Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 90 страниц)
Тщётно Скилур подымал руку, прося тишины, чтобы возразить на лживые обвинения дяди Карзоака, ставшие для него полной неожиданностью. Он сдался в плен не из трусости и малодушия, а чтобы спасти от роксоланских облав множество укрывавшихся в плавнях озера Бик воинов, женщин и детей. И царская власть ему нужна не для мести и новой войны с роксоланами, а чтобы взять в жёны царевну Атталу и установить с могущественными роксоланами прочный мир и союз. Но его оправданий никто не слушал. Вожди, скептухи и простые воины подняли крик и гвалт: одни требовали предать опозорившего славный род скифских царей сына Агара смерти, другие – изгнать его навсегда за пределы Скифии, третьи – вернуть закованным в рабские цепи его хозяйке – царице Амаге. Однако выпускать опасного соперника живым из рук Карзоаку страх как не хотелось, а настаивать на казни собственного племянника ему было как-то не с руки. С притворным добродушием Карзоак попросил негодующих воинов пощадить несчастного юношу, в жилах которого, как-никак, течёт благородная кровь Колаксая. Он с радостью примет сироту в свою семью и будет растить и воспитывать наравне с собственными сынами. "А там вскоре, – думалось ему, – какой-нибудь несчастный случай, которыми так богата жизнь, отправит его вслед за отцом, в ту страну, откуда никому нет возврата..."
Эти планы Карзоака нарушило неожиданное появление в скифской столице посланцев царицы Амаги. Пригрозив скифам войной, они потребовали вернуть своей владычице её беглого раба. Делать нечего: наложив на Скилура крепкие путы, его передали роксоланам, и Скилур опять оказался в Кремнах.
Представ перед царицей, юным царём и своей бывшей хозяйкой Атталой, надежды которой он не смог оправдать, Скилур, готовый к пыткам и казни, гордо вскинув голову, заявил, что убежал, чтобы вернуть себе державу отца и попросить у царя Гатала и царицы Амаги в жёны царевну Атталу, которую он полюбил больше жизни.
Амага обратила вопрошающий взгляд на старшую дочь.
Разочарованная и огорчённая постигшей Скилура неудачей, Аттала нашла в себе смелость признаться, что сама отправила его в Скифию добывать отцовское царство, и если бы ему это удалось, – охотно бы пошла за него замуж.
Отвесив дочери звонкую оплеуху за то, что лгала своей матери и царице, Амага объявила, что хочет она того или нет, а весной станет женой Тешуба. Что до сына царя-отравителя Агара, то весной, когда в Кремны приплывут греческие купцы, его продадут в рабство грекам – там он узнает по-настоящему, что значит быть рабом. А до того часу пусть посидит под неусыпной стражей на хлебе и воде в пустой зерновой яме на заднем дворе.
Аттала приняла решение царицы-матери с молчаливой покорностью, но в ту минуту, когда на щеке её горела тяжёлая материнская пощёчина, она бесповоротно решила, что поступит наперекор воле матери, чего бы это ей ни стоило.
Очутившись в глубокой холодной яме, Скилур решил, что дальнейшая жизнь утратила для него всякий смысл, и ему ничего не остаётся, как уморить себя голодом. Улёгшись на твёрдом, как камень, глиняном дне ямы, он не притронулся к объедкам, которые бросали ему сверху раз в день, как собаке, охранники, о чём те и доложили через пару дней матушке-царице.
Когда угас короткий зимний день, до слуха Скилура донёсся во тьме через небольшую отдушину в круглой каменной крышке, которой было накрыто его узилище, тихий голос Атталы. Царевна коротко шепнула узнику, чтобы не отчаивался: всё в его судьбе ещё может перемениться.
При звуке любимого голоса, который он не чаял ещё когда-нибудь услышать, кровь горячей волной опалила кожу на лице Скилура, зашумела в голове взметнувшимися мыслями. Эти несколько тихих слов в один миг вернули его от беспросветной тоски и смертного отчаяния обратно к жизни. Так значит, его царевна о нём не забыла, не отвернулась от него с презрением после постигшей его в Скифии неудачи, и рассчитывает как-нибудь выручить его! Быть может, ей ещё удастся уговорить царицу-мать переменить гнев на милость. Скилур был ещё так молод и так не хотел ещё умирать, ему так хотелось надеяться на лучшее! В конце концов, если этим надеждам не суждено сбыться, то уморить себя голодом ему никто не помешает и в трюме греческого корабля.
Тяжелая крышка вверху с глухим скрежетом отодвинулась, и в яму полетела толстая охапка сухого речного тростника. Затем чья-то невидимая в темноте рука опустила на верёвке к ногам Скилура корзинку со свежими ячменными лепёшками, куском жирного мяса и глиняной корчагой свежего молока. Узник почувствовал, как его рот наполнила клейкая слюна и, сдерживая нетерпение, освободил корзинку от груза, после чего она тотчас взмыла к звёздному небу, и массивная крышка опять легла на узкую горловину ямы.
Потянулись нескончаемые зимние дни и ночи. Аттала, как и прежде, выезжала во всякий погожий день с юными братьями и сёстрами в близлежащую степь на охоту. Всякий раз, оказываясь наедине с Гаталом, она внушала 13-летнему брату-царю мысль, что он уже не маленький мальчик, чтобы во всём исполнять послушно волю матери. Он ведь уже достаточно взрослый, чтобы иметь собственную волю, жить своим умом. Иначе царица-мать будет помыкать им и за него править до самой своей смерти.
Юный Гатал как губка впитывал доводы старшей сестры, заменившей ему два с лишним года назад отца и старших братьев. В детских играх, в тренировках с оружием, в конных скачках и на охоте – везде смелая, решительная, энергичная Аттала служила младшим братьям примером для подражания. Чем дальше, тем больше крепло желание Гатала вырваться из-под назойливой опеки матери, показать всем, и прежде всего самому себе, что он царь не по одному лишь названию.
Конечно, все важные дела царь решает не один, а на совете с матушкой-царицей и вождями, но в мелких, незначительных делах он может и должен поступать так, как он хочет, не спрашивая ни у кого совета, внушала ему Аттала. Почему бы Гаталу не вызволить из ямы скифского царевича Скилура, которого однажды сам владыка Папай спас от смерти? Оказав покровительство Скилуру, Гатал наверняка сделает приятное Папаю и заслужит его благодарность. Разве Гатал не знает, что наша матушка положила глаз на красивого юношу, а когда узнала, что тот полюбил её дочь, решила назло продать его грекам? Почему бы царю Гаталу не помочь Скилуру, вопреки неразумному решению матери, вернуть принадлежащее ему по праву Скифское царство, заслужив этим его вечную к себе благодарность и обратив скифов из врагов в друзей и союзников роксолан? Разве не лестно было бы Гаталу видеть свою любимую сестру скифской царицей? Гатал отвечал, что он с радостью бы помог Аттале и Скилуру – вот только как это сделать? Благодарно пожав брату руку, Аттала с улыбкой отвечала, что до весны ещё далеко – они что-нибудь придумают. Главное – чтобы об этих их разговорах не прознала матушка-царица.
Но вот, наконец, наступила весна. С каждым днём прибавлявшее света и тепла солнышко растопило на реках и озёрах потемневшие льды, а на склонах и на дне поросших мелколесьем яруг – последние снега.
В Кремнах, в царском дворце, в разгаре были приготовления к свадьбе старшей царевны, а в безотрадном положении Скилура ничего не менялось.
Но однажды, после захода солнца, когда на утонувшем в сиреневых сумерках дворцовом подворье всё обезлюдело и затихло до утра, к сидевшему, опершись на копьё, на крышке зерновой ямы стражу неслышно подошёл Гатал и ломким юношеским баском поинтересовался как там узник: жив ещё? После чего приказал поспешно вскочившему и вытянувшемуся перед юным царём молодому воину отодвинуть крышку и достать скифа из ямы – его пожелала увидеть царица.
Страж без лишних раздумий исполнил приказ: передав копьё Гаталу, отодвинул тяжелую крышку, кинул узнику петлю аркана и вытянул его наверх.
В первый раз после трехмесячного сидения в яме оказавшись на воле, Скилур с непривычки едва устоял на ослабевших, мелко дрожащих ногах, жадно глотая ощеренным ртом густой, прохладный, напоённый влажными весенними запахами воздух. От его длинных слипшихся грязных волос и сопревшей одежды по двору потянуло невыносимым зловонием. Брезгливо поморщившись и отступив на несколько шагов, Гатал велел отвести узника сперва в мыльню: нельзя же его вести в таком виде к царице! Взяв у Гатала своё копьё, страж повёл скифа в расположенную неподалёку баньку, ещё не успевшую остыть после того, как в ней перед заходом солнца мылась, готовясь к завтрашней встрече жениха, царевна Аттала. Гатал же ушёл во дворец и вскоре вернулся с чистой рубахой, штанами и рушником.
После того, как Скилур по приказу Гатала, не торопясь, тщательно, с давно не испытанным наслаждением отмылся золой от грязи, паразитов и пропитавшего его зловонного духа, вытерся и оделся в чистое, стражник и юный царь роксолан повели его во дворец.
На дворе уже совсем стемнело. Над высокой дворцовой крышей скользил по тёмным облачным волнам тонкий серебряный челнок Аргимпасы.
Введя узника через главный вход во дворец, Гатал приказал стражнику ждать его возвращения в сенях у дверей и повёл приучавшегося заново ходить на непослушных ногах скифа в покои царицы. В одной из полутёмных комнат юный царь шёпотом велел Скилуру надеть приготовленные для него мягкие скифики на заячьем меху и тёплый кафтан, после чего вывел его через заднюю дверь обратно во двор. Вернувшись к баньке в дальнем углу двора, Гатал помог Скилуру вылезть на её покатую деревянную крышу и с кошачьей ловкостью взобрался туда сам. Затем оба перебрались на примыкающую к мыльне высокую дворцовую каменную ограду и мягко спрыгнули на пустынную тёмную улицу.
Ухватив скифа за руку, Гатал быстро потащил его за собой к ближайшей крепостной башне, на которой в начале зимы состоялся памятный Скилуру разговор с Атталой. Поднявшись по скрипучим ступеням наверх, они, пригибаясь, пошли по узкой неосвещённой стене к соседней угловой башне.
Высунув голову между зубцами, Гатал тихонько свистнул, и тотчас снаружи из-под стены раздался короткий ответный посвист. Тогда Гатал продел под мышки Скилуру петлю прихваченного с собой из дворца аркана, крепко пожал на прощанье руку, пожелал шёпотом удачи и, придерживая обеими руками заскользивший по камню между зубцами аркан, помог беглецу спуститься. У подножья стены, в густой тени выступающей наружу башни Скилура ждала с четвёркой резвых, снаряженных в дальнюю дорогу коней и оружием царевна Аттала...
Аттала, решившаяся из упрямства на побег со Скилуром из-под венца наперекор матери, несмотря на почти непроглядную тьму (утлый челн месяца окончательно утонул в тёмной пучине облаков), погнала коней от Кремн резвой рысью по хорошо знакомой ровной степи прямо на север. Дувший вторые сутки с Меотиды тёплый южный ветер помогал держать верное направление.
Оказавшись на сильной, надёжной конской спине, Скилур сразу почувствовал себя гораздо уверенней. Чтоб не потерять друг друга в темноте, они молча скакали всю ночь коленом к колену. Когда сквозь пелену заморосившего после полуночи дождя забрезжил тускло-серый рассвет, беглецы, по-прежнему не говоря ни слова, повернули на запад.
Перебравшись вскоре, стоя на конских спинах, через полноводный весною Герр, они дали короткую передышку притомившимся коням и сами наскоро, по-походному, перекусили. Скилур полагал, что они поскачут к Тафру, но доскакав до небольшой речки, бежавшей по ровной, как стол, степи с севера на юг западнее Герра, Аттала погнала коней вверх по её илистому руслу, пояснив устремившему на неё удивлённый взгляд Скилуру, что по их следам уже наверняка несётся посланная царицей Амагой погоня, поэтому они укроются на время в непролазных плавнях на берегу Донапра.
Под вечер беглецы приблизились к протянувшейся от края до края вдоль невидимого русла великой реки коричнево-зелёной камышово-тростниковой стене, над которой здесь и там возвышались высокие, раскидистые, пока ещё голые тёмные кроны росших в одиночку, небольшими купами, а то и целыми островками деревьев. С трудом пробившись через густые заросли к одному из таких сухих посреди разлившейся воды островков, они расседлали утомлённых коней. Дождавшись темноты, чтоб не выдать себя дымом, разожгли на тесной полянке, закрытой со всех сторон толстыми шершавыми стволами старых осокорей, костёр. Пока Аттала готовила на ужин горячую похлёбку, Скилур поставил меж двух стволов походный шатёр. Там, на разостланной поверх толстого ковра прошлогодних листьев оленьей шкуре, под несмолкаемые свадебные песни тысяч лягушек пролетела в неистовом исступлении страсти, как один нескончаемый миг, их первая брачная ночь...
Среди дикой, нехоженой природы великого прибрежного луга, изрезанного речными протоками на сотни зелёных островов и островков, позабыв о существовании населённого людьми мира, прожили Скилур и Аттала остаток весны и всё лето.
Как и всякая выросшая в кочевом стане девушка, Аттала умела хорошо готовить, печь вкусные лепёшки, доить кобылиц (из четырёх отобранных для побега лошадей, она догадалась взять двух дойных кобылиц), делать из молока сыр и хмельной бузат и выполнять всю женскую домашнюю работу. Тщательно продумав и подготовив за долгую зиму побег, она прихватила с собой во вместительных вьюках всё необходимое для нескольких месяцев отшельнической жизни: соль, муку, разные крупы, оливковое масло и даже корчажку мёда. Мясо же они без труда добывали охотой в плавнях, кишевших множеством непуганой птицы и зверя.
Перед побегом Аттала сказала Гаталу, что укроется со Скилуром в донапровых плавнях, в надежде, что рано или поздно матери придётся смириться со случившимся, Гатал же обещал всячески убеждать царицу скорее простить её и Скилура. Они договорились, что Гатал пошлёт гонца воткнуть на верхушке огромной Атеевой могилы шест с волчьей головой в знак того, что царица Амага сменила гнев на милость. Время от времени они по ночам выбирались из зарослей в степь и, разминая застоявшихся коней, скакали к богатырскому кургану великого скифского царя. Но время шло, незаметно подошло к концу тёплое лето, не за горами уже была холодная, дождливая осень, а доброго знака от Гатала всё не было. Скилур уже стал подумывать о том, чтобы увезти свою понесшую дитя жену к задонайским скифам и просить помощи у тамошнего царя. Но прежде чем пуститься в дальний путь, разочарованная слабоволием Гатала и огорчённая упрямством матери Аттала попросила Скилура наведаться в последний раз к могиле Атея.
Подъезжая к знакомому кургану, Скилур ещё издали увидел на огромном жёлтом диске зависшей над самым курганом Луны чёрный силуэт оскаленной волчьей головы. С радостно забившимся сердцем он ударил пятками конские бока и подскакал галопом к самому кургану, чтобы удостовериться, что глаза его не обманули, и привезти волчью голову Аттале.
Как вдруг, не успев моргнуть глазом, Скилур оказался окружён десятком таившихся поблизости в засаде воинов-роксолан. Знакомый ему десятник царских телохранителей, вполне дружелюбно приветствовав Скилура, спросил, где же царевна Аттала, жива ли она, здорова?
Сохраняя внешнюю невозмутимость, несмотря на скребущие внутри из-за непростительной мальчишеской неосторожности когти, молодой скиф ответил, что Аттала жива-здорова и укрыта в надёжном месте. Скривив толстые губы в ухмылке, десятник понимающе кивнул и объявил, что его желает видеть царь Гатал.
Проскакав в ярком свете поднявшейся в небо луны всю ночь, под утро Скилура привезли в небольшой охотничий табор юного царя роксолан в верховье длинной, извилистой Конской реки, впадающей в Донапр ниже порогов.
Гатал встретил скифского царевича по-родственному – открытой приязненной улыбкой и дружескими объятиями, заметив, что едва узнал его: за лето бывший узник ещё больше вытянулся, оброс крепкими мышцами и прикрывшей подбородок и скулы светлой пушистой бородкой. Скилур ответил, что царь Гатал и сам здорово вырос со времени их последней встречи, превратился из подростка в настоящего воина. Вновь расплывшись в довольной улыбке, Гатал усадил Скилура рядом с собой завтракать, расспросил его об Аттале – каково ей жилось в болотной глуши без служанок? Затем с видимым удовольствием рассказал, как ему удалось убедить упрямую Амагу простить-таки старшую дочь за её самовольство и вырвать у царицы и её советников согласие не мешать Скилуру добывать себе и Аттале Скифское царство. Скилур сдержанно благодарил юного царя, всё ещё боясь до конца поверить в свою удачу.
После завтрака Гатал и Скилур резво поскакали во главе трёхсот царских охранников на запад – к Донапру. Когда подъехали к высокой – в два-три человеческих роста – стене пожелтевших, пожухлых к осени болотных тростников и камышей, Гатал загорелся желанием увидеть своими глазами приютившее влюблённых отшельников убежище. Взяв с собой лишь десяток молодых друзей и приказав остальным телохранителям ждать их возвращения у кромки плавней, Гатал нырнул вслед за Скилуром в сухо шелестящее жёлто-коричнево-зелёное травяное море.
После долгого и трудного извилистого пути по стоящим в воде непролазным зарослям, Скилур вывел наконец гостей на длинный и узкий, весь поросший вербами, осокорями, густыми кустами верболоза и одинокими великанами-дубами остров, затерявшийся среди десятка таких же островов. Встревоженная долгим отсутствием мужа Аттала, услышав шумно продирающихся по узкой тропинке в камышах лошадей, где-то затаилась и вышла к укрытому под раскидистыми осокорями шалашу, лишь услышав зов Скилура и узнав среди выехавших на поляну всадников брата Гатала. С тёплой материнской улыбкой Аттала радостно прижала к груди и расцеловала восторженно кинувшегося в её объятия любимого брата, отметив, как он вырос и возмужал за это лето. Расспросив Гатала о матушке-царице, младших братьях и сёстрах, Аттала разожгла посреди поляны огонь и стала готовить для мужа и гостей обед. Гатал с приятелями и Скилуром тем часом, привязав под деревьями коней, пошли осматривать остров. Вернувшись через полчаса к уютному жилищу отшельников, юный царь объявил, что ему тут так понравилось, что он решил сам пожить и поохотиться здесь будущим летом.
– Сам – или с какой-нибудь украденной наперекор матери красоткой, а? – спросила с лукавой улыбкой Аттала. – У тебя уже есть кто-нибудь на примете? – и Аттала хохотнула, увидя смущение на по-девичьи зарумянившемся лице 14-летнего брата-царя, как раз входившего в пору сладких мечтаний о жарких девичьих ласках.
Переночевав с друзьями в сооружённом напротив жилища молодой пары шалаше, на другое утро Гатал, выбравшись на поляну, попросил увязывавшего на коней нехитрые пожитки Скилура оставить на месте шатёр и всю посуду: быть может, они вместе вернутся сюда поохотиться на болотных птиц и кабанов будущим летом.
Наскоро перекусив холодными остатками вчерашнего ужина, все сели на коней и двинулись за угадывавшим по каким-то лишь ему ведомым приметам верный путь Скилуром и друг за другом к отдалённой кромке заболоченного берегового луга, где их с растущей тревогой дожидались три сотни царских телохранителей. Перебравшись через узкую протоку, Скилур и ехавшая за ним Аттала, прежде чем стена очерета сомкнулась за крупами их коней, успели бросить прощальные, полные нежной грусти взгляды на свой зелёный островок, на котором они прожили пять самых счастливых месяцев своей жизни. Доведётся ли им ещё когда-нибудь ступить на его укромный, полный невыразимого очарования берег?..
Выбравшись часа через три из низинных приречных плавней на твёрдую землю, они вместе с охранными гаталовыми сотнями направились к расположенному неподалёку ниже по течению Атееву городку – центру скифов-паралатов, одного из восьми осевших в низовьях Донапра скифских племён – данников роксолан. От некогда огромного многолюдного города, расположенного в труднодоступной, окружённой речными ериками и болотами местности при впадении Конской реки в Донапр, где когда-то была главная кузница и зимняя столица Великой Скифии, теперь остался лишь небольшой городок на месте прежнего царского акрополя, сохранивший в названии память о самом знаменитом скифском царе.
Беспрепятственно въехав в Атеев городок, юный царь роксолан велел встречавшему его у распахнутых ворот местному вождю немедля собрать всех мужей племени на городской площади.
Отобедав и отдохнув со своими людьми пару часов в доме услужливого вождя, Гатал со свитой и грозной охраной выехал на заполненную оторванными от привычных дел, встревожено переговаривающимися паралатами площадь. Указав притихшим при его появлении скифам на одного из своих молодых спутников, Гатал назвал его царевичем Скилуром, сыном скифского царя Агара. Далее Гатал ломким юношеским баском объявил, что он – повелитель могучих роксолан, и его мать – царица Амага, отдали в жёны царевичу Скилуру свою сестру и дочь – царевну Атталу, и отпустили его домой в Скифию. Окинув повелительным взором изумлённо застывшую площадь, Гатал призвал вождя, скептухов и всех воинов-паралатов присоединиться к войску царевича Скилура, которому однажды выказал своё расположение сам владыка Неба Папай, и помочь ему вернуть отцовское царство.
На другое утро, вслед за тремя сотнями роксолан царя Гатала, из Атеева городка выступило больше тысячи конных скифов-паралатов, поступивших со своим вождём под начало царевича Скилура, и направились к расположенному ниже по течению Донапра городку Сарбаку – центру соседнего скифского племени катиаров.
Через месяц, после того, как они объехали одно за другим все восемь живущих на обоих берегах нижнего Донапра скифских племён, под рукой у Скилура было уже около десяти тысяч конных скифов. Настала пора потягаться с дядей Карзоаком за золотую булаву скифских царей.
Перед въездом в узкую горловину Тафра Гатал с большим сожалением остановил коня и тепло, по-родственному, распрощался со Скилуром и Атталой. Увы! Дальше ему путь был заказан – его связывала данная матери клятва не участвовать в распре между скифами. Когда в начале осени царица Амага, после долгих просьб и уговоров, всё же простила непокорную старшую дочь и Скилура, она поставила обрадованному своей победой Гаталу условие, что ни один воин-роксолан не отправится в Таврику помогать Скилуру и Аттале добывать Скифское царство:
– Пусть сын Агара ищет себе воинов среди донапровских скифов. Если ему и вправду помогает сам Папай, а не только мой добросердый сын и моя упрямая дочь, то он и без нашей помощи победит Карзоака и добудет себе царство. Чем больше скифы перебьют друг друга в этой войне, тем для нас будет лучше!
Беспрепятственно миновав узкий перешеек с так и не восстановленной защитной стеной, Скилур повёл своё войско к Неаполю. На левом берегу Пасиака, около крепости Палакий, прикрывавшей с севера скифскую столицу, его встретил дядя Карзоак с примерно таким же по численности войском.
На той и на другой стороне воины и вожди не горели желанием сражаться друг с другом, а предпочли бы, чтоб их предводители мирно меж собой договорились. Да и сами Карзоак и Скилур не хотели братского кровопролития между скифами. Конечно, если бы со Скилуром пришло и роксоланское войско, Карзоак без спора уступил бы царскую власть племяннику. Теперь же он заявил о своём искреннем желании заключить дорогого племянника и его жену-роксоланку в крепкие родственные объятия и объявить перед всем скифским войском Скилура своим старшим сыном и наследником. Но Аттала посоветовала мужу не доверять коварному дяде, а решить спор с ним за царскую булаву, коль не отдаст её добровольно, по древнему обычаю смертным поединком.
– Я уверена, что правда и сам владыка Папай на твоей стороне, и ты его одолеешь! – твёрдо, без тени сомнения заявила решительная роксоланка. Да и сам Скилур, раз обжёгшись, не склонен был больше верить в добрые родственные чувства дяди Карзоака.
Пришлось Карзоаку соглашаться на единоборство со Скилуром. В свои 50 лет он был гораздо сильнее и намного опытнее высокого, тонкого в кости, ещё не успевшего заматереть 18-летнего юноши. Выезжая на ровное поле между двумя войсками, вставшими дружелюбно друг против друга широкими, почти сомкнувшимися на краях полукружьями, Карзоак не сомневался в своей победе, что бы там ни болтали о покровительстве его противнику самого Папая.
По освящённым традицией условиям поединка бойцы могли иметь любое оружие по своему выбору, кроме лука (для безопасности зрителей). Скилур, хоть и уступал значительно дяде Карзоаку в мышечной массе и мощи, оказался очень ловким и вёртким бойцом. Прожив целое лето среди дикой природы донапровых плавней, он не только неутомимо охотился с луком и коротким копьём, но и ежедневно упражнялся во владении самым разным оружием в паре с Атталой, которая, как и всякая знатная сарматка, с детских лет обучалась боевым навыкам наравне с мальчишками. Аттале всегда нравилось оружие, и кое в чём она даже превосходила Скилура – например, в умении без промаха метать в цель с дистанции ближнего боя ножи, акинаки и боевые двулезвийные секиры на длинных ручках. Не желая ни в чём уступать жене, Скилур всё лето старательно учился у неё этому хитрому искусству, пока не достиг такого же мастерства. И вот теперь это умение решило исход его боя с Карзоаком.
К разочарованию надеявшихся на яркое, продолжительное зрелище воинов, бой оказался коротким. После того, как Карзоаку в первой же сшибке удалось пронзить копьём скилурова коня, он, победно улыбаясь, устремился с поднятым над головой длинным мечом на ненавистного племянника, застывшего позади бьющегося в смертных корчах коня в оборонительной стойке – с мечом в левой руке и боевой секирой – в правой. Когда Карзоак подскакал почти вплотную, Скилур, казавшийся приросшим от страха к месту, внезапно метнул в него почти без замаха секиру. Широкое стальное лезвие вошло точно между глаз, застряв, будто в древесном стволе, глубоко в черепе. Обливаясь тёмной кровью, Карзоак, как подкошенный, рухнул к ногам победителя под восторженный рёв его воинов, взметнувших в радостном порыве в серое осеннее небо свои копья и мечи. В этих победных криках растворился и ликующий вопль роксоланки Атталы, ставшей в этот миг скифской царицей.
Вожди, скептухи и воины 14-ти скифских племён Таврики (исключая подвластных боспорскому царю сатавков), как и было заранее договорено, избрали победителя своим владыкой.
Устроив для слившихся воедино южных и северных скифов возле полуразрушенных стен Неаполя обильный пир за счёт отошедших к нему по закону богатств его поверженного предшественника, Скилур на другой день отпустил донапровских скифов домой за Тафр, по-царски щедро вознаградив их за помощь.
Было это 55 лет и зим тому назад...
Правление царя Скилура, сына злосчастного Агара, оказалось для скифов на удивление счастливым. Видно и впрямь ему покровительствовал и помогал во всех его делах сам небесный владыка Папай! Крепко сдружившись с царём роксолан Гаталом и окружив себя мудрыми советниками и помощниками, Скилур со временем восстановил защитное укрепление на Тафре, отстроил заново и гораздо мощнее, чем прежде, стены Неаполя Скифского, подчинил своей власти восемь северных скифских племён, без войны освободив их от дани роксоланам, возродил численность и грозную боевую мощь скифского войска, навязал своё покровительство греческой Ольвии, взявшись защищать её от набегов ближних и дальних варваров, вновь отобрал у херсонесских греков хлебородную приморскую Равнину вместе со всеми расположенными там усадьбами, крепостями и городами Керкинитидой и Калос Лименом, родил не один десяток достойных сыновей и дочерей и совершил ещё множество славных и полезных для своей державы дел, заслужив в народе к концу своей долгой жизни уважительное прозвище Великий.
9
Савмаку так и не довелось вновь побывать в стане царя Скилура. После того как он, положив убитого волка у скамьи под дубом в родном дворе, взволнованно рассказал отцу и собравшейся вокруг многочисленной родне о своих необычайных приключениях и искупался в заслуженных похвалах, старший брат Ториксак сказал, что Савмаку не нужно снова ездить в царский стан – он сам отвезёт шкуру волка царевне Сенамотис.
– А то ещё, ненароком, влюбится там в прекрасную царскую дочь и передумает жениться на своей Фрасибуле, – добавил сотник, улыбаясь в пшеничные усы, и все вокруг дружно засмеялись.
Посмеявшись вместе со всеми, вождь согласился с мнением сына-сотника: конечно, хватит с Савмака и одного обеда с царём Скилуром и его молодым наследником, а то ещё слишком возгордится.
Заметив отразившееся на лице Савмака огорчение, Ториксак ласково потрепал младшего брата по плечу:
– Не переживай, братишка! Я возьму всю вину на себя. Думаю, царевна на тебя не обидится...
С того памятного Савмаку дня прошло полмесяца. Едва заметная в ночь охоты на чёрного волка луна теперь сияла в ночном небе серебряной греческой монетой. И все эти дни юные сыновья Скилака и Октамасада, и в первую очередь безмерно гордившийся старшим братом Канит, при каждой встрече с родичами-хабеями не уставали похваляться подвигом Савмака и его лучшего во всей Скифии коня (наверное, и у самого царя Скилура не найдётся такого, как наш Ворон!), насмехаться и дразнить хабеев, не сумевших без помощи напитов справиться с таскавшим у них овец волчьим царём.
Как-то под вечер на хорошо знакомый двор вождя Скилака в Таване заехал Фарзой с младшим братом Метаком и двоюродным Тересом. Кроме желания лишний раз увидеть свою невесту, не замедлившую выбежать из дома под зелёный дубовый шатёр, соперничая озарившимся радостью лицом с висевшей в сиреневом небе над ближними горами луной, у Фарзоя и его спутников была и более важная цель: наскучив выслушивать хвастовство и насмешки родичей-напитов, они привезли Савмаку и его братьям вызов на конные состязания.
Фарзой предложил напитам съехаться завтра утром у Козьей горы, возвышающейся как раз посредине между Хабеями и Таваной, на восточном краю нависающего над большой дорогой плато, и оттуда скакать наперегонки к западному краю скифской земли. Южнее устья Хаба есть удобный спуск к самому морю долиной небольшой речушки, впадающей в залив между двумя выступающими далеко в море обрывистыми мысами. Победит тот, кто первым омоет копыта своего коня в морской волне. Расстояние туда от Козьей горы примерно пять фарсангов по тяжёлой для коней и всадников, изрезанной холмами и оврагами местности. И поскольку хабеи признают, что ни один их конь не сравнится в выносливости и быстроте с савмаковым Вороном, то, чтобы уравнять шансы, они предлагают разбить завтрашнюю скачку на пять отрезков, по фарсангу каждый, и проскакать их, разбившись на пары – напит против хабея – подобно тому, как скачут спешные царские гонцы, меняя в каждом селении загнанных коней на свежих.
