Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 80 (всего у книги 90 страниц)
– Да, вишь, Арий рассудил иначе, – всхлипнул старик. – Засыпали карие очи нашего Иргана чужой землёй, не довелось нам и приголубить его напоследок, навряд ли когда доведётся и поплакать на его могиле...
Старик помолчал с минуту, утирая иссохшей скрюченной ладонью сочившиеся по глубоким руслам морщин на усы слёзы.
– Осталась его Зобена в восемнадцать годков вдовой с полугодовалым младенем на руках... Эх, ну да что я жалоблюсь, – махнул рукой старый чабан, глядя в полные искреннего сочувствия и жалости глаза Канита, – у тебя самого-то там брат погиб!
В этот момент в шатёр неожиданно вернулась с застывшей на лице маской неизбывного материнского горя Маста, принеся в качестве ответного дара молодым охотникам козий бурдюк с хмельным бузатом.
– Мёртвого тела нашего Савмака никто не видел, – бросив сочувственный взгляд в её сторону, сказал Канит. – Синта, наша нянька, говорит – сердце ей вещует, что Савмак наш жив, томится в плену у греков. Как настанет весна, буду просить отца, чтоб отпустил меня с неапольскими купцами на Боспор – хочу поискать брата... Может, и ваш Ирган попал в плен? Убитым его кто-нибудь видел?
– Э-хе-хе! У нас-то никакой надежды нет, – вздохнул, малость подуспокоившись, Хомезд и потянул себя за скомканную в кулаке бороду, словно пытаясь с горя её оторвать. – Друг его Изиак, сын вашего чабана Батака, вернувшись, поведал, что сам закрыл нашему соколу ясны очи, сам опустил его в могилу, накрыл холодной землёй... – отвернувшись, старик опять смахнул украдкой слезу. – Сгиб наш Ирган, расшибся насмерть, свалившись с самого верха греческой стены... Самому-то Изиаку, лезшему по его словам следом, повезло – отделался при падении лишь ушибами... Эх, ну да нам грех на богов сетовать – у нас со старухой вон младшие внуки подрастают, так что не пропадём!
Маста тем часом обошла с бурдюком по кругу пышущий жаром очаг, наполнив с готовностью подставленные чаши юных охотников и свёкра перебродившим кобыльим молоком.
– А что же теперь будет с женой... вдовой Иргана? – поинтересовался Сакдарис, тоже оказывается заприметивший красивую молодку.
– А чему с ней быть? – сделав добрый глоток, ответил старик. – Назад к отцу с матерью не отошлём. Тем паче сын у неё от Иргана – ещё один Орхам. – На окрашенных белой пенкой губах старика появилась улыбка. – Баба она добрая, от работы не бегает. Погорюет годок за Ирганом, а к тому часу и внук мой Хомезд в самую жениховскую пору войдёт: кому ж, как не молодшему брату взять на себя жену и дитя старшего? Да и на выкуп за невесту тратиться не надо, хе-хе!
Напившись вволю хмельного бузата, молодые охотники гуськом полезли из шатра. Убедившись, что сыпавшая с чёрного ночного неба снежная заверюха и не думает униматься, они проведали присыпанных снегом коней, облегчились и, поёживаясь, поспешили обратно в тёплое нутро пастушьего шатра, решив, что ничего не остаётся, как только заночевать здесь, надеясь, что к утру снежная буря наконец выдохнется и утихнет.
Старый Хомезд, закутавшись потеплее, отправился с невесткой в кошару на смену сыну и старшему внуку, оставив свой со старухой шатёр в распоряжении знатных гостей, их слуг и собак.
Улёгшись впритык друг к другу вокруг тёплых камней очага, полтора десятка парней завернулись в свои толстые кудлатые бурки и вскоре один за другим сладко захрапели под протяжные стоны и завывания бесновавшейся в нескольких шагах за неприступной шатровой стенкой вьюги. Один только Канит всё никак не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и ожесточённо шкрябая ломаными ногтями кусаемое дождавшимися своего часа блохами тело. Мысли его при этом назойливо и неотвязно вертелись вокруг молодой вдовы Иргана, лежавшей сейчас, возможно, вот так же без сна в соседнем шатре, в каких-то семи-восьми шагах от него. Вспоминая её красивое лицо, завлекательную улыбку (не похоже, что она так уж сильно убивается по мужу!) и восхитительную тёмную мушку на бело-розовой выпуклости груди, он с завистью подумал, что младший Хомезд, наверное, сейчас вовсю скачет на ней, не дожидаясь, пока истечёт назначенный дедом год жалобы. Или, может, отец его утешает по ночам овдовевшую невестку? Разве ж это справедливо, что такая красавица будет всю жизнь прозябать в бедном шатре простого чабана?
Оглаживая свой кожаный "рог", налившийся от этих мыслей острым желанием углубиться в аппетитное тело обольстительной пастушки, сын вождя стал строить планы, как бы это устроить. Проворочавшись полночи, он наконец уснул, так ничего путного и не надумав. О напрасно ждавшей его в эти часы в своей уютной тёплой спаленке Акасте он не вспомнил ни разу.
8
Следующий за выборной экклесией день традиционно был в Херсонесе нерабочим.
С раннего утра новоизбранные иерархи, демиурги и эйсимнеты, их родные и друзья – все в праздничных одеждах – собрались на центральном теменосе. Под предводительством нового жреца-басилея Полидокса на площадке между храмами Девы, Херсонаса и Зевса Сотера состоялось торжественное моление богов-покровителей полиса, чтобы наступивший год был для Херсонеса и всех его граждан успешен и благополучен, а новоизбранные правители вели порученные им народом дела честно, разумно и дружно, способствуя процветанию вверенного им полиса. Как и полагается, слова молитвы были подкреплены обильно пролитой на алтарях Девы, Херсонаса, Зевса, Геракла, Диониса, Аполлона, Гермеса, Афродиты, Асклепия и Гигиэи жертвенной кровью, а постаменты божественных статуй, полы и стены храмов покрылись дорогими подношениями от вчерашних победителей.
Затем, по образованному эйсимнетами и демиургами живому коридору, из храма Царицы-Девы выступило торжественное шествие. Гордо вскинув увенчанную расшитой золотыми узорами и крупными жемчужинами налобной повязкой-диадемой голову, впереди шла главная жрица (традиционно эту почётную должность исполняла супруга жреца-басилея). На плечи её, поверх окантованной золотыми пальметтами белоснежной столы, была наброшена редкостная в этих краях жёлто-чёрная леопардовая шкура, с завязанными на груди узлом передними лапами. Вслед за старшей жрицей из распахнутых дверей храма вышли попарно три десятка молодых жриц в длинных белых столах и накинутых на плечи пятнистых красно-белых шкурах косуль – любимых животных Девы, с длинными распущенными волосами, перехваченными вокруг головы золотыми лентами. Две передние девушки – самые стройные и миловидные – несли у бёдер сплетённую из тонких золотых прутьев двуручную корзинку, в которой была помещена величайшая драгоценность Херсонеса – божественный састер; это был единственный день в году, когда главная святыня полиса ненадолго покидала своё надёжное убежище в подвале выстроенного для неё в центре города храма, дабы граждане могли убедиться воочию, что святыня на месте, цела и невредима, и значит, стены города находятся, как и прежде, под её надёжной защитой.
Састер представлял собой изваяние из красноватого зернистого камня, высотой чуть более локтя, отдалённо напоминающее женскую фигуру без рук, с широкими бёдрами, выпуклым животом и острыми холмиками грудей. Над золотой корзиной возвышалась только круглая голова с волнистой резьбой волос и "кошачье" лицо идола, с широко расставленными круглыми впадинами глаз и кровожадно улыбающимся широким серповидным ртом. Грубые, почти бесформенные черты фигуры и скорее звериного, чем человеческого, лица таврской богини говорили если не о нерукотворном "небесном" происхождении, то о глубокой древности пропитанного кровью множества жертв каменного идола.
Пройдя между толпившимися по сторонам правителями полиса, с жадностью всматривавшимися в састер, словно он был из чистого золота, жрицы вынесли его через пропилеи на агору, где их дожидалась около входа блещущая роскошной отделкой колесница (та самая, на которой в день свадьбы провёз по городу Агафоклею Каллиад). Почётная стража из трёх десятков молодых людей из знатных семей, радующая глаз зеркальным блеском доспехов и богатой отделкой щитов, мечей и копий, оберегала колесницу от напора заполнившей агору праздничной толпы; сегодня тут было полно любопытных женщин, подростков, а также живущих в городе и в долине Ктенунта тавров, пришедших хоть одним глазком взглянуть на свою похищенную богиню. Сам басилей Полидокс, стоя за выгнутой широкой дугой передней стенкой колесницы, держал в руках обшитые серебряными бляшками ременные вожжи впряженной в неё пары гладких снежно-белых кобылиц.
Знатные девы, которым доверено было нести састер, взошли на открытую сзади колесницу и установили корзину с идолом на круглую резную капитель гладкоствольной малахитовой колонны, возвышавшейся им по пояс в центре колесницы. Придерживая одной рукой драгоценную корзину, другой они ухватились за боковые стенки колесницы.
Десять стражей переместились вперёд, расчищая сомкнутыми щитами путь для упряжки, остальные двадцать выстроились цепочками по бокам. Басилей тронул коней медленным шагом по главной улице к видневшейся в северном её конце арке Парфенона и высившейся за аркой, подобно маяку, огромной статуе Афины. Жрицы таврской Девы во главе с женой басилея шли сразу за колесницей (первыми – жена и невестка Формиона), за ними чинно следовали, постукивая дорогими посохами, вышедшие из широких ворот теменоса иереи, эйсимнеты и демиурги, среди которых в задних рядах, рядом с Мегаклом шёл и Минний.
Проехав по живому коридору славивших божественный састер горожан (женщины и девушки при этом бросали под ноги лошадям выращенные к празднику в домашнем тепле цветы), Полидокс остановил упряжку возле статуи Афины. Двое храмовых рабов сняли малахитовую колонну с колесницы, занесли в храм Артемиды и установили в наосе возле увитого резными раскрашенными гирляндами мраморного постамента хозяйки храма. Здесь, рядом со своей эллинской "сестрой", пленённая таврская Дева-Орейлоха простояла до вечера под охраной двух вооружённых стражей и двух жриц, сменявшихся через каждый отмеряемый клепсидрой час. И любой желающий мог поглядеть на неё вблизи, обратиться к ней с какой-либо просьбой, мольбой, поднести дары (лучше, конечно, сразу обеим Девам) и обагрить в её честь кровью какого-нибудь животного или птицы один из расположенных перед входом в храм (внутри проливать кровь не дозволялось) жертвенников. А после захода солнца укутанная с головой в леопардовую накидку старшей жрицы Орейлоха тем же путём варнулась в свой храм, чтобы опять скрыться на целый год в своём потайном убежище.
Демиурги же, проводив састер до Парфенона и принеся дары Артемиде и Афине, проследовали обратно на центральный теменос, где их ждала совместная праздничная трапеза вокруг горевшего неугасимо вот уже четыре сотни лет в передней зале храма Херсонаса очага полисной Гестии.
На следующий день начались рабочие будни.
– Чем думаешь теперь заняться? – спросил Гераклид, завтракая вдвоём с Миннием (Агасикл ещё отсыпался с молодой женой). – Будешь, как и прежде, сочинять судебные речи для бедняков?
– Буду. Только теперь мне придётся брать за свои труды плату деньгами, а не голосовальными черепками, – отвечал Минний с лёгкой улыбкой. – Тем более, я собираюсь прикупить ещё пару рабов в качестве телохранителей.
Гераклид пристально посмотрел в глаза сидевшему напротив Миннию (они завтракали сидя в креслах).
– Ты решил всё же пободаться с Формионом?
– Я не хочу, чтобы однажды меня нашли в одной из бухт с проломленным черепом.
– Ну да, ну да, – согласился Гераклид, ставя на столик недопитый скифос с козьим молоком.
У входа на агору Минния, направлявшегося с Гераклидом, Артемидором и ещё несколькими демиургами в сопровождении рабов в булевтерий, перехватил отец Поликасты Гиппократ. Поймав Минния за руку, он напомнил об обещании помочь его родственнику Демотелу. Минний предложил старику подождать его в термах, где он расскажет, что же произошло с Демотелом, более подробно.
– Это тесть моего товарища по эфебии коропласта Дельфа, – догнав у стелы с присягой Гераклида и остальных, пояснил Минний. – Просит вызволить своего родича Демотела, приговорённого несколько лет назад к рабству.
– Ну, теперь тебе многие будут докучать подобными просьбами, – сказал Гераклид.
– Это не тот ли Демотел из Керкинитиды, который собирался убить Мессапию, чтобы вызвать войну со скифами? – спросил подошедший поприветствовать коллег-демиургов агораном Герофант, сторонник Гераклида. – Помните то громкое дело о заговоре керкинитов?
– Гиппократ говорит, что Демотела оклеветали, – сказал Минний.
– Ну, о своих родных все так говорят! – возразил Герофант.
– Мне бы переговорить с кем-нибудь из судей, разбиравших это дело, – попросил Минний, – и желательно – не из приверженцев Формиона, если такие были.
– Кажется, мой сват Калликрат был одним из судей по делу Демотела, – вспомнил Саннион. – Он позавчера избран в коллегию Девяти. Пойдём, если он уже здесь, я сведу тебя с ним.
Булевтерий, куда вошли группировавшиеся вокруг Гераклида демиурги, состоял из большой центральной залы, с трехцветными геометрическими узорами на полу, мифологическими фресками на стенах и куполовидным сводом, и двух боковых двухэтажных флигелей. В центре полукруглой задней стены залы Совета, в неглубокой нише стояла искусно раскрашенная статуя Геракла, от которой к полу спускалась покрытая красной ковровой дорожкой каменная лестница в два локтя шириной, разделявшая напополам пять рядов деревянных скамей, способных вместить более сотни человек. По бокам, где кончалось закругление, было ещё две ниши – со статуями Аполлона и Гермеса. В боковых крылах находилось несколько десятков комнат, в которых помещалось хранилище документов, трудились под присмотром логографа Дамасикла грамматы, заседали и принимали просителей члены коллегий.
Побеседовав в одной из комнат накоротке с Калликратом, хорошо помнившим то громкое дело пятилетней давности (не каждый год разоблачаются покушающиеся на жрицу Девы заговорщики!), Минний выяснил следующее.
Сын богатого и влиятельного демиурга Феофила из Керкинитиды, Демотел (Минний хорошо его знал: потеряв после бегства с Равнины и смерти отца почти все свои богатства, тот вынужден был зарабатывать на жизнь в качестве гимнаста – обучал учеников минниевого отца Гераклия борьбе, гимнастике, атлетике, плаванью; именно Демотел порекомендовал Гераклию в служанки свою племянницу Поликасту) задумал убить дочь Скилура Мессапию вместе с её скифской охраной, рассчитывая, что это приведёт к войне со Скифией, в которой херсонеситы одержат победу и вернут себе Равнину. Пользуясь тем, что Мессапия, будучи жрицей Артемиды Таврополы, всё тёплое время года жила с мужем и сыном в формионовой усадьбе возле мыса Парфений, он планировал собрать из бедствующих земляков вооружённый отряд в 20-30 человек, высадиться ночью в Старом Херсонесе, захватить усадьбу, перебить врасплох скифскую охрану, изнасиловать и убить саму царевну, отослав с оставленным в живых скифом-охранником её голову к отцу в Неаполь, а её мужа и сына взять в заложники, полагая, что пока те у них в руках, Формион ничего не сможет им сделать.
– Хитро придумано! – не удержался от восхищённого восклицания Минний. – Ничего не скажешь!
Но злодейский замысел Демотела был сорван в самом начале, поскольку один из его учеников – некий Феаген, сын его земляка – рыбака Диогена, возлюбленный Демотела, которого тот посвятил в свои планы (он вместе с отцом должен был в нужный час обеспечить заговорщиков рыбачьими челнами), донёс на него Формиону. Демотел и ещё шестеро керкинитов и калослименцев, которых он успел вовлечь в заговор, были немедленно арестованы. Помимо покушения на убийство Мессапии, Демотела обвинили ещё и в безбожии, поскольку он не раз говорил своим ученикам, что ни высокие стены, ни даже хранящаяся в подвале храма Девы безобразная каменная таврская баба, не защитят Херсонес без силы, доблести и воинского мастерства его граждан. Ещё Демотела обвинили в том, что он планировал вернуть таврам их идола в обмен на помощь в войне со скифами, а также намеревался привлечь к войне со скифами рабов, пообещав им свободу после победы.
На суде, вызвавшем в городе огромный интерес, Демотел все обвинения, кроме утверждения, которому были сотни свидетелей, что город защищает доблесть его граждан, отрицал, но остальные его подельники во всём сознались. В результате Демотела приговорили к пожизненному рабству, а остальные за своё раскаяние отделались пятилетним изгнанием – будущей весной оно как раз закончится, и они смогут при желании вернуться.
– Покушение на убийство жрицы Девы, безбожие... Что же за такие тяжкие преступления Демотела не приговорили к смерти? – спросил Минний.
– Об этом попросил сам Формион, – помедлив, признался Калликрат. – Он сказал судьям, что считает быструю смерть слишком лёгким наказанием для такого преступника, и пожелал, чтобы тот до конца своих дней мучился в рабских цепях, в назидание другим желающим покушаться на установленный порядок... А кроме того, ты же знаешь, что по нашим законам приговорить гражданина к смерти может только экклесия, а в городе многие сочувствовали замыслам Демотела, особенно беженцы с Равнины, и у нас были опасения, что народное собрание его оправдает.
Отвечая по пути в термы с прилипшей к губам улыбкой на приветствия и добрые пожелания встреченных на агоре знакомых и малознакомых граждан (следствие его резко возросшей после экклесии популярности), Минний думал о том, что помочь Демотелу, а тем более – освободить его из рабства, будет трудно. А освободить бы надо...
Старик Гиппократ мало что прибавил к тому, что Минний узнал от Калликрата. Разве то, что Формион воспользовался этим случаем, чтобы увеличить скифскую охрану своей невестки с полусотни до сотни, и с тех пор, вплоть до нынешней осени, никто не смел ему слова поперёк молвить – все боялись.
– Отец, а почему ты решил, что Демотел не виноват в том, в чём его обвиняют? – спросил Минний, поставив опустевший скифос на столик в углу наполненного гулом голосов и смехом многочисленных посетителей центрального зала. – Ведь не только мальчишка Феаген, но и все подельники изобличили его.
– Ах, дорогой мой Минний! – в сердцах старик хватил ладонью по прикрытому серой посконной штаниной колену (они, как и многие зашедшие с агоры погреться и поговорить о делах, были в одежде). – Ведь понятно же, что Формион всех их запугал и подкупил! Он же и Демотела пытался подкупить! Советовал ему перестать баламутить народ призывами к войне со скифами, предлагал своё покровительство в обмен на послушание, а когда Демотел отказался, пригрозил, что скоро он об этом сильно пожалеет. Демотел рассказал нам об этом за несколько дней до того, как его арестовали! – Гиппократ залпом допил остававшееся в его скифосе вино. – Вот почему, а не потому, что он мой шурин, я прошу, вся наша семья слёзно тебя умоляет, дорогой Минний – добейся отмены неправедного приговора! Ты ведь сам побывал в шкуре раба и знаешь, что это такое. На тебя вся наша надежда! А уж мы – я, жена, дочери, Гелланик – отблагодарим тебя всем, чем сможем!
– Убедить экклесию в невиновности Демотела будет нелегко, – задумчиво потёр переносицу Минний.
– Но тебе это по силам! – убеждённо заявил старик. – Вон как складно тебя научили говорить в Афинах! Почти весь город проголосовал за тебя!
– Одного ораторского искусства тут будет мало... А что этот Феаген, послуживший Формиону орудием, надеюсь, жив-здоров?
– А что ему, собаке, сделается! Формион облагодетельствовал его и его отца: Диоген теперь сделался рыбопромышленником, сам больше в море не ходит, скупает улов у других, а Феаген сейчас в Северном лагере – в прислужниках у апемантова сынка Феофанта.
– Хорошо, отец. Я попытаюсь что-нибудь сделать, – сказал Минний, вставая. – А если не выйдет, устроим Демотелу побег. Но это, сам понимаешь, не раньше весны.
В этот момент Минний увидел, как из дальней раздевалки, о чём-то весело переговариваясь, в залу вошли с небрежно накинутыми на голые тела через плечо белоснежными простынями Каллиад с Агафоклеей и Бионой, и Агасикл со своей женой Аполлонидой и одетым в хитон Актеоном. Не заметив скрытого за статуей Геракла в своём углу Минния, они прошли сквозь разреженную толпу слонявшихся по залу голых, полуголых и одетых мужчин, женщин и стариков к бассейну. Скинув на руки Актеону свои утиральники, Каллиад и Агасикл столкнули в парующую воду взвизгнувших в деланном испуге женщин и сами радостно бултыхнулись следом.
Проводив отца Поликасты к выходу, Минний быстренько разделся и разулся с помощью Лага и поспешил к бассейну. В бассейне, наполненном умеренно подогретой водой, непрестанно втекавшей и вытекавшей через две пары выступающих из противоположных стенок на уровне шеи среднерослого человека (дабы никто случайно не утонул) медных рыбьих голов, плавали, ныряли и плескались полтора десятка мужчин всех возрастов, женщин из числа тех, которым ещё было что показать мужчинам, и молодых девушек. Здесь были не только ублажавшие посетителей за деньги гетеры и рабыни, но и вошедшие в пору невест девушки со старшими братьями, вдовы с юными дочерьми и даже замужние женщины с мужьями, с гордостью и самодовольством демонстрировавшими красоту своих жён и сопровождавших их рабынь. Некоторые парочки, пристроившись у стенки, не обращая внимания на окружающих, увлечённо утоляли пробудившуюся похоть прямо в воде.
В тёплое время года большинство херсонеситов, особенно молодёжь, предпочитали купаться в окружающих город бухтах, зима же не оставляла им выбора: обожавшие водные процедуры эллины заполняли единственную общегородскую и семь частных бань с утра до вечера. Заботясь о чистоте и здоровье тела, мужчины посещали бани едва ли не каждый день, женщины – раз в три-четыре дня. И лишь малолетние девочки да обезображенные неумолимым временем старухи мылись дома в тазах и лоханях.
Разумеется, в этот утренний час в термах были лишь богатые горожане, на которых трудились рабы и батраки. Бедняки, добывавшие пропитание собственным трудом, наполняли бани под вечер, дабы смыть с себя пот и усталость проведённого в эргастериях дня.
Нырнув с ближнего к входу короткого бортика, Минний как дельфин проплыл у самого дна почти десять оргий и вынырнул у дальнего бортика, вызвав похвалы и даже рукоплескания, как самих купальщиков, так и прогуливавшихся вокруг бассейна мужчин и женщин. С шумом набрав полную грудь воздуха, Минний с улыбкой приветствовал воззрившихся на него из левого угла бассейна Агасикла, Каллиада, Агафоклею, Аполлониду и Биону. Плывя под водой, он успел хорошо рассмотреть погружённые в прозрачную воду прехорошенькие ножки, попки и груди девушек, обратил внимание поневоле и на внушительный "таран" Каллиада, по хозяйски расположившего пятерню на круглой ягодице прильнувшей с улыбкой к его правому боку Агафоклеи.
– О, а давайте состязаться, кто дольше продержится под водой! – предложил заведённый похвалами Миннию Агасикл одну из любимых подростково-молодёжных водных забав.
– Я не против, – сказал с улыбкой Минний. – На что спорим?
– Победителя девушки целуют в губы, – подмигнул с хитрым прищуром Агафоклее и Бионе Агасикл.
– Я не согласен, – возразил Каллиад. – Минний здесь без жены, выходит спор не на равных.
– Тогда, как обычно, на драхму? – тотчас внёс поправку Агасикл.
– Ну, давайте на драхму, – неохотно согласился Каллиад. Уклониться от состязания он не решился, дабы окружающие не сочли его слабаком.
– Пусть сперва девушки нырнут, а Минний пока отдышится, – посоветовал один из стоявших над ними зрителей.
– Даю победительнице тетрадрахму, – объявил с улыбкой Минний, глядя на порозовевшую под его взглядом Агафоклею. Каллиаду и Агасиклу ничего не оставалось, как ответить той же монетой.
– Погодите! Погодите! Постойте! – раздался на весь бассейн звучный женский голос откуда-то от правого бортика. – Агасикл! Каллиад! Позвольте и нам с дочерью поучаствовать в состязании!
Покосившись через плечо, Минний увидел двух элегантно скользящих к ним вплавь красоток. Старшая была широкобёдрая, грудастая женщина в самом соку, лет 35-ти. Заплетенные в толстую косу каштановые волосы венчали её гладко расчёсанную надвое макушку подобно бронзовому венку. Её стыдливо прикрывшая раскосые, как у матери, глазки чёрной вуалью ресниц милашка-дочь, застенчиво державшаяся за материнской спиной, только начинала расцветать.
Агасикл, расплывшись в приветной улыбке, огорчившей его недовольно надувшую губки жену, представил подплывших женщин Миннию. То были Аркеса, унаследовавшая от умершего год назад ткача Сополиса дом с ткацкой мастерской, и старшая из трёх её дочерей – Прокона.
Заглотив побольше воздуха, пятеро женщин на счёт Агасикла: "Раз! Два! Три!", зажав пальчиками ноздри, разом скрылись под водой. Агафоклея и Биона, чтоб не всплыть, ухватились за голени Каллиада, Аполлонида – за Агасикла, Аркеса с дочерью использовали в качестве якоря ноги Минния.
Подошедшие поближе к углу бассейна посетители, преимущественно почтенные отцы семейств, прервав на время разговоры и переговоры, увлечённо делали ставки на победительницу.
Первой исчерпала запас воздуха в лёгких жена Агасикла Аполлонида, сразу за нею вынырнула Прокона, потом Агафоклея. Дольше всех, пуская пузыри и глядя друг на дружку выпученными глазами, сражались за 12 драхм Биона и Аркеса. Продержавшись под водой почти две минуты, выиграла этот спор под дружные рукоплескания довольных зрителей красавица блондинка.
Настал черёд посостязаться, кто лучший ныряльщик, мужчинам, но подошедший в этот момент раб (от вольных посетителей рабов отличали медный ошейник с именем, набедренная повязка да – нередко – отметины бича на спине) сообщил Каллиаду, что освободилась одна из ванных комнат. Воспользовавшись этим, Каллиад сказал, что придётся отложить их спор до другого раза, и, взяв за руку жену, потащил её за собой из бассейна по каменной лестнице, круто спускавшейся до самого дна по всей ширине короткого бортика (такая же лестница была и с противоположной стороны). Следом, к огорчению зрителей, покинули бассейн Агасикл с Аполлонидой и бросившая с лестницы победный взгляд на Аркесу Биона.
– Как же это такой видный мужчина и живёт один в чужом доме? – услышал рядом вкрадчиво-ласковый голос Аркесы Минний, не сводивший завистливо-печального взгляда с точёных ножек и круглой попки Агафоклеи, пока та не скрылась вместе с мужем, братом и служанкой за окружавшими бассейн колоннами. – Вместо того чтобы заглядываться на чужих жён, пора бы уже свою завести да зажить хозяином в собственном доме! – посоветовала с игривым смешком разбитная вдова, явно положившая на Минния глаз.
– Да, было бы неплохо, – согласился Минний, обратив наконец свой взор на округло-полноватое, вполне ещё симпатичное лицо и выступающие на добрую треть над водой аппетитные полушария грудей ткачихи.
– Ну так за чем же дело стало?! – обрадовано ухватила быка за рога Аркеса. – Вон, например, у меня, после того как мой Сополис прошлой зимой переселился в царство Аида, дом стоит без хозяина. Может, зайдёшь вечерком, посмотришь? – просительно заглядывая в глаза и сладко улыбаясь Миннию, ткачиха отыскала под водой его фаллос. – Мой дом на тринадцатой улице, на западной стороне, третья калитка от приморской стены.
– Может, и зайду, – выдохнул Минний в обрамлённый плотоядными губами рот вдовы, чувствуя, как каменеет в её умелой руке его "конец".
Бросив взгляд на светящееся завлекательной улыбкой за спиной матери личико Проконы, в обрамлении расплывшихся по воде вокруг прелестной полудетской головки, подобно полупрозрачным щупальцам медузы, длинных белёсых волос, Минний мягко высвободил фаллос, оттолкнулся от бортика и, плавно загребая поочерёдно руками, медленно поплыл, огибая бороздивших бассейн купальщиков, к противоположному краю.
– Так мы будем ждать! – нежной сиреной пропела вдогон разбитная вдова.
Когда он приплыл обратно, Аркесы с дочерью в бассейне уже не было. Она была далеко не первой, кто вознамерился осчастливить Минния. Буквально на второй день после новогодней экклесии на новоявленного демиурга, вмиг ставшего завидным женихом, как из рога изобилия посыпались предложения от отцов, имевших дочерей на выданье, и от своден, сообщавших "по секрету" об интересе к его особе симпатичных и богатых вдовушек. Было из кого выбирать!
Сделав ещё четыре круга, Минний вылез из воды ближайшей к раздевалкам лестницей. Неожиданно наверху ему заступили дорогу три крепкие мужские фигуры в наброшенных, подобно гиматиям, через левое плечо, льняных простынях.
– Привет, коллега! – услышал он знакомый насмешливый голос и, подняв голову, ткнулся враз потемневшим, как грозовое облако, взглядом в нагло ухмыляющуюся толстую рожу Апеманта. Двое других, стоявшие с ним плечом к плечу, широко расставив ноги и сложив на груди крепкие руки, были его сотоварищи из числа демиургов.
– Радуйтесь! – миролюбиво ответил Минний всем троим, вынужденно остановившись на предпоследней ступеньке лестницы.
– Ты, как я слышал, интересуешься делом Демотела? – спросил Апемант, продолжая язвительно ухмыляться. – Ну-ну! Это правильно: нужно знать, какая судьба тебя ждёт, если попробуешь встать у нас на пути! Гха-га-га!
Лающий гогот Апеманта с готовностью подхватили его подручники, продолжая буравить Минния недобрыми взглядами.
– Ну, пока что это вы стоите у меня на пути, – с тронувшей уголки губ улыбкой заметил Минний. – И не только у меня, но и у других граждан. Ну-ка, коллеги, посторонитесь!
И Минний медленно сделал шаг наверх, едва не ткнувшись грудью в выпиравшее тяжёлым винным мехом чрево Апеманта. Его дружки, что те охотничьи псы, ждали только команды, чтобы столкнуть Минния в воду, освобождая дорогу хозяину, но Апемант, мгновенье помедлив, отступил на шаг назад и повернулся боком, позволив Миннию пройти.
– Мой брат считает, – молвил он, изучая с брезгливо-презрительной ухмылкой меченные бичом плечи и спину Минния, – что тот, кто однажды побывал в шкуре раба, ни за что не захочет оказаться в ней снова. Ведь рабство страшнее смерти, не правда ли, Минний? Хе-хе-хе!
Остановившись, Минний медленно повернулся к весельчаку, устремив на него исподлобья тяжёлый каменный взгляд. Несколько десятков голых и полуголых мужчин и женщин окружили противников широким полукольцом в ожидании если не потасовки, то доброй перебранки.
– А сам-то ты что выберешь, смерть или рабство? А, Апемант? – спросил с усмешкой Минний.
