Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 90 страниц)
– Думаю, что нет, – помедлив, ответил Левкон. – Полагаю, Палак уже понял, что наши стены ему не по зубам, и думает, как ему закончить эту войну.
– Зачем же он привёл сюда всё своё войско? Думаю, он не захочет начинать своё царствование с поражения и попытается любой ценой заполучить Феодосию.
– Видит око, да зуб неймёт.
– А что, если он попытается взять нас измором и простоит тут всю зиму?
– Взять измором приморский город без флота нельзя. Палак это понимает не хуже нас с тобой. Думаю, ещё два-три дня, и он уйдёт.
– Дай-то бог, – вздохнул Лесподий.
Скоро из угла Лесподия послышалось прерывистое похрапывание.
– Только где теперь будет происходить наша граница со Скифией? Вот вопрос... – чуть слышно произнёс Левкон, смежая отяжелевшие веки; через минуту, с последним воспоминанием о соблазнительно простёршейся перед ним на атласном домашнем ложе нагой Афродите с лицом Гереи, погрузился в сладкие объятия Морфея и он...
В дверь комнаты осторожно постучали. Вмиг очнувшись от тревожного сна, Левкон и Лесподий вскинули над подушками головы и схватились за лежавшие на столике мечи, едва не потушив затрепетавший на золотой отделке ножен огонёк светильника. Тотчас оборвал храп и приподнялся на своём тюфяке в правом от двери углу левконов слуга Дидим. Но в следующую секунду Левкон и Лесподий убрали руки от мечей, услышав тихий голос Никия:
– Царевич, номарх... срочные вести.
Откинув плащи, Левкон и Лесподий сели на постелях, опустив босые ступни на расстеленную между топчанами бурую медвежью шкуру.
– Входи, – дозволил Лесподий.
Слегка приоткрыв дверь, Никий доложил, что с ним вестник от Малых ворот.
– Входите оба.
Вошедший вслед за Никием низкорослый широкоплечий воин в круглом стальном шлеме с коротким щетинистым гребнем назвался Архипом, сыном Хрисиппа, пентаконтархом гермонасской сотни, которая в эту ночь охраняет участок стены возле Малых ворот. То и дело перескакивая любопытным взглядом с хладнокровно-внимательного лица царевича Левкона на встревоженное лицо здешнего номарха, он негромко доложил, что некоторое время назад их дозорных неожиданно кто-то вполголоса окликнул по-эллински из темноты с той стороны.
– Говоривший назвался эллином из скифского Неаполя, грамматом царского казначея Дионисия, старшего сына Посидея. От имени своего господина он сообщил, что Палак приказал завтра начать рушить стену над Истрианой, а после того, как она будет снесена, скифы сожгут дотла всю хору, вырубят все сады и виноградники и после этого отправятся домой. Если хотите спасти свою хору от уничтожения, Дионисий советует вступить с Палаком в мирные переговоры и обещает своё содействие... Это всё.
– Хорошо, Архип. Возвращайся на свой пост, – отпустил гермонасца Левкон и, когда тот, чётко по-военному развернувшись, заслонил широкой спиной залитый лунным светом дверной проём, добавил: – Передай своим, что через два-три дня войне конец. Скоро отправимся по домам.
– Слушаюсь, царевич! Разошлём эту радостную весть по цепочке по всей стене, – пообещал, оглянувшись с порога и ощерив крупнозубый рот в лошадиной улыбке, гермонасец.
– Ну, что я тебе говорил! – Левкон, наклонившись, радостно хлопнул Лесподия ладонью по волосатому колену. – Палак созрел для переговоров, но хочет, чтобы в роли просителей мира выступили мы.
– Ну да! Ведь мира просит всегда проигравший.
– И он не оставляет нам выбора: ради спасения хоры придётся пойти на это. Понятно также, что за это придётся хорошо заплатить. Нужно немедля обсудить с Хрисалиском и демиургами, какую цену феодосийцы способны и готовы заплатить за свою хору. Дидим, одеваться!
Восход невидимого за клубившимися над вспаханным глубокими тёмными бороздами свинцовым морем облаками дневного светила застал Левкона и Лесподия на одной из башен у Больших ворот. Поскольку скифы все попрятались в усадьбах, и туда до них со стены было не докричаться, кто-то должен был отправиться к ним с зелёной ветвью мира и пригласить царя Палака к Большим воротам на переговоры. Вызвался Никий. Лесподию не хотелось рисковать своим любимцем, но Левкон высказал уверенность, что тому ничто не угрожает – пусть идёт смело!
Вооружив Никия мохнатой самшитовой веткой, срезанной ради благого дела возле ближайшего храма, его обвязали под мышками верёвкой и аккуратно спустили на дорогу со стены над воротами. Свой пояс с мечом и кинжалом, щит и украшенный изящной чеканкой и высоким щетинистым гребнем бронзовый шлем он отдал на сохранение телохранителям номарха. Сотни пар глаз, среди которых самыми острыми были глаза его отца – хилиарха Фадия, с напряжённым вниманием глядели, как он, положив на счастье к подножью гермы серебряную монету, помахивая над чернокудрой головой зелёной веткой, уходит спокойным шагом по серой каменистой дороге в сторону ближайших к заливу клеров.
В тревожном ожидании минул добрый час. Наконец теснившиеся на западной стене воины увидели, как из клеров на открытое пространство выехал десяток всадников и неспешно порысил к Большим воротам. По непокрытой черноволосой голове среди высоких островерхих башлыков и лежащей на плече зелёной ветке, в одном из них тотчас узнали Никия. Стоявший на башне рядом с Лесподием, Левконом и Мосхионом Фадий бесшумно зашептал благодарственную молитву богам.
Когда всадники подъехали ближе, Левкон и Лесподий узнали в их скакавшем на корпус впереди предводителе младшего сына Посидея Главка, недавно привозившего в Пантикапей объявление войны. Похоже, что теперь именно ему Палак поручил найти дорогу к миру.
Остановив коня шагов за двадцать от ворот, Главк быстро пробежал глазами по лицам греков, настороженно глядевших на скифов из-за зубчатой ограды башен и стен, и без труда отыскал на левой башне по высоким пучкам страусиных перьев над золочёными командирскими шлемами боспорского царевича и феодосийского номарха. Обнажив белые зубы в широкой улыбке, Главк приветно помахал левой рукой:
– Хайре, царевич! Хайре, номарх! Рад вас видеть в добром здравии!
– И тебе, Главк, пусть мойры отмерят сто лет жизни! – любезно ответил за обоих Левкон.
– Ваш посланец сказал, что вы хотите просить у царя Палака мира?
– Да, это так.
– В таком случае повелитель скифов Палак – да продлится его земная жизнь и могущество тысячу лет! – приглашает вас обоих к себе в гости. Мой господин считает неудобным договариваться о мире, стоя с задранной головой перед закрытыми воротами и крича во весь голос, как торгаши на агоре. В залог вашей безопасности Палак, помимо своего царского слова, готов отправить в Феодосию на время переговоров своих старших братьев – царевичей Марепсемиса и Эминака. Ну, что скажете?
Отступив от проёма за мерлон, Левкон тихо сказал Лесподию:
– Вдвоём идти нельзя. Нельзя обезглавить войско даже на час.
Номарх согласно кивнул:
– Ты прав – пойду я один.
Левкон покачал головой:
– Нет, Лесподий, пойду я. Моё слово имеет для Палака больший вес. К тому же, я хочу договориться о мире не только для Феодосии, но и для всего Боспора.
– Но мы не можем рисковать твоей головой! – горячо возразил Лесподий.
– За мою голову не беспокойся, с ней ничего не случится, – ответил царевич с мягкой улыбкой. – И не забывай, что перед войной Палак требовал как раз твоей головы. И на этом всё – спор окончен! – решительно пресёк Левкон дальнейшие возражения.
Вновь показавшись между мерлонами, Левкон сообщил о принятом решении.
– Хорошо, – согласился Главк. – Тогда Палак пришлёт сюда одного Марепсемиса. Только я не думаю, что Марепсемис согласится, чтобы его поднимали в город, как бурдюк вина, на аркане, – оскалился в белозубой улыбке Главк, следя взглядом за гекатонтархом Никием, которого его товарищи как раз подтаскивали к зубцам над воротами. – К тому же, для скифского царевича появиться где-либо без оружия и без охраны – неслыханное бесчестье.
Левкон и Главк быстро договорились о равных условиях для обоих царевичей: оба будут при мечах, каждого будут сопровождать десять вооружённых телохранителей. Напоследок Левкон сказал, что ждёт царевича Марепсемиса через час возле Малых ворот – там феодосийцам проще всего разобрать завал.
Подняв коня на дыбы, Главк развернул его на задних ногах, полоснул плетью и унёсся со своей охраной стремительным галопом к стиснувшим дорогу на северо-западе высокими каменными оградами усадьбам.
Спускаясь вслед за царевичем вниз, Лесподий спросил стоявшего с улыбкой в выходящем на стену боковом проёме Никия, что он делал так долго у скифов. Никий, улыбаясь, ответил, что Палаку вздумалось спросить совета у богов, соглашаться ему на переговоры или вернуть феодосийцам голову их посла. И вместо того, чтобы решить вопрос за пару секунд, бросив монету, их жрецы-гадатели почти час метали через головы в начерченный за спиной круг ивовые прутья: лишь с девятой попытки у всех троих прутья указали наконец на мир. Несмотря на его нарочито шутливый тон, спускавшегося следом Фадия, представившего, что пришлось пережить в эти минуты его сыну, прошиб холодный пот.
Сев на коней, Левкон, Лесподий, Фадий и Никий отправились на Акрополь и принесли вместе со всеми демиургами и жрецами жертвы богам за успех переговоров.
Когда полтора часа спустя дозорные на башне у Малых ворот с Никием во главе увидели, наконец, десяток выехавших из-за Деметриной горы скифских всадников, неспешно рысивших к Малым воротам, ждавший внизу Левкон коротко обнялся с пожелавшими ему удачи Лесподием, Делиадом и Фадием и первым выехал из города. За ним выехали по одному десять его телохранителей, вооружённых короткими мечами, копьями и овальными щитами, украшенными, как и у всех соматофилаков, бронзовыми посейдоновыми трезубцами, и остановились напротив ворот, поджидая скифского царевича.
Подъехав с каменным лицом к знакомым воротам, левее которых чернел под стеной обугленный остов скифского тарана без бронзового жала, Марепсемис увидел, что осторожные греки разобрали только часть завала в и без того узком воротном створе, оставив проезд лишь для одного всадника. Марепсемис натянул повод, лишь когда его серый в яблоках мерин едва не ткнулся мордой в испуганно дрогнувшие ноздри янтарно-золотистой кобылы Левкона.
Дружелюбно улыбнувшись, боспорский царевич приветствовал старшего брата скифского царя лёгким кивком головы и традиционным: "Радуйся!", произнесенным по-скифски. С полминуты Марепсемис молча метал из-под сурово сведённых бровей в спокойно-добродушное лицо человека, помешавшего ему захватить Феодосию, тяжёлые, как булыжники, взгляды, затем едва заметно кивнул в ответ и произнёс на грубом, отдалённо напоминающем эллинский язык наречии:
– Будем радоваться после того, как мой брат Палак отпустит тебя назад с миром.
– Я уверен, что нам с твоим братом удастся договориться, и мы снова заживём, как добрые соседи. Так что въезжай смело, царевич, – Левкон сделал широкий пригласительный жест правой рукой в сторону ворот. – Извини, что к твоему приезду мы не успели сделать проезд пошире.
Потянув за левый повод, Марепсемис тронул коня и первым въехал в узкий, как лисья нора, проход сквозь нависающие над головою каменные блоки. За ним цепочкой втянулись в город десять его телохранителей.
Провожаемый взглядами тысяч стоявших на всех башнях и куртинах плечом к плечу феодосийцев и восточнобоспорских воинов, Левкон со своим маленьким отрядом припустил галопом по огибающей город дороге. Как только он миновал Деметрину гору, из расположенной за нею балки выехала сотня скифов и отрезала царевичу путь назад, поскакав в полусотне шагов за ним. С северной стороны скоро выехала навстречу Левкону ещё одна скифская сотня с Главком во главе. Взяв боспорского царевича и его телохранителей в тесное кольцо, сайи сопроводили его в усадьбу, ставшую на время резиденцией царя Палака.
Двор усадьбы был весь загажен конским навозом, густой запах которого, смешанный с запахами конской мочи и пота, столь же приятный для скифского носа, как аромат роз для эллинов, пропитал и сам двор, и все комнаты в окружающих его постройках. В центре двора стояли в два ряда шесть плотно зашторенных кибиток, вокруг которых были привязаны с полсотни осёдланных лошадей. Ещё не меньше сотни коней были привязаны к столбам и друг к дружке по периметру двора. Сотни палаковых телохранителей, высыпавших поглядеть на боспорского царевича, толпились под навесами и между лошадьми. У входа в андрон, в тени тянувшегося вдоль всего фасада широкого балкона, с которого за приездом важного гостя тоже наблюдали десятки скифов, застыли, скрестив копья, двое стражей. Между ними, заслоняя могучим торсом широкие двустворчатые двери, уперев в бока кулаки, стоял старший бунчужный Тинкас, а чуть сбоку – глашатай царя Зариак.
Подъехав с Главком почти под самый балкон, Левкон легко спрыгнул с коня и, отдавая повод своему декеарху, разрешил соматофилакам спешиться. Зариак скользнул за спиной Тинкаса в андрон и с порога обратился во весь голос к сидевшему у противоположной стены Палаку:
– Левкон, младший брат боспорского царя Перисада, явившийся к порогу царского дома, просит дозволения лицезреть светлый лик повелителя скифов!
– Пусть войдёт, – разрешил Палак.
Глашатай распахнул створки дверей, стражи подняли копья, Тинкас, развернувшись вполоборота, отступил на шаг в сторону, не сводя с лица царевича недобро насупленного взгляда. Левкон, сопровождаемый Главком, остановился посреди выложенного пятью кругами разноцветной плитки андрона. Вошедший следом Тинкас, притворив дверные створки, остался стоять у порога, широко расставив толстые короткие ноги и заложив за пояс большие пальцы рук.
В сравнительно небольшом помещении андрона собралось в ожидании мирных переговоров с боспорским царевичем больше полусотни человек. Палак, одетый по-домашнему в красные сафьяновые скифики, коричневые штаны, зелёный короткополый кафтан, перетянутый наборным золотым поясом, за который была заткнута драгоценная царская булава, и высокий алый башлык, обшитый по краю рядом рельефных золотых пластин, важно восседал на расшитом сплошным золотым узором краснобархатном чепраке, расстеленном поверх шкуры большого белого медведя, раззявленная клыкастая пасть которого угрожающе скалилась на Левкона. Грудь царя вокруг шеи украшала широким полумесяцем великолепная золотая пектораль. У стены за спиной Палака застыл бунчужный с царским бунчуком, по бокам которого стояли два вооружённых до зубов стража. По обе стороны медвежьей шкуры сидели полукругом со скрещёнными ногами на цветастых чепраках три десятка козлобородых скифских вождей; за их спинами теснились молодые друзья Палака – по большей части сыновья этих самых тысячников и вождей. Главк, оставив гостя одного посреди залы, присел рядом со старшим братом по левую руку царя.
Левкон и Палак обменялись приветствиями как давние и добрые знакомые, выразив взаимную радость видеть друг друга в добром здравии. Пользуясь случаем, Левкон лично поздравил Палака с восшествием на трон и пожелал ему долгих и благополучных лет царствования. После этого суровая складка между бровями Палака окончательно разгладилась, взгляд потеплел, надменно вскинутый подбородок опустился, а на губах появилась самодовольная улыбка. Выразив сожаление, что хозяин усадьбы, убегая, прихватил с собою всю мебель, Палак приказал слуге положить для дорогого гостя на медвежий загривок пару подушек и пригласил Левкона сесть с ним по-походному.
После того как Левкон уселся на расстоянии двух вытянутых рук напротив царя, Палак пожелал выпить за гостя, приезд которого наполнил его грудь нечаянной радостью. Царский виночерпий, отлепившись от стены, тут же наполнил густым тёмно-красным вином из косматого козьего меха золотые чаши царя, двух его братьев, Иненсимея и ещё одну, которую царский слуга с низким поклоном вручил боспорскому царевичу. Двое помощников виночерпия тем временем наполнили из своих бурдюков поднятые над плечами чаши вождей и молодых друзей царя.
Выпив со всеми до дна объёмистую чашу неразбавленного вина, Левкон, видя устремлённые на него со всех сторон вопросительные взгляды, предложил выпить за здоровье и благополучие царя Палака. Лица скифов тотчас расплылись в довольных улыбках. Царский виночерпий вновь наполнил терпким хиосским подставленную Левконом чашу, украшенную рельефными рядами мышей (внизу), лягушек (посередине) и порхающих птиц (вверху). Бережно поднеся полную да краёв чашу к губам, Левкон начал медленно пить, чувствуя, как по кишкам и жилам растекается горячая волна, а в голове начинает гудеть пчелиный рой.
Поставив у ног вылаканные одним духом чаши, скифы с весёлым любопытством следили за героическими усилиями боспорского царевича, едва осилившего к тому времени половину заздравной чаши. Оторвав губы от чаши, Левкон неожиданно выплеснул оставшееся вино через правое плечо на простенький узор из затёртых жёлтых, зелёных, синих, красных и чёрных расширяющихся кругов в центре андрона.
– Оставшееся вино из моей чаши я жертвую богам: пусть и они выпьют вместе с нами во здравие царя Палака!
Скифы во главе с Палаком растянули увлажнённые вином губы в улыбках, дивясь находчивости грека, не сумевшего осилить без помощи богов и двух чаш неиспорченного водой вина.
После того как все обычаи гостеприимства были соблюдены, пришла пора приступать наконец к делу. Глядя с благодушной улыбкой в освещённое коптящими в настенных трубчатых держателях факелами порозовевшее лицо боспорского царевича, Палак спросил, что привело его сюда. Может у него есть какая-нибудь просьба, которую он бы с превеликой радостью для него исполнил?
– Государь! Я приехал с просьбой о мире, – ответил Левкон, глядя в глаза Палаку. – Эта нелепая война не выгодна ни нам, ни вам! За минувшие две декады вы убедились, что не сможете преодолеть наши стены, а мы – что не сможем одолеть вас в открытом бою. Война зашла в тупик. Чем дольше она будет длиться, тем больше принесёт убытков и нам, и вам. Должен признаться, что самое моё большое желание – снять с себя поскорее эти тяжёлые доспехи и вернуться к любимой жене и дочери. Но и ты, я уверен, не меньше моего соскучился по своим жёнам и детям. Давай же пойдём навстречу желаниям друг друга! Продолжать войну без шансов на успех – значит проявлять глупое упрямство. Прекратить войну как можно скорее на взаимовыгодных условиях – значит проявить истинную мудрость!
– Я начал эту войну не ради выгоды, а чтобы покарать боспорцев за оскорбление моего отца, – возразил Палак, выслушав внимательно и, казалось, благосклонно доводы Левкона. – Выдайте мне ваших послов, нагло обокравших царя Скилура, и я тут же уведу моих воинов за Бик, – смело пообещал он, нисколько не сомневаясь, что на такое условие мира его собеседник ни за что не согласится.
– Мы не можем выдать на расправу людей, которые не совершали того, в чём их обвиняют, – не замедлил Левкон угодить в расставленную западню. – И Полимед, и Оронтон, и Лесподий поклялись Зевсом, что не подменяли царские дары. Раз владыка Неба не испепелил их до сих пор своими молниями, значит, они сказали правду.
– Ну, хорошо, пусть так, – согласился Палак. – Тогда выходит, что сам басилевс Перисад оскорбил царя Скилура дешёвыми медными дарами.
– Это невозможно! Золотая посуда из сокровищницы басилевса укладывалась в ларец при многих свидетелях.
– Но и мы взламывали ваш ларец при множестве глаз и обнаружили в нём вместо золота бронзу и медь! Можешь ли ты объяснить нам, как по пути из Пантикапея в Ситарху ваше золото превратилось в бронзу и медь?! – воскликнул Палак, ударив себя ладонями по коленям.
– А так же, кто и для чего испортил ключ от ларца? – осмелился дополнить царя Дионисий.
– Скажи, Палак, веришь ли ты в богов? – спросил в свою очередь Левкон, немного помедлив.
– Что за глупый вопрос?! Конечно, верю!
– А веришь ли ты в существование злых демонов?
– Верю.
– Тогда ты должен признать, что единственное разумное объяснение всего случившегося – это козни злых демонов, решивших поссорить наши народы, что им, к несчастью, и удалось... А ключ они испортили, чтобы наши послы не открыли ларец и не заметили подмену.
Некоторое время Палак глядел на Левкона, изумлённо разинув рот, затем разразился тонким смехом и погрозил ему пальцем:
– Ох, и изворотливый вы, эллины, народ! Из любого положения сумеете выкрутиться!
К визгливому хохоту царя присоединили свои лающие и какающие голоса его советники. Переждав приступ скифского веселья, Левкон предложил на этом вопрос с дарами царю Скилуру считать исчерпанным. Палаку не оставалось ничего другого, как согласиться.
– Жаль, что ваш посол Полимед не объяснил нам этого раньше, – сказал он. – Тогда бы никакой войны не было.
Иненсимей и Дионисий взглянули на царя чуть ли не с ужасом: неужели он так легко дал обвести себя вокруг пальца хитрому греку?!
Но нет! Когда Левкон сказал, что раз так, то Палак должен выполнить своё обещание и увести своё войско за Бик, тот, печально вздохнув, возразил:
– Если бы ваши послы были ворами, я и мои воины удовлетворились бы их казнью у могилы Скилура. Но раз они оказались не виноваты, я больше не требую их выдачи – пускай себе живут! Но война между нами, пусть и кознями злых духов, произошла! Я не могу теперь просто так уйти и отдать вам землю, политую кровью моих воинов, ведь тогда получится, что они погибли зря. В царствование моего отца наши роды и стада сильно размножились, и им стало тесно в прежних границах. Потому я решил, и все мои вожди меня поддержали, передвинуть границу с Боспором от реки Бик к Длинной стене. Верно я говорю? – обратился он к своим советникам.
– Верно, верно! Эта земля теперь наша! – многоголосо подтвердили те.
Когда они умолкли, Левкон сказал, что в таком случае война будет продолжаться, ибо его брат басилевс Перисад ни за что не уступит эти земли.
– Ха! А что он может сделать?! – воскликнул, ухмыляясь, Палак. – Пусть только попробует ваше войско высунуться за стены – мы растопчем его копытами наших коней!
– Весной мы привезём из-за моря много прекрасных воинов, настоящих мастеров своего дела, и удвоим или даже утроим наше войско, – спокойно возразил Левкон. – Кроме того, мы наймём двадцать или тридцать тысяч конных сираков. Думаю, они с удовольствием воспользуются возможностью разграбить богатые скифские селения. А ещё мы поднимем против вас херсонеситов, у которых вы отобрали их Равнину. И тогда вам придётся воевать сразу и на востоке и на западе, – продолжал Левкон стращать Палака, с лица которого помалу сползла ехидная ухмылка. – Но можно ведь и не доводить до всего этого, а договориться между собой по-хорошему, как добрые друзья и соседи. Выбор за тобой, Палак.
Палак обратился за советом к своему окружению. Братья Эминак и Лигдамис, дядя Иненсимей, Дионисий, Главк и остальные высказались единодушно за то, чтобы вернуть боспорцам их земли, но не задаром, а за достойный выкуп. Палак согласился и начал с Левконом торг о размере выкупа. В конце концов сошлись на том, что басилевс Перисад заплатит за земли сатавков между Биком и Длинной стеной два таланта золота и три таланта серебра. После того, как ударили по рукам, Палак заявил, что феодосийцы должны заплатить за свою хору отдельно, а если не захотят, то он, прежде чем уйти за Бик, прикажет сравнять с землёй их пограничную стену и спалить дотла все усадьбы, сады и виноградники. Пришлось Левкону опять усаживаться на подушки и начинать новый торг. Палак затребовал с феодосийцев три таланта золота, но Левкону удалось сбить размер выкупа до таланта золота и таланта серебра.
После того как Палак и Левкон, поднявшись на ноги и шагнув с широкими улыбками друг к другу, в кольце окруживших с радостными лицами медвежью шкуру советников царя второй раз ударили по рукам, Палак приказал вновь наполнить чаши вином, чтобы закрепить только что заключённую сделку, знаменующую конец войны. На сей раз Левкон демонстративно выпил свою чашу до дна, стараясь не отставать от Палака, и заслужил громкие похвалы и шутливые восклицания скифов. Левкон хотел вернуть пустую чашу слуге, но Палак попросил взять её на память.
– Надеюсь, что по пути в Феодосию злые духи не превратят её из золотой в медную! Эх-хе-хе-хе-э! – заливисто захохотал Палак собственной шутке.
Когда все, включая и самого Левкона, отсмеялись, Левкон, поблагодарив царя за щедрый подарок, напомнил, что условия только что заключённой сделки должен одобрить и утвердить басилевс Перисад, а также граждане Феодосии, и попросил дозволения отправить конного гонца с радостной вестью в Пантикапей. Палак, разумеется, дозволил и, направляясь с Левконом к двери, пообещал, что его воины сопроводят левконова гонца, чтобы с ним, не дай бог, не стряслось по дороге никакой беды, до самых ворот Длинной стены и обратно.
Прощаясь под балконом с дорогим боспорским гостем (дожидавшиеся царевича напротив входных дверей соматофилаки тотчас обрадовано вскочили в сёдла и подобрали поводья), Палак уведомил его, что уведёт своё войско с феодосийской хоры только после того как получит всё причитающееся ему золото и серебро. Левкон согласно кивнул и, озабоченно наморщив лоб, сказал, что феодосийцы непременно захотят узнать, каковы гарантии того, что скифы вернут им их хору целой и невредимой после того как получат выкуп.
– Я поклянусь в том именем Папая и Табити, – ответил Палак.
– Ну, так, может, и моей клятвы именем Зевса и всех олимпийцев, что мы заплатим всё сполна, как только скифское войско покинет хору, будет довольно?
– Я царь, а ты всего лишь брат царя, – возразил Палак. – Наша клятва будет неравноценна.
Выход подсказал Главк.
– А почему бы царевичу Марепсемису не остаться в Феодосии, подкрепив своей головой клятву царя Палака?
– Точно! – обрадовался Палак. – Я даже попрошу и второго моего брата Эминака поехать с тобой в Феодосию, чтоб сообщить Марепсемису мою волю, – обратился Палак к Эминаку. – Надеюсь, головы двух моих братьев будут для феодосийцев достаточным залогом того, что их не обманут?
Левкон заверил, что более чем достаточным, обменялся с Палаком на прощанье дружеским рукопожатием и с ловкостью умелого наездника вскочил на коня. Его примеру нехотя последовал Эминак. Провожаемые сотнями взглядов, боспорский и скифский царевичи бок о бок тронулись шагом со двора, сопровождаемые пристроившимися за ними по четыре в ряд (слева – боспорцы, справа – скифы) двумя десятками своих телохранителей.
Вернувшись в город, Левкон попросил встречавших его в полном составе у Малых ворот демиургов собрать на агоре феодосийских граждан и гекатонтархов восточнобоспорского войска, чтобы рассказать им об условиях, на которых Палак согласен мириться. Хрисалиска он попросил приютить, как почётных гостей, в своём доме скифских царевичей Марепсемиса (тот всё это время, не сходя с коня, дожидался возвращения Левкона возле Малых ворот) и Эминака.
Проехав с Лесподием на агору, Левкон, пока собирался народ, продиктовал городскому писцу в пританее письмо басилевсу Перисаду, в котором коротко изложил условия мира. Приложив к обвязанному прочным витым шнуром папирусному свитку свой сердоликовый перстень-печатку с изображением Афродиты, царевич вручил его сопровождавшему его к Палаку декеарху Биону. Левкон попросил Лесподия дать Биону и двум его сопровождающим по паре самых резвых коней, а декеарху велел передать на словах Молобару, Гиликниду, Аполлонию, Деметрию и другим советникам басилевса свой настоятельный совет принять эти условия, ибо продолжение войны обойдётся Боспору гораздо дороже.
То же самое он повторил полчаса спустя со ступеней пританея. Над агорой после лаконичного выступления Левкона повисло молчание. Не раздалось ни одного недовольного выкрика, как не было и возгласов ликования: никого не обрадовала необходимость расстаться с талантом золота и талантом серебра, но все понимали, что заплатить надо. Левкон высказал соображение, что было бы справедливо, чтобы феодосийцы распределили тяготы затребованного скифами выкупа в соответствии с достатком каждого. Тут уж площадь зашумела множеством одобрительных голосов.
Ведущий собрание в качестве главы городской общины Хрисалиск, уже много лет из года в год переизбираемый на эту почётную должность, предложил утвердить немедленный сбор средств на выкуп хоры посредством поднятия рук. Над кожаными башлыками, войлочными пилосами и широкополыми фетровыми петасами (в тяжёлых шлемах и касках пришли немногие) взметнулся лес рук. Против чрезвычайного обложения не поднялась ни одна рука.
Затем по согласованию с Левконом к собранию обратился номарх Лесподий. По его мнению, феодосийцы должны отблагодарить граждан восточнобоспорских городов, не побоявшихся пуститься в плавание опасным осенним Эвксином и спасших своим своевременным прибытием Феодосию от захвата варварами. Номарх предложил вознаградить каждого восточнобоспорского воина десятью драхмами, каждого пентаконтарха – двадцатью пятью, гекатонтархов и кормчих – пятьюдесятью, хилиархов и навклеров – сотней драхм каждого, а их стратега Левкона, настойчивыми стараниями которого и состоялась эта экспедиция – наградить за спасение Феодосии золотым лавровым венком. Это обойдётся феодосийцам в ещё один талант серебра, а что касается золотого венка, то его Лесподий пообещал оплатить из собственных средств.
Хрисалиск спросил, желает ли кто из граждан выступить против предложения Лесподия. Таковых не нашлось. То здесь, то там послышались выкрики: "Надо наградить! Мы согласны!" После того, как собрание дружным поднятием рук утвердило предложение Лесподия, Левкон поблагодарил родных ему феодосийцев от имени восточнобоспорских воинов, а Хрисалиск объявил, что выплату всего вознаграждения левконовым воинам и морякам он берёт на себя. И тогда уныло-молчаливая агора взорвалась наконец радостными криками и славословиями в честь Хрисалиска, Лесподия и царевича Левкона.
Когда ликования стихли, вперёд выступил заместитель Лесподия Фадий и сказал, что в таком случае было бы справедливо освободить Лесподия и Хрисалиска от уплаты выкупа скифам. Толпа ответила одобрительными криками: "Согласны! Освободить!" Раздвинув толпу, на ступени пританея взошёл один из граждан и, напрягая низкий простуженный голос, предложил также освободить от выплат те семьи, в которых погибли, защищая родной город, отец, муж или сын. Все его дружно поддержали и подняли руки за оба эти предложения. После этого Хрисалиск объявил, что демиурги подсчитают и доведут через уличных старост, сколько золота и серебра должен принести в пританей до конца дня каждый домовладелец, и распустил собрание.
