Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 90 страниц)
Конец его колебаниям уже в сумерках положил Мосхион, подошедший к номарху в сопровождении эфеба, с зажатой в мощном волосатом кулаке красной стрелой.
– Номарх! Только что Феоним, – космет указал оперением стрелы на своего подопечного, – заметил торчащую посреди дороги напротив ворот стрелу, обмотанную возле наконечника белым лоскутом, – вот эту самую – и принёс её мне. По-видимому, это послание к нам от скифов. Взгляни, может там что-то важное, – Мосхион протянул стрелу Лесподию.
Сидевший за столом напротив номарха Никий разрезал ножом тонкую бечёвку, которой лоскут был привязан в двух местах к древку, а Мосхион снял с ближайшего столба факел и поднял его над заставленным глиняной посудой с объедками столом. Лесподий осторожно развернул на столе белый льняной лоскуток и, понизив голос, прочёл: "Марепсемис приказал изготовить двести лестниц. Завтра десять тысяч скифов атакуют стену по всей длине".
– Да, Мосхион, это очень важно, – взволнованно сказал Лесподий. – Юноша заслужил награду.
– А вы заметили цвет букв? Похоже, письмо написано кровью, – вгляделся в расплывшиеся на лоскуте красные буквы Никий.
– Да, у того, кто это написал, не было с собой чернил, – отметил Лесподий. – Думаю, этому предупреждению можно верить... Никий! Немедля пошли вдоль стены вестников с приказом всем гекатонтархам прибыть как можно скорее сюда ко мне.
– Слушаюсь, номарх! – Никий бросился выполнять приказание.
Как только все 23 гекатонтарха съехались в казарму и расселись за пустыми столами в освещённой висевшими на четырёх столбах факелами трапезной, Лесподий прочитал им залетевшее со скифской стороны послание, написанное, скорей всего, одним из неапольских эллинов.
– Это выходит по пятьдесят скифов и всего по десять наших бойцов на одну лестницу! – У Лесподия было время произвести подсчёт. – Наше войско здесь слишком растянуто. Не в одном, так в другом месте, им удастся подняться на стену, и тогда их уже не остановить. Кроме того, нельзя исключать, что часть скифов – сами или вместе с таврами – зайдут на хору через горы и ударят нам в спину. Если нас отрежут, и мы поляжем здесь, то не только хора, но и сам город неизбежно станет добычей скифов. Считаю, лучше нам потерять временно хору, чем лишиться всего, оставив Феодосию без защитников. Поэтому, я принял решение этой ночью отвести войско в город... Есть ли такие, кто против?
– А город удержим? – прервал повисшее под навесом молчание глухой голос одного из гекатонтархов.
– Я пошлю корабль в Пантикапей – просить помощи у Молобара и царевича Левкона. Город удержим... должны удержать, – Лесподий тяжко вздохнул. – Хорошо! Раз все согласны, немедля возвращайтесь к своим воинам и уводите их кратчайшими путями в Феодосию. Я с тремя сотнями конников до утра останусь здесь у стены. Думаю, до утра скифы на стену не полезут.
Под утро землю опять укутал непроницаемым белым саваном туман.
За минувший вечер и ночь десяток греческих мастеров вместе с помогавшими им скифами успели сколотить больше половины из заказанных Марепсемисом двухсот лестниц. Марепсемис решил воспользоваться туманом, чтобы незаметно подкрасться к стене. Построившись возле табора так, чтоб по левую руку журчала невидимая река, тысячи пеших скифов в гробовом молчании двинулись вперёд по дну молочного озера. Шедшие впереди с лестницами сайи, как слепцы, ощупывали дорогу копьями. Наткнувшись на каменную преграду, осторожно, без стука, прислонили лестницы к стене и бесшумно, точно лисы в птичник, кто с копьём, кто с зажатым в руке мечом, полезли наверх. Вскоре сверху послышались их удивлённые голоса: первопроходцы сообщали тем, что лезли следом и толпились внизу, что на стене и в башнях пусто – греки сбежали!
Быстро поднявшись с братом Эминаком и тысячником сайев Камбисом на стену, Марепсемис приказал Камбису вести сайев по верху стены к расположенным на другом конце воротам, открыть их и не отходить от них ни на шаг, пока не сойдёт туман. Племенным воинам, полезшим на стену вслед за сайями, Марепсемис, опасаясь засады, приказал удерживать этот участок стены, запретив спускаться с неё на ту сторону, пока не развеется туман.
Вскоре утреннему солнцу удалось прорвать над морем завесу облаков, и туман стал быстро редеть. Марепсемис, ждавший этого часа с братом и сынами на одной из башен, послал половину своих телохранителей в табор за конями. Взорам царевичей, вождей и тысяч тесно стоявших на башнях и куртинах воинов постепенно открывались купы жёлтых полуоблетевших садовых деревьев, яркие пятна черепичных крыш над греческими усадьбами, бесконечные длинные ряды жёлто-салатовых, увядших с первыми холодами виноградников. Внизу до самого города, видневшегося вдали скоплением опоясанных серой зубчатой стеной красно-оранжевых крыш над укрытым тонкой белой пеленой заливом, не видно было ни одной живой души: только чайки да вороны пролетали иногда низко над садами, оглашая недвижный воздух зловещими криками.
К тому времени, когда полсотни телохранителей-сайев пригнали к стене две сотни коней для царевичей и своих товарищей, туман осел тонким белым облаком у самой земли – коням по колени, клубясь над беззвучно скользящей под стеною рекой и растворяясь в густом неподвижном камышовом лесу на болоте.
Марепсемис приказал трём подручным вождям вернуться с воинами в табор, свернуть шатры и ехать правым берегом реки под стеной к воротам, захватив с собой и лестницы, которые вскоре им понадобятся при штурме города.
Спустившись по шаткой лестнице к подножью стены, Марепсемис грузно уселся на покрытую роскошным, широким, отороченным длинной золотой бахромой чепраком спину своего золотисто-рыжего мерина и поскакал с братом, сынами и двумя охранными сотнями (своей и эминаковой) вдоль стены в сторону всё ещё скрытого в белом мареве моря.
Подъехав к распахнутым настежь воротам, Марепсемис увидел, что приветствовавшие его и Эминака радостными победными криками сайи уже успели перекинуть через речное русло брошенный бежавшими в панике греками за воротами мост. Две с половиной тысячи напитов во главе с вождём Скилаком, посланные вчера Марепсемисом перекрыть единственный выезд из Феодосии, въехав в открытые сайями ворота, выстроились колонной на уходящей между высокими каменными оградами греческих усадеб в сторону города дороге. Приветствовав вместе с Камбисом в воротах Марепсемиса и Эминака, Скилак попросил дозволения, пока царевичи будут ждать возле ворот остальное войско, отправиться с напитами в разведку к городу. Марепсемис дозволил.
Бегло оглядывая примыкавшие к дороге усадьбы (увы, но взять там было нечего – греки вывезли всё подчистую!), напиты двинулись к Феодосии. Отправив Ариабата вперёд во главе дозорной сотни, Савмаку вождь велел держаться рядом с собой. Жаждавший первым оказаться у стен Феодосии, Савмак неохотно повиновался, досадуя, что отец не даёт ему шанса проявить себя и обзавестись вражеским скальпом.
Изгибавшаяся широкой дугой вдоль тихо плещущегося о покрытый галькой берег невидимого моря дорога, вскоре вывела напитов из расчерченного высокими заборами лабиринта пригородных усадеб на широкое пустое пространство, тянувшееся между городской стеной и крайними клерами и служившее пастбищем для домашней живности горожан. Отсюда до западных ворот Феодосии было не больше полутора сотен шагов. Савмак, как и все напиты, принялся с жадным интересом рассматривать открывшуюся перед глазами высокую зубчатую стену, густо усеянную вражескими воинами в похожих на морские раковины блестящих металлических шлемах, и видневшиеся за нею в дальней возвышенной части города яркие чешуйчатые крыши и стройные белые колонны храмов. Это был первый греческий город, который он в своей жизни видел, – много больший, чем Тавана и даже скифский Неаполь!
Скилак запретил своим удальцам приближаться к городу и тратить понапрасну стрелы, пугая на стенах греков, – скоро они понадобятся во время штурма.
Через час к городу подошли с главными силами царевичи и расположились в ближайших к западным воротам и стене усадьбах.
А напиты во главе со Скилаком и хабы с Госоном двинулись дальше, обтекая город по узким просёлочным дорогам, петлявшим меж разбросанных у подножья нависающих над городом лесистых склонов усадеб, пока передовая сотня Ариабата не выехала на обрывистый морской берег восточнее городской стены, исполнив наказ Марепсемиса окружить Феодосию так, чтоб по суше в неё даже мышь не прошмыгнула.
8
Не повстречав на пути ни одного человека (четырёх суток сатавкам хватило, чтобы бежать со всем своим скарбом и скотом за Длинную стену), вечером Палак встал табором на берегу небольшого круглого озера, из которого он не раз поил коня во время своих прежних поездок на Боспор. Примерно в фарсанге к востоку можно было разглядеть на холмистом горизонте тонкую серую полоску. То была Длинная стена – первая и самая серьёзная преграда на пути к Пантикапею.
На западной стороне озера раскинулось по берегам впадающей в него в этом месте извилистой речонки большое селение сатавков из доброй сотни огороженных плетнями дворов. За селением скрытая в камышах, осоке и верболозе речонка круто заворачивала в обратную сторону, протекая с востока на запад под длинной, похожей на вал горой, возвышавшейся, застилая горизонт, примерно в тысяче шагов севернее озера. Сквозь пожелтевшую листву высоких пирамидальных тополей за речкой проглядывали белые стены и оранжевые крыши притаившейся под высоким, крутым горным склоном усадьбы знатного сатавка.
Ещё перед выступлением из Ситархи Палак через тысячников и вождей строжайше запретил своим воинам жечь и повреждать дома сатавков, рассчитывая, что по окончании войны те станут подданными его расширившейся на восход до Пролива державы.
Прискакавший от ворот Длинной стены вождь передовой тысячи сайев Лампсак доложил царю, что на каждой башне и на каждом участке стены от Меотиды до Эвксина видны между зубцами металлические шлемы и копья боспорских воинов: как и следовало ожидать, греки даром времени не теряли и встретили скифов во всеоружии.
Палак отправил Дионисия к воротам договариваться о размене послов. Вернувшись в густых сумерках, Дионисий доложил ужинавшему в своём шатре в кругу вождей Палаку, что договорился с главой боспорского войска Молобаром, что обмен послов и их спутников состоится завтра после восхода солнца.
Ночью землю опять окутал туман, но уже не такой густой, как под Ситархой. К тому же пушистые отары облаков на небе заметно поредели и заблестевшее новеньким золотым статером над Длинной стеною солнце довольно скоро его растопило.
Совершив ежеутреннюю молитву и жертвоприношение барана Гойтосиру, и наскоро подкрепившись остатками вчерашнего обильного ужина, Палак, пожелавший лично присутствовать при обмене, а заодно рассмотреть поближе вражеские укрепления, поскакал неспешной рысью на восход в сопровождении вождей, тысячников, друзей и телохранителей – всего больше тысячи человек. В середине этой кавалькады катилась по изрытой копытами дороге кибитка боспорского посла и скакали десять его охранников-сатавков, которым перед выездом из табора вернули оружие. Но прежде с ними переговорил царь Палак, похвалившийся численностью и мощью своего войска и велевший передать вождю Оронтону и скептухам сатавков свой настоятельный совет покинуть обречённого Перисада и скорее перейти на сторону своих кровных родичей.
Палак остановил коня около пустого постоялого двора – примерно в двухстах шагах от закрытых ворот и стены, с которой на приближавшихся скифов с опаской глазели сотни греков в сверкающих отполированным металлом шлемах.
Дионисий с десятком сайев галопом поскакал к воротам, перед которыми не было привычного моста. Остановившись на краю рва, Дионисий коротко переговорил со стоявшими над воротами боспорскими вождями и поскакал обратно. Вернувшись к царю, он доложил, что боспорцы не откроют ворота и не перекинут мост, пока скифы не отъедут на пять стадий – здесь может остаться не больше сотни. Оставив возле себя Тинкаса с бунчуком, главных слуг, брата Лигдамиса, дядю Иненсимея, тысячников, вождей и полсотни телохранителей, стороживших за их спинами кибитку Полимеда и сатавков, Палак велел остальным отъехать назад на тысячу шагов.
Вскоре боспорцы отворили ворота, вынесли на руках и перекинули через ров дощатый помост.
Как и было вчера договорено с Дионисием, первой выехала из ворот одвуконь сотня ториксаковых сайев – без самого Ториксака и без оружия. Удержавшись от желания пустить коней в галоп, они проскакали отделявшее их от царя и вождей расстояние сдержанной рысью. Прокричав вразнобой виноватыми голосами здравицу царю Палаку, они съехали с дороги и встали лицом к воротам справа от царя и его отряда. Палак велел отпустить сатавков. Те порысили с поднятыми копьями к мосту и, как только скрылись в узкой пасти ворот, оттуда выехал в сопровождении двух вооружённых сайев Главк. Подъехав к раскрывшему с приветной улыбкой объятия Палаку, Главк соприкоснулся с ним щеками, пожал руки Лигдамису и Иненсимею, обнялся и "поцеловался" щеками с братом Дионисием.
По команде Палака охранники освободили дорогу полимедовой кибитке. Сидевший с самого выезда из скифского лагеря на облучке рядом с возницей-сатавком Полимед молча отвесил царю Палаку прощальный поклон. Проехав шагов пятьдесят рысцой, дальше кибитка рванула галопом. Как только она проскочила ворота, оттуда выехали две пароконные телеги, а за ними – сотник Ториксак и два его полусотника. Едва они оказались за рвом, греки утянули мосток обратно за стену и с лязгом захлопнули обшитые снаружи почерневшими медными полосами воротные створы.
Приветствуя Палака, Лигдамиса, Иненсимея и остальных, Ториксак выискивал в толпе вождей отца. Заметив его недоумевающий взгляд, Палак пояснил, что вождь Скилак с напитами и десятитысячным войском Марепсемиса и Эминака послан захватить Феодосию. Тем временем воины Ториксака торопливо разобрали из телег своё оружие: щиты, копья, мечи, акинаки, гориты.
Отправив Ториксака с его сотней, Тинкаса с царским бунчуком, тысячников и вождей в табор и назначив Лигдамиса в своё отсутствие старшим над войском, Палак решил проехаться вдоль Длинной стены и попытаться отыскать в ней слабые места. Взяв с собой только виночерпия с запасом вина, конюха с парой запасных коней, оружничего, глашатая, всегда и везде сопровождавших царя, а также Иненсимея, Главка, Дионисия, три десятка молодых друзей и три сотни телохранителей, он неспешно порысил к Меотиде, держась на расстоянии полёта стрелы от тянувшейся справа по гребню невысокого, поросшего густой травою и колючими кустами вала серой зубчатой стены, перемежаемой через каждые 150-200 шагов прямоугольными башнями. По пути Палак выслушал подробный рассказ Главка о его пребывании в Пантикапее.
Выехав на высокий обрывистый берег Меотиды, вогнутый, подобно гигантскому луку, в южную сторону, Палак и его спутники выяснили, что обойти стену понизу морским побережьем, как они рассчитывали, не получится: нигде за стеной, сколько хватал глаз, не было видно удобного выезда наверх; боспорцы просто всех их там перестреляют и забросают с кручи дротиками и камнями.
Вернувшись к полудню в табор на берегу озера, пообедали, часок отдохнули и поехали вдоль стены к Эвксину. Проложенная по хребтам и макушкам возвышенностей, Длинная стена к югу от большой дороги изгибалась довольно круто к востоку, огибая две глубокие котловины с тремя большими, круглыми, как блюдца, озёрами. Спустившись по крутому каменистому склону с высокой горы, стена заканчивалась на северном берегу широкого лимана, стальным извилистым клинком глубоко вспоровшего сушу с юга на север. Проехав пологим, изрезанным многочисленными узкими бухточками западным берегом до самого Эвксина, Палак и его спутники убедились, что вплавь эту природную водную преграду не преодолеть из-за её ширины и крутизны противоположного берега.
Итак, к возведенной на кручах и валах и защищённой спереди глубоким, широким рвом каменной стене с таранами нигде, кроме единственных ворот, не подобраться. То, что из Неаполя виделось Палаку лёгкой преградой, при взгляде сблизка казалось почти непреодолимым. Но сумел же ведь Александр Великий захватить неприступный, окружённый морем Тир, значит, и у него должно получиться!
Собрав вечером тысячников и вождей в своём шатре, Палак спросил у них, кто может подсказать, как преодолеть Длинную стену. Вопрос царя повис в воздухе. Одни, встретив обращённый на них взгляд, со вздохом разводили руками, другие, опустив глаза, молча потягивали вино из своих чаш. Все они хорошо знали, как рубиться с врагом в конном строю, или как держать в тесной облоге вражеский город, пока голод не заставит его защитников сдаться. Но как перескочить протянувшийся от моря до моря глубокий ров, высокий крутосклонный вал и крепкую каменную стену они не ведали. Ведь защищают её отнюдь не дети рабов: надеяться, что они испугаются свиста скифских бичей и разбегутся, не приходилось! Все ждали слова царя. В конце концов, это ведь Палак привёл их сюда, он и должен придумать, как проложить себе дорогу дальше, – на то он и царь!
Палак объявил, что завтра наши греки приступят к изготовлению тарана, которым мы разобьём вражеские ворота. На это, по их словам, уйдёт пара дней. За это время наши воины закидают камнями и засыплют песком и землёй ров перед воротами. Каждый вождь выделит для этой работы по три сотни воинов, и по сотне самых метких стрелков из каждого племени и из сайев будут держать под обстрелом примыкающие к воротам стены и башни, чтобы греки даже носа не могли высунуть из-за зубцов.
Получив чёткие указания царя, вожди заметно приободрились. Выпив последнюю чашу за успех задуманного дела, они пожелали царю добрых снов и разошлись по своим шатрам. В царском шатре остались ночевать брат Лигдамис, дядя Иненсимей, Главк, Дионисий и ещё десяток друзей Палака, неразлучных с ним с детских лет, а в отгороженной кожаными пологами передней части шатра легли молодые царские слуги: конюх, повар, виночерпий, глашатай, оружничий, юный гусляр Максагис, писарь Сомах и чуткий как пёс к любому стороннему шороху Тинкас.
Накрывшись с головой тёплой буркой, Палак долго не мог заснуть, вспоминая минувшую ночь и горячее, мягкое, покорное тело задастой анафирсовой служанки. Накопленное за сорок дней скорби по отцу семя опять рвалось из набухших яиц наружу. Сунув руку в штаны, он принялся оглаживать своего вздыбленного "жеребца", мечтая, что через несколько дней в этом шатре к его услугам будут десятки самых красивых боспорских полонянок. Пылкое молодое воображение рисовало ему их миловидные, прелестные, испуганные лица в обрамлении густых шелковистых волос – золотистых, медно-рыжих, льняно-русых, каштановых, смолисто-чёрных. Будто въяве он видел их спелые, как вишни, алые, как рубины, полногубые нежные рты, вбирающие по очереди его раздувшийся от ненасытного желания конец; видел их сочные, упругие, шаровидные груди с крупными коричневыми и розовыми сосками; воображал длинный ряд выгнувшихся перед ним в ожидании нещадной "порки" гладких и круглых, как у молодых кобылиц, раздвоенных женских задов, на которые так невыносимо приятно после долгой ожесточённой "скачки" излить своё горячее, обильное семя... Почувствовав, как вырвавшаяся наружу липкая слизь поползла с живота на бедро, Палак удовлетворённо вздохнул и повернулся на другой бок.
К этому времени погружённое в непроницаемый мрак пространство шатра заполонили многоголосые тонкие и басистые храпы. "Интересно, что там сейчас у Марепсемиса под Феодосией?" – мелькнуло в голове Палака за мгновенье до того, как он провалился в чёрную беззвучную яму сна...
После того, как сотник сайев Атрей, назначенный Марепсемисом старшим над неапольскими мастерами-греками, вечером доложил, что все двести лестниц готовы, Марепсемис на совете с братом, Камбисом и четырьмя подручными вождями объявил, что если ночью опять опустится туман, они на рассвете повторят сегодняшнюю утреннюю атаку: попытаются бесшумно залезть на городскую стену со всех сторон сразу и задавить греков числом.
Но туман в эту ночь не сошёл: как назло, впервые с того дня, как Палак сделался царём, утро выдалось солнечным и погожим. Тем не менее, Марепсемис решил не откладывать штурм, ведь тумана может не быть ещё долго, а в Феодосию в любой час может прибыть по морю подкрепление. Все в скифском войске – от Марепсемиса и Эминака до последнего слуги – были уверены, что греки их боятся, иначе не убежали бы без боя с пограничной стены, и что им ни за что не устоять под их дружным натиском; все мечтали дорваться наконец до настоящего боя, показать своё воинское умение, отвагу и удаль, искупаться с ног до головы в тёплой вражеской крови, а затем без удержу тешиться с красивыми гречанками и делить награбленные в цветущем городе несчётные богатства.
Как только краешек алого щита Гойтосира показался над холодными, тёмными, будто окрашенными кровью волнами далеко на востоке, десять тысяч скифов, как и было условлено (дабы не разбудить раньше времени греков, сигнальные барабаны решено было не использовать), одновременно ринулись к стене от одной приморской башни – до другой. Выбегая из разделяющих пригородные клеры узких улочек на прилегающий к городской стене широкий луг, скифы молча несли к погружённой в густую утреннюю тень городской стене длинные, широкие внизу и сужающиеся кверху лестницы, по которым могли подниматься рядышком сразу по три-четыре воина. Каждую лестницу несли по тридцать пеших воинов с круглыми щитами на предплечьях и длинными копьями в свободных руках, а позади них ехали на конях с луками наизготовку по двадцать самых метких стрелков. Разумеется, с лестницами шли простые племенные воины, а прикрывали их с коней опытные сайи, племенные скептухи, сыновья и близкие родичи скептухов и вождей.
Как и было решено вчера на совете у Марепсемиса, наибольшее число лестниц было направлено на ближайшие к трём городским воротам прясла стен. Ведь главное было – захватить и открыть для конницы хотя бы одни ворота, – и дело будет сделано!
Застигнуть защитников города врасплох, конечно же, не удалось. Многочисленные наблюдатели на башнях тотчас подняли тревогу, созывая отдыхавших внизу товарищей на стену громкими криками и звоном мечей о металлическую отделку щитов. Вскоре из-за стены поднялись дымные хвосты от заполыхавших стараниями женщин и подростков под казанами с водой и чанами со смолой костров. Стремголов рассыпавшиеся по куртинам и башням защитники открыли беспорядочную стрельбу из-за каждого зубца по катящейся на город, словно сорвавшийся с горного склона селевый поток, серой массе скифов с множеством огромных лестниц, вселявших почти во всех, кто их видел, особенный ужас. Ехавшие за своей пехотой скифские всадники обрушили на зубчатое ограждение башен и стен смертоносный дождь стрел. Серые, поросшие на стыках мхом и травою камни окрасились кровью первых убитых и раненых.
Марепсемис, едучи вместе с тысячником Камбисом позади сотни своих телохранителей, активно участвовавших в обстреле вражеской стены, отстранённо наблюдал за стремительной атакой на главные западные ворота Феодосии. Эминаку он поручил руководить штурмом южных ворот, около которых открытое пространство было заметно уже, чем у западных, – всего-то сотня с небольшим шагов. По ту сторону Деметриной горы полоска земли между городской стеной и каменными оградами усадеб ещё больше сужалась и была вся утыкана каменными плитами надгробий, куполами склепов и росшими между ними то тут, то там старыми и молодыми кипарисами, изрядно затруднявшими продвижение атакующих.
Здесь на штурм шли хабы и напиты под командой своих вождей Госона и Скилака, имевшие вместе около 5 тысяч воинов. Перед долгожданной атакой Савмак рассчитывал быть среди тех, кто первым поднимется на вражескую стену со щитом в одной руке и разящим мечом в другой. Наверняка о том же мечтал и его друг Фарзой, наступавший с хабами в трёх сотнях шагов левее. Но у их отцов было, разумеется, по поводу сыновей иное мнение. Скилак приказал Савмаку и Ариабату держаться неотлучно рядом с ним и оберегать бежавших впереди пешцев меткими стрелами. Управляя продвигавшимся зигзагами между надгробий Вороном одними ногами, Савмак, тщательно выцеливая, пускал стрелу за стрелой в мелькавшие между зубцами темнобородые лица. Сумел ли он в кого-то попасть выяснится лишь после захвата города и осмотра трупов.
Когда волна пеших скифов подкатилась к стене на расстояние в полсотни шагов, сверху, помимо стрел, посыпались градом мелкие камни и дротики, от которых носители лестниц, как могли, прикрывались щитами. Не всем это удалось. Переступая через упавших товарищей, остальные за считанные минуты добежали до стены (благо, что уверенные в своей безопасности феодосийцы поленились выкопать перед своим городом ров), подняли на дыбы с помощью привязанных за верхние ступени арканов лестницы и прислонили их к шершавой каменной кладке. Прикрываясь сверху щитами и подпирая снизу друг друга, атакующие неловко полезли с копьями наверх. Верхние перекладины лестниц как раз упирались в зубцы: неапольские плотники не ошиблись. Да и как могло быть иначе после того, как Марепсемис пообещал их повесить, если лестницы не достанут до верха? Перестраховавшись, они сделали лестницы даже немного длиннее, чем нужно.
Несмотря на то, что скифские всадники держали верхний край башен и стен под непрестанным обстрелом с полусотни шагов, греки, прячась за зубцами, сбрасывали на карабкающихся по лестницам скифов тяжёлые камни и заранее положенные сверху на зубцы толстые брёвна (изобретательная придумка Никия), лили на них из ковшей с длинными ручками кипяток; обваренные с диким криком срывались вниз, сбивая лезущих следом товарищей. А главное, греки отпихивали лестницы от стен железными рогатинами и позаимствованными у домохозяек рогачами. Лишившись опоры на стену, лестницы, облепленные гроздьями скифов, с грохотом падали плашмя назад или вбок – скользя вдоль стены и сбивая соседние лестницы.
Через полчаса лихая атака скифов всюду захлебнулась. В тех немногих местах, где им всё же удалось залезть на стену, они были убиты и сброшены вниз прежде, чем товарищи поспели им на подмогу. Вскоре все двести лестниц валялись у подножья стены вместе с сотнями убитых и покалеченных скифов. Под градом сыпавшихся сверху камней и горшков с горящей смолой (дротики, похоже, к этому времени все были израсходованы), конные и пешие скифы отхлынули от стены, как разбившийся о могучий, несокрушимый утёс водяной вал. Многие уносили убитых и раненых товарищей, утаскивали лестницы, но не меньше половины их – по большей части сломавшихся при падении – так и остались лежать брошенными возле стен. Скифским всадникам, опустошившим к тому времени свои колчаны, оставалось лишь бессильно взирать на отступление своих пеших товарищей и ликование на стенах и башнях обезумевших от счастья греков.
Лесподия начало штурма застало возле Больших ворот, близ которых он и переночевал, почти не сомкнув глаз в ожидании возможной ночной атаки. Так же скоротали долгую холодную ночь, греясь у горевших под стеною костров в доспехах и с оружием наготове, все феодосийские мужчины, от 13-летних подростков до 70-летних стариков, и большинство женщин. Ночь выдалась тёмная, будто по небу разлили чернила, и, чтоб дозорные не прозевали подкрадывающихся врагов (особенно, если опять, как минувшей ночью, наползёт туман), кто-то предложил завести на стены сторожевых собак. Так и было сделано, и рядом с чуткими псами дрожавшие под плащами на холодном ветру часовые, вслушиваясь в непроглядную тьму за стеной, сразу почувствовали себя куда спокойней и уверенней. Другая умная голова, узнав об острой нехватке рогатин, предложила товарищам вооружиться для отпихивания вражеских лестниц печными ухватами.
Когда на рассвете скифы, словно бесчисленные полчища серых крыс, хлынули из всех щелей с сотнями длинных лестниц на приступ, все две с половиной тысячи защитников города в несколько минут оказались на стене, шепча побелевшими губами молитвы и обещая щедрое вознаграждение богам, если те помогут пережить это страшное утро. Ехавшие позади пехотинцев с лестницами скифские всадники стрел не жалели: стрелы пролетали между мерлонами столь часто, что нельзя было даже на миг выглянуть наружу, не рискуя получить скифскую стрелу в глаз. Тем не менее, феодосийские лучники отвечали стрельбой с верхних площадок башен и узких бойниц, но их жидкие стрелы могли остановить хлынувшую на город скифскую лавину не больше, чем комариные укусы разъярённого быка.
Когда передовые скифы приблизились к стене на расстояние броска, гекатонтархи скомандовали притаившимся за мерлонами воинам метать во врага дротики и заранее припасённые увесистые камни. И хоть большинство метало их наугад, скифы бежали столь густо, что многие камни и дротики всё же находили себе жертву.
После того как скифы, не обращая внимания на потери, приставили лестницы к стенам, Лесподий (сменивший по настоянию Никия свой чересчур заметный командирский шелом на шлем попроще) выхватил меч и спустился с Никием и десятью телохранителями (другие десять ждали с осёдланными конями под стеной) с привратной башни на примыкающую к ней слева стену. Громко подбадривая и помогая, где нужно, своим мечом её защитникам, он двинулся к Деметриным воротам.
Забыв в горячке боя о страхе, горожане скидывали на головы скифам с мерлонов тяжёлые брёвна и камни, лили из ковшей на них непрестанно подаваемый с помощью верёвок на стену кипяток, дружно отпихивали рогачами лестницы. Когда номарх с обагрённым вражеской кровью мечом добрался до Деметриных ворот, откуда была видна вся стена на запад и на восток, он с радостью убедился, что феодосийцы нигде не дрогнули и скифы всюду получили энергичный отпор. Лестницы повсеместно были сброшены и везде скифы отхлынули назад, унося с собой убитых и раненых и утаскивая лестницы.
На стене началось бурное ликование, тотчас подхваченное внизу сотнями визжащих от радости женских и детских голосов. Вмиг освободившись от угнетавшего их все последние дни тягостного чувства, что они оказались брошены властями Боспора на произвол судьбы, и порождённого им страха и глухого отчаяния, защитники города обнимались, целовались, восторженно вопили, смеялись, плакали, возносили, молитвенно воздевая руки к небу, хвалу родным богам, кричали в спину скифам отборные ругательства и обидные насмешки. Враг оказался вовсе не так силён и грозен, каким виделся ещё полчаса назад.
