Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 90 страниц)
– Твой отец тоже пьёт вино по-скифски? – поинтересовался Эпион.
– По-всякому, – признался Главк. – Здесь, дома – разбавляет, а во дворце пьёт неразбавленным. А вот мы с братом пьём этот благородный напиток только по-скифски! Ведь ослаблять его волшебную силу и вкус водой недостойно воинов – так у нас поступают только женщины и дети.
– У разных народов – разные обычаи, – отметил Эпион, сам доливая в свою чашу с золотистым вином воду из принесенного рабыней влажного глиняного кувшина. – А твоя мать ещё жива?
– Конечно! Она ещё довольно молода и красива, в отличие от Эфоры, которая уже совсем старуха.
– Как, и первая супруга Посидея ещё жива?! – изумился Эпион. – Я полагал, что он женился на твоей матери после смерти первой жены.
– Сделавшись ближайшим другом и помощником во всех делах царя Скилура и переселившись навсегда сюда в Неаполь, отец принял скифские обычаи. А скифы, как известно, могут иметь жён, сколько пожелают и смогут содержать. Вот у меня, например, уже есть две жены, и я хочу вскоре взять ещё третью. Чем больше жён, тем больше детей и надёжнее старость.
– А у твоего старшего брата сколько жён? – полюбопытствовал Эпион.
– У Дионисия – четыре. И у меня будет не меньше.
– Весело живёте. У нас, эллинов, муж подчас не знает, как и с одной женой сладить.
-Хе-хе! У нас с этим строго! Плётка всегда под рукой – не забалуешь! Жена должна быть послушна и во всём покорна мужу, как хорошо выезженная лошадь! А ваши эллинские мужи почти все слабаки и дают слишком много воли своим женщинам.
Эпион решил сменить тему и спросил у быстро хмелевшего Главка, как его отцу – уроженцу далёкого Родоса, удалось подружиться с царём скифов.
– Доводилось ли тебе бывать на родине отца? – поинтересовался Эпион прежде, чем Главк начал свой рассказ.
– Нет, не доводилось. Я не люблю морских путешествий. А вот Дионисий на Родосе бывал. Он – сын эллинки, и ему легче переносить морскую болтанку. Я же любому кораблю предпочитаю надёжную спину коня.
– Твой брат, я заметил, тоже неплохо себя чувствует в седле.
– Без этого здесь в степи нельзя... Так вот...
Из дальнейшего рассказа Главка Эпион узнал, что его отец был старшим сыном богатого родосского навклера (которого тоже звали Посидей), имевшего налаженные торговые связи со многими полисами на берегах Эвксинского моря. С юных лет младший Посидей плавал с отцом и быстро научился вести с прибылью торговые дела и освоил опасное морское дело.
Когда ему исполнилось двадцать, отец впервые доверил ему один из своих кораблей и послал торговать в городах фракийского побережья Эвксина, а по возвращении он должен был жениться на дочери давнего друга и компаньона отца, за которую был просватан с детства. В своём путешествии молодой Посидей добрался аж до Ольвии, где увидел во время праздничного шествия юную Эфору, дочь знатного ольополита Сократида, бывшего тогда жрецом Диониса, и тотчас забыл про свою родосскую невесту. Из-за внезапно нахлынувшей любви, он до последнего тянул с отъездом, а когда, наконец, отплыл на юг, внезапный шквал разбил его корабль об отвесные скалы Керкинитского полуострова. Спастись удалось всего нескольким морякам, и в их числе Посидею. Добравшись до Керкинитиды, принадлежавшей тогда херсонеситам, молодой Посидей решил не возвращаться на Родос, пока не вернёт всё утраченное.
Как раз в это время к власти в Скифии пришёл молодой царь Скилур. Его посланцы вербовали в близлежащих эллинских городах мастеров для восстановления полуразрушенных укреплений скифской столицы, предлагая хорошую плату, и Посидей был в числе немногих, кто рискнул отправиться к варварам. Обладая неординарным умом и большими познаниями в математике, он вскоре возглавил фортификационные работы в царском городе скифов и в течение зимы завершил их, а заодно перегородил русло Пасиака плотиной, обеспечив местное население и скот водой даже в самое жаркое и засушливое лето (вторая плотина – та, что ниже по течению – была построена много позже). Ещё молодой родосец дал своему сверстнику – повелителю скифов, с которым у него быстро возникла взаимная симпатия, несколько ценных советов, как наполнить опустошенную во время недавних неурядиц казну.
Весной молодой Посидей неожиданно появился в сопровождении отряда охранников-скифов в Ольвии, и на полученное от Скилура щедрое вознаграждение построил себе на ольвийской верфи новый корабль, больше прежнего, дав ему имя "Эфора". Наняв в Ольвии матросов, он в скифском городке, лежащем в низовье полноводного Борисфена (скифы называют эту порожистую реку Донапром – "кипящей водой"), наполнил трюм "Эфоры" принадлежащими царю Скилуру товарами и отплыл на Родос, пообещав Сократиду вернуться будущей весной, чтобы жениться на его дочери (ответившей на его любовь взаимностью) и остаться с нею жить в Ольвии, занявшись выгодной торговлей со скифами под покровительством своего друга Скилура. Немалых трудов стоило ему убедить Посидея-старшего расторгнуть помолвку с богатой родосской невестой, но, в конце концов, надежда на солидные торговые прибыли, обещанные отцу и несостоявшемуся тестю Посидеем Младшим благодаря его неожиданной дружбе со скифским царём, перевесила.
Молодой Посидей поселился с юной красавицей-женой в Ольвии на положении богатого метека, сделавшись торговым агентом царя Скилура. Он стал частым гостем в неапольском дворце и в кочевом шатре Скилура. С каждым годом их дружба крепла, и Посидей всё больше времени проводил в Скифии. Во многом благодаря его советам Скилуру удалось завладеть херсонесской Равниной с портовыми городами Керкинитидой и Прекрасной Гаванью. Затем Посидей убедил овьвиополитов, подвергавшихся ежегодным нападениям фракийцев и иных варваров с запада и с севера, отдаться под покровительство и защиту набравшего силу царя Скилура. Опираясь на появившийся в городе скифский гарнизон, тесть Посидея Сократид сделался тираном Ольвии. К этому часу Скилур настоял, чтобы Посидей окончательно переселился из Ольвии в Неаполь и занял постоянное место по его правую руку среди самых доверенных его друзей, советников и помощников в управлении Скифией. Вскоре, чтобы ещё больше привязать и приблизить Посидея к себе, Скилур дал ему в жёны самую красивую из своих племянниц – юную Атею.
Стараниями Посидея в Неаполь Скифский переселилось из Ольвии и Родоса, Херсонеса и Боспора немало мастеров, владеющих полезными для царя скифов знаниями и умениями, образовав здесь довольно большую эллинскую колонию.
– Сколько же всего живёт здесь эллинов? – поинтересовался Эпион.
– Около двух сотен, считая женщин и детей. Несколько больших кварталов между двумя городскими воротами и агорой застроены домами приезжих эллинов. Отец построил на южной стороне агоры храм Зевса-Папая – небесного покровителя здешних эллинов. Ты, должно быть, его видел.
– Да. А ещё я заметил на площади великолепную конную статую.
– Это памятник царю Скилуру, – охотно пояснил Главк. – Много лет назад отец зазвал сюда лучшего родосского скульптора, и тот увековечил в бронзе царя Скилура на деньги эллинской общины Неаполя (львиную долю внёс Посидей) в благодарность за его благодеяния переселенцам.
– Понятно.
– А ещё отец построил здесь новый дворец в эллинском стиле для царя Скилура и его большого семейства, – продолжал хвастать, не забывая то и дело прочищать горло вином, Главк, – и организовал борьбу с таврскими пиратами, лет тридцать назад ставшими большой угрозой для морской торговли у наших берегов. Посидей убедил правителей Ольвии, Херсонеса и Боспора вместе со скифами обрушиться на морских разбойников. Отец возглавил объединённый флот союзников, разгромил пиратские логовища на южном побережье Таврики и сделал морские пути между Фракией, Ольвией, Херсонесом и Боспором безопасными. Неапольские эллины уже много лет подряд выбирают Посидея главой коллегии иереев Зевса-Папая и главным казначеем местной эллинской общины. Во многом благодаря мудрым советам отца Скифия при Скилуре достигла нынешнего цветущего состояния.
– Да, как видно не зря у нас на Боспоре твоего отца считают великим человеком, – польстил Главку Эпион, чувствуя, что его отяжелевшие веки начинают слипаться. Да и Главк ворочал языком всё медленнее и тяжелее. – Однако, мы засиделись! Я бы сейчас не прочь отправиться в гости к Морфею.
– Да-да, конечно. Пора спать.
Главк приказал прислуживавшей Эпиону полусонной рабыне отвести гостя в комнату, где для него приготовлена постель. Опустив ноги, лекарь дал рабыне себя обуть, после чего тяжело встал с ложа, поблагодарил младшего сына Посидея за прекрасный ужин и занимательную беседу, пожелал ему спокойных снов и направился вслед за рабыней, соблазнительно вилявшей едва прикрытыми короткой эксомидой крутыми бёдрами, к выходу. Дремавший на хозяйском сундуке за дверью триклиния Рафаил тотчас вскочил на ноги, подхватил за медную ручку свою ношу и, ухмыляясь, как объевшийся сметаной кот, поплёлся следом за хозяином, поблескивая из-за его плеча маслеными глазками на соблазнительные прелести освещавшей путь услужливой рабыни.
Утром пожилая служанка, ласково почёсывая голые пятки, едва добудилась Главка, зажатого между двух своих пышнозадых жён на смятой простыне, постеленной поверх охапки овечьих шкур у дальней от входа стены спальни.
– Нянька, ты? Отстань! Дай поспать, – забормотал спросонья Главк, с трудом разлепив непослушные веки и бросив мимолётный взгляд на лицо тормошившей его за ногу немолодой скифянки, освещённое трепетным огоньком маленького глиняного светильника в её левой руке.
– Вставай, Главк, вставай, – приглушенным шёпотом, чтобы не разбудить его жён, уговаривала нянька. – Пришёл царский слуга. Палак зовёт тебя во дворец. Вставай, мой золотой, уже давно рассвело.
Окончательно разбуженный этой вестью, Главк осторожно выбрался из тёплых объятий сладко спавших у него по бокам жён, натянул поданные нянькой короткие холщовые портки и вышел из душной, пропитанной густыми женскими запахами спальни.
Выйдя во двор, Главк поздоровался со старшим братом, дожидавшимся его там в парадной одежде и с мечом на поясе. Фыркая от удовольствия, будто конь на водопое, Главк смыл остатки сна холодной водой из поднесенного слугой кувшина. Надевая тотчас поданные другим слугой широкие синие суконные штаны, расшитую изящным красно-синим узором белую льняную рубаху и обшитый золотыми бляшками парадный кафтан, Главк поинтересовался:
-Тебя тоже Палак зовёт? Или отец?
– Не только нам с тобой, но всем знатным скифам из Неаполя и ближайшей округи велено собраться сегодня утром в главном зале царского дворца.
– А зачем, не знаешь?
Дионисий пожал плечами:
– Думаю, Скилур, узнав о своём скором уходе к праотцам, решил объявить вождям и скептухам, кого он хочет видеть своим преемником на троне.
– И кого же?
– А то ты не знаешь? – усмехнулся брату Дионисий. – Конечно, своего любимца Палака!
– Хорошо бы! – не удержался от радостного восклицания Главк, входивший в число самых близких друзей младшего царевича. Слуга тем часом обул его в замшевые, украшенные золотыми зверями полусапожки, опоясал новомодным узким золотым поясом, на который Главк подвесил парадный меч, акинак, и золотую чашу. Покрыв голову сплошь обшитым золотыми чеканными бляшками башлыком и надев на левое запястье ремешок плети с рукоятью слоновой кости и золотым набалдашником, Главк был, наконец, готов ехать к царю во дворец.
Через услужливо распахнутую стариком-привратником калитку братья вышли на улицу, где их дожидались два десятка конных телохранителей. Легко запрыгнув на покрытые яркими чепраками спины своих убранных в парадную сбрую красавцев-коней (похожими на стулья греческими сёдлами с высокими деревянными луками у скифов пользовались разве что женщины да старики), сыновья Посидея поехали шагом через заполненную народом, несмотря на ранний час, площадь к воротам цитадели, приветствуя державших путь туда же вождей и скептухов.
Спустившись от Золотых ворот, братья въехали на открытый с южной стороны, вымощенный серыми каменными плитами передний двор, протянувшийся между центральным фасадом и боковыми выступами двухэтажного дворца шагов на 70 в длину и 30 в ширину. По второму ярусу вдоль всего П-образного фасада шла крытая каменная галерея с массивными квадратными опорами и арочными сводами, а внизу тянулись вдоль стен с прорезанными на уровне груди узкими арочными окнами длинные коновязи.
Спешившись перед охраняемым двумя свирепыми каменными грифонами (такими же, как на крыше) и двумя угрюмыми живыми стражами центральным входом, сыновья Посидея отдали коней слугам и неспешно поднялись по трём широким каменным ступеням к распахнутым настежь дверям, как вдруг услышали за спиною дробный цокот десятков копыт. Увидев рысившего от Золотых ворот в сопровождении десятка слуг-телохранителей царевича Лигдамиса, Дионисий повернул обратно и первым обнял своего близкого друга, трижды соприкоснувшись с ним щекой о щёку, едва тот спрыгнул с коня. Затем царевич крепко пожал руки Главку и другим обступившим его вождям и скептухам.
Третьему из доживших до этого дня сынов Скилура шёл четвёртый десяток. Это был высокий, худощавый, широкоплечий воин с большой продолговатой головой. Прямые светло-каштановые волосы, стянутые на затылке, конским хвостом ниспадали вдоль хребта до середины спины из-под островерхого, обшитого по краю золотыми пластинами, кожаного башлыка. Пушистые усы и клином ниспадавшая на грудь на длину ладони борода, более тёмного оттенка, чем на голове, обрамляя небольшой рот с полными розовыми губами, прикрывали узкий подбородок, острый кадык и тонкую шейную гривну. Большие, круглые, светло-голубые глаза, разделённые длинным тонким горбатым носом, глядели невесело.
Парадная зала, куда следом за царевичем Лигдамисом вошли сыновья Посидея и приехавшие в одно время с ними знатные скифы, представляла собой просторную квадратную комнату, шагов в 40 длиной и шириной, освещённую через широкий проём входных дверей и три пары узких, высоких, овальных вверху окон, прорезанных в толще стены по обе стороны от входа. У противоположной стены двое стражей охраняли закрытую позолоченную дверь на женскую половину. Такие же блещущие позолотой двери, только никем не охраняемые, находились посередине боковых стен. Гладкие оштукатуренные стены залы, отороченные под потолком и возле пола золотым геометрическим узором, были расписаны красочными картинами, главным героем которых был русобородый, находящийся в расцвете лет Скилур. Сделанные искусным эллинским художником росписи последовательно рассказывали о выступлении скифского войска в поход из ворот Неаполя, победе Скилура над вражеским предводителем в единоборстве, общем сражении конных и пеших воинов, преследовании скифами бегущих врагов и, наконец, принесении пленённых вражеских воинов в жертву богу войны Арию перед его огромным, торчащим из вершины скалы рукоятью вверх мечом. Пол залы был выложен разноцветной галькой, образуя причудливый геометрический узор. Центр залы занимал широкий, сложенный из скреплённых глиняным раствором обтёсанных камней царский очаг, не зажигавшийся с прошлой зимы. Потолок над очагом был чёрен от застарелой копоти. Между очагом и входом в гинекей возвышалась над полом на длину ладони квадратная мраморная плита, покрытая иссохшейся шкурой белого быка, с лежащей на ней маленькой, расшитой золотыми нитями, кожаной подушкой. Это и было тронное место скифских владык. С трёх других сторон вокруг очага были расстелены узорчатые ковры, на которых лежали рядком десятки небольших седалищных подушек, предназначенных для гостей царя.
Молча кивнув всем, кто уже толпился в зале, Лигдамис отошёл с Дионисием к окну и стал расспрашивать его о поездке на Боспор. Главк, так и не удосужившись сделать печальное лицо, присоединился к шумному кружку своих молодых приятелей – друзей младшего царевича Палака.
Скоро зала вокруг ковров, на которые никто не смел ступить, наполнилась скифской знатью в тяжёлых от нашитого золота и самоцветов одеждах. Одними из последних в залу вошли двое старших сыновей Скилура – Марепсемис, которому недавно пошёл пятый десяток, и на три года его младший Эминак, пережидавшие жаркую летнюю пору с семьями и многочисленными слугами в кочевых таборах на берегу Пасиака, в нескольких десятках стадий ниже столицы. Угрюмо кивнув в ответ на раздавшиеся отовсюду приветствия, они обменялись крепкими рукопожатиями с братом Лигдамисом и Дионисием и остались возле них у окна.
Марепсемис и Эминак, несмотря на то, что были рождены одной матерью – роксоланской царевной Атталой, нисколько не походили друг на друга. Марепсемис был невысокий, плотный, широкоплечий, с большим животом и маленькой круглой головой на короткой жирной шее. Эминак же, как и Лигдамис, фигурой пошёл в отца: высокий, худощавый, жилистый, с продолговатой головой на вытянутой шее. Оба они, по скифскому обычаю, носили длинные, завязанные на затылке в узел, волосы. У Марепсемиса они были густые, волнистые, тёмно-русые, заметно поседевшие на висках. Нижняя часть его лица заросла, чуть ли не до глаз густой, широкой, волнистой бородой и усами, ниспадавшими на грудь на длину ладони. Эминак имел на голове значительно меньше волос, нежели старший брат. Его светло-каштановые волосы над высоким, узким, с большими залысинами лбом были перехвачены изящным, обшитым золотыми звериными фигурками, кожаным ремешком. Усы и борода цвета выгоревшей на солнце травы, были пожиже и поуже, чем у старшего брата, зато на добрую ладонь длиннее. В левых ушах у того и другого висело по массивной золотой серьге с рубинами и смарагдами. (В отличие от старших братьев и Палака, сын эллинки Лигдамис, игнорируя скифскую моду, не носил серьгу ни в левом, ни в правом ухе; также и Дионисий, в противовес младшему брату Главку, обходился без серьги). Круглое, плоское лицо Марепсемиса с маленькими, глубоко посаженными серыми глазками, разделёнными острым, крючковатым, как у хищной птицы, носом, было почти черно от загара. У Эминака лицо было узкое, вытянутое, с глубокими морщинами на лбу и вокруг рта, с широко расставленными под рыжеватыми бровями овальными светло-зелёными глазами и большим, мясистым, горбатым носом.
Но вот резная дверь в задней стене залы бесшумно отворились внутрь, и приглушенный гул разговоров тотчас оборвался. Взоры почти сотни славных мужей Скифии устремились на дверной проём, в котором через мгновенье появился в тяжёлом, усеянном золотом и самоцветами, парадном царском наряде, только без башлыка, царь Скилур.
Все в зале тотчас сдёрнули башлыки и склонили обнажённые головы в низком поклоне.
Опираясь правой ладонью на плечо младшего сына Палака, Скилур ступил на тронное возвышение и, встав посредине, скользнул пристальным взглядом по лицам собравшихся на его зов вельмож, распрямивших, выдержав долгую почтительную паузу, свои крепкие спины. Большинство их не видели своего владыку с начала его болезни и нашли, что он мало изменился: и прежде не отличавшийся полнотой и дородством, усох ещё больше, глубже ввалились щёки и резче обозначились глубокие, как боевые шрамы, морщины на лице. Шею и верхнюю часть груди Скилура украшала великолепная золотая трехъярусная царская пектораль тончайшей работы. За широкий золотой пояс, с висевшими на нём мечом, акинаком и чашей, заткнута тяжёлая, усеянная короткими конусовидными шипами золотая булава – символ царской власти у скифов.
Следом за Скилуром и Палаком, поспешившим занять своё место крайним в ряду старших братьев справа от царской ступени, в залу вошли Посидей и Иненсимей – брат царицы Опии и начальник царских телохранителей, с раззолоченным царским башлыком в руке, – и встали с левой стороны царского возвышения, покрытого священной шкурой белого быка, на которую никто, кроме царя, не смел ступить под страхом смерти.
Боспорский лекарь не обманул: выпив его чудесное зелье, Скилур впервые за много дней спал без боли, а когда утром боль вернулась, испил чудесное зелье вновь, и раздирающий нутро острыми когтями лютый зверь опять затих, а старый царь почувствовал такой прилив сил, что мог бы подумать, что к нему вернулось прежнее здоровье, если бы грек не предупредил, что это ненадолго. Тем не менее, лекарство Эпиона позволило Скилуру снова встать на ноги, облачиться для пущего эффекта в сверкающий царский наряд и обратиться к своим сородичам и лучшим воинам Скифии с прощальной речью.
Хриплым, но громким и внятным голосом, Скилур пожелал всем собравшимся, назвав их своими детьми, здоровья, силы, мудрости и всякого добра.
– Все вы уже знаете, что скоро я проеду свою последнюю дорогу по скифской земле... По своей доброй воле вместе со мной отправится в этот путь моя старшая жена Аттала. Другой моей жене Опие я велел остаться на земле и вырастить внуков, прежде чем соединиться со мною в стране предков. Ваше уважение и почтение к царице Опие должно остаться таким же, как было при мне...
Скилур повернул голову вправо, где стояли плечом к плечу возле царской ступени четверо его сыновей.
– Скоро воинам двадцати двух скифских племён предстоит избрать себе нового царя. Им есть из кого выбирать. Семя славного колаксаева рода дало добрую поросль: вон каких четырёх богатырей я оставляю после себя беречь землю и воду скифов! Каждый из них добрый воин и мудрый вождь. Каждый достоин вознестись на шкуре белого быка над головами скифов. Но если бы вы спросили меня, в чьи руки я хотел бы передать эту царскую булаву, – Скилур твёрдой, как прежде, рукой поднял высоко над головой свою булаву, – я бы ответил: в руках Палака. Долгие раздумья привели меня к убеждению, что из четырёх моих сынов как раз Палак больше других способен сделать державу скифов ещё сильнее и богаче. Потому я хочу, чтобы вы донесли эти мои слова до ушей отсутствующих тут вождей и каждого из ваших воинов. Слышите, дети мои?
– Слышим, батюшка-царь! – дружным хором откликнулись все, кроме царевичей, на бесстрастных лицах которых во время речи отца не дрогнул ни один мускул.
– Исполните мою последнюю волю?
– Исполним, отец-владыка!
– Добро, – на губах Скилура мелькнула довольная улыбка. – А вам, сыны мои, я наказываю, когда проводите меня к предкам, жить между собою дружно, по-братски, и повиноваться тому, кого скифы изберут своим владыкой-поводырём так же, как повиновались мне. Помните, что вражда и разбрат в царской семье – самая страшная беда, что может постигнуть нашу державу. Пока род Колаксая един – скифов никому не одолеть! Слышите меня?
– Слышим, батько! – разом ответили четыре царевича под острым отцовским взором.
– Поклянитесь же именем великого Ария на своих мечах, что никогда не взденете их друг на друга.
Царевичи достали из драгоценных ножен мечи и, держа их перед собой остриями вверх, один за другим произнесли, начиная с младшего, слова привселюдной клятвы:
– Клянусь великим Арием, повелителем всех воинов, никогда не поднимать этот меч...
– И любое другое оружие, – подсказал Скилур.
-...и любое другое оружие на моих братьев Марепсемиса, Эминака и Лигдамиса. И да постигнет меня кара могучего Ария, если я когда-либо нарушу эту клятву по своей воле!
Палак, уверенный, что именно в его руки перейдёт вскоре отцовская золотая булава, произнёс слова клятвы весьма охотно. Под устремлёнными на него во всех сторон взглядами двух сотен пристальных глаз, он надрезал на левой руке подушечку большого пальца, приложился губами к окропленному кровью стальному клинку и бросил его обратно в ножны. Старшие братья последовали его примеру.
Как только Марепсемис вложил свой меч в ножны, Скилур объявил, что последние свои дни на этом свете он хочет прожить в родной степи, и со всеми попрощался. Вновь опершись на услужливо подставившего плечо Палака, царь сошёл с возвышения и вышел во двор. Старшие царевичи и все остальные молча повалили следом.
Белый, как снег, царский мерин в парадной упряжи, увешанной разноцветными кистями из волос павших от царской руки вражеских воинов, ждал царя у входа, удерживаемый под уздцы конюхом. Здесь же дожидались Скилура в дорожных одеждах обе царицы, царевна Сенамотис, жёны и дети Палака, кибитки которых в центре двора были уже запряжены, загружены всем необходимым и готовы к отъезду с царём в степь. По сторонам теснились около коней многочисленные телохранители царя и знати, а так же дворцовые слуги и служанки. Скрестив руки на груди, все низко поклонились царю.
Хотя солнце успело забраться высоко по горбатому хребту Таврских гор, прежней жары уже не было. Омытое вчерашней грозою небо голубело в редких разрывах молочно-белых облаков, пуховым одеялом прикрывших землю от горячих солнечных лучей.
Конь приветствовал старого хозяина после долгой разлуки негромким ржанием. Ласково потрепав его по морде и атласной шее, Скилур с помощью Палака сел на пришитую к чепраку на конской спине кожаную подушку. Благодаря зелью боспорского лекаря он снова мог ехать верхом! Следом сели на подведённых слугами коней царевичи и все остальные воины. Аттала, Опия, Сенамотис, жёны и дети Палака и их служанки поднялись по приставным лесенкам в свои кибитки: у цариц они были большие, шестиколёсные; у царевен – поменьше, на четырёх колёсах.
– Ну, что ж. Можно трогать помаленьку, – молвил Скилур и тронул пятками коня.
Миновав ворота цитадели, Скилур увидел, что площадь перед нею вся забита народом. Слухи разлетаются быстро: едва заслышав, что старый царь уезжает из своего каменного дворца умирать в вольную степь, жители скифской столицы, бросив все свои дела, сбежались на торговую площадь, чтобы в последний раз увидеть своего владыку живым. Помимо нескольких тысяч скифов (большинство заявилось из Нижнего города), были здесь и несколько сотен местных эллинов, теснившихся на широких ступенях возле храма Зевса.
Едва в проёме ворот показалась на могучем белом коне знакомая фигура худощавого старца в сверкающей золотом и самоцветами одежде, с заткнутой за пояс булавой, беспорядочная, негромко гудевшая толпа на площади тотчас затихла, обнажила головы и раздалась на две половины, освобождая проезд к юго-западным городским воротам перед ехавшим впереди царя десятком богатырского вида воинов во главе с державшим в руке над левым плечом многохвостый царский бунчук старшим бунчужным Тинкасом – любимцем Скилура, снискавшим славу самого сильного человека Скифии. Скилур ехал спокойным шагом и не выглядел больным; многим в толпе даже показалось, что спешно доставленному в Неаполь лекарю дружественного боспорского царя удалось-таки прогнать мучившего его демона болезни. Следом за царём ехали в ряд четверо его сыновей, затем царские друзья и вельможи, за ними – кибитки с женщинами и телохранители.
Бросив прощальный взгляд на застывшего в бронзе нестареющего 50-летнего Скилура, старый царь въехал в широкую прямую улицу между эллинскими домами, в конце которой виднелись распахнутые настежь ворота с застывшей навытяжку по обе стороны стражей. Всё таким же размеренным шагом Скилур и его многочисленные спутники миновали городскую черту. Проехав ещё шагов тридцать, Скилур свернул с дороги к высившемуся чуть в стороне массивному сооружению в виде сложенной из гранитных валунов на высоту вытянутой вверх руки всадника необыкновенно широкой, прямоугольной, слегка сужающейся к верху башни. Это был мавзолей, спешно возведённый за время болезни Скилура эллинскими строителями под надзором Посидея, убедившего своего друга-царя променять традиционный скифский земляной курган на добротное каменное подземное жилище, в котором со временем обретут рядом с ним вечный покой кости его жён, детей и внуков. Снаружи мавзолей уже был почти готов, и сейчас штукатуры вместе с выписанным с Боспора живописцем трудились над его внутренней отделкой.
Скилур пожелал осмотреть своё последнее жилище. Ступив на широкую спину ставшего на четвереньки телохранителя, царь сошёл с коня. Подождав пока из подъехавшей кибитки вышла царица Аттала, он вместе с нею и Посидеем вошёл, пригнувшись, в низкий, широкий дромос и, бережно поддерживаемый ими под локти, спустился по крутым каменным ступеням внутрь склепа, только что спешно покинутого рабочими.
Внутри склеп был ярко освещён четырьмя большими светильниками на высоких треногах. Покатые, как у шатра стены и потолок склепа уже были оштукатурены и теперь сушились огнём, прежде чем боспорский мастер-живописец приступит к его росписи заранее обговоренными с Посидеем и самим Скилуром картинами, которые будут напоминать его обитателям со стен об их короткой земной жизни, а с куполовидного потолка – о небе, куда отлетели для жизни вечной их души. В центре склепа было оставлено прямоугольное возвышение высотой по колено, на котором, как на пьедестале, установят большой известняковый саркофаг, над которым наверху неподалёку от мавзолея сейчас трудилась пара искусных херсонесских камнерезов.
Посидей заверил, что у них ещё довольно времени и, к тому дню, когда Скилуру и Аттале придёт время вселяться в своё вечное жилище, здесь всё будет готово. Скилур удовлетворённо кивнул: этот надёжный каменный шатёр пришёлся ему по душе.
Медленно выбравшись по крутым ступеням наружу, Посидей попросил у Скилура дозволения возвести по соседству склеп для себя и своей родни.
– Надеюсь, мы не долго будем в разлуке, – высказал он пожелание, троекратно, по обычаю скифов, коснувшись щеками царских щёк, прежде чем Скилур вновь взгромоздился со спины телохранителя на своего коня.
Через минуту царский кортеж тронулся дальше, завернул за угловую башню и пропал с глаз на дне глубокой балки.
Посидей, оставленный царём в столице следить за окончанием работ, смахнул дрожащими пальцами проступившие на глазах слёзы и отправился смотреть, как продвигаются дела у камнерезов и краснодеревщиков, работавших над известняковым саркофагом царя и источающим острый смолистый аромат сосновым гробом царицы.
3
Среди толпившихся в это утро на ступенях храма Зевса в ожидании проезда царя Скилура неапольских эллинов были и Эпион с Рафаилом.
Проснувшись довольно поздно, Эпион с трудом добудился проведшего бессонную ночь с посидеевой рабыней Рафаила, умылся, оделся и обулся с его помощью и вышел в андрон. Домоправитель Посидея – пожилой эллин с венчиком жидких пегих волос вокруг лысой макушки и густой серебристой бородой, назвавшийся Фаннием, с почтительным поклоном приветствовал гостя и предложил пройти в триклиний, где ему тотчас подадут завтрак. На вопрос о хозяевах, Фанний ответил, что молодой хозяин и его старший брат ещё рано утром уехали во дворец, а Посидей дома в эту ночь так и не появился. Ещё Фанний сообщил, что во дворе уважаемого гостя дожидаются трое здешних врачей-эллинов, желающих засвидетельствовать своё почтение знаменитому боспорскому коллеге.
