Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 81 (всего у книги 90 страниц)
– Смерть! – горделиво выпятив пухлую женскую грудь и живот, ответил Апемант.
– А я думаю, что рабство! – не поверил ему Минний и, продырявив расступившуюся толпу падких на зрелища зевак, скрылся в раздевалке.
В этот вечер вдова ткача Сополиса напрасно ждала Минния. Порасспросив о ней Мегакла, он выяснил, что разлюбезная Аркеса и при живом муже не слишком-то блюла святость супружеского ложа (особенно в последние годы, когда Сополис совсем ослабел от источившей его силы чахотки), а уж после того как овдовела – кто только не побывал в её гостеприимном доме, где к их услугам была не только сама любвеобильная вдовушка, но и четыре задастые рабыни-ткачихи! В числе прочих, не раз бывали там и оба сына Гераклида, и 48-летний Апемант (говорят, он проторил туда дорожку ещё при живом Сополисе), и сам Мегакл, горячо расхваливавший Миннию ожидающие его там удовольствия, пожелав составить ему компанию. Но Минний решил пока не спешить и, сославшись на необходимость закончить заказанную ему на завтра судебную речь, предложил приятелю наведаться к весёлой вдове пока что без него.
Два дня спустя настал черёд Миннию исполнять обязанности номофилака. Обязанности эти были необременительны и заключались в слежении за тем, чтобы граждане и метеки соблюдали полисные законы, и вообще – за порядком в городе и на принадлежащей ему хоре. Расследование преступлений, поиск преступников, поимка беглых рабов (подобное случалось далеко не каждый день) также было прерогативой номофилаков. В их распоряжении находились три десятка городских стражей (охраной городских стен и ворот занималась особая воротная стража, подчинённая стратегам). Шестеро херсонесских номофилаков работали парами раз в три дня: по договорённости между собой один наблюдал за порядком в городе, другой – на хоре.
В ведении номофилаков находилась городская тюрьма – сравнительно небольшое, продолговатое каменное строение, задней стеной упиравшееся в береговую возвышенность в северной части порта. В пяти полуподвальных камерах, рассчитанных на полсотни человек, за крепкими запорами и замками держали до суда убийц (совершивших убийство по злому умыслу практически всегда приговаривали к смерти, а рабов-убийц – всегда), святотатцев, фальшивомонетчиков, насильников, воров, злостных должников (за незначительные преступления в тюрьму не сажали, ограничиваясь денежными штрафами и телесными наказаниями). Две из пяти камер были отданы под спальни двум десяткам полисных рабов. Наверху находилась казарма стражей с отгороженной в левом торце комнатой для номофилаков. Справа к эргастулу примыкала конюшня с двумя десятками разделённых дощатыми перегородками стойл. Спереди и с боков эргастул, конюшня и небольшой, мощёный булыжником двор были обнесены высоким каменным забором с неширокими одностворчатыми воротами посередине. С левой стороны к забору была пристроена открытая спереди кухня, с дровяным складом, чуланом для хранения продуктов, длинным столом, двумя вкопанными в землю лавками и очагом, на котором повара из числа рабов готовили скудную пищу для своих товарищей и арестантов (арестантов кормили раз в день – их подкармливали родственники; рабов – утром и вечером; стражи питались тем, что захватили из дому). Из тридцати городских стражей два десятка были в распоряжении номофилаков днём, а третий охранял эргастул ночью, меняясь через каждую декаду.
Явившись в первое своё рабочее утро в эргастул, Минний и его напарник Дамокл (тоже сторонник антискифской партии Гераклида) прежде всего познакомились с выстроившимися во дворике двумя десятками стражей дневной смены. Это по большей части были молодые люди, недавно отслужившие эфебами, из семей перебивавшихся с хлеба на воду бедняков (каждому стражу полис платил по три обола в день; такая же плата была и у воротных стражей).
Затем оглядели выведенных во двор рабов. Обутые в стоптанные, подчас дырявые кожаные башмаки и скифики, одетые в грязно-серые, латаные полотняные хитоны длиною до колен (некоторые счастливцы имели даже штаны), заросшие длинными, спутанными, давно не мытыми, кишащими паразитами волосами, служившими им вместо шапок, вид они имели довольно жалкий.
В это утро с мрачного зимнего неба валил густой лапчатый снег, и выгнанные из пусть и зловонных, но сухих и защищённых от холодного ветра полуподвальных камер рабы, следя настороженными глазами за незнакомыми номофилаками, зябко кутались в истёртые до дыр, истрёпанные по краям рогожные плащи, сшитые наверху в виде капюшона, служившие им днём защитой от ветра, дождя и снега, а ночью – одеялами. Хотя настоящих морозов ещё не было, многие простужено кашляли и шморгали красными сопливыми носами.
Не спеша проскользив взглядом по их безучастно-тупым лицам (те, на кого падал его взгляд, спешили опустить глаза), Минний не обнаружил среди них Демотела. На его вопрос один из стоявших за спиною декеархов пояснил, что Демотел иеродул Таврополы в Старом Херсонесе.
Это затрудняло дело – там облегчить участь Демотела Миннию будет затруднительно: храмовые рабы пребывали в полной власти старшей жрицы, каковой там из года в год переизбиралась Мессапия. Удивительно, что Демотел до сих пор ещё жив... Разве что – попробовать выкупить его? Предложить Мессапие за него хорошие деньги. Может она и соблазнится. Как бы с нею встретиться?.. А что, если набраться наглости и заявиться прямо в дом Формиона... в его отсутствие? Вот только удастся ли оттуда выйти живым? Вопрос...
Оставив на месте двух поваров и пару конюхов, остальных стражники после завтрака погнали на работы в город. По мере необходимости полисные рабы занимались починкой городских стен, причалов, военных кораблей, общественных зданий и иными работами по запросам демиургов. Основной же каждодневной их работой была уборка от мусора городских улиц и площадей, чистка от грязи дождевых канавок. Накопившийся в домах и дворах мусор, кухонные отбросы и навоз горожане время от времени вываливали прямо на улицы под стены своих домов. Поэтому каждое утро (конечно, если не лило как из ведра и не дул шквальный ветер) полисные рабы под присмотром четырёх-пяти стражников отправлялись с мётлами и лопатами в поход по городским улицам (сегодня в одной части города, завтра – в другой, послезавтра – в третьей), грузили мусор на сопровождавшую их одноконную телегу, вывозили за город и сваливали в одной из балок. Вечером, когда покупатели и торговцы расходились по домам, рабы очищали от мусора агору и рыбный рынок. Возвращались в эргастул, усталые и голодные, нередко – озябшие и промокшие, почти всегда – битые, уже в сумерках. Без этой каждодневной работы город давно утонул бы в грязи и отбросах.
После ухода рабов Минний и его напарник Дамокл заглянули в камеру к узникам, сверяясь с имевшимся в комнате номофилаков списком, расспросили их имена, кто и за какую вину заточён, есть ли жалобы. Всего на тот момент в эргастуле томилось девять узников, заключённых в одной камере (так было теплее), а ещё две пустовали.
Дамокл остался дежурить в эргастуле, а Минний решил пойти проверить, надёжно ли охраняют в порту корабельных рабов.
Каждую осень, по окончании навигации, принадлежащие херсонеситам четыре десятка торговых судов (как правило, это были пентаконтеры – "широкобёдрые" однопалубные пятидесятивёсельники) вытаскивались в обеих херсонесских гаванях – Западной и Восточной (мелководная Рыбачья не в счёт) – на берег и укрывались от осенне-зимних дождей и снегов под временными деревянными навесами. Разумеется, держать две с лишним тысячи вёсельных рабов (в отличие от военных триер, вёсла на торговых судах были достаточно короткими и лёгкими и управлялись одним гребцом) в своих небольших домах судовладельцы не могли. Не было возможности и отправить их работать в клеры, поскольку сбор урожая к тому времени уже был в основном закончен. Некоторое число рабов забирали в аренду до весны владельцы гончарных, кожевенных, кузнечных, ткацких и прочих мастерских: судовладельцы рады были раздать своих рабов всем желающим чуть ли не задаром, лишь бы уменьшить свои расходы на пропитание долгих полгода оравы дармоедов. Большая же часть судовых рабов до спуска на воду кораблей держалась взаперти в пустующих в зимнюю пору портовых складских амбарах под охраной корабельных надсмотрщиков и матросов, не имевших зимой других занятий.
Ответив на приветствия двух охранявших портовые ворота стражей, кутавшихся в облепленные пушистым снегом паллии (сборщика воротного мыта рядом с ними не было, ибо собирать пошлину здесь в эту пору было не с кого), Минний вышел на набережную. Свинцово-чёрные волны с тяжёлым, равномерным, как биение сердца, гулом ударяли в поросшие почерневшим мохом камни причалов, обсиженных длинными рядами приунывших чаек. Недалёкий обрывистый берег на той стороне бухты едва виднелся за сыпавшей с мутного неба снеговой круговертью. По другую сторону неширокой набережной, на бортах спрятанных под навесами между тянувшимися к серой крепостной стене длинными складскими строениями кораблей, укрывались от непогоды стаи голубей и ворон.
Пять из этих прочных каменных амбаров были превращены в хлевы для зимовки двуногого корабельного скота. Напротив среднего из них, прямо на каменной мостовой дымился костёр, у которого ночью грелись охранявшие бараки стражи.
Минний появился на набережной как раз, когда происходила утренняя кормёжка. К этому часу к немногочисленной ночной страже подтянулись из города три-четыре десятка вооружённых копьями, мечами и щитами моряков и корабельных надсмотрщиков (у последних на поясах или запястьях висели ещё и плети, так до боли хорошо знакомые каждому корабельному рабу). Разбившись на две группы человек по тридцать, они стояли наготове возле приоткрытых на одну створку ворот двух соседних бараков (из разумной предосторожности стражи никогда не отпирали одновременно все бараки).
Впрочем, заточённые в каждом амбаре четыре сотни рабов вели себя смирнее овец, довольные, что не нужно скрести море тяжёлым веслом и подставлять спины под лютые бичи надсмотрщиков. Правда, и кормили судовладельцы своих ставших на целых полгода ненужной обузой рабов раз в день и очень экономно – только бы не передохли с голоду. Кроме экономии средств, это было дополнительной гарантией от бунтов и побегов: истощённый, едва живой от голода раб не имеет ни силы, ни воли к бунту и побегу. Да и бежать большинству рабов отсюда было некуда: за стеною города чужие, враждебные таврские горы, за горами – скифские степи. Лелеять мечты о побеге могли разве что тавры и скифы, которых немало было в амбарах, но хитроумные судовладельцы давно изобрели способ пресекать подобные попытки в зародыше. Для этого они связали рабов круговой порукой. Назначенные навклерами при сходе на берег сотники, полусотники и десятники из рабов (непременно из числа тех, чья родина была далеко за морями) головой отвечали за порядок среди рабов своего судна и десятка, получая за это двойную пайку и более тёплую одежду. В случае побега или бунта, сотников и десятников засекали плетьми до смерти, а затем нещадно пороли и весь барак.
Открывая раз в день утром по очереди амбары, стража выпускала десятников. Одни с плетёными из лозы корзинами, другие с деревянными бадьями, они направлялись в сопровождении вооружённых надсмотрщиков в портовые харчевни за оплаченной судовладельцами дешёвой бедняцкой едой: ячменными лепёшками, луковицами, репой (ни мяса, ни рыбы, ни жидкой пищи судовые рабы за эти долгие месяцы простоя на берегу не видели) и набираемой задаром из сливных дворовых цистерн дождевой водой. Пока ждали еду, рабы по указке сотников выносили и опорожняли с ближайшего причала в море деревянные бадьи с испражнениями.
Подойдя к ближайшему открытому амбару, Минний сказал узнавшим и дружески приветствовавшим его стражам, что хочет выбрать себе пару рабов, и вошёл вместе с Лагом и двумя надсмотрщиками в амбар.
Вдоль уходящих в тёмную глубь амбара длинных боковых стен, с крошечными слуховыми оконцами под самым потолком, покрытый цемянкой пол был устлан густо пахнущей морем смесью бурых морских водорослей и серо-коричневого тростника, на которой, вытянув к проходу чёрные от налипшей грязи ступни (на обувь судовладельцы, понятное дело, поскупились – только сотники, пятидесятники и десятники щеголяли в дырявых башмаках и рваных скификах), сидели и лежали вповалку сотни тощих, обросших длинными свалявшимися космами рабов. Ошейников на них не было – судовладельцы считали эту трату излишней; правда, у некоторых на лбу или щеке багровела выжженная калёной сталью буква "Б" – беглый. Кутаясь в рваные дерюги, выданные им при сходе на берег (хозяева вынуждены были потратиться на кое-какую одежду для них, иначе после суровой здешней зимы корабли остались бы без самодвижущей рабской силы, а на одном ветре, дующем, куда ему вздумается, далеко не уплывёшь!), одни с торопливой жадностью пихали в рот полученную от десятника скудную пайку, другие наоборот – откусывали по чуть-чуть, стараясь продлить удовольствие как можно дольше. Встретясь с направленным на них угрюмым изучающим взглядом вошедшего в барак под охраной надсмотрщиков богатого грека, иные равнодушно или пугливо отворачивались, но многие глядели на него с надеждой и покорностью много раз битой собаки, продолжая, вопреки всему, в глубине души верить, что вдруг как раз сегодня, сейчас, милостью богов им повезёт попасть от злого хозяина к доброму. Как же хорошо Миннию это было знакомо!
"Кого же выбрать? Кого из них осчастливить?" – спрашивал он себя, ощупывая взглядом исхудалые лица ближайших к входу рабов по обе стороны прохода. Минний вдруг представил, как стоящие сзади надсмотрщики с лязгом запирают за ним дверную створку, оставляя его здесь, среди рабов (а ведь ещё минувшей зимой – страшно вспомнить! – это было с ним на самом деле). Чувствуя, как побежал по встопорщившейся "гусиной кожей" спине мороз, он едва удержался от желания немедля выбежать наружу, настолько явственной была мысль, что всё, происходившее с ним в последние месяцы, было всего лишь счастливым сном, и вот сейчас он опять проснётся в тёмном, зловонном бараке среди сотен таких же бедолаг.
Так и не решившись пройти вглубь амбара, Минний спрашивал ближайших рабов из какого они племени (ясное дело, выбрать надо было из тех, чья родная земля была далеко отсюда и кто более-менее сносно овладел в плену эллинской речью), некоторым приказывал подойти, обнажить торс, показать зубы. Больше других ему приглянулись два молодых фракийца, братья-близнецы, успевшие к тому времени проглотить свою скудную пайку.
– Как ваши имена?
– Авлудзен.
– Авлузелм.
– Гм... Как давно вы в рабстве?
– Три года.
– Добавляй, "господин", тупая скотина! – вызверился на раба один из сопутствовавших Миннию надсмотрщиков. – Или тебя научить, как нужно разговаривать с эллином?!
– Все три года на вёслах? – продолжил допрос Минний, переждав грозный рык услужливого надсмотрщика.
– Да, господин.
Отвечал всё время один из братьев, видимо, считавший себя старшим. Другой, назвав своё имя, безучастно стоял рядом, тоскливо глядя через открытую створку ворот за спинами греков (братья были почти на голову выше Минния) на узкую полоску чёрной воды и проглядывающий сквозь снежную кисею на той стороне берег, похожий на расчерченный тонкими стенами клеров горбатый панцирь огромной морской черепахи. Может, он просто хуже брата усвоил чужой язык?
– Вы хорошо понимаете по-эллински?
– Да, господин.
– А ты? – обратился Минний к другому брату.
– Понимаю.
– Кем вы были у себя на родине?
– Пастухами... Пасли в горах овец, господин.
– Понятно... Знаешь, чьи они? – обратился Минний к надсмотрщику, учившему фракийцев вежливости.
– Знаю, господин! – бойко отвечал тот. – Это рабы с "Морского угря" навклера Сикиона.
– Ну, что ж, хорошо. Я забираю их. Ступайте оба за мной! – велел Минний близнецам и, развернувшись, направился к выходу.
Сутуло кутаясь в куцые дерюги, впервые за два месяца вышедшие на свежий воздух близнецы метили босыми ногами пушистый белый ковёр, покрывший к этому времени улицы и крыши домов. С вожделением поглядывая на добротную одежду и обувь шедшего между ними и хозяином раба (в том, что это именно раб, не оставлял сомнений его ошейник; впрочем, скорей всего, это был не простой раб, а доверенный домашний надсмотрщик), они пытались угадать, какую работу им предстоит делать для этого грека, и надеялись, что с кормёжкой там в любом случае будет получше, чем в амбаре. По крайней мере, большой удачей было уже то, что их не разлучили, а забрали из барака обоих: их счастье, что этому греку, на первый взгляд человеку не злому, понадобилось два раба.
Замыкал шествие в трёх шагах позади близнецов, с висевшим на левом плече круглым щитом и используемым вместо посоха коротким копьём, знакомый надсмотрщик с "Морского угря", следивший, чтоб фракийцы по дороге не выкинули какой-нибудь фокус (и чтоб пригнать их назад в барак, если Минний и Сикион вдруг не договорятся).
Но Сикион Старший, которого Минний не без труда разыскал в гимнасии (в отличие от почти безлюдной агоры, залы гимнасия, как и соседние термы, были полны укрывавшимся от снегового ненастья народом), едва взглянув на приведенных Миннием тощих, как вяленая тарань, рабов, с превеликой охотой воспользовался возможностью сбыть их с рук до весны за символическую плату. Пришедший с Миннием граммат тут же на галерее, с которой Сикион с друзьями наблюдал за игрой в "оленя" (две команды стоявших в противоположных концах залы "охотников" по очереди пытались попасть мячом в метавшегося между ними "оленя"), составил стандартный арендный договор: вплоть до весеннего праздника Анфестерий (традиционного начала навигации) навклер Сикион отдаёт двух своих рабов-фракийцев, близнецов Авлудзена и Авлузелма, двадцати лет, в полное владение номофилака Минния за четыре драхмы; в случае смерти, побега или увечья, которое сделает их непригодными к работе в качестве гребцов, Минний обязуется уплатить Сикиону по 15 драхм за каждого. Минний прибавил пункт, согласно которому он мог при желании за эту же сумму заполучить упомянутых рабов в полную бессрочную собственность. Один экземпляр скреплённого печатями продавца, покупателя и двух свидетелей договора остался у Сикиона, другой Минний передал Лагу.
"Обмыв", как полагается, с Сикионом и свидетелями взаимовыгодную сделку канфаром доброго вина, Минний отправился с Лагом и двумя новыми рабами в соседние термы. Спросив у встретившегося в коридоре банного раба, есть ли свободные ванны (их, разумеется, не было), Минний велел дать знать, как только одна из ванных комнат освободится.
Отсыпав в ладони Лага из скрытого в широком скифском кожаном поясе кармашка горсть монет, Минний послал его в торговые ряды купить для новых рабов добротные хитоны, штаны, башмаки (размер ступни у близнецов и Лага был примерно одинаков), шерстяные паллии с капюшонами и войлочные пилосы. Заведя голых близнецов в раздевалку (их грязные рубища унёс сикионов надсмотрщик), куда с наступлением зимних холодов перебрались с агоры брадобреи, он приказал брадобрею начисто сбрить все их кишащие паразитами волосы: с головы, лица, подмышек и паха, а сам тем временем, оставив под присмотром фракийцев свой посох, одежду, скифики и пояс с деньгами, отправился поплавать в бассейне.
Из-за валившего с утра снега, поддерживаемый окружающими бассейн колоннами гипетрон – широкий проём в крыше – был накрыт огромной деревянной крышкой, двигавшейся на бронзовых шарах по специальным каменным желобам, и сумрак в центральной зале разгоняли пылавшие попарно у каждой из четырёх дверей смоляные факелы да развешанные вдоль стен масленые светильники.
В бассейне, как и в зале, в этот день из-за ненастья было особенно много народу: тёмная вода просто кипела от купальщиков. Женщин среди них, правда, было немного – большинство в такую непогодь не рискнуло высунуть нос из дома. Сколько ни скользил Минний взглядом по лицам, ни в бассейне, ни в зале, он нигде не обнаружил ни Агафоклеи с Каллиадом, ни Агасикла с Аполлонидой. Зато вдова Сополиса опять была здесь, на сей раз, правда, без дочери.
– Что же ты не пришёл, Минний? – спросила она с ласковым упрёком, подплыв к бортику, у которого остановился с задумчивой миной на лице Минний. – Мы с дочерьми столько всего вкусного приготовили на ужин, а ты прислал вместо себя Мегакла.
– А чем плох Мегакл? – улыбнулся Минний. – Он так нахваливал твоё гостеприимство.
– Всем хорош, кроме того, что женат. А нам нужен муж, а не любовник, – пояснила с улыбкой ткачиха. – Ну так что, может сегодня заглянешь?
– Не знаю, получится ли сегодня. Как стал номофилаком, столько новых дел навалилось, всем вдруг понадобилась моя помощь... – ответил со вздохом Минний, сходя по лестнице в бассейн.
– Для дел есть день, – возразила Аркеса, тотчас подгребя к нему, едва он оказался в воде, – а ночью какие дела? Ночи надо посвящать собственным удовольствиям.
– Согласен, только дни сейчас такие короткие, что поневоле приходится уделять чужим делам и часть ночи, – пояснил Минний. – Но раз обещал, то как-нибудь непременно зайду: мне самому не терпится познакомиться с тобой поближе, – заверил он, с трудом удержавшись от желания сдавить в ладонях дразняще выпиравшие из воды у самой его груди аппетитные сиськи ткачихи и вставить ей прямо в бассейне.
Схватившись под водой за его поднявшуюся "рукоятку", Аркеса ещё ближе подплыла к нему, воткнувшись заострившимися сосцами в его грудь.
– А уж мне как хочется! – певуче проворковала она, приблизив призывно улыбающиеся чёрно-красные губы совсем близко к его губам. – Для тебя дверь моего дома будет открыта даже в полночь. Приходи, не пожалеешь... Так что – ждать тебя сегодня?
– Жди...
Высвободившись из назойливых объятий красавицы-вдовы, похоже, всерьёз вознамерившейся заполучить его в мужья, оплетя, что та паучиха, липкой паутиной сладострастия, Минний окунулся с головой и медленно поплыл, огибая резвящихся в бассейне купальщиков, к противоположному краю.
– Гляди же, не пришли опять вместо себя заместителя, ха-ха-ха! – засмеялась ему вдогон ткачиха и, покачивая роскошным, лоснящимся от влаги задом, тотчас притянувшим десятки похотливых мужских и завистливых женских взглядов, не спеша покинула бассейн.
Минний плавал, отвечая на приветствия и вступая в короткие разговоры с многочисленными знакомыми, добрых четверть часа, пока наконец не освободилась одна из ванных комнат.
Забрав из раздевалки неузнаваемых после стрижки близнецов, вернувшегося с покупками Лага и пояс с деньгами, Минний направился с ними вслед за банщиком в ванную. Отблагодарив раба за услугу мелкой монеткой (сломавшись, с улыбкой от уха до уха, пополам в поклоне, банный раб, впустив в ванную комнату Минния и его рабов, тщательно задвинул за ними кожаную шторку в знак того, что комната занята), Минний и его спутники полезли сразу в парилку.
– Как вы попали в рабство? – спросил Минний. Расслабленно опершись спиной на шершавую каменную стену, он сидел, обливаясь потом, на широкой, отполированной задами деревянной скамье, наблюдая сквозь висевший в маленькой комнатке горячий туман, как у противоположной стены близнецы ожесточённо соскребают друг с друга въевшуюся в кожу грязь (вёсельных рабов стригли и мыли раз в год, весной, загоняя минут на пять в холодные воды гавани перед тем, как завести на корабль и приковать на полгода к скамье). Сквозь тонкую белую кожу, разрисованную на спинах бичом безжалостного трюмного погонщика розовыми "узорами", отчётливо просматривались все кости, мышцы и жилы.
– Воры из соседнего племени напали ночью на нашу кошару... убили отца... угнали мать, младших братьев и сестёр... овец. Мы с Авлузелмом пошли по следу, попытались ночью вызволить своих, да сами попались, – перестав скрести брата, после небольшой паузы неохотно удовлетворил любопытство нового хозяина старший близнец.
– Понятно... Теперь слушайте меня внимательно... Сегодня вам несказанно повезло, потому что я добрый хозяин и отношусь к своим рабам по-человечески. Знаете почему? – Минний вытянул вперёд правую ногу и указал на широкий, вдавленный, бледно-розовый след цепного "браслета" над щиколоткой – такого же, как на ногах изумлённых близнецов. – Потому что ещё прошлой зимой я сам был вёсельным рабом. Но счастливый случай помог мне освободиться и вернуться домой. Теперь я помогу вам... Служа мне, вы будете сыты, одеты, обуты – мне нужны крепкие рабы... Я не против, чтобы вы при случае перепихнулись с рабынями. Вы, наверное, уже забыли, как это делается, а? Хе-хе-хе!.. Но за это я потребую от вас собачьей преданности. Вы мне нужны не столько как рабы, как телохранители. Надеюсь, драться вы умеете?
– Умеем, господин! – подрагивающим от радости голосом заверил старший.
– Если я останусь вами доволен, на корабль вы больше не вернётесь: весной я выкуплю вас у прежнего хозяина. Так что старайтесь: всё зависит от вас.
– Мы будем стараться, господин! – пообещал за себя и брата Авлудзен, поедая нового хозяина преданно-восторженным взглядом.
– И это ещё не всё, – продолжил Минний. – Ваше рабство не продлится вечно. Обещаю, что через пять вёсен, считая с будущей весны, я отпущу вас на волю и даже дам вам денег, чтобы вы могли уплыть в свою Фракию. А если захотите, сможете остаться и служить мне уже за плату, как вольные слуги. Лаг подтвердит вам, что моему слову можно верить, – кивнул Минний на своего чернобородого раба, потевшего рядом с ним на скамье, время от времени плеская по команде хозяина из деревянного ковша на пышущий жаром конусовидный выступ в углу. (Источником тепла в парилке служила общая с соседней парилкой каменка, с уходящим по стене на крышу квадратным дымоходом, открытая передняя часть которой находилась за стеною – в тянущейся вдоль всех парилок кочегарке; рабы-кочегары с утра до вечера поддерживали в каменках огонь, на котором в больших медных котлах, грелась вода, поступавшая самотёком по керамическим трубам в расположенные за парилками ванны и в центральный бассейн.) И правда, его поджарое, мускулистое тело отнюдь не свидетельствовало о недоедании. – Он служит мне на тех же условиях. Сколько тебе осталось до выхода на волю, Лаг?
– Четыре весны, хозяин! – оскалил крепкие белые зубы в блаженной улыбке Лаг.
– Доволен ли ты своей теперешней жизнью?
– Очень доволен, хозяин!
– Бил ли я тебя когда?
– Ни разу, хозяин!
– Слыхали? Ни разу! – подняв назидательно палец, обратил Минний взгляд на потрясённо внимавших каждому слову близнецов. – А почему?
– Потому, что я твой верный пёс, готовый по первому твоему слову без раздумий броситься в огонь и в воду! – бойко отчеканил Лаг.
– Вот! Вот какие слуги мне нужны! – объявил серьёзным тоном Минний. – Как думаешь, не ошибся я с этими фракийцами?
Лаг снизал неопределённо плечами.
– Трудно сказать. Там видно будет. Парни они вроде крепкие, жилистые, силу скоро нагуляют. Умеют ли драться, скоро проверим, если что – научим. А вот достаточно ли они храбры, чтоб быть телохранителями? Овец-то своих и родителей они не защитили.
– А что мы могли вдвоём против двадцати! – с болью в голосе воскликнул Авлудзен.
– Ладно. Теперь они сами кузнецы своего счастья, – сказал Минний. – Если подведут, заменим их другими.
– Мы не подведём, господин! – в один голос заверили близнецы.
– Верю, – улыбнулся Минний. – Только вот что. Наш договор сохранит силу, только если я через пять лет буду жив и здоров. А в этом городе у меня немало врагов, и если меня убьют, вы так и останетесь до конца жизни рабами. Зарубите это себе на носу...
Минний встал. За ним тотчас подхватился со скамьи и Лаг.
– До весны у вас испытательный срок. Лаг будет над вами старшим. Слушаться его во всём, как самого меня. Вам ясно?
– Ясно, хозяин.
– Кстати, ваши ужасные варварские имена нам с Лагом не выговорить. Поэтому ты, говорун, – ткнул Минний пальцем в грудь старшего близнеца, – будешь отныне откликаться на имя Авлет*, а ты, молчун, будешь просто Авлом. Запомнили?
(Примечание. Авлет (греч.) – флейтист, в переносном смысле – болтун.)
Братья молча кивнули.
– Ну, ладно, Лаг. Пойдём в ванную – разомнёшь мне мышцы. А вы тут пока отскребите друг друга хорошенько, чтоб не занести в дом Гераклида лишних постояльцев. Ха-ха-ха!
В этот вечер Минний вновь не пошёл к Аркесе. Он решил выждать ещё пару дней и наведаться к ней нежданно, без предупреждения.
Следующим вечером Тирсения неожиданно заявилась в спальню Минния, прервав его работу над заказной судебной речью. Окатив постояльца с порога масленым взглядом, она, приподняв ладонями распирающие тесный шерстяной хитон пышные груди, обольстительно улыбаясь, сообщила, что Гераклид сегодня приглашён на симпосион к Матрию, Агасикл тоже, как обычно, развлекается где-то с друзьями (хорошо, если явится домой пьяный к полуночи: юная, навязанная родителем жена не сильно его привлекает – скорее, наоборот!), и предложила, если Минний желает, принести ему ужин прямо сюда, в спальню. Всем своим видом Тирсения выказывала готовность незамедлительно исполнить любое его желание.
Почувствовав, как под полой хитона затвердевает, наливаясь желанием, его фаллос, Минний поспешно опустил с ложа ноги и сел, прикрыв диптихом встопорщившийся у живота хитон. Хоть Невмений и уверял, что его отец уже давно не ревнив, злоупотреблять гостеприимством Гераклида, пожалуй, не стоило. А возжаждавшего сладкой женской плоти "зверя" следует насытить в другом месте.
– Благодарю, Тирсения, не стоит беспокоиться, – ответил он, угадав, что снедаемая похотью сожительница Гераклида преисполнена решимости непременно в этот вечер ему отдаться. Единственным спасением для него было немедленное бегство. – Я сегодня тоже ужинать не буду. Есть одно важное дело в городе. Я сейчас ухожу.
– Куда же ты пойдёшь голодный? – низким грудным голосом спросила Тирсения, подойдя к изножью ложа. – Твоё дело может полчаса обождать.
– Я как раз приглашён на ужин, – сообщил Минний, натягивая скифики.
– Жаль... Я надеялась, мы поужинаем сегодня вдвоём.
– Увы! – огорчённо развёл руками Минний, вставая.
– Почему ты так робок, Минний? Я же вижу, что ты хочешь меня, – Тирсения вновь поправила всколыхнувшиеся мягкой волной груди, готовая сбросить хитон и предъявить себя Миннию во всей красе. – Раньше я думала, что из-за девчонки, что ты имел какие-то виды на Агафоклею. Но теперь-то что тебя удерживает? Боишься, что Гераклид укажет тебе на дверь? Не бойся: Гераклид и раньше был не сильно ревнив, а теперь, когда его "корень" иссох, я ему нужна в постели только в качестве ночной грелки.
