номарха? Самое большее – должность пентаконтарха, бывшую для него пределом мечтаний ещё полчаса назад. Ведь даже гекатонтархом соматофилаков ему никогда не стать – все командные должности в царском войске занимают сынки знати и богачей. А должность гинекономарха, помимо того, что сулит широкие возможности для обогащения, позволит ему оказаться полезным самому хилиарху Гиликниду. Покровительство столь влиятельного вельможи куда важнее связанной общей тайной дружбы с Делиадом, которую он надеялся сохранить и на новом месте. Таким простым, безродным воякам, как он (ведь он даже отца своего не знал!), подобная удача выпадает не часто, может, раз в жизни, и то далеко не каждому, и надо быть глупцом, чтобы не ухватиться за предложенный шанс. Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Ламаха, пока он слушал Гиликнида, и, испугавшись, как бы должность гинекономарха не досталась Педанию или Ктисту, он поспешил согласиться...
