Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 90 страниц)
Вождь хабов Госон, поднявшись на захваченную Фарзоем, Савмаком и их товарищами куртину, быстро оценил обстановку. Отказавшись от попыток вытеснить засевших в башнях греков, он вскоре придумал более лёгкий способ спуститься со стены, крикнув ждавшим внизу своей очереди подняться на стену воинам, чтоб захватили арканы.
Савмак и Фарзой, разошедшиеся при захвате стены в противоположные стороны, не рискнули соваться в узкие проёмы башен на верную гибель. Вместо этого оба взялись за луки и стали с товарищами, словно на загонной охоте, расстреливать на выбор разбегавшихся от стены и заваленных камнями ворот в лабиринты прилегающих улиц греков. Через пару минут близ ворот остались лежать, подтекая кровью, десятка три убитых и тяжелораненых врагов. И Савмак, и Фарзой были уверены, что, по крайней мере, к некоторым из них, смерть слетела с их тетивы.
Как только хабы и напиты стали десятками соскальзывать со стены по арканам, Фарзой и Савмак, спрятав луки в горитах, поспешили последовать их примеру. Обжигая тонким волосяным арканом ладони, Фарзой стремительно спикировал под стену. Отпустив аркан, по которому уже скользил сверху следующий воин, Фарзой подхватил с земли копьё и бросился к лежавшему под стеной прилегающего дома, шагах в двадцати правее, телу греческого воина, которого, как он полагал, поразила выпущенная им стрела.
Грек всего несколько шагов не добежал до угла уходящей вглубь города улицы. В его спине и правом боку торчало сразу три стрелы, легко пробившие с близкого расстояния его грубый шерстяной плащ, толстокожий воинский панцирь, обшитый железной чешуёй только спереди, и глубоко, по самые оперенья, вошедшие сверху в его плоть. Фарзой не ошибся – одна из этих стел была отмечена у самого оперенья колечком из золотых волос Мирсины, у которой он ещё год назад выпросил для этой цели её локон (Савмак, следуя его примеру, пометил свои стрелы тёмно-каштановыми волосами Фрасибулы).
Поскольку Фарзой опередил владельцев двух других стрел, этот грек по праву принадлежал ему. Щита при нём почему-то не оказалось: только копьё, меч в простых кожаных ножнах и нож на поясе.
Фарзой перевернул грека на спину и, отстегнув врезавшийся в подбородок ремешок, стянул с него железный шлем с широкими чеканными нащёчниками и вздрогнул, увидев насколько его "первенец", своей смертью открывший ему путь к желанной женитьбе, похож на Савмака: такие же голубые глаза, разметавшиеся вдоль узкого бескровного лица золотыми волнами волосы, гладкий, как у девушки, подбородок... Фарзой даже усомнился, не девка ли это, и не сразу решился срезать скальп. После секундных раздумий Фарзой решил не проверять свою догадку, вынул висевший на поясе грека нож (свой, которым он резал мясо, пачкать не хотелось) и скрепя сердце срезал с его лба небольшой кусок кожи с волосами. Заткнув свой трофей за пояс, он поспешил вслед за другими воинами к воротам, решив при первой возможности заменить его волосами других убитых сегодня врагов.
Савмаку на другом краю стены не так повезло. Пока он добежал сквозь дым до ближайшего аркана, пока дождался своей очереди спуститься, тех двух греков, коих не минули его меткие стрелы, уже скальпировали другие, ведь почти в каждом трупе торчало по несколько стрел.
Решив, что огорчаться и переживать сейчас не время, Савмак принялся вместе с другими вытаскивать камни из завала. Через минуту рядом с ним за тяжёлый обломок ухватился Фарзой. Савмаку сразу бросились в глаза болтавшиеся спереди на его поясе длинные золотые локоны. В ответ на его поздравления, Фарзой выдавил из себя улыбку, куда больше походившую на болезненный оскал.
В ходе начавшегося вскоре скоротечного боя с греческой "черепахой" Савмак и Фарзой оказались за спинами старших воинов и могли разве что метнуть в наступающего врага свои копья. Со стены на подмогу своим спускались всё новые и новые воины, так что на узком пространстве всего в 5-6 шагов между крепостной стеной и стенами ближайших домов скоро сделалось тесно, но оттеснить греческую "черепаху" от ворот или пробить её "панцирь" никак не получалось.
Прижатый старшими воинами к шершавой стене дома, Савмак ухватил за плечо толкавшегося с обнажённым мечом в плотно сдвинутые спины передних воинов Фарзоя. Указав пальцем в небо, Савмак прокричал в обернувшееся к нему недовольное лицо друга:
– Давай наверх! На крышу!
Фарзой обрадовано кивнул, сразу разгадав замысел приятеля зайти по крышам прилеглых домов грекам в тыл. Бросив меч в ножны, он прислонился спиной к неоштукатуренной каменной кладке и сцепил у живота пальцы рук. Савмак тотчас ступил правым скификом на его ладони, левым – на плечо, ухватился за волнистые рёбра черепицы и в следующее мгновенье оказался на крыше греческого дома, спускавшейся с небольшим уклоном в сторону крошечного дворика, окружённого со всех сторон одноэтажными строениями. Вынув меч и прикрывшись щитом, осторожно пробуя насколько крепка черепица, Савмак подошёл к внутреннему краю крыши и убедился, что дворик пуст.
Тем временем, по примеру Савмака, подсаживая друг друга, на крышу полезли десятки оказавшихся на задворках битвы молодых хабов и напитов. Убедившись, что черепица держит их вес, они перешли на крышу ближайшего к воротам углового дома. Фарзой уже хотел спрыгнуть на булыжную мостовую уходящей от ворот вглубь города широкой улицы, чтобы атаковать незакрытую спину греческого "ежа", когда Савмак схватил его за руку и указал на ближайший перекрёсток. Там стояла плотным строем длинная колонна греков – полтыщи человек, не меньше! – готовая двинуться к воротам на подмогу своим. Спрыгнув на улицу, скифы оказались бы между этими двумя греческими колоннами, как между молотом и наковальней, и неминуемо бы погибли. Вместо этого Савмак предложил использовать луки, и первый подал пример, кинув бесполезный меч в ножны и достав из горита лук и стрелу. Выстроившись в ряд на краю крыши, Савмак и его товарищи принялись выкашивать задние ряды греков, без промаха посылая стрелы с расстояния всего в 10-15-20 шагов в слабо защищённые доспехами спины, подмышки и икры врагов, не чаявших опасности сзади.
Строй греческой "черепахи" стал быстро рушиться. В её "крыше" образовались бреши, в которые залетали рои смертоносных стрел уже с двух сторон – с крыш прилегающих домов и с крепостной стены над воротами. Видя, что отряд Феофила тает, как лёд на весеннем солнце, и через минуту-другую пятачок возле Малых ворот будут устилать одни трупы, Никий прокричал приказ воинам Феофила отходить за привратную башню. Подхватив под руки раненых товарищей, воины поспешили укрыться от гибельных скифских стрел и копий за выступом привратной башни, от которой стена уходила вверх по склону на разделявшую две тянувшиеся к морю балки горку. Отступавший последним гекатонтарх Феофил, перебираясь через набросанные скифами возле башни камни, поймал скифскую стрелу под мышку, не дойдя всего несколько шагов до безопасного места.
Унеся с завала пускающего из перекошенного болью рта и носа кровавые пузыри гекатонтарха, гоплиты перегородили узкий проход между башней и стеной ближайшего дома поставленными друг на друга щитами и выставленными навстречу скифам копьями. Впрочем, скифы, отогнав противника от ворот, оставили его в покое, тотчас возобновив разборку завала.
Через пару минут с горки вдоль крепостной стены примчался гонец от Лесподия с приказом Никию любой ценой не дать скифам прорваться вдоль стены на север. Никий приказал отнести раненых за угол ближайшей улицы и оставить там на попечение врачей, а пентаконтархам подсчитать количество дееспособных бойцов. Таковых оказалось полторы сотни, не считая тех, что находились в башне и на стене.
Как только греки бежали от ворот за угол расположенного напротив дома, Савмак, Фарзой и все стоявшие с ними на крыше стрелки спрыгнули на улицу и бросились к пронзённым их меткими стрелами вражеским трупам. Сорвав с одного из них каску, Фарзой оглянулся на Савмака.
– Савмак, этот твой! Режь с него скорее волосы!
Поглядев на оперения торчащих в шее и бедре грека стрел, Савмак отрицательно покачал головой:
– Нет! Этого убила не моя стрела!
– Да какая тебе разница!.. Ну, ладно, ищи своего.
Фарзой, отвернувшись, выдернул из пристёгнутых к правой голени ножен нож и уверенно срезал с виска мертвеца большой шмат кожи с пасмом серебристо-чёрных прямых волос в палец длиной, представив, как эффектно они будут развеваться на ветру под мордой его коня.
Воины постарше, которым не нужно было подтверждать своё право пить вино на победном пиру из круговой чаши, предпочли спрыгнуть с крыши не на улицу, а во дворики, и поискать в домах более стоящей добычи, чем вражеские скальпы. Особенно же им хотелось отыскать там женщин. Но, увы – гречанки с детьми успели бежать из прилегающих к Малым воротам домов вглубь города, оставив в панике и спешке на месте всю домашнюю живность и запертых в каморках рабов (впрочем, у восточной стены жили, в основном, бедняки, у которых рабов было немного, а то и вовсе не было). Так что, за исключением женщин, хабы и напиты, заставив умолкнуть гавкучих собак, нашли там чем поживиться!
Увидев, как скифы расстреливают бойцов Феофила с крыш прилегающих к центральной улице домов, словно мишени на учебном поле, Лесподий сообразил, что если он поведёт туда подоспевших от Больших ворот воинов, их постигнет та же участь. И номарх благоразумно решил не вести своих последних бойцов на убой к воротам, а встретить скифов в более выгодных для себя условиях – вдали от захваченного ими участка стены.
Напротив этой куртины, между двумя башнями лежало два жилых квартала, разделённых узкой улицей, тянувшейся от крепостной стены на северо-запад в двух плефрах от центральной. Каждый квартал состоял из шести тесно примыкавших друг к другу городских усадеб: по две на поперечных улицах, и по три на продольных. Каждая усадьба имела в центре маленький мощёный дворик с обязательной цистерной для сточных вод, вокруг которого располагались одноэтажные хозяйственные постройки и одно– или двухэтажный жилой дом напротив входа, проделанного со стороны центральной либо параллельных ей улиц. Лесподий решил закупорить прорвавшихся в город скифов в границах этих двух кварталов и продержаться здесь до прибытия царевича Левкона с боспорским войском, который наверняка придумает, как выбить варваров из города.
Поняв, что нужно делать, Лесподий принялся энергично распоряжаться. Первым делом он отправил трёх конных гонцов: одного – к Никию и Феофилу с приказом держать проход вдоль стены, другого – к Фадию, велев, если у Больших ворот всё благополучно, оставить там всего две сотни, а остальных отправить скорее к Малым, и третьего в порт – встретить царевича Левкона (Лесподий не сомневался, что во главе плывущего на помощь войска стоит именно Левкон) и немедля известить его о том, что происходит в городе.
Затем он послал две сотни воинов из имеющейся у него тысячи к южной фланговой башне, велев гекатонтархам надёжно загородить ход скифам вдоль крепостной стены в сторону Деметриных ворот. Ещё две сотни он послал на соседний перекрёсток – перегородить параллельную улицу, разделяющую два захваченные скифами квартала. Эта улица, как и все другие, была вдвое уже двух центральных улиц – Большой продольной и Большой поперечной – всего-то четыре шага. Фаланга шириной в шесть гоплитов и глубиной свыше тридцати перегородила её от стены до стены перед перекрёстком. Центральную улицу, где следовало ожидать главного удара скифов, Лесподий перегородил перед перекрёстком четырьмя сотнями гоплитов, расположив по десять воинов в шеренге. В первых рядах он велел стать зажиточным горожанам, имевшим большие и крепкие щиты и самые добротные доспехи. Граждан победнее, одетых в более лёгкие латы, он расположил в глубине строя. Наконец, оставшиеся две сотни слабо защищённых и вооружённых бедняков он поместил в боковой улице между двумя перекрёстками, поставив им задачу противодействовать возможным попыткам пеших скифов обойти заблокированные гоплитами перекрёстки по крышам домов.
Примчавшийся с братом Эминаком, сайями, авхатами и фисамитами к восточным воротам Марепсемис тотчас послал старшего сына Скила на стену поглядеть, что делают греки и поторопить разбиравших залитые липкой смолой камни (огонь к этому времени был потушен) хабов и напитов. Резво взбежав вместе с десятком телохранителей по шаткой лестнице на стену, Скил визгливо закричал на трудившихся у ворот воинов, чтоб те шевелились быстрее. Минуту спустя Скил доложил нетерпеливо ждущим внизу отцу, дяде Эминаку, тысячнику Камбису и трём племенным вождям, что до полутыщи пеших греков перегородили щитами в полутора сотнях шагов от стены две ведущие вглубь города улицы, и ещё примерно столько же бегут из центра города им на подмогу.
В этот момент в верхней части чёрных от копоти ворот наконец образовался просвет. Марепсемис велел сыну спускаться. Скил окинул вожделённым взглядом красивый, переполненный богатствами греческий город, который через несколько часов окажется во власти скифов. Бросив напоследок беглый взгляд на пустую гавань, часть которой видна была слева от огороженного внутренней стеною Акрополя, тёмные, с белыми прожилками воды залива и далёкий, пустынный северный берег (восточная часть гавани и залива была скрыта от него высоким берегом), Скил, вместо того, чтобы спуститься по приставной лестнице к отцу, вдруг ухватился за один из свисавших со стены арканов и лихо съехал по нему к подножью стены с внутренней стороны. Зазевавшиеся телохранители, побросав вниз копья, поспешили за ним. Минут через пять довольно улыбающийся Скил вышел вместе с вождём хабов Госоном из города к отцу через расчищенный наконец от обломков воротный створ.
Эти ворота феодосийцы не зря называли Малыми. Высота их составляла всего шесть локтей, а ширина – и вовсе пять. Одновременно через воротный проём могли проехать всего три-четыре всадника. Это было связано с тем, что этими воротами горожане пользовались редко, да и то, по большей части, по крайне печальному поводу: выносили через них на некрополь своих покойников.
Преисполненные царственного величия, братья Марепсемис и Эминак первыми въехали в почти покорённый город. За ними проехали ворота трое сыновей Марепсемиса (Скил успел птицей взлететь на спину подведенного конюхом коня), потом тысячник сайев Камбис, Скилак, Госон, и двое других вождей – фисамит Сфер и авхат Танак. Справа от ворот, между выпиравшей из стены в 7-8 шагах башней и стеной ближайшего дома были навалены горой в рост всадника с конём чёрные от смолы и дыма камни и обломки, загораживавшие прежде ворота. По приказу вождя Госона все обломки хабы и напиты складывали именно там, чтобы, не загромождать для скифской конницы и без того узкий проезд под стеной, а главное, чтобы укрывавшиеся за башней всего в каких-то 15-ти шагах от ворот греки не смогли оттуда атаковать ворота и не попытались отрезать скифов от единственного выхода из города. Феодосийцы, отступившие по приказу Лесподия от ворот за башню, разумеется, не препятствовали сооружению скифами каменной преграды, надёжно отгородившей их от нападения скифской конницы.
Отъехав шагов на десять от ворот, царевичи и вожди принялись разглядывать перегородившее улицу двухъярусной стеной блещущих на выглянувшем к полудню солнце богатой отделкой щитов греческое войско, с торчащими над ним, будто камыш над болотом, длинными тёмными копьями.
– Эти глупые греки даже не догадались перегородить улицы телегами, – сказал Марепсемис с презрительной ухмылкой. – Тем лучше! Копыта наших коней передавят их, как мокриц!
Ещё ожидая перед воротами, Марепсемис объявил, что первыми греков атакуют на обеих улицах сайи. Затем в город войдут хабы, за ними – напиты, потом – авхаты. Фисамиты останутся снаружи, растянувшись вдоль всей стены, и будут следить за тем, чтобы никто из греков не выскользнул из города. Часть хабов и напитов по задумке Марепсемиса должны залезть на крыши домов, подойти по ним поближе к грекам и обрушить им на головы град копий, стрел и обломков черепицы. Среди последних, разумеется, оказались Савмак, Фарзой и их молодые товарищи, хорошо понимавшие, что если они выйдут из города за конями, то опять окажутся в последних рядах, а всем им хотелось показать себя в схватках с врагами, быть на виду, а где же их подвиги будут виднее, как не на крышах!
Трое сыновей Марепсемиса, горевшие юношеским задором и страстно желавшие испытать себя наконец в настоящем бою лицом к лицу с врагом, показать отцу и сайям своё воинское умение, ловкость и бесстрашие, попросили отца дозволить им занять место в строю передовой сотни. Но Марепсемис не дозволил.
– Вы – мои телохранители и должны оставаться неотлучно при мне, – объявил он строго. – Запомните: доблесть царя или вождя во время битвы не в том, чтобы первым броситься на врага, доблестно погибнуть и обезглавить своё войско, а в том, чтобы с какого-нибудь высокого места увидеть у врага слабое место, ударить по нему и одержать победу. Поэтому, мы сейчас поднимемся на стену и будем следить за боем оттуда.
– Но ведь так мы не убьём до конца войны ни одного грека! Над нами все будут смеяться! – воскликнул огорчённо младший царевич Фарзой.
– Об этом не тревожься, сын! После того, как сайи расчистят дорогу, у вас будет возможность поохотиться в городе на двуногую дичь. Ха-ха-ха! – пообещал с довольным смешком Марепсемис и развернул коня к выезду из города.
Хилиарх Фадий, не утерпев, покинул доверенные ему номархом Большие ворота и лично привёл пятьсот своих воинов к месту, где разворачивались главные события. Подъехав на нервной гнедой кобыле к Лесподию, с тревогой наблюдавшему со своего белоногого вороного мерина сквозь лес копий стоявших стеной перед перекрёстком четырёх сотен гоплитов за въезжавшими в город скифами, Фадий доложил, что скифы от Больших ворот почти все ускакали сюда, так что он оставил там лишь сотню воинов Психариона, а остальных привёл сюда.
Узнав от Лесподия, что Никий жив и защищает сейчас привратную башню, Фадий облегчённо выдохнул и предложил:
– Номарх, не лучше ли будет перекрыть центральную улицу позади перекрёстка, а моих воинов спрятать справа и слева в боковой улице? Тогда варвары на перекрёстке окажутся у нас в клещах.
– Именно это я и собирался сделать, – не моргнув глазом, солгал Лесподий, подивившись про себя, как это ему самому не пришла в голову столь удачная мысль, – ждал лишь подхода твоих бойцов.
И Лесподий приказал своему заместителю завести одну сотню в боковую улицу налево, другую – направо, а с третьей отправиться на соседний перекрёсток и сделать там такое же перестроение. Две последние сотни номарх поставил в резерве на втором от Малых ворот перекрёстке – ближайшем к дому Хрисалиска, все обитатели которого, включая рабов, к этому времени по его приказу перебрались на Акрополь.
Подъехав к подпиравшим высокую крепостную стену лестницам, Марепсемис прямо с конской спины ступил на перекладину и медленно полез наверх. По бокам бесстрашно взбирались легконогие Скил и Сурнак, готовые в случае чего подсобить отцу, а внизу лестницу крепко держали, не давая сдвинуться с места, телохранители. Эминак и Фарзой полезли по соседней лестнице, стоявшей почти вертикально в семи-восьми шагах левее. Уже на середине они обогнали грузного Марепсемиса, которому здорово мешало солидное брюхо, благополучно перемахнули через зубчатую ограду и, довольно скалясь, встретили шумно, как кузнечный мех, дышавшего Марепсемиса и двух его старших сыновей наверху.
– Коровий зад! Легче скакать впереди войска на врага, чем лезть на эту проклятую стену! – признался вспотевший Марепсемис, оказавшись в сравнительно безопасном каменном жёлобе на гребне стены. Здесь по-прежнему находилось около сотни хабов и напитов, теснившихся поближе к башням, сторожа засевших там греков. Следом за царевичами на стену вылезли два десятка телохранителей. Остальным нечего было тут делать, и Скил крикнул им приказ оставаться с конями внизу. Остались на конях со своими воинами и вожди.
Тем временем сайи, сотня за сотней, как вода в узкую воронку, втягивались сквозь тесные ворота в город. Оставшийся в городе тысячник Камбис, стоя с барабанщиком на углу против ворот, направлял свои сотни: две – прямо, третью – налево, на соседнюю улицу, две – прямо, третью – налево.
– Отец, гляди – греки отступают! Испугались! – радостно вскричал Сурнак, указывая зажатой в руке плетью на перекрёсток. По мере того как конные сайи шагом продвигались вперёд, ожидая долгожданного сигнала к атаке, греческие стальные мохнатые гусеницы на обеих улицах начали опасливо пятиться назад, пока не остановились позади перекрёстков. Одновременно по крышам стоящих вдоль этих двух улиц домов к перекрёсткам продвигались несколько сотен хабов и напитов, ведя на ходу интенсивную перестрелку с засевшими на крышах по ту сторону поперечной дороги феодосийскими лучниками.
Наблюдая со стены, как всё больше и больше его воинов накапливается на обеих улицах, как вешняя вода перед бобровой загатой, Марепсемис уже видел, как они под гром сигнального барабана, с тысячеголосым кличем: "Арий!" срывают коней в галоп, втаптывают в каменную мостовую греческие "гусеницы" и растекаются, как вода во время ливня, по всем улицам. Предвкушая долгую приятную ночь в здешнем дворце с двумя-тремя десятками отборных феодосийских красавиц, Марепсемис улыбнулся, подумав, что Палак, наверное, до сих пор, как баран, бьётся лбом в Длинную стену. Ничего, скоро скифы убедятся, какую глупость они совершили, выбрав в цари этого безмозглого щенка Палака!
Продвигавшиеся медленным, но неудержимым селевым потоком вглубь города всадники и многие из сопровождавших их по крышам хабов и напитов принялись осыпать греков стрелами, но те тотчас прикрылись спереди и сверху панцирем из щитов, в котором скифские стрелы застревали либо отскакивали без всякого ущерба для врага. Когда передние сайи приблизились к перекрёсткам, Савмак и его товарищи заметили прятавшихся в боковых улицах греков и встревоженными криками, плохо слышимыми в отражавшемся высокими стенами домов звонком цоканье копыт и ржании коней, попытались предупредить своих об опасности.
В этот момент барабанщик у ворот по команде Марепсемиса ударил атаку. Наклонив копья, передовые сотни с устрашающим визгом и воем устремились на ощетинившуюся копьями поверх плотно сомкнутых щитов греческую фалангу. Как только они вынеслись на перекрёстки, с боковых улиц в них полетели десятки и сотни дротиков. Бросаемые в упор, они без промаха вонзались в бока и бёдра коней и всадников. С громким болезненным ржанием кони вскидывались на дыбы и валились с поджатыми ногами на камни мостовой, давя и ломая кости всадникам, даже тем, кто не был ранен. Кони со всадниками и без, которым удалось проскочить перекрёсток в середине потока, напарывались грудьми, шеями, мордами на острия вражеских копий. Вставая на дыбы, они получали глубокие уколы копьями в брюхо, заваливались с предсмертным ржанием на бок и, сотрясаясь в болезненных конвульсиях, мучительно, со слезами, умирали.
А сзади, по бьющимся в предсмертной агонии конским и людским телам неслись, не в силах остановиться под напором задних, новые десятки всадников и так же беспомощно валились, пронзённые с боков дротиками, а спереди копьями, на нижних, погребая их под своими телами.
Скоро оба перекрёстка оказались завалены грудами окровавленных конских и людских тел, из которых под ноги феодосийцам потекли по выщербленным камням мостовых сперва ручьи, а затем потоки крови. Тогда движение сайев по обеим улицам, наконец, остановилось.
Скрипевший в бешенстве на стене зубами и рвавший, не замечая этого, из бороды волосы при виде бессмысленной гибели десятков, если не сотен его лучших воинов, Марепсемис понял, что, не истребив засевших в боковой улице греков, продвинуться дальше в город не удастся. Приставив ко рту ладони, он прокричал растерянно остановившимся сайям, запрудившим обе улицы и узкое пространство под крепостной стеной столь плотно, что между их конями не просунулось бы лезвие меча, приказ лезть на крыши домов и ударить сверху по засевшим в поперечной улице грекам.
Скоро сотни сайев полезли с коней на крыши по обе стороны улиц и двинулись к поперечной улице, над которой застыли в нерешительности молодые хабы и напиты. Наконец, боясь, что спешащие к ним сайи сочтут его трусом, Савмак решился. Разбежавшись, он сиганул с крыши со щитом и мечом на каменную мостовую – под дальнюю стену, где не было греков, прятавшихся от скифских стрел, копий и кусков черепицы под ближней стеной. В следующее мгновенье примеру друга последовал Фарзой, забывший в горячке боя о вчерашних страхах и желании не лезть на рожон и поберечь себя ради Мирсины, а теперь хотевший лишь одного – ни в чём не уступить Савмаку. За бесстрашными вожаками отчаянно попрыгали на железные головы и копья врагов десятки их товарищей и соплеменников. Отважно пожертвовав собой, молодые хабы и напиты расчистили дорогу подоспевшим сайям.
С каждой секундой скифов на поперечной улице становилось всё больше, и через минуту они уже оказались в большинстве. Там пошла настоящая бойня: четырём сотням феодосийцев, в большинстве своём легковооружённых, затиснутым между двумя перекрёстками, в отличие от их товарищей на соседних улицах, бежать от сыпавшихся им на головы разъярённых скифов было некуда. Прижатые к окровавленным, всё ещё стонущим и шевелящимся завалам из скифских коней и всадников на перекрёстках, они отчаянно, но неумело защищались и гибли под яростными ударами скифских копий, мечей и секир. Ожесточившись до безумия из-за гибели сотен товарищей, сайи свирепо и беспощадно расправлялись с виновниками этого побоища, а стоявшие в нерушимом строю за углом греческие воины, слушая с содроганием предсмертные крики оказавшихся в западне сограждан, ничем не могли им помочь. Через двадцать минут на боковой улице между перекрёстками не осталось ни одного живого грека.
В это время с запирающих захваченную скифами стену башен и с соседних куртин вдруг донеслись радостные крики греков.
– Отец! Гляди! – вскричал взволнованно запрыгнувший на парапет между зубцами царевич Фарзой, указывая вытянутой рукой в сторону моря.
Высунув головы между зубцами, Марепсемис, Эминак, Скил, Сурнак и охранявшие их на стене сайи обратили свои взгляды вдоль стены на видневшуюся между двумя разрезанными балкой прибрежными горками полоску моря, по которой, усердно загребая вёслами, спешила ко входу в гавань двойная вереница кораблей с надутыми попутным ветром широкими парусами.
– Один, два, три, четыре, пять... – начал считать в голос Фарзой, – тридцать пять... Отец! Тридцать пять кораблей!
– Вижу, бычий рог им в зад! – ругнулся в сердцах Марепсемис.
Положение резко осложнялось. Нужно было во что бы то ни стало успеть добраться до припортовой стены прежде, чем корабли со спешащими на помощь феодосийцам войсками причалят к берегу. Но чтобы продолжить атаку, нужно было сперва расчистить перекрёстки от покрывавшего их в три-четыре слоя кровавого месива из коней и людей, чем и занялись пешие скифы после того, как захватили поперечную улицу. Это оказалось не так-то легко и, к тому же, опасно: укрываясь за двухъярусной стеной щитов, греки стали забрасывать разбирающих завал скифов дротиками и камнями. Части скифов пришлось бросить работу и прикрывать своих товарищей щитами. Таким образом, на расчистку перекрёстков ушло добрых полчаса.
Солнце уже подбиралось по очистившемуся от утренних облаков небу к зениту, когда конные сайи смогли наконец возобновить атаку. Передовые корабли, палубы которых были сплошь покрыты воинами в искрящихся полированным металлом доспехах, к этому времени уже входили в огороженную длинными клешнями молов входу в феодосийскую гавань. Перед Марепсемисом ребром встал вопрос, продолжать ли и дальше штурм города, рискуя положить на его узких улочках всё своё войско, или же вывести, пока не поздно, сайев обратно за ворота, смирившись с неудачей. Разум подсказывал Марепсемису, что Феодосию ему теперь не взять, но гордыня накрепко сомкнула уста, не позволяя отдать постыдный приказ об отступлении.
Глядя, как под натиском конных сайев греческие "гусеницы" медленно – слишком медленно! – отползают к следующей поперечной улице, где сайи наверняка вновь будут атакованы греками с трёх сторон, а тем временем всё новые и новые корабли входят друг за другом в узкое горло гавани и причаливают к скрытым за портовыми строениями причалам, Марепсемис всё тянул и тянул с приказом сидевшему на коне рядом с тысячником Камбисом на прежнем месте возле ворот барабанщику бить сигнал об отходе. Эминак тоже, как назло, будто воды в рот набрал, не решаясь что-нибудь советовать старшему брату. И лишь когда покрытая блестящей стальной чешуёй нескончаемая греческая "змея" выползла через портовые ворота на агору и, разделившись на пять более тонких "змеек", быстро поползла к восточной стене, Марепсемис наконец смирился с неудачей и сдавленным голосом дал команду отходить.
Какое-то время скифы на отбитых немалой кровью у врага улицах и крышах, будто не веря своим ушам, вслушивались в призывный рокот сигнального барабана. Затем всадники разом развернули не без труда в тесноте коней и поехали шагом к воротам, у которых тотчас образовалась толчея и давка. Пешие скифы подсаживали конным раненых товарищей, и сами запрыгивали на крупы к всадникам, если не удавалось найти бесхозных коней. К счастью, феодосийцы, охваченные радостным возбуждением и ликованием после только что пережитого ужаса, не мешали скифам покидать город, следуя за ними на почтительном расстоянии.
С первыми ударами барабана Марепсемис, поддерживаемый под руки телохранителями, осторожно перебрался со стены на лестницу и спустился прямо на спину своего мерина. Следом спустились со стены с мрачными лицами трое его сыновей, брат Эминак и телохранители. Три десятка хабов и напитов, стороживших башни, покинули стену одновременно с последними всадниками.
Госон и Скилак, сидя на конях впереди молчаливой толпы своих родичей и скептухов напротив проёма ворот, с растущей тревогой вглядывались в лица каждого выезжавшего и выходившего из города воина. Но вот, наконец, последние скифские всадники покинули город и подоспевшие следом феодосийцы принялись торопливо заваливать узкий проезд камнями.
