Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 67 (всего у книги 90 страниц)
Оплакав детского друга, Левкон отправил тело Гераклида под крепким конвоем к Молобару, полагая, что это поможет сломить волю Аргота к дальнейшему сопротивлению. Так оно и вышло. Получив голову сына вместе с запиской, что остальное тело он получит после того, как откроет ворота Акрополя, Аргот понял, что борьба проиграна. Не желая сдаваться в плен, где его ждала неизбежная позорная казнь, ни становиться причиной гибели соплеменников, Аргот в первый и последний раз сел на золотой трон боспорских басилевсов, о котором столько мечтал в прежние годы, поцеловал голову сына, положил её рядом с собой и, зажмурившись, резанул акинаком себя по горлу...
Помимо Гераклида, пришлось Левкону оплакивать в эти дни и ещё одного дорогого ему друга. При захвате Пантикапея Молобаром, среди его воинов и помогавших им горожан погибли весьма немногие, и одним из них оказался поймавший в глаз скифскую стрелу 25-летний сын Главкиона Санон...
Басилиса Клеомена, дочь Аргота и Камасарии, и басилиса Сенамотис, дочь Скилура и Опии, попали в плен к победителям. Грозя Клеомене пытками и смертью, Молобар и Гиликнид, только что доставивший в освобождённый Пантикапей басилевса Перисада, басилису Апфию, а также жену и дочь царевича Левкона, встреченных в порту и сопровождаемых до ворот Акрополя бесчисленными восторженными толпами, потребовали от неё признания, что трехлетний Левкон прижит ею не от басилевса. Но Клеомена, понимая, что в таком случае ей и её малышу точно не будет пощады, представ перед Перисадом и Апфией, обливаясь слезами, поклялась, что её Левкон – родной сын Перисада, а саму её оклеветали. Лишь приезд из Феодосии старшего Левкона уберёг Клеомену от допроса с пристрастием. Заслушав свидетельства её любовников из числа соматофилаков, в которых не было недостатка, бывшую басилису и её сына с несколькими рабами и рабынями увезли в соседний Мирмекий, запретив страже выпускать её за пределы городских стен.
Что до другой басилисы – овдовевшей в 14 лет Сенамотис, то она осталась пока жить в Старом дворце, ставшем теперь жилищем царевича Левкона, его жены и дочери.
Полгода спустя логограф Аполлоний, поехав с большими дарами в Неаполь, добился примирения с царём Скилуром. Одним из условий их договора был обмен царевны Сенамотис на беглого боспорского изменника Филоксена.
Обмен состоялся на реке Бик в присутствии нового феодосийского номарха Лесподия. Заночевав на постоялом дворе у развилки трёх дорог (война в этот раз пощадила его), утром Филоксена собирались везти под сильной охраной дальше в Пантикапей на суд к басилевсу. Но отперев дверь его комнаты, конвойные обнаружили узника мёртвым. Осмотревший его врач объявил причиной смерти несомненное отравление. Сам ли он лишил себя жизни из страха или кто угостил его ядом, так и осталось неизвестным. Все принадлежавшие Филоксену в Феодосии и Пантикапее дома, усадьбы, корабли и прочие богатства указом басилевса Перисада перешли в собственность тестя царевича Левкона Хрисалиска, умом и усердием которого они и были во многом созданы и преумножены.
Тихе могла быть довольна: справедливость восторжествовала.
10
Гонец вождя ситархов Агафирса, привезший царю весть, что сам боспорский казначей Деметрий везёт в Неаполь обещанное золото и серебро, опередил боспорского посла часа на два. Из дворца эта радостная новость тотчас разлетелась по всему Неаполю. Левкону её сообщил Дионисий, заставший боспорского царевича в кабинете отца за мудрёной персидской игрой в шахматы.
Левкон воспринял новость спокойно. Увы, для него приезд Деметрия не означал долгожданного возвращения домой. Хлопоты Посидея во дворце за Левкона ни к чему хорошему не привели. Трещина, пробежавшая между Палаком и бывшим любимцем его отца в тот момент, когда Посидей высказался против войны с Боспором, сделалась ещё больше и глубже.
Ни Иненсимей, ни Опия не осудили Палака за обман Левкона, а наоборот, отнеслись к его хитрой уловке с полным пониманием и одобрением.
Иненсимей пояснил Посидею, что золото и серебро Перисада Палак раздаст своим вождям, а выкуп за Левкона достанется лично ему.
Опия, выслушав жалобу Посидея, притворно вздохнув, заявила, что не в её власти повлиять на решение сына-царя. Тем не менее, выпроводив Посидея, она отправилась к Палаку и сказала ему, что ни одна женщина, какой бы красавицей она ни была, не стоит таланта золота. Палак, покраснев, заверил матушку-царицу, что он и не думал менять жену Левкона на золото: это лишь удобный предлог, чтобы не отпускать Левкона без выкупа. Довольная Опия с улыбкой взъерошила волосы на голове сына и ласково поцеловала его в лоб.
– Я всегда говорила, что у тебя золотая голова! Отец в тебе не ошибся.
Боспорское посольство поспело в скифскую столицу за час до заката. Палаку так не терпелось скорее увидеть своё золото и серебро, что он не стал тянуть с приёмом.
Войдя в медленно раздавшиеся в стороны парадные двери, глашатай Зариак возвестил о приходе перисадова посла. Четверо окольцованных блестящими медными ошейниками рабов в серых холщовых хитонах и узких штанах, пригибаясь к земле, внесли в залу большой, скреплённый толстыми медными обручами сундук, закрытый на два массивных навесных замка. Следом на подгибающихся от страха и волнения ногах вошёл посол Деметрий, за ним, мимо сторожащих главный дворцовый вход грозных грифонов и могучих царских стражей, проследовали пять пар боспорских скифов-сатавков – сотники и полусотники его охраны.
Ярко освещённая восемью висевшими попарно у каждой из четырёх дверей факелами и пылавшими в очаге смолистыми поленьями, "тронная" зала была полна народу. Дым, собираясь клубами под высоким тёмным потолком, уходил через полукруглые верха закрытых внизу ставнями окон в передней стене. На покрытом белой бычьей шкурой квадратном возвышении за очагом, поджав под себя скрещенные ноги, сидел царь Палак в драгоценном царском облачении, с высокой, переливающейся радужными самоцветными огнями тиарой на голове и золотой булавой за поясом. Позади него Тинкас держал в отставленной левой руке, наклонённый в сторону царя, богато отделанный златом многохвостый бунчук. Все остальные стояли в несколько рядов по краям длинных красно-сине-зелёных ковров, устилавших каменный пол по обе стороны царского возвышения и очага почти до самых входных дверей.
Помимо нескольких десятков приближённых царских друзей, здесь были все три старших брата Палака, Иненсимей, все оказавшиеся в этот день в Неаполе тысячники и сотники сайев, сыновья и младшие братья вождей всех 22-х скифских племён, ждавшие в столице своей доли боспорского золота и серебра. Отдельной группой стояли справа от входных дверей десять самых почтенных седобородых неапольских эллинов во главе с Посидеем. На почётном месте у царской ступени, по левую руку царя, рядом с Иненсимеем, Главком и Дионисием стоял царевич Левкон, не сразу узнанный Деметрием в скифской одежде и башлыке. Глаза Левкона вспыхнули радостью, когда он, скользнув взглядом по лицам сопровождавших Деметрия знатных скифов, увидел среди них своего друга Каданака. Встретившись взглядом с Левконом, тот чуть заметно кивнул ему и улыбнулся.
Племянник по материнской линии знаменитого в недавнем прошлом этнарха сатавков Аргота, 33-летний Каданак принадлежал к самым знатным, хоть и не слишком богатым представителям своего племени, правда, не особо жалуемым нынешним этнархом Оронтоном и его кланом. Как и у всех знатных сатавков, скифская кровь в его жилах была изрядно разбавлена эллинской: и отец его Наваг, и мать Алея, сестра Аргота, были наполовину эллинами. Среднего роста, атлетичный, мускулистый, он был постоянным напарником царевича Левкона в палестре, верховой езде и поединках с оружием. Густые тёмно-каштановые волнистые волосы его ниспадали на узковатые прямые плечи, обрамляя вместе с коротко подстриженными усами и бородой продолговатое светлокожее лицо, с высоким прямым лбом, испятнанным десятком едва заметных оспин над чёрными, крыловидными, с изломом бровями. Тонкий горбатый нос с глубокой впадиной на переносице разделял два больших тёмно-серых глаза, поблескивающих в глубоких глазницах, точно небо в пасмурный день на дне колодца.
Сблизила и крепко сдружила Левкона и Каданака не палестра, не верховая езда, а общая любовь к шахматной игре и увлечённость наукой – стремление познать загадки природы и тайны мироздания. Образцом для подражания Каданак с юности избрал не знаменитых скифских царей-воителей, а мудреца Анахарсиса.
В беседах с Левконом и собиравшимися под его крылом один-два раза в месяц боспорскими учёными мужами (круг которых был весьма узок) Каданак, объездивший с отцовскими торговыми караванами все реки и степи к северу от Эвксина и Меотиды, с жаром доказывал ошибочность географических сведений и вызванную этим неточность, если не сказать нелепость, многих фактов в книге прославленного отца Истории Геродота, посвящённой походу царя персов Дария в Скифию. Как-то Левкон посоветовал Каданаку изложить свои разоблачения и опровержения на папирусе. Вскоре Каданак прочёл свой антигеродотовский трактат на собрании сложившегося вокруг Левкона учёного кружка. Левкон посодействовал распространению списков трактата Каданака по всем боспорским городам и рассылке его в научные книгохранилища Афин, Пергама, Родоса, Антиохии, Александрии Египетской, а Каданаку предложил взяться за более весомый и фундаментальный труд – написание Истории Боспорской державы и её соседей, в особенности Скифии: кому же, как не вооружённому эллинскими знаниями и письменностью скифу-сатавку написать правдивую историю скифов! С тех пор вот уже пять лет Каданак был занят этой объёмной и кропотливой работой, и стал одним из самых близких друзей царевича Левкона и всегда желанным гостем в его доме, доступ в который был открыт лишь немногим.
Во время внезапно разразившейся между Скифией и Боспором войны Каданак, как и многие жившие в боспорской столице сатавки, остался в Пантикапее, приютив в своём доме десятки женщин и детей своих бежавших из-за Длинной стены сородичей.
Узнав, что царевич Левкон, заключив предварительный мир, отправился добровольным заложником в Неаполь, Каданак явился в Новый дворец с настоятельной просьбой дозволить ему сопровождать посла Деметрия в скифскую столицу. Выслушав его, Гиликнид и Аполлоний решили не рисковать соматофилаками басилевса и охотно поручили охрану Деметрия и увозимого им в Неаполь ценного груза трём сотням пантикапейских сатавков во главе с Каданаком, головами своих жён и детей отвечавших за сохранность того и другого.
По указке глашатая Зариака посол Деметрий и сопровождавшие его сатавки, обойдя по краю ковра жарко пылавший очаг, остановились в пяти шагах от царского возвышения. Опустив сундук на пол у ног Деметрия, рабы поспешили скрыться за спинами сатавков.
Обменявшись от имени басилевса Перисада приветствиями и добрыми пожеланиями с царём Палаком, Деметрий присел у сундука, снял с толстой шеи ремешок с двумя спрятанными на груди бронзовыми ключами и с трудом отомкнул трясущимися руками замки. По пути из Пантикапея он трижды открывал сундук (в последний раз – перед самым Неаполем) и проверял, на месте ли золото и серебро, – но вдруг?! Откинув крышку, Деметрий облегчённо выдохнул: золотые статеры и серебряные драхмы никуда не исчезли и не превратились в медные оболы – лежали, разделённые деревянной перегородкой, там, где и были положены, – драхмы справа, статеры слева.
После того как палаков казначей Дионисий, при всеобщем напряжённом молчании тщательно осмотрев, пересчитав и взвесив содержимое сундука, подтвердил, что долг басилевса Перисада за возвращённые ему царём Палаком земли уплачен сполна, Палак встал и, взяв в правую руку булаву, объявил, что с этой минуты война между Скифией и Боспором окончена. Поклявшись Арием и Папаем хранить отныне мир, дружбу и союз с басилевсом Перисадом до тех пор, пока басилевс Перисад будет верен дружбе и союзу со скифами, Палак призвал всех присутствующих быть свидетелями его клятвы.
Сунув булаву за пояс, Палак отстегнул и подставил виночерпию золотой ритон, чтобы по скифскому обычаю скрепить свою клятву ритуальным распитием крепкого кроваво-красного вина. Отпив около трети, Палак протянул ритон дяде Иненсимею, а тот, сделав несколько глотков, передал его стоявшему рядом Левкону. Отпив под направленными на него со всех сторон кинжальными взглядами три глотка в знак примирения двух держав, брат боспорского царя передал ритон подошедшему Дионисию, а тот преподнёс его послу Деметрию. Поклонившись царю, Деметрий, запрокинув голову, допил остатки вина и через Дионисия вернул ритон Палаку. Благодушно улыбаясь, Палак пригласил всех присутствующих рассаживаться, чтобы отметить примирение боспорцев и скифов добрым пиром. Висевшая в зале напряжённая тишина взорвалась радостным гулом голосов.
Закрыв крышку сундука и навесив замки, Дионисий жестом подозвал стоявших у стены царских слуг. Подняв тяжёлый сундук за приделанные по краям к боковым стенкам гнутые медные ручки, слуги и следовавший за ними Дионисий, провожаемые десятками глаз, скрылись за дверью позади царского помоста.
Радостно улыбаясь друг другу, Левкон крепко пожал руки подошедшим Деметрию и Каданаку. Они сели рядом – Деметрий по правую руку, между Левконом и Иненсимеем, Каданак слева, между Левконом и Главком. Пока нескончаемая вереница царских слуг и служанок расставляла перед гостями широкие плоские блюда с аппетитными кушаньями, Каданак, придвинув губы к уху царевича, шепнул с лукавой улыбкой, что имеет для него подарок – письмо от Гереи. Каданак сунул руку за пазуху, но Левкон, не раздвигая губ, остановил его чуть слышным шёпотом: "Не здесь! Сейчас не время!" В ходе дальнейшего тихого разговора под громкое чавканье и голоса сотни пирующих, Каданак, к немалому своему удивлению, узнал, что Левкон не уедет завтра с ним и Деметрием домой, а Левкон, в свою очередь, ощутил сильную обеспокоенность судьбой своего тайного посланца. Неужели Марепсемис обманул и выдал Фагиса Палаку или убил его? Или Деметрий и Каданак с ним просто разминулись?
Пир затянулся за полночь. Под конец слуги разнесли упившихся дармовым вином скифов по многочисленным комнатам переднего дворца. Местные эллины и боспорцы, разбавлявшие вино водой и потому сохранившие способность кое-как передвигаться на собственных ногах, тоже заночевали во дворце, поскольку ворота в город были давно закрыты.
Утром, когда участники пира проспались и помалу пришли в себя, Дионисий разделил полученное от феодосийцев и от Перисада золото и серебро в равных долях между представителями 22-х скифских племён и шестью тысячниками сайев (тысяча сайев приравнивалась к племени, что было справедливо: ведь каждый воин-сай стоил в бою двух-трёх, а то и четырёх племенных бойцов).
Опохмелившись и позавтракав в тесной компании ближайших друзей, Палак, с неизменной булавой за поясом, но без тяжёлого царского облачения и неудобной тиары, вышел в "тронную" залу принять прощальный поклон посла Деметрия и передать с ним добрые пожелания басилевсу Перисаду. По окончании этой короткой церемонии начальник телохранителей Деметрия Каданак неожиданно попросил Палака дозволить ему с сотней сатавков остаться в Неаполе на то время, пока царевич Левкон будет гостить в Скифии, а возвращающемуся домой налегке послу Деметрию для сопровождения достаточно будет и двух сотен. У Палака не было причин отказать Каданаку в его просьбе: он, как и всякий сатавк или боспорец, может оставаться в Скифии сколько пожелает.
Прощаясь во дворе перед главным входом с садившимся в кибитку Деметрием, Левкон вручил ему продиктованное полчаса назад, перед завтраком, Симаху в присутствии Палака, Иненсимея и Главка письмо Перисаду и Герее. В это же время Палак, задержав на минуту отправлявшегося с Деметрием в Пантикапей выслушать мирную клятву Перисада Главка в "тронной" зале, наказывал ему соблазнить талантом золота если не саму Герею, то басилевса.
– Думаю, ради того, чтоб вернуть себе такую уйму золота, Перисад велит отвезти Герею за Бик даже против её воли! Хе-хе-хе! – пьяно осклабился Палак. Иненсимей и Главк с готовностью гоготнули в ответ.
Три дня спустя гонец примчал от Главка письмо, после прочтения которого Симахом Палак с огорчением понял, что его надеждам заполучить Герею сбыться, увы, не суждено. Что ж, оставалось только, на радость матушке и жёнам, дождаться выигранный в честном споре талант золота.
Ещё через три дня Главк сообщил, что золото родичами Левкона собрано, но по их настоянию обмен должен произойти на границе.
Новость о том, что Палак позвал боспорского царевича вечером на прощальный пир, застала царевну Сенамотис в покоях старшей палаковой жены Маргианы, где она, как обычно, коротала время в компании своих четырёх невесток за пряжей, вышиванием и досужей женской болтовнёй. Услыхав принесенную женой Иненсимея Меспидой новость, Сенамотис выронила из рук клубок, побелела как снег, затем, не дослушав Меспиду, вышла во внутренний двор и бросилась на мужскую половину.
– Это правда? Ты отпускаешь Левкона? – спросила она с порога, застав с братом одного Симаха, которого можно не стесняться.
– Да сестрёнка. Главк сообщает, что его жена раздобыла золото.
– Но ты же обещал его мне!
– Я ничего тебе не обещал! Если бы Левкон попал ко мне в плен, клянусь мечом Ария, я подарил бы его тебе. Но он приехал сюда по своей собственной воле, как мой гость. Так что ничего не поделаешь, сестрица: я не могу его женить на тебе насильно.
– Не отпускай его, – в голосе Сенамотис задрожали слёзы.
– Хорошо. Принеси мне завтра к утру талант золота и забирай его. А сейчас ступай, пока я не рассердился!
Сенамотис резко, словно от удара, развернулась и, низко опустив голову, едва сдерживая рвавшиеся из горла рыдания, пошатываясь, точно пьяная, направилась к двери в тяжкой обиде на брата.
– Мало ей своих жеребцов, так ещё и боспорского подавай! – услышала она вдогонку из-за полога сердитый голос Палака.
Утром Левкон и Каданак, заночевавшие после вечерней попойки во дворце, позавтракали вместе с Палаком, Иненсимеем, Дионисием, Симахом и сыном Иненсимея Тапсаком. Направившись после распития прощальной чаши шумной гурьбой к выходу из дворца, они увидели царицу Опию в тёмных вдовьих одеждах. Сложив руки на животе, она стояла в окружении служанок посреди зала, около ещё не успевшего остыть за ночь очага. Приблизившись, Левкон, склонив голову в вежливом поклоне, поблагодарил с мягкой улыбкой матушку-царицу за гостеприимство, от души пожелав, чтобы все беды и невзгоды обходили её дом, её детей и внуков стороной. В ответ Опия, без тени улыбки на всё ещё молодом и привлекательном лице, назвала Левкона хорошим человеком и пожелала ему лёгкого пути домой.
Напротив входа, перед ступенями слуги держали под уздцы четырёх коней, покрытых радующими глаз яркими узорами и длинной золотой бахромой чепраками. Серая в мелкую крапинку кобыла, сбруя которой вся была обшита рельефными золотыми бляшками, была прощальным подарком Палака Левкону. Мышастый в серебряной сбруе мерин – дар царя родовитому скептуху сатавков Каданаку. На гнедую кобылу и буланого мерина умостились Дионисий и Тапсак, которым Палак поручил проводить царевича Левкона до границы и проследить, чтобы там всё прошло без обмана.
Выезжая со двора, Левкон оглянулся на всё ещё стоявших между грифонами у входа Палака, Иненсимея, Симаха и загораживавшего за их спинами дверной проём богатыря бунчужного, на сей раз, правда, без бунчука. Невольно скользнув взглядом вверх по дворцовому фасаду, Левкон увидел между арками второго этажа два десятка молодых миловидных женских лиц, белевших под высокими, расшитыми золотом, жемчугами и самоцветами убрусами, отороченными пушистым мехом круглыми и остроконечными шапками и скрывающими волосы разноцветными головными накидками. То любопытные, как сороки, жёны Палака и Иненсимея со своими служанками прибежали поглядеть с дворцовой галереи на отъезд красивого боспорского царевича. В одной из женщин, с синей конусовидной шапки которой свисал на левое плечо огненно-рыжий лисий хвост, Левкон безошибочно угадал царевну Сенамотис и, улыбнувшись, помахал ей прощально рукой. Ни внизу, ни вверху в ответ никто не шелохнулся.
За Золотыми воротами царской крепости к Левкону и его спутникам присоединились три сотни конных сайев. Около сотни местных эллинов во главе с Посидеем ждали боспорского царевича на ступенях храма. Спешившись возле жертвенника Зевсу и отдав повод оставшемуся в седле Каданаку, Левкон обнялся с Посидеем, приветно помахал рукой приветствовавшим его эллинам и вошёл вместе с Посидеем и Дионисием в храм. Помолившись о благополучном возвращении домой, Левкон принёс жертвы владыке Зевсу, Аполлону, Афине, Гераклу и Ахиллу, тепло попрощался с Посидеем и главами эллинских семейств, после чего молодцевато запрыгнул на спину дарёной царской кобылы и, помахав всем с улыбкой рукой, пустил её рысцой к Восточным воротам.
За городской стеной, у выезда на большак, царевича ждала на конях сотня каданаковых сатавков, среди которых растворились и восемь левконовых соматофилаков. Здесь Левкон и Дионисий опять спешились, на сей раз вместе с Каданаком. Войдя в сложенную из неотесанных камней низкую ограду, они оставили на земле у четырёхгранного, высотой в рост человека, столпа, заканчивающегося грубо сработанной короткошеей головой в башлыке с крылышками, традиционные подношения для Гермеса (в отличие от Зевса-Папая, Аполлона-Гойтосира, Геракла-Таргитая и Ахилла-Ария, почитание этого эллинского бога не получило среди скифов широкого распространения, за исключением, разве что, водящих торговые караваны в эллинские города купцов).
Вновь оказавшись в седле, Левкон, прижмурясь, глянул на поднявшееся над сине-зелёными неподвижными волнами Таврских гор золотое солнце и, с трудом удержавшись от желания кинуть рвавшую нетерпеливо удила кобылу с места в галоп, проехал полторы сотни шагов вдоль густо обсевшего южную крепостную стену чёрного вороньего войска сдержанной рысцой. Лишь оказавшись за Пасиаком, бросив прощальный взгляд на угнездившийся над скалистым речным обрывом царский город скифов, Левкон и его спутники пустили коней намётом, спеша поспеть до захода обленившегося к зиме Гелиоса к реке Бик.
От Траканы, где взмыленным коням и проголодавшимся всадникам был дан получасовой роздых, на одолженных у здешнего вождя свежих конях умчался к границе десяток сатавков – разведать, где боспорцы с выкупом за Левкона и предупредить о скором приезде царевича.
Когда через два с половиной часа четыре сотни скифов выехали к Бику из огненной пелены полыхавшего в полнеба у них за спиной заката, на другом берегу их уже ждали, выстроившись развёрнутым конным строем с копьями в руках по обе стороны дороги, три сотни боспорских воинов в охваченных багровым закатным заревом доспехах. В их предводителе, с заметным издалека красным султаном над шеломом, восседавшем чуть впереди на вороном белолобом коне, Левкон сразу узнал Лесподия: кто ж, кроме него, мог приехать вызволять Левкона?!
По примеру боспорцев, Дионисий, Тапсак, Каданак и Левкон остановили коней шагов за десять от русла реки. После взаимных приветствий Дионисий спросил о своём брате Главке. Сидевший на красном коне по правую руку Лесподия гиппарх Горгипп ответил, что Главк остался в Пантикапее ждать возвращения царевича Левкона и мирной клятвы басилевса Перисада. Дионисий удовлетворённо кивнул и обсудил с Лесподием процедуру обмена.
Сперва Дионисий в сопровождении четвёрки слуг переехал на правый берег и проехал сквозь раздавшийся в стороны конный строй к открытому задку стоявшей чуть дальше на дороге кибитки. Сидевший в кибитке Хрисалиск, ответив на почтительное приветствие старшего сына Посидея, откинул крышку стоявшего возле заднего борта сундука, достал оттуда весы и медную гирю весом в одну мину. Дионисий положил на другую чашу весов свою гирю, поданную ему одним из слуг. Убедившись, что их меры верны, "продавец" и "покупатель" приступили к взвешиванию наполнявших одно из отделений сундука золотых монет, браслетов, колец, рельефных бляшек, фигурок зверей, богов и людей. Меньше чем за полчаса содержимое хрисалискова сундука переместилось в две прочные кожаные сумы, которые Дионисий подвязал к торокам у холки своей кобылы. К тому времени солнце как раз закатилось, и начали сгущаться сумерки.
Попрощавшись с Хрисалиском, Дионисий развернул коня и, отъехав от кибитки, остановился рядом с Лесподием и Горгиппом.
– Всё в порядке, золото у меня! – негромко оповестил он через реку Тапсака.
Как и было оговорено, царевич Левкон, тронув скификами круглые кобыльи бока, неторопливым шагом переехал один на боспорский берег. Восемь его соматофилаков и Каданак с сатавками остались пока на месте. Подождав, пока Левкон вырвется из крепких объятий, в которые его заключили с широкими улыбками на лицах Лесподий и Горгипп, Дионисий дружески попрощался с царевичем, пожал протянутую ему руку и так же не спеша переехал с четырьмя своими охранниками и талантом золота в тороках на скифский берег. Оглянувшись через левое плечо, Дионисий прокричал стоявшим недвижимо лицом к реке боспорцам прощальное: "Радуйтесь!" и огрел кобылу плетью по гладкому крупу. В следующий миг три сотни сайев, развернув коней, вихрем умчались от реки вдогон за угасавшим за холмами закатом.
Подъехав уже в густой темноте к развилке, Лесподий предложил Левкону переночевать в Феодосии. Левкон, однако, отказался, смягчив огорчивший номарха отказ дружеским похлопыванием по плечу и улыбкой. С трудом поборов желание скакать, несмотря на холод и тьму, дальше на восток, Левкон решил переночевать на постоялом дворе Дамона, чтобы завтра с рассветом, не тратя времени на лишние переезды, умчать с Каданаком и Горгиппом к Длинной стене и Пантикапею.
Расставив вокруг постоялого двора конные сторожевые посты, Лесподий тоже остался ночевать вместе с тестем у радостно суетившегося, стараясь угодить дорогим гостям, Дамона. Ужиная в небольшом андроне дамонова дома в компании Хрисалиска, Лесподия, Горгиппа, Каданака, гекатонтархов Никия и Аристона и самого хозяина, Левкон прежде всего поинтересовался, благополучно ли вернулись домой восточнобоспорские гоплиты и пантикапейские корабли. Затем по просьбе Лесподия он рассказал о своём житье в гостях у царя Палака и Посидея. Хотя, к сожалению, новый царь, как это принято у молодых, очевидно, удалил от дел старика Посидея, окружив себя льстивыми молодыми советниками, Левкон выразил уверенность, что полученный урок запомнится скифам надолго, и воевать с Боспором Палак больше не рискнёт, чему более всех обрадовался Дамон.
Проведший весь день в седле, царевич вскоре поднялся с ложа, поблагодарил хозяина и хозяйку за прекрасное угощение и отправился в приготовленную для него и Каданака комнату, чтобы выспаться перед завтрашней дорогой. Но прежде он зашёл в соседнюю комнату к Хрисалиску и Лесподию и смог, наконец, расспросить без чужих ушей о жене и дочери и о том, как и у кого удалось раздобыть золото для его выкупа.
Спал Левкон первую ночь на родной земле беспокойно: раза три просыпался и выходил во двор поглядеть, не забрезжил ли рассвет, но небо было черно, хоть глаз выколи, и глухая зимняя ночь казалась нескончаемой. Наконец усталость взяла своё: Левкон провалился в крепкий сон, и в ниспосланном Гипносом сновидении ему привиделась Герея.
Он увидел, как в эту самую минуту, когда он спит в ксеноне Дамона, в Пантикапее в Старый дворец входит некто в его собственном обличье. Разбуженная рабыней Герея, полураздетая и босая, с радостными слезами бросается к нему в объятия. Левкон сперва думает, что видит во сне будущую встречу с женой, но глядеть на объятия и поцелуи Гереи со своим призраком ему почему-то неприятно, и чем дальше, тем большее он испытывает беспокойство и тревогу за Герею, тем больше он уверен, что от его двойника жене грозит какая-то неведомая опасность.
Нежно улыбаясь и обнимая Герею за голые плечи, ложный Левкон выводит её из андрона и усаживает в стоящую у входа кибитку, запряженную четвёркой чёрных как смоль лошадей. "Герея, не садись, не надо!" – кричит спящий с открытыми глазами в тесной комнатке постоялого двора Дамона настоящий Левкон, но она его в Пантикапее, конечно, не слышит. Умостившись рядом с Гереей и задвинув полог, подложный Левкон, притянув Герею к себе за талию, шепчет ей в ушко, как он по ней соскучился, и что желает провести несколько дней только с ней вдвоём, как когда-то, в их усадьбе у Железной горы. Герея радостно смеётся и страстно целует его, а нахлёстываемые невидимым возницей кони бешено мчатся куда-то сквозь черноту ночи.
Но вот справа занимается заря, и возок останавливается. Обманный Левкон открывает полог и выходит с Гереей из кибитки. Справа на малиновом фоне утреннего неба виден спускающийся от усадьбы по склону горы тёмно-зелёный сад, а слева под невысокой кручей ласково плещется о замшелые серые камни бирюзовыми волнами Меотида. Крепко обнимая доверчиво льнущую к нему Герею за талию, Лжелевкон спускается с ней по широкой каменной лестнице к стоящему в конце узкого деревянного причала двадцативёсельному торговому кораблю. "Герея, не иди, это обман! Беги от него, беги!" – кричит в отчаянии из комнаты в дамоновом ксеноне Левкон, но Герея всходит с его двойником по корабельному трапу и оказывается в цепких руках появившегося из-за мачты Палака. Сделав своё чёрное дело, Лжелевкон тотчас прыгает обратно на причал, и судно отходит, беря курс на запад. "Левкон, спаси меня!" – призывает с палубы Герея, протягивая со слезами руки к стоящему на причале двойнику мужа. Но Палак, крепко держа её сзади за талию, говорит ей с лающим смехом: "Не надейся! Твой бывший муж продал тебя за талант золота! Теперь ты моя раба, га-га-гав-гав-гав!"
Левкон проснулся в холодном поту. Во дворе радостно перекрикивали друг друга петухи и беззлобно лаяла на кого-то собака. Окошко над дверью было по-прежнему закрыто ставней, но из дверных щелей отчётливо пробивался серый утренний свет. Повернув голову налево, он увидел, что топчан Каданака пуст. Откинув служившую одеялом шерстяную хламиду, Левкон резко поднялся и, опустив босые ступни на холодный земляной пол, стряхнул остатки так напугавшего его дурного сна.
– Дидим!
– Да, хозяин, – тотчас отозвался заспанный голос из тёмного угла слева от двери.
