Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 77 (всего у книги 90 страниц)
Проснувшись, Савмак сбросил со своей шеи руку прижавшегося к нему во сне Герака, тотчас с горечью вспомнив, где находится. Утерев проступившую на ресницах влагу, он осторожно отодвинулся впритык к стене, пытаясь угадать, долго ли ещё до подъёма.
По раз и навсегда установленному в Старом дворце порядку, едва под высокой крышей соседнего дворца начинали горланить обитавшие на чердаке царские бойцовые петухи, приветствуя проклюнувшийся за Проливом рассвет, чутко и мало спавший привратник Гагес будил Арсамена. Запалив от висящей в коридоре у его двери медной лампы глиняный светильник, епископ спускался в подвал и, проскрежетав ключом в замке, поднимал на ноги рабов.
Пытаясь снова заснуть под сотрясавший спёртый воздух подвала многоголосый раскатистый храп рабов, Савмак вспомнил, как в первое утро, когда он, продирая заспанные глаза, направился вслед за Гераком к выходу, на его плечо вдруг легла жёсткая ладонь одного из здешних старожилов. Оглянувшись, Савмак увидел возвышающееся над ним на добрых полголовы продолговатое, горбоносое лицо в широкой раме прямых русых волос, округло выпученные тёмно-карие глаза и растянутый в наглой ухмылке широкий рот. Продолжая удерживать его за плечо, здоровяк по-сарматски велел новичку прихватить с собой бадью с нечистотами. Савмак узнал гулкий голос сармата Ардара, предлагавший ему вчера вечером местечко возле себя, от чего его уберёг Герак.
– Почему я? – спросил Савмак.
– Потому, что таков здесь порядок: самый молодой из рабов после подъёма опорожняет и моет бадью, – пояснил, продолжая кривить в ухмылке рот, сармат. – Уяснил, сосунок?
Савмак перевёл взгляд на Герака. Обернувшись с порога, тот развёл руками, молчаливо подтвердив, что здесь и правда такой порядок. Савмак понял, что если даст сейчас слабину, то им станут помыкать тут все кому не лень, и любой здешний раб будет считать себя его господином.
Повернувшись опять к сармату, Савмак осторожно, но твёрдо убрал его ладонь со своего плеча и, побледнев, заявил, что его возраст тут ни при чём – он будет выносить нечистоты лишь в очередь с остальными. Несколько секунд старожил-сармат и новичок-скиф грозно буравили в упор друг друга глазами. Не успевшие покинуть спальню рабы молча с интересом ждали, чем закончится стычка, не ожидая для строптивого скифского петушка ничего хорошего.
– Ну хорошо, малыш, – сказал, наконец, Ардар примирительно, убедившись, что скифский юнец оказался совсем не робкого десятка. Подняв опять правую руку, он слегка похлопал растопыренной пятернёй по напряжённой скуле Савмака. – Сегодня как раз твоя очередь.
Против этого Савмак не нашёл что возразить. Отодвинув от лица руку сармата, он молча пошёл в угол за бадьёй. Слегка разочарованные, что в этот раз обошлось без драки, рабы, ухмыляясь, поспешили к выходу.
Хорет велел явившемуся на поварню позже других Савмаку взять пару пустых кувшинов и таскать вместе с остальными из садовой цистерны воду в ванну, из которой рабыни успели спустить вчерашнюю воду и тщательно вымыть. (Грязная вода из ванной сливалась в закопанный за наружной стеной бальнеума огромный пифос, прикрытый круглой деревянной крышкой, и использовалась затем для полива цветов.)
Ополоснув по примеру других рабов в холодной воде цистерны руки и лицо, Савмак наполнил кувшины и поспешил к бальнеуму, с внутренним трепетом рассчитывая встретить в узком коридоре спустившуюся с мужем и дочерью к завтраку Герею, чтобы ещё раз хотя бы мельком взглянуть на её дивной красоты лицо и фигуру, вдохнуть источаемый её телом умопомрачительно сладостный аромат. Но, увы – царевич Левкон явился в бальнеум один, наскоро окунулся в холодную ванну и отправился завтракать в одиночестве: в отличие от скифских женщин, встававших ни свет ни заря, окружённые сонмом рабынь и рабов знатные гречанки позволяли себе вставать позже своих мужчин.
После завтрака, состоявшего из миски гороховой каши, жареной кефали, горсти квашеной капусты, луковицы, вчерашней ячменной лепёшки и кружки разбавленного дешёвого местного вина, епископ Арсамен назначил работы для местных рабов и рабынь, а феодосийским новичкам Хорет велел следовать за собой. Выведя их через боковой вход из дворца, он повёл построившихся парами шестерых рабов и шестёрку рабынь вдоль стены Акрополя, в обход царской цитадели, в нижнюю крепость. В расположенной там мастерской по починке оружия кузнец заклепал на шеях рабов и правых щиколотках рабынь заказанные вчера Арсаменом медные обручи, окончательно закрепив их принадлежность царевичу Левкону и царевне Герее.
Деревянную бадью с накопившимися на кухне за день отбросами, дабы не разводить в доме крыс и тараканов, вечером выносили на свалку. Дул и эту свою малоприятную обязанность решил переложить на своего юного помощника. Показать новичку, где находится свалка (было это на второй день по прибытии "феодосийцев" в Старый дворец), вызвался Герак. Взявшись вдвоём за медные проволочные "уши" бадьи, Герак и Савмак двинулись за Хоретом. Отперев одним из висевших у него на поясе ключей навесной замок, надсмотрщик выпустил носильщиков через боковую дверь.
– Давайте там поживей! – велел он, прикрывая за ними дверь.
Кое-как приспособив глаза к сгустившейся вечером между высокой стеной дома и тянувшейся параллельно в пяти-шести шагах стеной Акрополя темноте, Герак потащил Савмака к ближайшей башне. Войдя в открытый проём, они, хватаясь свободной рукой за отполированные ладонями перила, на ощупь одолели два крутых подъёма по высоким деревянным ступеням и вышли на возвышающуюся вровень с покатой двускатной крышей Старого дворца крепостную стену. Протиснув бадью между зубцами, Герак вывалил её содержимое за стену в образованном наружным выступом башни углу, откуда его за ночь растащат собаки, кошки и крысы, счёл нужным пояснить Герак.
– А что, разве стражи на стенах нет? – спросил Савмак.
– Стража охраняет ворота, – ответил Герак. – А здесь что ей делать? Кто на такую высоту залезет?
Просунув плечи между зубцами, Савмак поглядел вниз, но подножье стены терялось в темноте: покрытое рваными лоскутами облаков звёздное, безлунное небо (луна ещё не взошла) позволяло разглядеть лишь очертания волнисто сбегающих по склону крыш.
– Что, хочешь спрыгнуть? – хохотнул сзади Герак. – Не советую: поверь – здесь высоко – костей не соберёшь, хе-хе-хе!.. Ну, ладно, пошли назад, а то холодно.
– Ты хорошо говоришь по-скифски, даже лучше, чем Дул, – сказал Савмак, осторожно спускаясь вслед за Гераком по крутым ступеням с пустой бадьёй.
– Так я наполовину скиф, – прозвучал снизу, из сгущённой дочерна толстыми башенными стенами темноты гулкий голос Герака. – Мой отец – знатный сатавк.
– А мать?
– А мать – рабыня, – вздохнул Герак. – Она умерла, рожая отцу очередного раба, когда мне было шесть или семь лет. У меня много таких братьев и сестёр: отец был плодовит, как племенной жеребец.
– Он тоже умер?
– Да нет, живой! Продолжает плодить на продажу двуногих "жеребят", хе-хе-хе!
В следующие два дня Арсамен по велению Гереи устроил в Старом дворце большую уборку и стирку, в ходе которой Савмак помогал Гераку прибраться в нижних покоях Левкона.
Освещая путь покрытым красочной росписью двухфитильным глиняным светильником (выходящие в сад окна были все плотно закрыты ставнями), Герак привёл подопечного в рабочую комнату царевича, в которой тот часами читал учёные книги, до которых был большой охотник, беседовал с друзьями и разыгрывал с ними на столике хитромудрые "битвы" вырезанными из слоновой кости воинами. Савмак с интересом окинул взглядом расписанные по жёлтому фону голубыми и розовыми цветами высокие стены, покрытое пятнистой барсовой шкурой ложе, с дуговидной спинкой и высокими цилиндрическими боковушками, у противоположной стены; резной сундук с горбатой крышкой справа от входа; два низких кресла с полукруглыми золочёными спинками у правой стены; между ними – под закрытым красными резными ставнями окном в сад – изящный овальный столик с красивой перламутровой столешницей, расчерченной посередине восьмью рядами перемежавшихся бледно-золотых и тёмно-красных квадратов; высокие узкогорлые кувшины, разрисованные по ярко-оранжевому фону чёрными фигурами пеших и конных воинов, женщин и детей, птиц и зверей, стоявшие на круглых одноногих столиках-трапезофорах во всех четырёх углах комнаты. Как пояснил Герак, эти и все другие амфоры и цветочные вазы, украшающие почти каждую комнату, как Старого, так и Нового царского дворца, и даже этот светильник, раскрашены собственной рукою госпожи Гереи. Если другие женщины в ожидании мужей сучат пряжу, ткут и вышивают, то Герея борется со скукой, разрисовывая посуду.
– Правда, красиво? – поднёс Герак светильник к амфоре в ближайшем углу.
– Да.
– То-то же!
Узкая деревянная дверь, запертая на внутренний замок, вела в небольшой чулан, в котором Левкон хранит своё оружие и доспехи, сообщил Герак. Ещё одна вишнёвого цвета деревянная дверь, напротив прикрытого жёлтой замшей входа в кабинет, скрывала за собой, по словам Герака, главное левконово сокровище – библиотеку.
На вопрос Савмака, можно ли туда заглянуть, Герак, толкнув незапертую дверь, ввёл любопытного новичка в дворцовое книгохранилище. Это была довольно большая тупиковая комната без единого окна, все стены которой, от цемянного пола до выбеленного известью потолка, были заставлены тёмно-коричневыми деревянными стеллажами, разделёнными на множество квадратных ячеек, в каждой из которых хранилось по три-четыре свитка разной толщины, намотанные на красные, чёрные и позолоченные деревянные и костяные палочки. К концам этих сердечников были прикреплены витыми золотыми и серебряными шнурами кожаные лоскутки, на которых, как пояснил Герак, были написаны названия книг и имена сочинивших их людей. Вся остальная комната была пуста, если не считать стоявшего в центре высокого трапезофора чёрного дерева, служившего подставкой для светильника, грубо сколоченного некрашеного деревянного табурета, в колено высотой, у стеллажа напротив, необходимого, чтобы доставать свитки с верхних ячеек, да дерюжной подстилки в правом углу для кота Снежка, охранявшего по ночам библиотеку от главного после огня и воды врага кожаных и папирусных свитков – крыс и мышей.
– Сколько же нужно времени, чтобы всё это прочитать? – поинтересовался Савмак. – И для чего?
– Чтобы узнать то, о чём не знал раньше, и стать мудрее, – усмехнувшись, ответил Герак. – В зависимости от толщины свитков, хозяин с одними справляется за два-три вечера, а иные читает десять-пятнадцать дней и даже месяц.
– Царевич Левкон, должно быть, очень мудрый человек.
– Да уж... Ну что, посмотрел? Пошли.
Они вернулись в кабинет. Аккуратно притворив дверь, Герак поставил светильник обратно на ларь.
– А кто тебя научил читать и писать – хозяин?
– Нет, – рассмеялся наивности юного варвара Герак. – Мой отец держит в доме учёного раба-педагога, который обучает его законных и незаконных сыновей эллинской грамоте и счёту. Ведь грамотный раб стоит в три-четыре раза дороже. Да и живётся таким рабам куда легче, чем тем, кто занят тяжёлым трудом. Так что спасибо дорогому папаше за науку, хе-хе-хе!
Всмотревшись в загадочный узор, тонко прочерченный по кругу на тёмно-красном ошейнике Герака, Савмак провёл пальцем по значкам, выбитым на медном кольце у себя под подбородком.
– Что здесь написано?
– "Сайвах, раб царевича Левкона", – прочитал Герак. – Это твоя "охранная грамота", – рассмеялся он. – С таким украшением на шее никто из чужих тебя и пальцем не тронет!
– А трудно этому... научиться?
– Это зависит от того, какая у тебя память. Мне вот было нетрудно. А что? – усмехнулся Герак.
– Да так... – засмущался Савмак. – Удивительно, как эти странные закорючки могут в точности передать живую человеческую речь. Колдовство!
– Никакого колдовства! Хе-хе-хе! Любой человек, если он, конечно, не слепой и не глухой, может этому научиться... Хочешь, я и тебя научу? (Савмак робко кивнул.) Но для начала ты должен научиться как следует говорить по-эллински. Заодно выясним, какая у тебя память. Ведь память, она как зрение: кто-то видит далеко, а кто-то не способен что-либо разглядеть и в десяти шагах от себя, и такого сколько ни учи стрельбе из лука, а стать метким стрелком ему не дано... Ну, ладно, что-то мы заболтались, а дело не ждёт. Скатай-ка этого медведя, – указал Герак на разостланную между ложем, сундуком, столиком и креслами чёрно-бурую шкуру. – Давно пора вытряхнуть из неё пыль.
– Знаешь, а в шатре скифского царя пол тоже покрывает медвежья шкура, – сообщил, скатывая длинноворсую медвежью "шубу", Савмак. – Только она намного больше этой, с длинными чёрными когтями на лапах, огромной головой и оскаленной клыкастой пастью. И белая, как свежевыпавший снег!
– А ты почём знаешь? – спросил с ухмылкой Герак, сунув под мышку скатанную с хозяйского дивана пушистую барсовую шкуру.
– Хозяин... прежний... рассказывал, – не сразу нашёлся с ответом Савмак и густо покраснел.
– А-а! – Прихватив светильник, Герак вышел вслед за Савмаком в соседнюю комнату. – Да, я тоже слышал, что в самых дальних северных лесах, в стране счастливых гипербореев, водятся медведи с белой шкурой, вдвое больше обычных, но шкуру их мне видеть не доводилось. Я думал, что это враки, но раз ты говоришь, что у скифского царя такая есть...
– Точно есть! – заверил Савмак.
Скатав устилавшие ложа в малом триклинии оленьи шкуры, они перекинули их через плечи и понесли на улицу чистить и вытряхать.
Потянувшиеся однообразной чередой унылые рабские будни скрашивались для трудившегося по большей части на поварне Савмака уверенностью, что это не надолго, а ещё – счастливой возможностью дважды в день лицезреть спускавшуюся, точно с Неба, со второго этажа в триклиний и бальнеум Герею, слышать чарующее журчание её голоса, когда она, остановившись на минуту у входа на поварню, отдавала приказания Креусе, что приготовить на ужин. Можно сказать, он только и жил этими мимолётными встречами, когда сердце вдруг начинало учащённо трепетать, готовое вот-вот выскочить из груди, горячая кровь приливала к голове, опаляя пожаром щёки, и шумела радостным звоном в ушах, словно он и вправду видел и слышал живую богиню.
А в перерывах между посещениями грешной земли Гереей Савмак, глубоко затаив будоражащие его мысли, прилежно выполнял всю порученную ему Креусой, двумя её помощницами, Мадой и Селенидой, и обленившимся Дулом работу и старательно заучивал эллинские слова, чтобы, когда придёт время, уметь говорить без посредников и с Гереей, и с царевичем Левконом, и с их дочерью, и с другими рабами.
Словоохотливый Дул, которому Арсамен, дабы юный скиф скорее выучил язык хозяев, запретил говорить с ним по-скифски, за совместной работой продолжал посвящать подопечного во всё, что тот должен знать о своём новом доме. Так Савмак узнал, что младший надсмотрщик Хорет, называя Креусу матушкой, говорил так не из обычного уважения – он в самом деле был её сыном от прежнего хозяина этого дворца, вождя боспорских скифов Аргота, – несмотря на молодость, Сайвах, наверно, слышал о нём. Да, подтвердил Савмак, его старший брат Радамасад, побывавший тут со скифским войском лет десять назад, рассказывал ему о войне вождя сатавков Аргота со здешними греками.
– К сожалению, греки победили, – вздохнул Дул, бросив вокруг пугливый взгляд – не услышал ли кто случайно слетевших с его языка преступных слов? – А Аргот, дабы не попасть в руки грекам, заколол себя мечом. Да-а-а... Так что в нашем Хорете, хоть он и незаконный, а всё ж течёт царская кровь. Те, кто видел Аргота, говорят, Хорет очень на него похож.
– Надеюсь, среди сатавков ещё отыщется достойный вождь, который окажется более удачлив, чем Аргот, – подытожил опасный разговор Савмак.
Поведал Дул своему подопечному коротко и обо всех здешних рабах и рабынях. К огорчению Савмака, других скифов среди рабов не оказалось. Так Ардар, с которым Савмак едва не подрался в своё первое утро, был аланом, привратник Гагес – языгом, слуга-телохранитель Левкона Дидим – южанином пергамцем, ухаживавший за садом белоголовый Бохор – северянином гелоном, черноволосый красавец Дад, приятель Ардара, – колхом с восточного берега Эвксинского моря. Поэтому, как на будущих товарищей по геройскому побегу, Савмак, прежде всего, рассчитывал на братьев по крови – Дула и Герака.
Ради задуманного им великого дела, Савмак без сопротивления принял навязанную ему с первого дня Дуланаком роль послушного "сынка", но видя сколь подобострастно Дул выслуживается перед Креусой, Хоретом и Арсаменом, всё больше сомневался – можно ли ему довериться?
С Гераком была прямо противоположная картина. В отличие от Дула, Герак не стремился выказать Савмаку своё превосходство, относился к нему неизменно дружески, бескорыстно помогая новичку скорее освоиться на новом месте. И Савмак потянулся к нему, с каждым днём проникаясь к нему всё большей симпатией, надеясь обрести в нём верного друга и брата, каким был для него Фарзой. Только была ли дружба Герака по-настоящему искренней?
Благодаря Дулу и Гераку, Савмак довольно быстро и легко освоился и обжился в Старом дворце. И странное дело – если в Феодосии его ни на миг, даже в объятиях Гелы, не отпускала гнетущая тоска по Таване, по родным, по друзьям, по вольному степному простору, то здесь, в Пантикапее, острота воспоминаний о прежней счастливой жизни как-то притупилась, отступила; родные лица будто растворились, истаяли в туманной дымке. Единственное, чего ему по-настоящему здесь недоставало, так это коней. Порой до дрожи, до судорог хотелось просто вдохнуть в себя сладостно-терпкий запах конюшни, провести ладонью по ворсистой, как персидский ковёр, шкуре на конской спине, прижаться лицом к тёплой конской шее. Часто возвращаясь мыслями в дом Хрисалиска, Савмак с тёплой грустью вспоминал мягкое, обволакивающее тело Гелы и гладких, ухоженных, разномастых коней, тянущих к нему в стойлах свои ласковые морды. Правда, жизнь его там сильно отравлял страх перед спальней хозяйки. Здесь же старая Креуса на его "жеребчика" пока что не посягала, чего он поначалу опасался, довольствуясь услужливо-старательным Дулом, а о том, чтобы оказаться в спальне хозяйки, он мог только мечтать.
Дважды в день, перед завтраком и перед ужином, посланные Хоретом наверх рабы приносили из покоев царевен остывшие жаровни. Пока Герея и Элевсина спали за парчовыми пологами балдахина или нежились перед сном в тёплой ванной, Мада и Селенида вынимали из глиняных печек золу и прогоревшие угли (которыми Бохор потом удобрял землю на клумбах), насыпали из очага горячих, и рабы уносили их обратно. Ардар с Дадом носили жаровни в спальню старшей хозяйки, а Герак с Бохором – её дочери. Но с появлением "феодосийцев" Герак предложил Савмаку заменить Бохора, чему последний, конечно, был только рад. Так Савмак впервые оказался на втором этаже, где даже воздух был пропитан манящими женскими запахами.
Осторожно поставив горячую печку у изножья скрытого полупрозрачным шатром ложа Элевсины (две принадлежащие ей комнатки занимали юго-восточный угол гинекея), Герак провёл Савмака по всему верхнему ярусу – чтоб, если понадобится, новичок знал, куда идти. Они прошлись по пятикомнатным покоям Гереи по другую сторону от проходной комнаты с лестницей и даже заглянули на миг в её спальню в юго-западном углу, над дровяной кладовкой. Расположенная над андроном и большим триклинием бывшая тронная зала, превращённая Гереей в уставленную деревянными кадками и глиняными горшками с разнообразными цветами (и более всего – обожаемыми Гереей и её дочерью пахучими розами) зимнюю оранжерею, отделяла владения Гереи от четырёхкомнатных верхних покоев Левкона в северном торце над библиотекой. Герак пояснил ошарашенному этим буяющим посреди зимы и холодов яркими красками и запахами зелёным оазисом Савмаку, что Герея, ежегодно избираемая старшей жрицей Афродиты Небесной, каждое утро посылает в храм своей покровительницы и госпожи венок из свежих цветов. Спустившись по одной из мраморных лестниц в андрон, они вернулись на поварню с другой стороны.
По мере того как вступившая в свои права зима всё чаще задувала из-за Меотиды ледяными ветрами, припорашивая по ночам деревья и кусты в саду холодным лебяжьим пухом и остужая каменные стены дворца кусачими морозами, жаровни в спальнях хозяек и в оранжерее стали менять по нескольку раз на дню. Дозволили ставить на ночь по жаровенке в их чуланчики и рабыням. Что до рабов, то им пришлось законопатить камкой и второе окошко в своём подвале и, укутавшись поплотнее плащами, согреваться теплом собственных тел, теснее прижавшись друг к другу – Арсамен считал, что привычным к холодам варварам этого достаточно.
Разбуженный насланным владычицей ночи Аргимпасой кошмарным сновидением, в котором не он гнался на Вороне за чёрным волком, как было на самом деле, а выросший до размеров коня чёрный волк за ним, Савмак так и не смог больше уснуть, чувствуя, что епископ Арсамен вот-вот проскрежещет в замке ключом и объявит побудку. Ни отец, ни мать, ни братья, ни сёстры, ни Фарзой ни разу не приходили к нему во снах, а вот Ворон снился уже не в первый раз. Наверное, он тоже тоскует по нём и всё ещё ждёт его там – на другом краю скифской земли, подумал Савмак.
Представив с проступившей на губах улыбкой, как возрадуется его любимец его возвращению, он обратился мыслями к Герее, в который раз прокручивая в воображении картину, как он вырывает торчащий в плахе на поварне топор, а Герак и Дул вооружаются ножами, и они втроём – он впереди, Герак и Дул за ним – идут в большой триклиний. В коридоре Савмак разбивает обухом голову Хорету, после чего они врываются в триклиний. Савмак раскалывает череп наливающему в хозяйский кубок вино Дидиму, а затем – Арсамену. Дул и Герак, подбежав к Герее и Элевсине, приставляют к их горлам ножи, и Савмак, перекрикивая визги перепуганных рабынь, объявляет Левкона, его жену и дочь своими пленниками. Прибежавшим в триклиний на крики рабам и рабыням Савмак сообщает о своём замысле и предлагает им присоединиться, чтобы обрести в Скифии богатство и свободу. Разумеется, все они соглашаются ехать с ним в Скифию. Прежде чем всем двинуться с пленниками на конюшню, Ардар предлагает попользоваться всласть телами Гереи и её дочери. После того как, не слушая увещеваний Савмака, Ардар и его дружок Дад набрасываются на Герею и Элевсину, Савмаку ничего не остаётся, как в назидание остальным, уложить их с расколотыми черепами рядом с Арсаменом и Дадом. Пообещав Левкону, Элевсине и Герее, что больше их никто не тронет, Савмак велит связать им руки. Окружив плотным кольцом, рабы и рабыни ведут их мимо царского дворца на конюшню. Угрожая убить царского брата и царевен, они заставляют начальника конюшни запрячь в кибитки самых резвых коней (рабы-конюхи тоже с радостью присоединяются к ним), а воротную стражу – выпустить их из верхней крепости, потом из города, пропустить через ближнюю и дальнюю стены. Дуланак на облучке гонит галопом к Бику, Герак лежит с акинаком возле Левкона, ну а он – около Гереи (плачущая беззвучно Элевсина лежит между отцом и матерью), чувствуя сквозь одежду тепло и волнующую упругость её бедра и груди. Ещё в Старом дворце он пообещает Левкону, Герее и Элевсине, что отпустит их на границе, но проскочив Бик, кибитки с беглецами без остановки мчатся дальше. На удивлённый вопрос Левкона, Савмак признается, что везёт Герею в подарок Палаку. Герея, с мольбой в голосе, просит Савмака и Герака отпустить мужа и дочь, а с ней пусть делают, что хотят. Поддавшись её уговорам, Герак предлагает Савмаку отпустить Левкона и Элевсину. Савмак колеблется...
В этот момент за дверью послышался простуженный кашель Арсамена, проскрежетал замок, и епископ сипло прогудел в открывшуюся дверь команду подниматься, не дав Савмаку додумать, как он поступит с Левконом и Элевсиной.
Заглянув в трапезную, рабы обнаружили под лестницей пополнение: ночью бело-пегая сука Чайка ощенилась пятью щенками.
Нелюбезно поглядев на визгливо копошащиеся у материнских сосков слепые комочки, Креуса велела Дулу избавиться от них.
– Надо бы сперва доложить хозяину, ма, – остановил нагнувшегося к щенкам Дула Хорет. – Вдруг он захочет какого-нибудь оставить?
– Ладно, скажешь хозяину, – неохотно согласилась Креуса. – Только госпоже это не понравится, ты же знаешь...
Левкон, спавший, как всегда, довольно мало, не заставил себя ждать. Когда, окунувшись пару раз с головой в наполненную холодной водой ванну, докрасна растёршись с помощью Дидима грубым полотняным рушником и одевшись в чистое, он вышел из бальнеума, Хорет доложил о родившихся ночью щенках.
Войдя в трапезную, Левкон присел под лестницей на корточки и, с появившейся на губах улыбкой, принялся почёсывать одним пальцем спинки и головки жавшихся к тёплому материнскому брюху щенков. Заботливо облизывавшая своих беспомощных щенят Чайка, лизнув горячим шершавым языком руку хозяина, словно понимая, что сейчас решается судьба её детёнышей, устремила ему в лицо умоляющий взгляд.
– Ладно, пусть пока живут, – решил Левкон. Он успокаивающе погладил суку по голове. – Пусть Чайка порадуется материнству.
Савмак, наблюдавший за этой сценой вместе с Дулом из поварни, услыхав, что хозяин сохранил щенкам жизнь, почувствовал прилив радости и благодарности, словно царевич сотворил добро лично для него.
Сполоснув в поднесенной Мадой лохани руки, Левкон взял в левую руку поданную с поклоном Креусой мегарскую вазу с яблоками, фигами и финиками, а в правую – позолоченный канфар с неразбавленным лесбосским вином, и, сопровождаемый Арсаменом, Хоретом, Дидимом и Гераком направился в андрон. Поставив вазу с подношениями у ног Зевса, он вылил вино в чашеобразное углубление в центре выступающего из ниши алтаря и, воздев руки, попросил Громовержца и остальных глядевших на него раскрашенными глазами богов, чтобы наступивший день был благополучен для него, его жены, дочери и всех, кто пребывает под крышей этого дома.
– Сколько сегодня? – обратился он к Арсамену, закончив обряд.
– Пятеро мужчин и три женщины.
Левкон вздохнул.
– Ну, вели Гагесу впустить их. Здесь всё же теплей, чем на улице.
Удалившись с Дидимом и Гераком в малый триклиний, Левкон быстро проглотил принесенный Мадой лёгкий завтрак. Дидим натянул ему на ступни скифики с бобровой подкладкой, заправил в них штанины и завязал на икрах тесёмки. Накинув на плечи поданный Гераком тёмно-синий грубошерстный паллий с капюшоном, царевич вышел в андрон и быстрым шагом подошёл к стоящим со скорбными лицами справа от входных дверей восьмерым просителям. Поблагодарив их за добрые пожелания, он выслушал каждого и пообещал передать их жалобы и просьбы (как правило, изложенные просителями для верности на папирусе) во дворец, где басилевс и его советники во всём справедливо разберутся.
Разделавшись с этой малоприятной обязанностью, Левкон тепло попрощался на ступенях колоннады с заранее благодарившими его за содействие просителями, натянул на голову поданный Дидимом тёплый скифский башлык (недавний подарок Палака) и стремительно зашагал по припорошившему ночью землю снежку к проходу в крепость соматофилаков.
Герея появлялась внизу примерно через час после ухода Левкона. Дав указания Креусе и, в случае необходимости, Хорету или Арсамену, ложилась в ванной в тёплую душистую воду, и 40-летняя лидийка Малока – единственная, кому Герея доверяла своё драгоценное тело, мыла её прекрасные волосы.
Через полчаса Герея возвращалась в свои покои (рабыня несла вслед за ней приготовленный для неё завтрак), уступая ванную дочери и её темнокожей служанке.
В этот день, позавтракав с Карбоной, как обычно, у себя наверху, Элевсина собиралась шмыгнуть в бальнеум, как вдруг её чуткие ушки уловили доносившиеся из рабского триклиния странные писки. Резко развернувшись в дверях и округлив радостно глаза (она, конечно, знала, что Чайка должна принести щенят), она заскочила в пустую в этот час трапезную.
– Ах, какие хорошенькие! – восхитилась она, увидев в углублении, образованном животом, лапами, головой и хвостом Чайки, пять пушистых чёрно-белых клубочков. – Глянь, Карбонка, какая прелесть!
Присев на корточки, Элевсина погладила суку по голове, затем осторожно взяла одного из щенков, тотчас плаксиво запищавшего, и, прижав к груди, стала ласково почёсывать пальчиком его серую спинку, бочок, белое брюшко, крохотную головку.
– Ах ты мой маленький, бедненький, слепенький! Ну не хнычь, малыш, не дрожи так, не бойся, глупенький!
Царевна поднесла щенка в ладошках к лицу, и он лизнул её махоньким мокрым язычком в нос. Засмеявшись от удовольствия, Элевсина поцеловала щенка в мордочку, после чего сунула в его крохотную розовую пасть мизинец. Щенок тотчас принялся его сосать.
– Гляди, Карбона, он сосёт мой палец! – воскликнула она, оглянувшись с умильной улыбкой на стоявшую за спиной служанку, и восторженно засмеялась. – Ну разве не прелесть! На, возьми, сунь ему палец! Ха-ха-ха!
Передав щенка Карбоне, Элевсина тотчас взяла себе другого и повторила с ним те же процедуры. Погладив коричневым пальцем дрожащий писклявый комочек, Карбона вернула его матери. Перецеловав и "покормив" мизинцем всех пятерых щенков, царевна ещё раз благодарно погладила облизавшую ей руки Чайку и отправилась, наконец, в бальнеум. (Савмак за эти дни успел, пусть и мельком, приглядеться и к дочери Гереи: девочка была прехорошенькая, личиком, густыми чёрными бровями, вьющимися волосами пошла в мать, только чересчур хрупка – куколка ещё только готовилась превратиться в прелестную бабочку.)
Вернувшись после купания к себе, Элевсина быстренько сделала умелыми руками Карбоны причёску и макияж, надела украшения, оделась потеплее и проследовала в покои матери. Оторвавшись от зеркала, перед которым Малока колдовала над её лицом и причёской, Герея придирчиво-внимательно оглядела дочь. Найдя ее внешний вид безупречным, она поцеловала дочь в лоб и отпустила её в Новый дворец.
В андроне, куда Элевсина и её служанка сбежали по парадной лестнице, её уже ждал Хорет. Обычно юную царевну сопровождал до ворот цитадели Арсамен, но в последние дни он расхворался, и навестивший его по просьбе Левкона царский лекарь Эпион, прописав пить отвары целебных трав, запретил ему выходить на морозный воздух, поэтому эту почётную миссию взял на себя его помощник.
