Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 64 (всего у книги 90 страниц)
Хрисалиск ласково прижал сухие шершавые ладони к щекам дочери и запечатлел на её высоком мраморном челе отеческий поцелуй. После того как старик отпустил дочь, она обменялась родственными поцелуями с племянником.
– Надеюсь, что с Мелиадой всё хорошо?
– Да, с Мелиадой всё хорошо, – ответил Хрисалиск и предложил присесть для разговора на кушетку.
Герея села между отцом и Делиадом, Арсамен стал сбоку у стены.
Пожиравший Герею восхищёнными глазами воин в скифской одежде оказался одним из соматофилаков Левкона. После того как он сдавленным от волнения голосом передал Герее наказ её мужа и ответил на её расспросы, Делиад отправил его к хилиарху Гиликниду.
Когда несколько дней назад Герея узнала от предыдущего гонца, что Левкон ради скорейшего наступления мира отправился добровольным заложником в Скифию, она тотчас отправилась вместе с дочерью к Перисаду и, пустив в ход все чары своего обаяния, настояла, чтобы золото и серебро для скифов было собрано и отправлено в Неаполь как можно скорее. А чтобы по дороге оно опять не превратилось в медь и бронзу, Перисад, опять же по подсказке Гереи, приказал отвезти выкуп Палаку в качестве своего доверенного посла лично казначею Деметрию.
И вот, этого оказалось мало. Вошедший во вкус Палак захотел обменять доверившегося ему Левкона либо на неё, либо на ещё один талант золота. Конечно, о её поездке в Скифию не могло быть и речи.
– А что, если и этого золота варварам покажется мало? – спросила Герея, сжимая в мягких руках жёсткую ладонь отца. – Что, если получив его, они потребуют ещё?
– Мы не повезём золото в Неаполь, как Деметрий, – ответил после паузы Хрисалиск. – Жаль, что не успели его вернуть!.. Проведём обмен на границе. Что-нибудь придумаем. Сейчас главное – скорее раздобыть недостающее золото. Аполлоний мне сказал, что в Пантикапее сейчас золота не найти, придётся поискать за Стеноном.
Узнав, что Мелиада пожертвовала на выкуп Левкона все свои золотые украшения, Герея расчувствованно пообещала позднее отблагодарить старшую сестру, у которой всегда было золотое сердце. А пока она отправилась с отцом и Делиадом в свои покои, чтобы отдать для продажи свои и элевсинины украшения. К сожалению, их у неё было не так много. В отличие от старшей сестры и других богатых женщин, Герея всегда обходилась минимумом украшений, гордо полагая, что мужчины должны любоваться её собственной красотой, а не блеском и красотой её нарядов и драгоценностей, и приучила к этому же свою дочь. Десяток самых красивых и дорогих вещей из шкатулок Гереи и радостно бросившейся на шею дедушке и двоюродному брату в одной ночной тунике Элевсины Хрисалиск хотел сохранить, сказав, что не может оставить своих царевен вовсе без украшений, но Герея настояла, чтобы он забрал всё и обменял на золотые монеты вместе с инкрустированными драгоценностями шкатулками и ларцами.
Направляясь в гинекей, они договорились ничего не говорить Элевсине о грозящей её отцу опасности. Герея пояснила дочери, что жертвует драгоценности на восстановление пострадавшей от скифского вторжения Феодосии. Девочка, любившая родной город матери и в особенности усадьбу своего деда с её великолепным парком, без сожаления отдала все свои сокровища на благое дело.
С языка покрасневшего как маков цвет Делиада в эту минуту едва не сорвалось в порыве стыда и раскаяния признание о тайнике с похищенными у Полимеда драгоценностями. Уже раскрыв рот, он в последний момент устыдился, что Герея и Элевсина будут считать его вором, и решил, что будет лучше, если он скажет об этом деду наедине, взяв с него клятву, что эта постыдная тайна останется между ними.
Велев дочери причесаться и одеться, Герея повела отца и племянника в трапезную, высказав по пути пришедшую ей в голову мысль продать большую часть рабов из Старого дворца и принадлежащей им с Левконом на берегу Меотиды огромной усадьбы. Хрисалиск не советовал этого делать, поскольку сейчас не сезон, и за рабов много не выручишь. Он пообещал через день-другой привезти недостающую сумму из-за Пролива.
Наскоро перекусив в компании озабоченной Гереи и радостной Элевсины, Хрисалиск и Делиад отправились в Новый дворец. На коротком пути туда, покосившись на присоединившегося к ним на выходе хрисалискового раба Беота, Делиад решил, что момент для признания ещё не настал, лучше он сделает это на обратном пути.
Прежде чем подняться к Аполлонию и басилевсу, Хрисалиск зашёл с Делиадом к Гиликниду и попросил, чтобы Делиад с двумя десятками своих воинов до возвращения царевича Левкона взял на себя охрану Старого дворца и Гереи с Элевсиной. Гиликнид, уже знавший от Аполлония и Фагиса о пленении Левкона в Неаполе, сказал, что Делиад, если нужно, может взять для охраны жены и дочери царевича Левкона хоть всю свою сотню.
Герея после ухода отца и племянника решила обойти вместе с дочерью с подношениями и молитвами все имеющиеся на Акрополе жертвенники и храмы.
Прежде всего, она оставила дары в виде хлеба и вина на алтаре перед статуей Зевса, сидевшего на троне с молниями в одной руке и орлом в другой, в полукруглой нефритовой нише напротив входа в андрон, а так же бросила несколько кусочков хлеба и плеснула молока и вина в очаг на кухне для покровительницы дома Гестии.
Закутавшись с головой в длинные тёмные накидки, Герея и Элевсина вышли из кухни в маленький ухоженный сад, разбитый вместо внутреннего двора между возвышающимся на два этажа с западной стороны старинным дворцом, пристроенным много позже перпендикулярно к нему с южной стороны двухэтажным гинекеем, высокой каменной стеной на востоке и священной оливковой рощей Аполлона Врача на севере. Вместе с четырьмя рабынями (одной из них была чёрная служанка Элевсины), нёсшими за ними корзинки с дарами, двумя рабами и Арсаменом, они направились по усыпанной золотисто-розовым песком дорожке, ограждённой по грудь с обеих сторон ровно обстриженной зелёной стеной кустарника, к выкрашенной в неприметный тёмно-зелёный цвет маленькой калитке, скрытой в густой листве деревьев и кустов, растущих вдоль отделяющей дворцовый садик от священной рощи Аполлона высокой каменной ограды. Отыскав в висевшей на поясе связке нужный ключ, Арсамен выпустил царевен с их небольшой свитой из сада во владения Аполлона, сам же, повинуясь неохотно приказанию Гереи, заперев за ними калитку, вернулся во дворец.
Явившиеся в это утро на Акрополь со своими дарами и просьбами к богам горожане, увидя прекрасную жену и дочь царевича Левкона, тотчас забыли о своих обетах и заботах и, словно зачарованные, молча последовали за царевнами, радуясь выпавшей им нежданно-негаданно удаче. К счастью, вскоре из Нижней крепости подоспел Делиад с двумя десятками соматофилаков в полном вооружении, оградивших царевен от увеличивавшейся с каждой минутой толпы восхищённых зевак. Когда около полудня царевны, опустошив корзины с дарами, возвращались домой, их сопровождало не меньше полутора сотен мужчин. Это навело Герею на некую мысль. Отослав Элевсину с рабынями в гинекей, она уединилась со встретившим их у входа Арсаменом возле охранявшего андрон и дворец с пучком позолоченных молний Зевса и сделала распоряжения насчёт завтрашнего дня.
После того как уехавший за Пролив Хрисалиск не вернулся до захода солнца, у обосновавшегося с двадцатью соматофилаками в Старом дворце Делиада отлегло от сердца, и мысли его обрели иное направление. Он решил, что сознается, что это он завладел предназначенными мёртвому скифскому царю сокровищами (разумеется, в одиночку – Ламаха он ни в коем разе не выдаст!), лишь в крайнем случае, – если деду не удастся раздобыть необходимый для выкупа Левкона талант золота. Но ведь ему наверняка удастся! Кто же из боспорских богачей откажется помочь вызволить Левкона? А значит, и необходимость в его золоте и его признании отпадёт. И ему самому, и особенно бедолаге Ламаху было бы очень обидно потерять это золото после стольких усилий. Ведь если эта золотая посуда всё равно окажется у скифов, тогда получится, что вся эта война была зря?
Утром, как только стража открыла ворота Акрополя, Арсамен вручил одному из делиадовых воинов письмо с печатью царевны Гереи и попросил как можно скорее доставить его управляющему левконовой усадьбы у Железной горы. Хотя Делиад ещё почивал в одной из комнат верхнего этажа, воин посчитал за счастье и великую честь услужить царевне Герее. Проводив его до царской конюшни, Арсамен вышел из крепости и поспешил в пританей.
Зайдя в комнату глашатаев, он сказал их начальнику, что царевна Герея желает сделать объявление для жителей Пантикапея. Через минуту пятеро из десяти столичных глашатаев, получив от Арсамена по листку папируса с текстом объявления и по диоболу вознаграждения, разошлись от пританея во все стороны, звучными, как медные трубы, голосами оповещая жителей столицы, что сегодня в полдень на агоре будет выставлен на продажу великолепный вороной жеребец пяти лет, прославленной бактрийской породы, принадлежащий царевичу Левкону, а также отборные и хорошо вышколенные рабы и рабыни из дворца и загородной усадьбы Левкона, которые продаются царевной Герей, чтобы собрать деньги на выкуп её мужа Левкона, коварно захваченного скифским царём Палаком. Последняя фраза разнесенного глашатаями по всему городу объявления гласила, что царевна Герея будет лично присутствовать на торгах.
Нужно ли говорить, что выслушав объявление, чуть ли не все пантикапейские мужчины, бросив все свои дела, поспешили на агору. Задолго до полудня агора, всякая торговля на которой в этот день, словно в праздник, была прекращена, оказалась битком набита богатыми покупателями, желавшими посостязаться в щедрости на глазах у Гереи ради благого дела, и жадными до зрелищ бедняками, жаждавшими поглазеть хоть издали на божественно прекрасную супругу царевича Левкона и заодно выяснить, кто из богачей окажется щедрее. Именно на такой эффект и рассчитывала Герея.
Из трёх десятков домашних рабов Герея вместе с Арсаменом отобрала для продажи семнадцать – девять рабов и восемь рабынь. Из четырёх десятков находившихся в левконовой усадьбе рабов она велела пригнать к полудню на агору тридцать пять, – благо, все работы в полях, садах и виноградниках к тому времени были закончены.
Незадолго до полудня, одетая в чёрное траурное платье и окантованную узким серебряным узором фиолетовую головную накидку, Герея появилась в сопровождении дочери в андроне, где её с растущим нетерпением дожидался Делиад. Украшений на ней, как всегда, было немного: оправленные в серебро висячие жемчужные серьги в ушах, тонкая золотая цепочка на будто выточенной из розового мрамора шее, на которой висела скрытая под накидкой на высокой груди ониксовая гемма с парными профилями царевича Левкона и её самой десятилетней давности – подарок Левкона, с которым она никогда не расставалась, да по золотому перстню на средних пальцах рук (на правой – с профилем мужа на голубом сердолике, на левой – с бирюзовым портретом дочери в анфас). Опершись на руку племянника, она вышла из дворца и забралась в ждавшие у входа широкие носилки с длинными позолоченными ручками, украшенными на концах пышногривыми львиными головами, с четырьмя львиными лапами под днищем. Резные позолоченные стойки в руку толщиной и в два локтя высотой, с которых глядели на все четыре стороны, хищно разинув острые клювы и раскинув в стороны крылья, четыре золотых орла, поддерживали тёмно-красную, расшитую золотыми листьями и цветами замшевую крышу и свисавшие с неё по сторонам тяжёлые пологи из того же материала. Заботливо укутав ноги тётушки в серебристые соболиные меха, Делиад скомандовал выступать.
Четверо рослых, мускулистых, коротко стриженых рабов в чистых серых хитонах и грубых кожаных башмаках плавно подняли драгоценную ношу на плечи. Пятнадцать вооружённых копьями, мечами и щитами соматофилаков пошли в колонне по три впереди носилок, столько же – сзади, и ещё двадцать – в два ряда по бокам. Позади соматофилаков, сбившись в кучу, потащились под присмотром пары надсмотрщиков отобранные на продажу рабы и рабыни. Бросая прощальные взгляды на Старый дворец, где, несмотря на строгий нрав и требовательность Гереи, жилось им очень даже неплохо, на глядевших им вслед, стоя между колоннами, Арсамена и плачущую от жалости Элевсину, рабыни обливались молчаливыми слезами; рабы тоже шли с угрюмыми лицами и мокрыми глазами как на казнь, понимая, что совсем скоро для них начнётся совсем другая жизнь, в которой многим доведётся хлебнуть полной чашей горького лиха...
Около полудня через широкие Скифские ворота в Пантикапей влетел рысью отряд всадников. Впереди скакали бок о бок боспорский гиппарх Горгипп и сын Посидея Главк, въехавший два часа назад в ворота Длинной стены в качестве посла, уполномоченного Палаком засвидетельствовать мирную клятву басилевса Перисада. Вслед за Главком и десятком (всего-то!) его телохранителей за Длинную стену проехала кибитка перисадова казначея и посла Деметрия, отпущенного без задержки Палаком из Неаполя, после того как привезенное им золото и серебро было тщательно осмотрено и взвешено, и две сотни охранявших его сатавков. На вопрос Горгиппа, где же царевич Левкон, Главк с искренней улыбкой ответил, что царевич остался ещё на несколько дней в Неаполе погостить у Посидея. Как видно, он был уверен, что на Боспоре ещё не знают о пленении Левкона.
Горгипп не счёл нужным его разубеждать и воспользовался случаем, чтобы лично сопроводить с почётом палакова посла в Пантикапей. С охранной меотской сотней и десятком главковых сайев они умчались лихим галопом от неспешно катившего к столице в своей кибитке Деметрия и сатавков.
Загибавшаяся дугой от ворот к агоре вдоль обросшей домами, как корабельное днище ракушками, Пантикапейской горы Скифская улица была непривычно тиха и безлюдна как для разгара погожего дня. Гекатонтарх охранявших ворота соматофилаков, обменявшись приветствиями с гиппархом, пояснил, что весь город сейчас на агоре, где царевна Герея выставила на продажу левконовых коней и рабов, чтобы собрать деньги на выкуп мужа у скифов. Главк изумлённо дрогнул бровями и потупил глаза: услышанное явно стало для него неприятным сюрпризом. Даже не взглянув в его сторону, Горгипп обрушил плеть на взмыленный бок коня. Грохоча четырьмя сотнями копыт по мостовой, отряд унёсся галопом к агоре.
Ещё шагов за тридцать до агоры Скифская улица оказалась запружена народом. Сделав знак своим воинам оставаться на месте, Горгипп и Главк, требуя дать дорогу, направили коней в серо-коричневую стену людских спин. С трудом добравшись до северо-западного угла агоры, они оказались возле жердевой загородки, в которой держали пригнанный на продажу двуногий скот (для четвероногого скота в Пантикапее имелся отдельный рынок к северу от агоры). С дальней от них стороны загородка примыкала к дощатому помосту в два локтя высотой, с которого и происходила торговля рабами. Но сейчас помост был пуст, а в загородке скифский конюх вываживал по кругу единственного, чёрного, как смола, жеребца. Но на красавца коня почти никто не обращал внимания: подобно тому, как глаза застигнутых вдали от берега ночным мраком моряков приковывает к себе спасительный огонь маяка, так все взгляды на агоре были обращены на возлежавшую в покоившихся на плечах атлетичных рабов роскошных носилках по ту сторону помоста неземной красоты женщину, благожелательно и печально взиравшую через раздвинутые занавески на благоговейно притихшую толпу. Три ряда стоявших с поднятыми копьями и сомкнутыми щитами соматофилаков ограждали носилки царевны от натиска толпы. Главк почувствовал, что не в силах оторвать взгляд от бледного лица и колдовских миндалевидных глаз красавицы, устремившихся поверх толпы, казалось, прямо на него. Дыхание Главка внезапно перехватило, неслышное прежде сердце гулко заколотилось в груди, из живота к лицу прихлынула горячая волна, словно от выпитой залпом чаши крепкого вина. Нет, недаром супругу царевича Левкона называют боспорской Афродитой!
В первых рядах, впритык к загону, щитам соматофилаков и рабскому помосту стояли, важно опираясь на высокие, украшенные вычурной резьбой, слоновой костью и самоцветами посохи, закутанные в дорогие хламиды богачи. Прослойкой между ними и простыми зеваками служили сопровождавшие богачей рабы, легко узнаваемые по непокрытым, коротко стриженым головам и "именным" ошейникам. Углядев возле помоста, где к нему примыкает загородка, тестя Молобара, Горгипп, тесня рабов, направился к нему. Толпа послушно раздвигалась перед мощным белым конём гиппарха и тут же, как вода за кормой корабля, смыкались за круглым куцехвостым крупом буланого мерина его одетого в богатый скифский наряд спутника, в котором многие узнали неоднократно посещавшего Пантикапей (последний раз совсем недавно – в канун войны) младшего сына знаменитого Посидея из Неаполя.
Когда Горгипп и Главк въехали на площадь, торг уже начался, поэтому никто, кроме тех, на кого они наезжали, не обращал на них внимания – все были поглощены происходящим у загона.
Первым продавали бактрийского жеребца вместе с молодым конюхом-скифом, которого одного полудикий жеребец подпускал к себе. Перед началом торгов нанятый Делиадом рыночный зазывала объявил, что торг будет вестись только на золотые монеты, поскольку для выкупа царевича Левкона требуется именно золото. Сохранившие в своих тайниках золотые статеры и дарики местной и заморской чеканки ценители породистых коней стали наперебой выкрикивать свою цену. Начав со скромных десяти статеров, цена быстро взлетела до пятидесяти. Покупатели один за другим сходили с дистанции. Толпа, затаив дыхание, словно в театре следила вместе с Герей за ходом состязания. Кто-то прибавлял к предыдущей цене всего один статер, другой повышал планку сразу на пять или десять статеров. После пятидесяти статеров в игре осталось только четверо толстосумов, после шестидесяти – всего двое: Молобар и этнарх сатавков Оронтон, лишь два дня назад вернувшийся с большей частью сатавков из-за Пролива.
Подъехав вслед за Горгиппом к помосту, Главк смог ненадолго оторваться от созерцания Гереи и, бросив взгляд на жеребца, сразу узнал в нём вороного юного сына вождя напитов Савмака, погибшего при штурме Феодосии. Главк был одним из тех, кто подходил под Феодосией к вождю Скилаку с просьбой продать Ворона и получил вежливый отказ. И вот, непонятно каким образом, этот жеребец оказался в загороже на пантикапейской агоре. Скрепя сердце отказавшись от мысли посостязаться за савмакова коня (у него и близко не было с собой столько золотых монет), Главк решил добавить в торг огня и громко зашептал Горгиппу, что знает этого коня: на нём его прежний владелец месяц назад выиграл труднейшую скачку вокруг Неаполя у тридцати самых резвых коней Скифии.
Молобар и Оронтон, хорошо слышавшие эти слова, прибавляли к цене друг друга по пять статеров, пока Оронтон не огласил умопомрачительную сумму в 90 статеров.
– Этнарх сатавков Оронтон даёт девяносто золотых монет за великолепного бактрийского жеребца! Кто готов предложить больше?.. Ну хоть на одну монету!.. Кому достанется самый резвый конь Скифии, достойный носить на своей спине самого басилевса?! – надрывался с помоста наёмный продавец, то и дело опасливо косясь на водимого по кругу злого жеребца.
– Даю сто! – негромко выкрикнул в напряжённой тишине Горгипп, видя, что Молобар молчит, и жеребец вот-вот достанется Оронтону.
– Наш славный гиппарх Горгипп, как никто другой знающий толк в лошадях, даёт сто золотых статеров за чудо-жеребца! – радостно возгласил продавец. – Чем ответит этнарх Оронтон? Даст ли он хотя бы статером больше?.. Ну, всего один статер!
– Нет! Пусть Горгипп владеет жеребцом, – отвернувшись с досадой от загона, признал своё поражение стоявший в окружении огорчившихся донельзя сыновей Оронтон.
Толпа приветствовала довольного победителя шквалом рукоплесканий. Герея вознаградила обратившего на неё радостный взгляд Горгиппа благодарным кивком и улыбкой.
Теперь настал черёд принадлежащих Левкону и его жене рабов.
Довольный зазывала, метнув преданный взгляд на Герею, отступил на ближний к ней угол помоста и дал знак надсмотрщикам загонять на помост первую партию ждавших своего часа в тени навеса позади загорожи и помоста домашних рабов и рабынь. Развернув приготовленный для него на папирусном листе список, он стал громким поставленным голосом зачитывать имена, возраст, племенную принадлежность и род занятий выстроившихся в ряд на краю помоста рабов и рабынь, а толпившиеся внизу покупатели выкрикивали свою цену. Тут торги пошли побыстрее.
Если несколько покупателей называли одинаковую цену, и никто не желал платить больше (что случалось довольно редко), распорядитель торгов определял, кому из них достанется приглянувшийся раб или рабыня с помощью жребия, подбрасывая медную монету. Желание выручить из скифского заточения царевича Левкона и присутствие на торгах его прекрасной даже в скорби и горести супруги побуждало покупателей не мелочиться. За какой-нибудь час все выставленные Гереей на продажу рабы обрели новых владельцев. В сумме Герея получила за полсотни рабов 533 статера. Вместе с сотней статеров, вырученных за жеребца, это составило больше 12-ти мин золота – пятую часть таланта. Можно было надеяться, что вместе с тем, что Хрисалиск привёз из Феодосии, и что ему удастся раздобыть за Проливом, этого окажется достаточно, если же нет, то Герея, в крайнем случае, готова была продать и свою любимую загородную усадьбу.
После того как Горгипп одним ударом победно завершил спор за вороного жеребца, Молобар, повернувшись спиной к загону, недовольно нахмурив седые кустистые брови, поинтересовался у лучащегося самодовольной улыбкой зятя, почему он покинул своих воинов.
– Война окончена, отец, – спокойно ответил Горгипп. – Получив наше золото и серебро, Палак поклялся жить с нами в мире и послал нашего доброго друга Главка выслушать клятву басилевса Перисада.
– Радуйся, почтенный Молобар, – приложив правую руку к сердцу, приветствовал Главк боспорского архистратега с седла лёгким поклоном и улыбкой, вынужденно оторвавшись от созерцания Гереи.
– Радуйся, Главк, – чуть заметно кивнул в ответ Молобар, и не подумав разгладить нахмуренный лоб. – Как поживает твой досточтимый отец?
– Благодаря милости богов, хорошо. Он желает тебе здоровья и долгих лет жизни.
– Благодарю. Передашь ему такие же пожелания и от меня.
– Я решил лично сопроводить везущих радостные вести из Неаполя Деметрия и Главка к басилевсу, – пояснил после обмена Главка и Молобара любезностями Горгипп, – и вижу, поспел как раз вовремя, а то этот вороной красавец чуть было не уплыл в чужие руки... И к тому же, отец, я соскучился по жене и сыну, – громко добавил он, осклабившись в спину двинувшегося сквозь толпу в направлении Акрополя тестя.
После того как рабы были распроданы, и новые владельцы выстроились в очередь к укрывавшимся под портиком за помостом рыночным грамматам, чтобы оформить по всем правилам купчую, Горгипп и Главк смогли подъехать ближе к носилкам и почтительно поприветствовать супругу царевича Левкона поверх высоких гребнистых шеломов охранявших её соматофилаков. Узнав, что Главк направляется к басилевсу в качестве посла царя Палака, Герея, метнув в него из-под длинных густых ресниц обжигающими зелёными лучами, попросила проводить её до ворот Акрополя: она хочет расспросить его о своём муже.
Пока Герея переговаривалась с Главком, Делиад, ласково похлопывая ладонью по гладкой белой шее горгиппового красавца коня, предупредил гиппарха, что жеребец, которого он купил, невероятно строптивый и упрямый.
– Прежний хозяин скиф так его воспитал, что он не позволяет никому другому на себя сесть. Мой декеарх Ламах, попытавшийся его укротить, едва не погиб.
– Да я вижу по его крупу, что конь с норовом. Ну ничего, уж я как-нибудь сумею с ним поладить, – ответил Горгипп с самоуверенной улыбкой.
Чтобы не теснить народ, который и не думал расходиться с агоры, пока там оставалась Герея, Делиад направил окружающих носилки соматофилаков в ближайшую улицу. Главк держался слева от носилок, впритирку с алыми щитами шагавших сбоку попарно соматофилаков, рядом с ним пристроился Горгипп, за которым Ашвин, ещё не понявший, что его продали вместе с Вороном новому хозяину, не отрывая зачарованного взгляда от полулежавшей в носилках на вышитых золотом алых подушках черноволосой красавицы, вёл под уздцы жеребца.
С повёрнутой вправо головой, никого вокруг не замечая, Главк рассказывал ласкавшей его томным взглядом Герее, что царевич Левкон живёт в доме его отца Посидея на правах самого дорогого гостя; по утрам и вечерам читает научные книги и ведёт с его отцом учёные беседы, а днём ездит с Палаком в степь на звериную травлю – Палак показал ему, как скифы охотятся с ловчими птицами. Услыхав, что Палак возит Левкона на охоту, Герея внутренне затрепетала, ведь во время скачек по степи с ним может произойти любое несчастье – случайное или подстроенное!
– Но почему же Палак не отпустил Левкона, после того как Деметрий привёз ему обещанное золото и серебро? – спросила Герея.
– Дело в том, царевна, что твой муж побился об заклад с Палаком, что ты настолько его любишь, что не побоишься сама приехать за ним в Неаполь, – пояснил глухим от волнения голосом Главк. – Палак не поверил этому и сказал, что если такое случится, он даст Левкону в награду целый талант золота. Если же ты не приедешь, то уже Левкон должен будет уплатить Палаку талант золота, что на мой взгляд справедливо.
– Левкон не мог дать такое обещание, – усомнилась Герея. – Он прекрасно знает, что даже если бы я захотела приехать, то не смогла бы этого сделать – меня не выпустит из города Перисад. Как видишь, я шагу не могу ступить из своего дома без его соматофилаков.
– Тем не менее, царевна, я собственными ушами слышал, как царевич Левкон похвалялся во время пира любовью и преданностью своей жены, – не моргнув глазом, солгал Главк. – Ты сможешь убедиться в этом, когда прочтёшь его письмо, которое он передал с вашим послом Деметрием.
– Наверное, его к тому времени успели здорово напоить "по-скифски"! – язвительно предположила Герея.
– Скрывать не стану: вина к тому времени и вправду было выпито немало, – подтвердил Главк.
– Вот видишь! По нашим законам клятвы и обещания, сорвавшиеся с пьяного языка, считаются недействительными. Проснувшись утром, Левкон, наверняка, и сам не помнил, что спьяну наговорил вечером во время пира.
– У скифов, прекрасная царевна, другие законы. Обещание, данное при свидетелях, надо выполнять... А что если я расскажу об этом басилевсу Перисаду? Разве он не отпустит тебя со мной на несколько дней в Скифию, чтобы поскорее вернуть себе младшего брата с талантом золота в придачу?
Несколько секунд поразмыслив, Герея попросила воинов, шагавших слева от носилок, немного поотстать, так как ей нужно сказать кое-что послу Главку по секрету. Когда Главк, повинуясь призывному взмаху её руки, подъехал впритык к носилкам, Герея придвинулась к самому краю, обдав его тонким ароматом своих благовоний, отнимающим разум и волю не хуже вина и конопляного дыма.
– Хочешь, я открою тебе одну тайну? – спросила она чуть слышно сквозь цокот копыт и мерную поступь грубых солдатских подошв по брусчатке склонившегося к ней с седла Главка. – Басилевс Перисад уже много лет безнадёжно влюблён в жену своего брата. Если Левкон не вернётся из Скифии, он будет этому только рад и сможет наконец жениться на мне. Поэтому он не продаст меня Палаку ни за какие деньги.
Вздохнув, Герея опять отодвинулась от порозовевшей щеки Главка вглубь носилок.
– Раз уж так вышло, Палак получит ещё один талант золота, но не меня. Объясни это своему царю, милый Главк. Пожалуйста, помоги мне вернуть моего мужа!
– Хорошо, прекрасная царевна, обещаю...
Тем временем, шествие, сопровождаемое сзади и подстерегаемое на каждом перекрёстке толпой влюблённых в Герею молодых людей, казалось, готовых следовать за своей богиней, забыв о пище и питье, хоть на край света, обойдя боковыми улицами агору, вышло на площадь перед входом на Акрополь. Здесь Герея попрощалась с Главком и Горгиппом и задёрнула боковую шторку. Приказав двум своим телохранителям, проехавшим сюда вместе с десятью сайями Главка со Скифской улицы более коротким путём, проводить купленного с вороным жеребцом скифского раба к своему дому на верхней террасе, Горгипп отпустил до утра остальных. Подождав, пока окружённые полусотней соматофилаков носилки скрылись в воротах Акрополя, он развернул коня и въехал вместе с Главком в Нижнюю крепость.
После того как рабы опустили носилки с натруженных плеч перед входом в Старый дворец, Делиад любезно помог тётушке встать и проводил её в андрон. Спросив у встречавшего хозяйку у входа Арсамена, не передавал ли казначей Деметрий письма от Левкона, Герея попросила Делиада сходить в Новый дворец, узнать, приехал ли Деметрий, и попросить его заглянуть к ней, как только у него появится такая возможность. Оставив десяток соматофилаков охранять Старый дворец, Делиад приказал пентаконтарху Ктисту отвести остальных в казарму, сам же на полпути свернул к царской цитадели.
К великой досаде метавшейся раненой тигрицей по опустевшему дворцу Гереи, обратно он вернулся не скоро. Лишь через два невыносимо долгих часа посланная сторожить у входа рабыня вбежала к не находившей себе от нетерпения места Герее с долгожданной вестью, что господин Делиад, госпожа Элевсина и казначей Деметрий приближаются к дворцу. Оглядев себя в зеркале и наложив на лицо маску спокойной доброжелательности, Герея направилась в андрон.
Ответив любезной улыбкой на приветствия и добрые пожелания светившегося неподдельной радостью толстяка казначея, Герея поцеловала в лоб дочь и услала её в гинекей, сказав, что выслушает рассказ о её сегодняшних успехах позже. (Элевсина с девяти лет ходила в сопровождении любимой рабыни по утрам в царский дворец обучаться семи школьным наукам у придворного астролога и по совместительству царского учителя Аммония, поскольку без неё капризный царевич Перисад учиться напрочь отказывался.)
С превеликим удовольствием приняв приглашение Гереи составить ей и Делиаду компанию за обеденным столом, Деметрий сообщил, что с утра у него не было во рту и макового зёрнышка, так как по приезде, даже не заглянув домой, он сразу поспешил в царский дворец.
