Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 88 (всего у книги 90 страниц)
Уплетая вместе с братом прихваченную из дома Совиной Головы снедь, Ящерка не сводила радостно сияющих зелено-карих глаз с Медвежьего Хвоста, весело гоготавшего о чём-то с дружками, развалясь на сваленных под скалой у входа в ущелье мягких тюках шагах в семи от неё, завлекательно улыбаясь всякий раз, когда его взгляд обращался на неё, что не укрылось от благосклонного внимания Хорька, рассчитывавшего, что сестра станет ещё одной немаловажной зацепочкой, которая поможет ему удержаться возле вождя.
– Что, малая, рада, что я забрал тебя из этой вонючей ямы? – спросил Хорёк, приобняв сестру левой рукой за плечо поверх белой заячьей шубки и притянув к себе.
– Рада, братик! – благодарно скосила на него искрящиеся радостью глазки девушка.
– То-то!.. Кто тебе поможет, как не старший брат!.. Ты у меня такая красавица, что, может, не Медвежий Хвост, а сам Медвежья Лапа оставит тебя у себя.
– А много у вождя жён? – поинтересовалась Ящерка, опять переведя взгляд на пленившего минувшей ночью её сердце Медвежьего Хвоста.
– Много-о! – осклабился Хорёк. – Кто попадает на Медвежью гору – все его! Там сейчас с ним живут сотни две отборных воинов – все удалец к удальцу, и сотни три самых красивых баб.
– Ого! – приуныла Ящерка.
– Да! И не только наши таврийки, но есть и скифянки, и гречанки, – прижмурился, как кот на сметану, Хорёк. – Но Медвежья Лапа любит объезжать новеньких лошадок. Ха-ха-ха!.. Большинство задерживаются у него на одну-две ночи, но есть и такие, что живут в его доме по полмесяца и даже больше. Но если не с вождём, то с любым его воином тебе там будет лучше, чем с Козлиной Бородой или Кабаньим Рылом.
Медвежий Хвост объявил конец привала. Споро погрузив и увязав на коней и мулов тюки с поклажей, отряд втянулся в расколовшее северный склон Медвежьей горы ущелье. В конце его, где выбивавшийся из-под скалы ручей был перегорожен обледенелой каменной стенкой, образуя небольшое озерцо, из которого обитатели горы брали воду, тропа, вильнув вправо, круто пошла в гору, и шедшие сзади погонщики принялись с грозными криками вовсю лупить палками по конским крупам, побуждая животных карабкаться с тяжёлым грузом наверх. Миновав небрежно охраняемую четырьмя гревшимися в сторонке у костра стражами калитку в перегораживавшей наверху тропу невысокой каменной стене, тавры оказались на покатой "спине" горы.
Медвежья гора – настоящий великан среди окрестных гор – имела не одну, а целых пять "голов", с крутыми, в некоторых местах отвесными склонами и плоскими, голыми макушками. Между пятью вершинами гора поросла сосновым редколесьем, зарослями дикой вишни, груши, алычи, лещины, шиповника, среди которых – там, где поработали топоры с давних давён обосновавшихся на ней людей, – зияли снежной белизной широкие проплешины пастбищ.
Обменявшись шутливыми подначками с воззрившимися на девичье пополнение стражами, Медвежий Хвост и его воины двинулись по протоптанной в глубоком снегу неширокой дорожке к возвышавшейся на восточной стороне овальным каменным столом главной вершине. Минут через десять они оказались у её подножья, где с давних времён устроили свою "берлогу" вожди медвежьего племени.
В том месте, где отвесная скала, в полсотни шагов высотой, плавно выгибалась вовнутрь, образуя защищённую от ветров впадину, к ней прилепился сложенный из скреплённого глиняным раствором необработанного камня, изогнутый дугою дом, состоящий из полутора десятков комнат – каждая с низкой деревянной входной дверью посредине и двумя небольшими прямоугольными оконцами по бокам. На общей для всего строения односкатной тесовой крыше, с выступающим козырьком, украшенным по краю прозрачным частоколом сосулек, намело пластами снег. Над каждой дверью и окном из снега торчали тонкие колья в локоть высотой, с настромленными на них волчьими, кабаньими, бараньими, козлиными, турьими и человечьими головами-оберегами разной степени сохранности: тавры верили, что их зловещий вид и отвратительный запах отгоняет от жилищ злых духов. В центре полукруглого общего двора был вкопан в землю толстый, очищенный от коры дубовый ствол в два человеческих роста высотой, увенчанный огромным медвежьим черепом в белой снеговой "шапке". В этих домах у подножья главной вершины жили вождь Медвежья Лапа со своими женщинами, детьми и матерью, братья и близкие друзья вождя, составлявшие его старшую дружину.
В семи-восьми шагах от утёса начинался сосновый бор, тянувшийся на юго-запад к другой вершине – чуть более низкой и покатой, сплошь поросшей лесом. Под обсыпанными снежным серебром раскидистыми кронами столетних сосен, росших на такой высоте не столько вверх, сколько вширь, притаилось ещё с полсотни малозаметных хижин-полуземлянок, с плетёными из лозняка, обмазанными глиной стенами, утеплёнными на зиму снаружи засыпанными снегом сосновыми лапами. В каждой обитало от двух до четырёх воинов и от трёх до шести женщин с выводками детей – от сосунков до подростков. (Впрочем, детей постарше в посёлке было немного – до подросткового возраста доживали только самые крепкие.)
Новоприбывшие, встреченные дружелюбным тявканьем многочисленной своры живущих в селении собак и радостными возгласами мужчин и женщин, спешивших к дому вождя, чтобы получить свою долю привезенного добра, завели мулов и лошадей на утоптанную площадку между Длинным домом и лесом. Повыбегавшие из всех дверей на шум женщины и дети радостно кинулись обнимать и целовать мужей и отцов, подростки помогли развьючить поклажу и увели животных в лес.
Вождь Медвежья Лапа, его мать, Старая Медведиха, и четвёрка красавиц, удостоенных в данный момент чести делить кров и ложе вождя, степенно появились из дверей в середине дома, когда вся привезенная Медвежьим Хвостом добыча уже была сложена в кучу вокруг центрального столба. Братья, улыбаясь, приветствовали друг друга по принятому у тавров обычаю: положив ладони друг другу на плечи, наклонили головы и слегка стукнулись лбами. Затем Медвежий Хвост подошёл к матери, которая выразила свою радость, погладив сына сухой сморщенной ладонью по опушенной мягкой тёмно-коричневой бородкой скуле.
Теперешние обитательницы Длинного дома в первую очередь обратили свои ревнивые взгляды на привезенное отрядом Хвоста молодое девичье пополнение. Ведь, вполне вероятно, кому-то из них в ближайшую ночь придётся уступить своё место на ложе вождя более молодым и свежим конкуренткам.
Поскольку мужчины гибли на охотах, в набегах, пьяных драках и разного рода несчастных случаях куда чаще, чем женщины, женщин среди тавров было гораздо больше, чем мужчин (та же картина наблюдалась и у скифов), и таврские мужчины имели богатый выбор. Если какая-либо из жён мужу приедалась, он без лишних слов выставлял её за дверь. Такие отставленные мужьями или овдовевшие женщины отправлялись со своими детьми (кроме тех, кого прежний муж пожелал оставить у себя) к "дереву вдов". В селении на Медведь-горе это была старая корявая сосна, одиноко росшая под скалой в семи шагах от Длинного дома, в начале уходящей к спуску с горы тропы. Лишившиеся мужей женщины и дети садились под деревом, и если в течение трёх дней никто из воинов вождя не уводил их к себе, они, обливаясь слезами, покидали гору и шли искать себе пристанище и мужа в нижних селениях. Проблем с этим у них обычно не возникало (конечно, если причиной ухода с горы не была тяжёлая болезнь или увечье): желающих заполучить женщину, делившую ложе с дружинниками вождя, а то и с самим вождём, было с избытком – ведь к ним попадали только лучшие. (Что до тех тавриек и скифянок (да и гречанок), которых боги и родители не наделили сколь-нибудь привлекательной внешностью, то им ничего не оставалось, как коротать свой горький век в одиночестве, утешая себя с помощью бычьего или бараньего рога, или, если повезёт, греть кости какому-нибудь старику.)
Не только подурневшие с годами женщины, но и постаревшие, утратившие былую силу или ставшие калеками воины покидали гору, уходя доживать свой век в низинных селениях. Как правило, вождь назначал таких состарившихся дружинников старейшинами селений, призванными поддерживать должный порядок среди добывавших пропитание собственным трудом соплеменников. А в дружине вождя их заменяли подросшие сыновья (не все, а лишь самые сильные, ловкие, смелые и умелые в обращении с оружием), а также проявившие себя и выдержавшие суровое испытание перед глазами вождя и старшей дружины парни из низинных селений. Кривозубый Хорёк в этом отношении оказался исключением, отчего другие дружинники, как опытные, так и молодые, относились к нему с некоторым пренебрежением, не считая его ещё вполне за своего.
Глянув без особого интереса на сваленные на площади мешки, бочонки и тюки, Медвежья Лапа направился к выстроившимся в ряд возле "вдовьего дерева" юным красавицам, пожиравшим вождя глазами, обмирая от страха и восторга. Как и у всех здешних красавиц, брови и ресницы девушек были подкрашены густой чёрной краской, веки вокруг глаз обведены синей и искусно удлинены к вискам, губы пламенели ярко-красными и пунцовыми цветами. (Эту раскраску от тавриек переняли многие скифские, херсонесские и боспорские модницы. Черные, синие и красные краски, добываемые из некоторых произрастающих в Таврских горах растений, были, наряду с душистым лесным мёдом, одним из ценных предметов меновой торговли тавров со скифскими и греческими соседями.)
Подобострастно улыбаясь, Хорёк представил подошедшему вождю свою сестру Прыткую Ящерку, стоявшую первой в ряду.
– О! да она у тебя прехорошенькая! – с некоторым удивлением отметил Медвежья Лапа. Подняв руку, он провёл шершавой ладонью по нежной пунцовой девичьей щёчке. Затем он удостоил такой же ласки и остальных девушек.
Тем часом мать вождя, не удостоив взглядом новоприбывших вертихвосток, как коршун на добычу, накинулась на куда более ценные вещи, раздавая приказания женщинам вождя и молодым воинам, что из сваленного во дворе добра нести в дом. Подхватив под мышку бочонок с мёдом, а в другую руку мех с пивом, Хорёк, подойдя к Старой Медведихе и кивнув на ещё один бочонок и мех, лежавшие на снегу чуть в стороне от общей кучи, сказал, что это подарки вождю от его матери, Старой Крысы. Не поблагодарив, Медведиха – высокая, ширококостая, чуть согбённая в плечах шестью десятками прожитых лет старуха, с глубокими прорезями морщин вокруг широкого тонкогубого рта и массивного квадратного подбородка, – махнув белым меховым рукавом в сторону открытых за спиною дверей, велела заносить в кладовую.
Расположенное в самом центре Длинного дома обиталище вождя, как и соседние жилища его братьев и близких друзей, состояло из единственной "залы" пять шагов в глубину и семь в ширину, с большим круглым очагом в центре. Глиняный пол поодаль от очага был покрыт серыми волчьими и чёрными собачьими шкурами. Висящие на толстых бычьих жилах гнедые конские шкуры отгораживали две боковые "спальни", выстланные мягкими шкурами убитых рукою вождя зверей: зубров, туров, лосей, оленей, медведей, барсов, – в одной ночевала Старая Медведиха с малолетними детьми вождя, в другой спал вождь со своими женщинами.
Поверх очага на всех, кто входил в жилище вождя, глядел широкими пустыми глазницами прикреплённый к скале белый турий череп с огромными серповидными рогами. Висевшая на рогах пятнистая оленья шкура прикрывала вход в вырубленную в скале большую пещеру, состоящую, как и передний дом, из трёх "комнат" – тянувшейся вглубь скалы центральной и двух боковых. В этих прохладных и сухих в любую пору года кладовых хранилось принадлежащее вождю добро. Туда и отнёс Хорёк прихваченный из дому мёд и пиво.
После матери и жён вождя, забрали свою часть добычи женщины трёх его младших братьев: 30-летнего Косматого Медведя, 25-летнего Медвежьего Хвоста и 23-летнего Медвежьего Клыка (самому Медвежьей Лапе осенью исполнилось 33 года). Несколько мешков с зерном, бурдюков с пивом, горшков с салом, мёдом и прочим вождь велел погрузить на мула и отвезти главному шаману племени "медведей" – Мохнатому Пауку, жившему с семьёй отдельно от всех близ самой удалённой и труднодоступной восточной вершины, где в небольшой пещере находилось племенное святилище Орейлохи. (Шамана все на Медвежьей горе, не исключая и вождя, побаивались, поскольку при всякой беде или в праздники он щедро поил свою деревянную Деву кровью женщин, детей (особенно она любила кровь юных девочек), а иногда и выбранных жребием воинов.) Остальное быстро разобрали под присмотром Медведихи жёны простых воинов.
Вечером Медвежья Лапа устроил у себя пир, на который позвал Хвоста и десяток старших дружинников (два других брата вождя, тоже отправившиеся с отрядами за данью, к этому времени ещё не вернулись). Семь новеньких девушек, вместе с четырьмя женщинами вождя, обслуживали рассевшихся вокруг очага мужчин. В комнате было жарко и дымно от догоравшего оранжево-красными углями очага, над которым молодой тавр обжаривал добытого вождём утром оленя. Сизый дым, скапливаясь под чёрным от копоти глиняным потолком, медленно уплывал через оконца на волю. Но дымный запах почти не ощущался в растекавшемся от оленьей туши умопомрачительном аромате жареного мяса.
На мужчинах, подсунувших под зады вместо подушек свои меховые полушубки и кожухи, были штаны из волчьего меха или лосины, красные и коричневые шерстяные и кожаные рубахи, поверх которых висели ожерелья-обереги из когтей и клыков собственноручно убитых хищных зверей – волков, вепрей, барсов, рысей, медведей. У Медвежьей Лапы это были нанизанные вперемежку на тонкий чёрный ремешок огромные серповидные медвежьи когти и клыки.
Прислуживавшие мужчинам женщины, скинув за занавесками лишние одежды, остались в одних тонких льняных и шерстяных сорочках без поясов, свободно ниспадавших до середины икр, с длинными широкими рукавами. Сорочки имели глубокий разрез между грудей, сколотый у ворота у жён вождя красивыми металлическими греческими фибулами, у девушек – простыми костяными и деревянными застёжками-палочками, и завязанные двумя-тремя тесёмками длинные разрезы на бёдрах. Чёрные, бурые, медно-рыжие волосы девушек были заплетены в одну или две увитые яркими разноцветными лентами косы, спускавшиеся у кого пониже ягодиц, у кого – до колен, а у большинства – до поясницы. У одних в ушах были вставлены медные, бронзовые или серебряные кольца, у кого-то – подвешены на цепочках одна, две или три красивых греческих монеты. Стройные шейки девушек обвивали ожерелья из разноцветных каменных бус или янтаря; на запястьях рук и щиколотках босых ног мелодично позванивали медные, бронзовые и серебряные браслеты.
Отрезая взятыми у воинов ножами подрумянившиеся ломти оленьего мяса, девушки подавали его на плоских глиняных и деревянных мисках сидевшим в двух-трёх шагах от очага мужчинам, а женщины вождя на правах хозяек наполняли из бурдюков непрестанно протягиваемые к ним медные, бронзовые и серебряные кубки и чаши, деревянные ковши, окованные медью, серебром и золотом бараньи и турьи рога и сами с удовольствием угощались из них забористым пивом и сладкой медовухой, взвизгивая и игриво хохоча, когда развеселившиеся мужи, сунув грубую лапищу в прорезь сорочки, больно щипали их за мягкие ляжки и груди, или увесисто ударяли по упругим ягодицам.
Когда утробы наполнились под завязку, пришло время усладить глаза излюбленным таврским танцем. "Вооружившись" четырьмя имевшихся в доме бубнами, пустыми деревянными мисками, ковшами, металлическими чашами, мужчины принялись дружно ударять в них рукоятками ножей.
Отойдя к занавешивавшим спальню вождя пологам, женщины и девушки распустили тесёмки на бёдрах. Как только прислуживавший вождю молодой воин отнёс вертел с остатками оленя в "комнату" Медведихи и подбросил в огонь свежих поленьев, подруги вытолкнули одну из девушек обратно к очагу. Выбрав одну из лежавших на полу у очага тонких сосновых щепок, девушка зажгла её и вручила отступившему к дверной притолоке слуге, после чего, раскинув в стороны руки, медленно закружилась на месте под ритмичные раскаты "музыки". Поедая хищно блестевшими глазами танцовщицу, воины с каждым разом ударяли в свои инструменты всё громче и чаще. Подгоняемая ускоряющимся ритмом, девушка кружилась всё быстрее. Две её тяжёлые косы медленно поднялись от колен до талии, потом взлетели над плечами; вместе с косами поползли вверх разрезанные до верха бёдер подолы сорочки, открывая алчным мужским взглядам сперва икры вращающихся ног, потом ляжки, бёдра, и наконец – поросший тёмным "мохом" лобок и круглые ягодицы. В этот момент, продолжая стремительно кружить под долетавшие сквозь неистовый грохот возбуждённые выкрики мужчин, юная танцовщица пошла вокруг очага. Она успела пройти полтора круга, когда огонь дополз до пальцев слуги. Крикнув: "Жжёт!", юноша бросил догоревшую щепку в очаг. Музыка тотчас оборвалась и танцовщица, резко остановившись, повалилась под звонкий смех подруг в объятия мужчины, против которого её застигла остановка.
К очагу тотчас выбежала следующая девушка. Вождь и дружинники вновь слаженно ударили в бубны и тарелки, и танцовщица, вручив слуге горящую лучину, начала своё постепенно ускоряющееся кружение.
За спинами мужчин, поедая розданное бабушкой Медведихой оленье мясо и лепёшки, за танцем и танцовщицами с восторгом наблюдали семь или восемь пар исполненных любопытства детских глазёнок. В другой "комнате" жёны вождя кормили и баюкали своих раскричавшихся из-за шума сосунков.
Когда все семь девушек, откружив отмеренное огоньком лучины время, оказались в объятиях воинов (так вышло, может, не без участия державшего девичьи лучины слуги, что Прыткая Ящерка досталась Медвежьей Лапе), Медведиха загнала детей за полог и, накрыв толстой медвежьей полстью, велела спать. А в "зале" вокруг затухающего очага, вместо отброшенных бубнов, деревянных тарелок и металлических посудин, многоголосо зазвучала совсем иная, куда более приятная слуху "музыка". Распалённые обильной едой, выпивкой и танцами мужчины, достав из штанов свои узловатые "дубины", до глубокой ночи охаживали без жалости во все дыры привезенных Медвежьим Хвостом "на пробу" красоток и присоединившихся к ним женщин вождя ...
Прыткая Ящерка продержалась в доме вождя целых три дня. Потом, как и обещал, её забрал к себе Медвежий Хвост.
Ещё через три дня, после того как на гору вернулись все сборщики даней, обеспечив вождя и его людей припасами на всю зиму, Медвежья Лапа, наскучивший сидеть без дела в своей горной берлоге, объявил назавтра большую охоту. По его просьбе Мохнатый Паук весь вечер скакал вокруг пылавшего у входа в пещеру Орейлохи костра, грохотал погремушками из круглых детских черепов, наполненных человечьими зубами, прося повелительницу гор наслать ночью к Медведь-горе побольше всякого зверья, а горных духов – не укутывать завтра горы и ущелья облаками и туманами.
Заклинания шамана были услышаны: утро выдалось на загляденье – морозным и солнечным, – ровно то, что нужно для доброй охоты.
Едва снежный гребень Большого Хребта окрасился в нежные лиловые тона, Медвежья Лапа, три его брата и восемь десятков старших по возрасту дружинников, основательно вооружившись удобными для метанья короткими копьями, рогатинами, топорами, луками и ножами, бесшумно спустились во всё ещё покрытое мраком ущелье Напита. Пройдя немного дальше вниз по течению, охотники вошли в другое, более узкое и глубокое ущелье, прорезанное левым притоком Напита, огибавшим Медвежью гору с запада и юга. Растянувшись цепочкой, они укрылись за выступами скал, крупными валунами, стволами деревьев и обсыпанными снегом кустами по обе стороны закованного льдом и заметенного снегом потока.
Выждав, когда снега на Большой Спине заискрились в лучах вынырнувшего по ту сторону из моря солнца, шесть или семь десятков молодых воинов (и в их числе Хорёк) и два десятка опытных в выслеживании зверя псов, с риском для жизни спустились по крутым, обледенелым, заснеженным склонам в самый конец южного ущелья, отделяющего Медвежью гору от главного хребта, – туда, где начинает свой недолгий бег по камням вокруг материнской горы к Напиту прыткая Оленья речка. Оказавшись на дне ущелья, тавры разом заверещали, заулюлюкали, застучали палками по камням и древкам копий, у кого они были – затрубили в турьи рога; собаки с звонким радостным лаем ринулись на поиски дремавшего в полутьме ущелья зверья. Всполошенные поднявшимся гвалтом, звери устремились по заваленному глубоким снегом ложу ущелья к спасительному выходу.
В том месте, где ущелье, с бегущей подо льдом речкой, огибая юго-западный отрог Медвежьей горы, поворачивает на север, убегающих от шумной ватаги загонщиков зверей ждали первые охотники. Пропуская всякую мелочь, вроде зайцев, лисиц, косуль, волков, они били из засады проносящихся мимо оленей, лосей, туров, кабанов. Часть зверей пыталась уйти в горы по спускавшимся в ущелье с юга и запада узким, густо заросшим кустарником и лесом оврагам, но всюду натыкалась на острые стальные жала копий, рогатин, сокрушительные удары секир стоящих на пути охотников. Некоторые падали в снег с расколотым черепом или пропоротым боком, но основная масса – хищники и травоядные вместе, охваченные паническим страхом, неслись по заметно расширившемуся ущелью дальше к Напиту, где их ждали главные силы охотников во главе с Медвежьей Лапой.
Нескольким матёрым турам всё же удалось с разгону проскочить стоявший на повороте охотничий заслон во главе с Медвежьим Хвостом и уйти в спускающийся с западного хребта овраг. Всадив копьё в переднее бедро передового самца, Медвежий Хвост едва успел отскочить с пути разъярённого зверя за массивный валун. Провожая глазами самца и двух ужаленных копьями его товарищей самок, уходивших крупными скачками по глубокому рыхлому снегу вглубь оврага, Хвост решил, что грех будет упустить такую ценную добычу. Оставив одного дождаться приближающихся с запада загонщиков, чтобы направить часть из них в овраг за добычей, шестеро охотников во главе с Медвежьим Хвостом, сжимая в руках резные древка секир (копья и рогатины у всех уже были израсходованы), устремились в погоню по кровавой дорожке, пробитой в снегу израненными турами.
Кривозубый Хорёк, увлечённо гнавший криками, стуком и свистом зверей по ущелью в первых рядах, оказался в числе тех двух десятков, кого старший дружинник по прозвищу Заячья Губа (верхняя губа у него была, как у зайца, разорвана пополам) направил в уходивший между отвесных скал на запад овраг на подмогу Медвежьему Хвосту. Хорёк, мысленно ругая себя за ненужную спешку, свернул в овраг весьма неохотно, его охотничий запал сразу пропал: тащить по горам тяжеленную тушу лесного быка было, как для его слабых рук, работой чересчур тяжёлой и крайне нежелательной. Но скоро ему пришлось корить себя за то, что промедлил: те, кто устремились в овраг первыми, вскоре обнаружили добитую воинами Медвежьего Хвоста самку тура и, ухватив за хвост и ноги, поволокли обратно. Хорёк попытался было пристроиться к ним, но парни погнали его вслед другим вверх по протоптанной по колено в снегу узкой тропе, то ломившейся сквозь заиндевелые кусты, то перескакивавшей через лежащие на пути стволы поваленных деревьев, то проваливавшейся в текущий под снегом ручей. Досадуя на свою промашку, Хорёк понял, что ему придётся тащить самого дальнего и наверняка – самого крупного и тяжёлого тура. Оставалось надеяться, что остальным турам удастся уйти из оврага в нависающие обрывистой дугой на западе горы, принадлежащие уже соседнему племени Волка, и тогда Хорёк вернётся вместе с Медвежьим Хвостом в ущелье налегке. Эта мысль побудила его вновь замедлить шаг. Сделав вид, будто подвернул ногу, он всё больше отставал от мелькавших вверху между камнями и деревьями товарищей.
Но вот отмеченный тёмными кровавыми пятнами след туров и их преследователей вывел из оврага на залитый искристым светом выкатившегося на Большую Спину солнца пологий верх горного хребта. Хорёк остановился. Следы меховых сапог свидетельствовали, что Медвежий Хвост с товарищами, увлечённые охотничьим азартом, углубились в чужие владения, видимо, рассчитывая добить теряющих силы зверей и утащить их на свою территорию до того, как здесь появятся соседи-"волки".
С осторожностью осмотревшись и прислушавшись, Хорёк ничего подозрительного не обнаружил и скрепя сердце двинулся по тянувшейся между тёмными стволами могучих дубов на запад дорожке, тяжело опираясь на копьё и припадая на будто бы вывихнутую правую ногу. Пройдя шагов триста, он услышал негромкие, радостные голоса. Обойдя покрытый снеговой шапкой огромный крутобокий валун, Хорёк увидел лежащую шагах в тридцати, в заросшем густым высоким кустарником распадке между двумя горными склонами, тёмно-коричневую, с кровавыми подтёками, турью тушу и десяток обступивших её молодых воинов, опутывавших верёвками рога и передние ноги, готовясь волочить её обратно. Чуть дальше, возле перегородившего распадок толстого ствола отжившего свой век граба, застыл чёрной горой в глубоком снегу и второй тур – настоящий гигант, стоивший того, чтоб так далеко за ним гнаться. Вокруг него, восхищённо похлопывая ладонями неподвижную тушу, топтались шестеро старших дружинников, а чуть поодаль, около турьего зада, стояли, переводя дыхание после затяжной пробежки, четверо молодых.
Медвежий Хвост, скаля в довольной улыбке белые зубы, счищал с широкого лезвия своей секиры кровь налипшим на поваленном стволе граба снегом. Вдруг рядом с ним в шершавый ствол с глухим стуком вонзилась стрела. Хвост инстинктивно присел в наметенный под стволом сугроб, глядя округлившимися глазами на дрожащее на расстоянии вытянутой руки тёмно-серое соколиное оперение вражеской стрелы. Следом за братом вождя попадали в снег, ища укрытия, кто за турьими тушами, кто в заснеженных кустах, старшие и молодые дружинники. Рыская тревожными взглядами по поросшим дубами, грабами и соснами склонам, они торопливо снимали из-за плеч луки (щитов, понятное дело, ни у кого не было), доставали из колчанов и накладывали на тетиву стрелы.
Хорёк, собравшийся уже было спускаться в распадок к товарищам, увидев, как они попадали в снег, будто поваленные ветром, испуганно присел на дрогнувших ногах и позадковал на карачках за валун. С трепещущим как осиновый лист сердцем, он медленно оглянулся, страшась увидеть нацеленные в спину копья "волков". К его великой радости сзади никого не оказалось: если "волки" не затаились где-нибудь в укрытии (а это было вполне вероятно), путь к бегству пока что был свободен.
В этот момент он услышал донёсшийся с дальнего склона звучный насмешливый голос:
– Эй, "медведи"!.. Спасибо, что пригнали нам этих прекрасных быков!.. Благодаря вам, мы сегодня вволю наедимся турьего мяса! Ха-ха-ха!.. А теперь спрячьте ваши луки и стрелы – они вам не помогут! – оставьте возле туш свои топоры в оплату за то, что охотились в наших горах, и убирайтесь, пока мы добрые. Хе-хе-хе!.. Слышишь, Медвежий Хвост! Иначе мы перестреляем вас тут, как глупых зайчат.
– Эй, это ты, Волчья Пасть?! – крикнул из-за поваленного ствола Медвежий Хвост, узнав по голосу старейшину ближайшего "волчьего" рода. – Эти звери прибежали сюда с наших гор. Мы их убили, это наша добыча.
– Э-э, Куцый Хвост! Ты же знаешь закон: раз эти звери перебежали к нам, значит, они наши! Так что давайте, делайте, что вам говорят, иначе пеняйте на себя... Ну!
– Эй, Волчья Пасть! – крикнул Медвежий Хвост после небольшой заминки. – Ну, так и быть, мы подарим вам тушу самки, а быка унесём с собой. По-моему, так будет справедливо.
– Нет, Хвост! Вы оставите тут обе туши и свои секиры, а мы вам позволим уйти отсюда целыми и невредимыми – так будет справедливо!
Медвежий Хвост опять взял паузу на размышление – соглашаться ли на унижение или вступить в неравный бой.
– Эй, Хвост! Решай скорее, а то моим людям уже надоело тут мёрзнуть! – поторопил вожака попавших в западню "медведей" старейшина "волков".
– Эй, Волчья Пасть! – крикнул Хвост. – А сколько с тобой людей?.. Где твой вождь, Хромой Волк? Дрыхнет в своём логове на Волчьей горе?.. А мой брат Медвежья Лапа тут рядом. Стоит мне протрубить в рог, и очень скоро он с тремя сотнями "медведей" будет здесь. Подумай хорошенько – тебе это надо?
Всех этих препирательств Хорёк уже не слышал: после первых же возгласов он, сжимая в руке опущенное долу копьё, трепеща от морозного хруста снега под ногами, крадучись побежал от валуна к валуну, от дерева к дереву, от куста к кусту, каждое мгновенье страшась услышать грозный оклик из леса или, того хуже, получить в спину бесшумную стрелу. Но – хвала Орейлохе! – похоже, никто из "волков" его не заметил. Чем удалённее становились голоса за его спиной, тем шире и быстрее делались его шаги. Наконец он добежал до края оврага и, оглянувшись в последний раз на чужой лес, облегчённо выдохнув, стремголов припустил вниз, рискуя в самом деле сломать или вывихнуть ногу.
Десяток молодых "медведей", сидя на турьей туше, только что дотащенной вдоль ручья до Оленьей речки, утирали вспотевшие лбы и зубоскалили, когда из оврага, словно преследуемый стаей волков, вылетел Кривозубый Хорёк и закричал пронзительным петушиным голосом, что "волки" окружили в лесу наших во главе с Медвежьим Хвостом, и грозятся всех перебить, если те не отдадут добычу.
– Бегите на подмогу, – пробегая мимо вскочивших в тревоге парней, махнул он свободной рукой в сторону возвышавшегося на западе хребта, – а я предупрежу вождя!
И Хорёк наддал ходу по завернувшему к Напиту ущелью – только запорошенные снегом подошвы засверкали! Проводив его взглядом, парни, похватав копья и дубины, ринулись гурьбой по укатанной тяжёлой турьей тушей широкой дорожке в овраг.
Пока Хорёк, постепенно сбавляя скорость из-за одышки и начавшегося колотья в боку, добежал до Напита, минуло добрых полчаса. Часть нашедшего там в это утро свою погибель зверья загонщики и охотники уже понесли на плечах и продетых между связанными ногами копьях и рогатинах к ведущему на Медвежью гору ущелью. Старшие дружинники, стоя кучками возле более крупной добычи, за которой молодые должны пригнать с горы мулов и лошадей, обсуждали подробности только что закончившейся бойни.
Шатаясь точно пьяный, Хорёк из последних сил добежал по истоптанному и испятнанному кровью снегу до удивлённо воззрившегося на него, опершись на рогатину, вождя. Обессилено повиснув обеими руками на воткнутом в снег копье, судорожно хватая раззявленным ртом стылый воздух, он с трудом доложил непослушным языком, что там (он махнул рукой в сторону вздымающейся к западу от Медведь-горы скалистой гряды) "волки" окружили погнавшихся за ранеными турами "медведей" во главе с Медвежьим Хвостом.
