Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 54 (всего у книги 90 страниц)
Сколь ни хотелось феодосийцам (и прежде всего, владельцам усадеб!) поскорее выпроводить варваров, продолжавших сотнями вырубать садовые деревья для своих костров, Хрисалиск и другие отцы города согласились с Лесподием, что необходимо сперва дождаться ответа из Пантикапея: вдруг там посчитают условия мира неприемлемыми?
Левконов гонец вернулся из столицы на следующий день вскоре после полудня. Он привёз два запечатанных царской печатью послания: одно было адресовано царю Палаку, второе – брату Левкону. Палак велел Симаху вскрыть и прочитать в голос оба, а гонца в утешение угостить чашей неразбавленного вина. Текст на обоих свитках оказался почти одинаков: Перисад выражал свою радость и готовность помириться на оговоренных Левконом условиях.
Вскоре после того как отпущенный Палаком гонец с двумя спутниками въехал в город и, пошатываясь от усталости и ударившего в голову вина, доложил Левкону и Лесподию о своей поездке, из Малых ворот выехали верхом с набитыми золотом и серебром седельными сумами двое хорошо известных в Скифии, в том числе и самому Палаку, купцов, сопровождаемых двумя десятками охранников. Когда все привезенные ими драгоценные вещи и монеты были тщательно проверены, взвешены и подсчитаны Дионисием в присутствии царя и его друзей, Палак с довольной улыбкой объявил, что с этой минуты у скифов с Феодосией мир, велел Кробилу налить феодосийским послам лучшего вина и выпил с ними за успешное окончание их торговой сделки. На заданный после того как все дружно осушили чаши одним из послов вопрос, когда царь выполнит свою часть сделки и покинет со своим войском феодосийскую хору, Палак, с не сходившей с влажных розовых губ благодушной улыбкой, посоветовал феодосийцам ещё немного потерпеть: сперва он должен дождаться обещанного золота и серебра от басилевса Перисада.
– Но вы можете быть спокойны: ни одна ваша усадьба, ни виноградник, ни защитная стена теперь не пострадают, – заверил Палак.
Вернувшись в город, купцы Токон и Нумерий сообщили о решении Палака встречавшим их возле Малых ворот Левкону, Лесподию и демиургам во главе с Хрисалиском. Реакция феодосийцев была вполне ожидаемой. Видя огорчение на их лицах и слыша разочарованные возгласы и подозрения, что коварные варвары их обманут, Левкон отвёл в сторону одного из декеархов своих телохранителей и вполголоса велел ему скакать к царю Палаку и сообщить ему, что брат басилевса Перисада Левкон предлагает свою голову в залог того, что оговоренное золото и серебро будет ему выплачено.
– Скажи Палаку, – тихо напутствовал своего посланца Левкон, – что я поеду с ним в Неаполь и останусь там его пленником, пока Перисад не пришлёт обещанный выкуп.
Через полчаса декеарх вернулся, разыскал царевича и доложил, что Палак принял его условие и клятвенно пообещал завтра поутру выступить со всем своим войском к Неаполю. После этого Левкон сообщил о принятом им решении Лесподию и Хрисалиску.
– Чтобы скорее спровадить отсюда скифов, я с удовольствием прогуляюсь в Неаполь, – сказал он, улыбаясь. – Тем более что я никогда там не бывал. Заодно погляжу, как она укреплена. Может нам когда-нибудь ещё придётся её штурмовать.
– Хорошо, поезжай, – согласился Лесподий. – Двое братьев Палака останутся здесь заложниками твоей безопасности.
Левкон покачал головой в знак несогласия.
– Мы обещали отпустить их после того, как скифское войско покинет хору, и обязаны сдержать слово.
– Ладно, – согласился Лесподий. – Как только наши воины займут северную стену, я отпущу Эминака, а Марепсемис останется у нас в гостях до твоего возвращения, и поверь, наши рабыни не дадут ему скучать.
– Нет, Лесподий, ты отпустишь обоих. Клятва есть клятва... И не бойся за меня: я сразу понял, что Палак не меньше нашего хочет покончить с этой войной. Поэтому, я уверен, что в Неаполе меня ждёт самый радушный приём.
– Дай-то бог, – вздохнул молча слушавший их спор Хрисалиск.
– Будь по-твоему, отпущу обоих, – с явной неохотой пообещал Лесподий и заговорил о другом. – А когда мне отпускать островитян?
– Дождись моего гонца. После того как Палак распустит войско по домам, я постараюсь уведомить тебя. Если в течение пяти дней от меня не будет вестей, значит что-то пошло не так, и островитянам лучше задержаться в Феодосии. Надо бы сегодня пригласить хилиархов и гекатонтархов на прощальный ужин. Я сам с ними поговорю...
Наутро, едва взошло солнце, царевич Левкон, сменивший военный доспех на шерстяные скифские штаны, длиннополый кафтан, широкий дорожный паллий вишнёвого цвета с золотой оторочкой, подбитые заячьим мехом зимние скифики и утеплённый мехом выдры тёмно-коричневый башлык, крепко обнявшись и облобызавшись на прощанье с провожавшими его Хрисалиском, Лесподием, Делиадом, Фадием и Мосхионом, выехал из Малых ворот в сопровождении всё того же декеарха Биона и десятка соматофилаков, также как следует утеплившихся перед поездкой в холодную скифскую степь.
Палак как раз подкреплялся в компании друзей остатками вчерашнего ужина, когда ждавший во дворе Левкона глашатай Зариак доложил о его приезде. Окинув радостно заблестевшим взглядом варварский (за исключением плаща) наряд боспорского царевича, Палак раздвинул губы в дружеской улыбке и приказал освободить место на чепраке напротив себя для дорогого гостя. От предложения подкрепиться с ними на дорожку, Левкон вежливо отказался, сказав, что только что плотно позавтракал, а выпить за встречу (золотая чаша – вчерашний подарок Палака, – как и полагается, висела у него на поясе рядом с коротким широким мечом и узким клиновидным кинжалом в серебряных ножнах) согласился, лишь если вино в его чаше будет наполовину разбавлено водой. Весело гоготнув, Палак велел принести боспорскому царевичу воду.
Тем временем Зариак с помощниками разъехались по раскинувшемуся в клерах от города до Столовой горы и северной стены скифскому стану, приказывая именем царя тысячникам сайев и вождям племён седлать коней в поход.
Четверть часа спустя Палак тронулся шагом со двора на рослом снежно-белом мерине, нога в ногу с ехавшим справа на сером в яблоках красавце-коне дядей Иненсимеем и державшемся слева боспорским царевичем Левконом на гладкой янтарно-золотой кобыле. На корпус впереди вёз тяжёлый царский бунчук Тинкас с двумя охранниками по бокам, а позади выстроились по шестеро в ряд коленом к колену царские друзья и главные слуги. За ними двинулась в путь отборная сотня телохранителей царя, со свисающими со спин на крупы коней лохматыми белыми бурками, среди которых нашлось место и для десятка левконовых соматофилаков в ярко-красных плащах, затем – шесть кибиток с имуществом царя и его друзей и рядовые царские слуги, потом ещё две сотни сайев.
Из соседней усадьбы выехал на тонконогом гнедом коне царевич Лигдамис. Молча кивнув брату Палаку и Иненсимею, он обменялся крепким рукопожатием с Левконом и пристроился справа от него. Выбравшись на широкую дорогу, тянувшуюся вдоль шипящего внизу под береговой кручей им вослед, как тысяча рассерженных змей, моря, Палак и его спутники порысили к выезду с тесно застроенной и разгороженной вдоль и поперёк высокими каменными заборами феодосийской хоры. Во всех выходивших на большую дорогу улочках теснились, дожидаясь своей очереди пристроиться за головной колонной, тысячи всадников со светлыми, несмотря на скрывшееся в наползших с моря косматых облаках солнце, лицами.
Проезд пятидесятитысячного скифского войска через узкую горловину северных ворот занял добрых два часа. Не став дожидаться старших братьев, Палак повернул за камышовым болотом на запад и погнал коня галопом под хлынувшими с потемневшего неба холодными дождевыми струями к реке Бик, спеша покинуть негостеприимную боспорскую землю.
«САВМАК»
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
1
Хабы и напиты, занявшие после ухода с восточных окраин Феодосии усадьбы в балке напротив южных ворот, покидали феодосийскую хору последними.
Все восемь дней, прошедшие с тех пор, как его любимый сын Савмак не вернулся из Феодосии, а его мёртвое тело так и не прибило к берегу ни вместе с другими павшими в городе скифами, ни позже, Скилака не оставляла надежда, что, может быть, Октамасад прав, и Савмак находится в плену у греков. Скилаку и очень хотелось, чтобы это было так, особенно, когда он думал, как по нём будет убиваться Зорсина, как зальётся горькими слезами Мирсина, которая к тому же потеряла на этой войне любимого жениха, и в то же время его охватывал мучительный стыд при мысли, что его любимый сын мог опозорить своё имя, семью вождя напитов и весь свой славный род пленом. И тогда вождю с горечью думалось, что уж лучше бы Савмак погиб, как его друг Фарзой и сотни скифских воинов, которых их сородичи, после того как боль утраты утихнет, будут вспоминать с гордостью, как героев, павших во славу Ария.
Большие тёмно-коричневые глаза Ворона с каждым новым днём без хозяина наполнялись всё большей тоской. В первый раз в его лошадиной жизни хозяин так надолго оставил его в чужих руках. Как ни ласкал его, оглаживая морду, шелковистую шею и спину, Ашвин, и сам неподдельно горевавший по Савмаку, сколько ни шептал ему в чуткие уши уверений, что Савмак скоро вернётся, чутьё подсказывало умному коню, что с хозяином случилась беда.
Уже на другой день Октамасад попросил брата продать ему Ворона для сына Скиргитиса, если Савмак не найдётся. Приезжали к Скилаку с такой просьбой и многие вожди, и молодые друзья царя (одним из первых – Главк), и даже старший сын Марепсемиса Скил. Всем им Скилак отвечал, что больше на Ворона никто не сядет, и советовал подождать пару лет, пока подрастут рождённые от него лучшими кобылицами жеребята.
В отличие от других коней, которых скифы попеременно гоняли на выпас в степь, Ворона Скилак велел всё время держать при себе в усадьбе. Ашвин каждое утро водил савмакова коня поить к ближайшему ручью, старательно выглаживал его лоснящуюся шерсть скребком, расчёсывал густую коротко стриженую гриву и хвост. Ночами Ворон стоял рядом со скилаковым Серым, Белолобым и другими конями на привязи во дворе усадьбы, а днём его выпускали в огороженный высоким каменным забором сад за домом. Но вместо того, чтобы, подобно другим коням, бродить по саду в поисках упавших яблок и остатков травы, Ворон подолгу стоял на одном месте, уныло понурив голову, а на четвёртый день и вовсе отказался от еды. Даже жаждущие любви и ласки кобылицы, которых велел приводить к нему Скилак, не могли пока отвлечь его от тоски по пропавшему хозяину.
Пока у стен Феодосии стояло скифское войско, о судьбе Савмака можно было только гадать, то мечтая снова увидеть его живым, то желая до конца своих земных дней гордиться его геройской гибелью. Но когда Палак объявил, что война окончена, и повёл войско от задешево откупившегося города в родные степи, Скилак, которому гордость и обязанности вождя не позволяли самому заняться поисками сына, смущённо понизив голос, попросил Октамасада задержаться здесь ещё на несколько часов, дождаться, когда греки откроют ворота, порасспросить, нет ли в городе пленных скифов, и, если что, договориться о выкупе. Раздумывая, кого послать на поиски Савмака – сына или брата, Скилак, после недолгих колебаний, сделал выбор в пользу Октамасада, гораздо бойчее Ариабата говорившего по-эллински (сказались годы, прожитые в пограничном с Херсонесом Напите).
– Будь спокоен, брат, – если только Савмак жив, я его вызволю, – пообещал Октамасад.
– Оставь с собой десяток воинов, чтоб не напугать греков. Ну, всё, до встречи, – торопливо попрощался Скилак с младшим братом, увидев, что наконец тронулись в путь хабеи, занимавшие нижнюю часть улицы, спускавшейся по ложу балки к южным воротам Феодосии. Поникший под струями заморосившего в эту самую минуту дождя пятихвостый бунчук вождя хабов завернул за углом крайней усадьбы налево и уныло поплыл над оградой.
Октамасад с десятком телохранителей отъехал к стене. Скиргитис, слышавший разговор отца с вождём, попросил взять его на поиски друга Савмака, но Октамасад, махнув зажатой в руке плетью, велел ему ехать домой и позаботиться о брате. Сакдарис сидел на коне рядом с братом, с примотанной к груди правой рукой и багровой отметиной вражеского копья на левой щеке – свидетельствами его доблести во время уличных боёв в Феодосии.
Выбравшись с помощью товарищей из города после того, как барабан пробил сигнал отступления, Сакдарис, как только знахарь облегчил его страдания, наложив целебную болеутоляющую мазь на раненую руку и щёку, слабым от потери крови голосом рассказал вождям Скилаку и Госону и обступившим его скептухам, что Савмак и Фарзой первыми бросились с крыши на головы скрывавшихся в боковой улице врагов, увлекая за собой остальных. Когда спустя короткое время Сакдарис добежал до края крыши, он увидел внизу десятки лежавших вперемешку окровавленных тел, своих и чужих. Захватив середину улицы, скифы теснили греков к перекрёсткам, заваленным погибшими там ранее сайями. Спрыгнув вниз, Сакдарис поспешил на помощь своим, где и получил в ожесточённой рубке, сам не заметив когда и как, свои раны. Савмака и Фарзоя Сакдарис среди покрывавших узкую улицу тел не заметил – не до того было! – но, судя по тому, что он там видел, шансов уцелеть у них не было.
Пропустив мимо себя всю колонну тронувшихся вслед за хабами напитов, Октамасад со своим десятком пристроился в хвосте. Остановив коней на выезде с балки, Октамасад и его воины молча глядели вслед за удаляющимися под усилившимся дождём по пригородному лугу на север соплеменникам, пока те не скрылись с глаз среди раскинувшихся на берегу залива усадеб.
Ашвин, вместе с другими слугами вождя и скептухов, ехал на мышастом мерине, на шею которого были накинуты поводья двух шедших по бокам савмаковых коней, как и положено, в хвосте колонны. На левом плече Ашвина висел круглый щит, в руке он сжимал поднятое вгору копьё – в походе слуги знатных скифов ничем не отличались от обычных воинов. Когда хвост колонны напитов выехал из балки, уныло шедший справа от ашвинова мерина Ворон, узнал, должно быть, вдалеке те низенькие ворота, у которых, наказав ждать, оставил его хозяин, и громко, призывно заржал. Но Ашвин повернул вслед за остальными налево, и накинутый на шею мышастого повод потянул Ворона совсем в другую сторону. Косясь выпуклым коричневым глазом на высокую, утыканную наверху железноголовыми чужаками стену, за которой пропал хозяин, Ворон оглашал округу отчаянным ржанием. Переложив копьё в левую руку, Ашвин стал оглаживать его ладонью по спине, пытаясь успокоить.
– Ишь, как хозяина кличет! – сочувственно произнёс ехавший сзади слуга Октамасада Мазей. – Чует, что уводят насовсем.
Когда городская стена, отвернув вправо, осталась позади, Ворон вдруг встал, упёршись четырьмя копытами в землю, отказываясь идти дальше.
– Ну не упрямься, Ворон. Ну идём! Савмак ждёт тебя дома, – уговаривал Ашвин, дёргая за натянувшийся струной повод.
– Давай перетяну его плетью по заду, иначе не пойдёт! – предложил Мазей. Но Ашвину не хотелось наказывать коня за преданность хозяину.
– Ашвин, накинь на него аркан, а то ещё скинет узду – побегаешь за ним! – оглянувшись, приказал ехавший впереди Тирей, которого, как слугу вождя, остальные слуги без спора признавали за старшего. – Не хочет идти в поводу – пусть идёт на аркане.
Как и почти у всех скифов, смотанный кольцами аркан Ашвина висел на шее мышастого возле груди. Воткнув тупым концом в мягкую землю мешавшее ему копьё, Ашвин, оставаясь в седле, освободил шею мышастого от поводьев, накинув повод Белолобого на левую руку, а повод Ворона – на локоть правой. Когда он снимал аркан, Ворон вдруг хватанул зубами мышастого за ляжку. Тот, испуганно взвизгнув, взбрыкнул, и не ожидавший этого Ашвин полетел через его голову на землю. Повод Ворона слетел с его руки. Остальные слуги тем временем успели проехать мимо остановившегося Ашвина. Оказавшись на свободе, Ворон с радостным гоготом рванул галопом назад к городу. Пока ошеломлённый падением и растерявшийся Ашвин вскочил с земли, пока запрыгнул на пойманного кем-то из товарищей мышастого, Ворон успел умчаться шагов на тридцать-сорок.
– Чего застыл?! Дуй скорей за ним! – свирепо вызверился на растяпу Тирей, глядя на уносившегося к Феодосии под азартные крики и хохот веселившихся на стенах и башнях греков Ворона.
Перепуганный Ашвин, усердно охаживая плетью мышастого, пустился в погоню. За полсотни шагов до закрытых Больших ворот жеребец свернул с дороги и поскакал вдоль стены туда, где его оставил Савмак. Несмотря на непрестанную работу ашвиновой плети, расстояние между мышастым и Вороном только росло. Вся надежда Ашвина была на то, что беглеца перехватят возле южных ворот воины Октамасада.
Простившись возле Малых ворот с Левконом, Лесподий с Фадием, Мосхионом, Делиадом, Никием и двумя десятками телохранителей поскакал галопом к Большим воротам. Взлетев широкими шагами на башню, они два с лишним часа простояли под полившим вскоре дождём, следя сквозь мутную пелену за уходившим по косогору нескончаемой серой вереницей в степь скифским войском. Среди мокнувших на стенах и башнях вместе с номархом феодосийцев (весь город в это хмурое утро был либо здесь на стене, либо в порту) и стоявших вперемешку с ними «островитян» с восточного Боспора, не раздалось ни одного радостного возгласа: хлеставший в лицо холодный ветер и дождь, закрывшееся до горизонта плотной завесой серо-стальных облаков небо, мрачное свинцово-чёрное море, выплата варварам огромного выкупа, отъезд в добровольные заложники царевича Левкона – ничто не располагало к радости и веселью. Да и осознание того, что война окончена, что скифы больше не враги, и можно возвращаться к привычной мирной жизни, ещё не наступило. Наоборот, многих не покидало ощущение, что скифы в любой момент могут вернуться – прежнего доверия к ним, как к добрым мирным соседям больше не было. Тем не менее, убедившись, что скифы таки уходят с хоры, Лесподий приказал разбирать загораживающие ворота завалы.
И лишь когда из задних рядов уходившей к северным воротам скифской колонны вдруг вырвался и помчался назад к городу вороной красавец, на стенах и башнях началось веселье. Азартно, будто на гипподромных скачках, крича и размахивая руками, воины во все глаза следили за развернувшейся внизу погоней. Многие громко сожалели, что нельзя открыть ворота и впустить беглеца в город – внизу только-только приступили к разбору завала.
Увидя скачущего во весь дух вдоль стены Ворона, преследуемого юным савмаковым слугой Ашвином, Октамасад послал пятерых воинов из своего десятка на перехват. Заметив опасность, Ворон, продолжая во весь голос звать хозяина, резко свернул вправо и ринулся во всю конскую прыть в одну из спускавшихся по склону из клеров на пригородный луг узких извилистых улиц, вызвав новый всплеск восторженных ликований на примыкающих к южным воротам стенах и башнях. Ашвин влетел вслед за Вороном в улицу, а телохранители Октамасада, оглянувшись, увидели скакавших толпой от восточных ворот всадников и поспешили вернуться к хозяину.
Выехав через Малые ворота, сотня конных феодосийцев – по большей части владельцы клеров и их сыновья, знавшие хору, как свои пять пальцев, – поскакала по приказу Лесподия, соблюдая осторожность, к Северной стене. Подлетев с копьями наизготовку к стоявшему напротив Деметриных ворот десятку скифов, они узнали от хорошо говорившего по-эллински скептуха, что он оставлен царём Палаком для выкупа скифских пленных, если таковые имеются. Некоторое время спустя примчавшийся к Большим воротам вестник именем пославшего его гекатонтарха Хрисиппа доложил номарху, что, за исключением одного десятка, все скифы покинули хору. К этому времени проёмы всех трёх городских ворот были расчищены, и пять тысяч восточнобоспорских гоплитов двинулись из города скорым маршем по всем ведущим к Северной стене дорогам. Лесподий же помчал с несколькими сотнями конных феодосийцев прямиком к Северным воротам.
Лучшие феодосийские плотники незамедлительно приступили к изготовлению новых воротных створок взамен разбитых и повреждённых скифскими таранами, исполняя строгий наказ номарха, чтобы к вечеру все въезды в город и на хору были закрыты крепкими, надёжными воротами.
Проскакав вдоль Северной стены от ворот до Столовой горы (на которую незамедлительно вернулся дозорный отряд в полсотни воинов) и убедившись, что она цела и невредима, Лесподий послал к Аристону – гекатонтарху сотни левконовых телохранителей, охранявших по его поручению Акрополь и дом Хрисалиска, гонца с приказом препроводить скифских царевичей и их людей к Северным воротам. Дабы избежать неприятных встреч на городских улицах с феодосийцами, у которых ещё болели раны от потери близких, соматофилаки вывезли скифов по совету Хрисалиска через близлежащие Малые ворота.
– Надеюсь, вы довольны проведенным в нашем городе временем, – сказал Лесподий, прощаясь с царевичами в воротном проёме Северной стены, возле которого уже вовсю стучали топорами и молотками феодосийские воротные мастера. – Всегда буду рад принять вас как почётных и желанных гостей в моём доме и надеюсь, что мы никогда больше не встретимся как враги. Радуйтесь, вы свободны!
– Радуйся и ты, номарх, – ответил угрюмо старший царевич, трогая с места коня.
Дабы их отъезд не походил на бегство, царевичи и их скифские охранники шагом выехали за ворота, и лишь переехав узкий, скользкий от дождя и нанесенной копытами грязи мост, перевели коней на рысь. Проскакав неспешно по земляной дамбе через шелестевшую мёртвыми коричневыми листьями камышей речную пойму, скифы свернули с уходящей по косогору на север дороги и, пропав ненадолго из виду за цепочкой свеженасыпанных продолговатых курганов, вскоре показались на склоне тянувшейся от моря на запад возвышенности, припустив размашистым галопом по следу прошедшего тут войска к реке Бик.
После того, как феодосийские всадники, выяснив, для чего он остался, ускакали дальше к Северной стене вслед за уходящим скифским войском, Октамасад решил не ждать, пока греки расчистят и откроют южные ворота, а поскакал со своим отрядом к уже открытым Малым. Командир охранявшей тесный проезд стражи, выслушав скифского вождя, дозволил ему проехать в город лишь с двумя слугами и то, лишь после того, как тот, срезав с кафтана серебряную бляшку, отдал её в качестве въездной платы за себя и двух своих людей. Остальным восьмерым Октамасад, надеясь скоро управиться, велел ехать к западным воротам и ждать его там.
И в воротах, и едучи шагом по центральной улице, и на самой агоре, многолюдной, несмотря на зарядивший дождь, Октамасад добросовестно расспрашивал каждого встречного, есть ли в городе пленные скифы. И каждый раз он получал отрицательный ответ. Оставалось лишь дождаться правителей города во главе с политархом, как раз заседавших за закрытыми дверьми в пританее (куда стража Октамасада, разумеется, не впустила), чтобы задать им тот же вопрос и затем с чистой совестью пуститься вдогонку за скифским войском.
Минут двадцать спустя один из телохранителей Октамасада неожиданно увидел выехавшего на агору со стороны Малых ворот Ашвина и указал на него хозяину. Обрадовано заметив на другой стороне возвышавшихся над низкими полотняными крышами торговых палаток трёх конных соплеменников, Ашвин направил мышастого к ним. Ворона с ним не было.
Октамасад ещё издали угадал по виноватому и растерянному лицу юного слуги, о чём пойдёт речь, и сурово свёл брови. Подъехав, Ашвин тонким слезливым голосом рассказал, что Ворона у него отобрали греки, сказав, что это их военная добыча, хотели захватить в плен и его самого, но затем отпустили. Двое греков повели Ворона на аркане в город. Ашвин поехал за ними и проследил, в какой дом они его завели. В завершение своего рассказа, Ашвин, чуть не плача, попросил младшего брата своего господина вызволить Ворона.
– Эх, ты, раззява! Как же это ты упустил коня? – обругал Октамасад сквозь зубы виновато потупившегося слугу. – Убить тебя мало!.. Теперь из-за тебя Скилаку придётся ни за что, ни про что отдать грекам кучу золота. Я б на месте брата тебя, дурака, самого отдал грекам в обмен на Ворона! Только Ворон стоит тридцати таких олухов, как ты!.. Ладно, узнаю, сколько греки потребуют за коня, а там пусть Скилак решает.
Через несколько минут высокие, двустворчатые с бронзовыми завитушками и длинными полированными ручками двери пританея наконец отворились, и на верхнюю ступень между квадратными известняковыми колоннами вышел с красным фригийским колпаком на вихрастой голове молодой глашатай. Подозрительно покосившись на мокших под дождём чуть в стороне у подножья лестницы четырёх скифских всадников, он подождал, пока большинство томившегося под портиками народу переместится поближе и громким поставленным голосом объявил о только, что принятых отцами города решениях. Сегодня после захода солнца павшие при обороне города феодосийцы будут перенесены из сада Хрисалиска на некрополь. Следующие три дня объявляются праздничными и будут посвящены благодарственным жертвоприношениям и молитвам всем феодосийским богам за избавление города от варварского нашествия.
Вскоре, стуча высокими, украшенными резьбой и самоцветами посохами по квадратным плитам, вышли из пританея и сами "отцы" во главе с Хрисалиском. Проворно спрыгнув с коня, Октамасад заступил дорогу медленно спускавшемуся по широкой четырёхступенчатой лестнице старцу, на которого ему указали, как на главу городской общины.
Пристально глядя сверху вниз из-под накинутого на голову глубокого капюшона, пришитого к его длинному, тёмно-вишнёвому с золотой окантовкой паллию, в круглое щекастое лицо и хитрые кошачьи глаза незнакомого знатного скифа, назвавшегося братом вождя напитов и другом царя Палака, Хрисалиск спокойно выслушал его и ответил, что, насколько ему известно, никто сражавшихся в городе скифов в плен не сдался. То же самое ему подтвердили и другие правители города, остановившиеся с любопытством за спиной и по бокам Хрисалиска.
– А что – у вас пропал кто-то важный? – спросил Хрисалиск.
– Нет, нет! – поспешно возразил Октамасад. – Просто, некоторых наших воинов, не вышедших из города, не нашли среди выброшенных волнами на берег тел, вот царь Палак и послал меня выяснить...
– Наверное, часть тел не доплыла до берега, наполнилась через раны водой и пошла на дно, – предположил один из демиургов.
– Да, скорей всего, – закрыл эту печальную для него тему Октамасад и заговорил о похищенном феодосийцами, вопреки всем законам и правилам, уже после того как война закончилась, коне, принадлежащем его брату – вождю напитов Скилаку.
Демиурги тотчас догадались, что речь идёт о том самом вороном красавце, что, оглашая весь город отчаянным ржанием, убежал час назад на глазах у многих из них от скифов в клеры. У многих на лицах появились улыбки. Хрисалиск, который был уже не в том возрасте, чтобы лазить на стены, кивнул в знак согласия и пообещал разыскать и вернуть коня вождю. Узнав от Октамасада, что его слуга проследил, куда феодосийские воины увели вороного, Хрисалиск отказался от предложенного скифским скептухом коня и последовал за скифами пешком, сопровождаемый сзади крепким рабом, несшим за ним складной деревянный стул.
Хрисалиск не особо удивился, когда скифы привели его к его собственному дому.
Выскочивший на голос хозяина из ворот расположенной справа от огороженного колоннадой входа в усадьбу конюшни кривоногий, широколицый сармат с короткой пепельно-сизой бородой и болтающейся у правого бедра плетью-трехвосткой (это был 50-летний вольноотпущенник Хрисалиска Аорс, уже много лет надзиравший за порядком на его конюшне и рабами-конюхами), в ответ на заданный хозяином вопрос, озабоченно косясь на скифов, глухо доложил, что приведенный полчаса назад молодым хозяином вороной красавец жеребец стоит в крайнем левом стойле.
– Так его Делиад привёл? – спросил Хрисалиск, входя в конюшню.
– Да, хозяин.
– Гм... А где он сам?
Аорс в ответ снизал плечами:
– Он сразу уехал. Куда, не сказал.
В этот миг из дальнего конца конюшни донеслось протяжное ржание. Ашвин радостно вздрогнул, сразу узнав голос Ворона.
– Ну, пойдём, посмотрим на вашего коня, – обернулся Хрисалиск к Октамасаду.
Проворно соскочив с коня, Октамасад кинул повод телохранителю и молча махнул рукой Ашвину. Тот мигом оказался на земле и радостно поспешил вслед за мрачным конюхом-сарматом, стариком греком и Октамасадом в конюшню, разделённую внизу деревянными перегородками на два десятка стойл, большинство из которых сейчас пустовало. В последнем стойле по левую руку беспокойно топтался рослый, чёрный, как уголь, жеребец с коротким, туго заплетенным по скифской моде хвостом, привязанный крепкой железной цепью за шею к полной ячменя деревянной кормушке. Шкура на его округлом мускулистом крупе, оказавшаяся в полосе света, падавшего из узкого прямоугольного оконца под самым потолком противоположной стены, отсвечивала в полутьме красивым масленым блеском.
– Этот? – обернулся Хрисалиск к Октамасаду.
– Он самый. Наш Ворон... Так мой слуга заберёт его?
– Погоди, вождь. Раз уж ты оказался в моём доме, я не могу отпустить тебя в дорогу голодным. Пойдём-ка, выпьем вина за наше знакомство.
На круглом лице Октамасада засияла довольная улыбка: какой же скиф откажется от дармовой еды и выпивки! Лицо Ашвина, как только они направились обратно к выходу без Ворона, наоборот, сразу погасло. Хрисалиск и сармат-конюший немного поотстали.
– Стоящий конь? – тихо спросил Хрисалиск.
– Царских кровей жеребец! Настоящий бактр! – понизив голос почти до шёпота, восхищённо заверил Аорс. – Жалко такого отдавать...
– Прикажи своим людям завести коней в свободные стойла. Их тоже накормят, – обратился Хрисалиск к Октамасаду, выйдя из конюшни.
Дав Аорсу соответствующие распоряжения, он повёл Октамасада, которого, льстя его самолюбию, называл по-скифски вождём, через охраняемый мраморными львами вход во внутренний двор.
Заведя гостя в свой кабинет, Хрисалиск усадил его в оббитое пятнистой оленьей кожей позолоченное кресло и сам сел напротив. Пока Октамасад с жадным любопытством степного дикаря разглядывал искусно вышитые на полотне яркие картины с видами Феодосии и окружающих её бухт и гор на стенах и украшенный золотыми виноградными листьями и гроздьями потолок, раб зажёг на высоких витых подставках в углах комнаты четыре светильника, затем поставил в центре комнаты между хозяином и его гостем низкий прямоугольный столик на гнутых ножках из красного дерева, с расчерченной чёрно-красными квадратами лакированной столешницей.
