Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 90 страниц)
– Ну, что ж... Помня о наших прежних добрых отношениях и ради твоей прелестной супруги я, пожалуй, мог бы притвориться глухим... Но, хотелось бы знать, какую награду ты готов предложить мне за моё молчание?
– Думаю... – Полимед лихорадочно пытался определить, какую сумму предложить гинекономаху, – т-т-три мины с-серебра т-тебя ус-строят?
– Как?! – вскинул изумлённо брови Криптон, откидываясь на спинку кресла. – Целых три серебряных мины?! Это во столько ты оцениваешь своё доброе имя?! Свою жизнь, наконец!
– А с-с-сколько же т-ты х-хочешь?
– Я полагаю... – Криптон опять вынудил попавшегося на надёжный крючок купца томиться в нервном ожидании, – думаю, достойной ценой за то, чтобы ты и дальше спокойно жил в этом замечательном доме со своей красавицей женой, будет один... да, пожалуй, одного будет достаточно... один талант серебра.
Полимед изумлённо вытаращил глаза, будто не веря собственным ушам.
– Целый т-т-талант!.. Но у меня нет с-столько с-серебра.
– Ну, что ж... Тогда мы с тобой сейчас выпьем на дорожку вина, и я отведу тебя в эргастул, а утром мы с тобой отправимся во дворец, и там ты расскажешь басилевсу Перисаду, как подменил доверенную тебе золотую посуду дешёвой медью, – равнодушно решил Криптон участь Полимеда.
– Но я могу сейчас д-дать тебе с-серебра примерно на т-т-треть таланта, – торопливо затараторил с мольбой в голосе Полимед, окончательно сдаваясь, – а недостающие две трети я завтра же одолжу у своего тестя Аполлония.
– Вот это другой разговор! – тотчас сменил гнев на милость Криптон и хлопнул левой ладонью по резному подлокотнику кресла. – Я не против получить свой талант и частями, после чего навсегда забуду в твой дом дорогу, клянусь "наконечником" Гермеса, хе-хе-хе!.. Но куда же запропастилась Андокида? Мне не терпится закрепить нашу взаимовыгодную сделку канфаром хорошего вина: а хиосское у тебя просто восхитительное!
Полимед опять сел на край ложа против Криптона, и несколько следующих минут оба молчали, дожидаясь запропавшую где-то хозяйку. Наконец за дверью послышались её неторопливые босые шаги, и Андокида, отодвинув выпуклым задом дверной полог, бережно внесла в комнату на овальной деревянной тарели два высоких, наполненных до краёв тёмным вином канфара, на начищенных медно-красных стенках которых ярко трепетали огоньки стоящего между ними небольшого глиняного светильника.
– Вот и я. Боялась расплескать, – пояснила она свою неторопливость. – К сожалению, еды никакой не нашла.
Поставив тарель на столик возле кресла, она протянула один кубок весело скалящемуся на неё любовнику, продолжавшему при этом держать правую ладонь на рукояти меча, другой – удручённо поникшему, не знающему радоваться ему или горевать, мужу.
– Разбавленное наполовину хиосское.
– Прекрасно! То, что нужно! – одобрил её выбор Криптон, перехватывая тонкую ножку поданного Андокидой кубка левой рукой. – А мы тут с твоим мужем, пока тебя не было, смогли полюбовно обо всём договориться. Я согласился забыть, о том, что здесь услышал, а твой муж пообещал, что больше никогда и пальцем тебя не тронет, ни в чём не упрекнёт и навсегда позабудет, что видел меня здесь. Я верно говорю, Полимед?
– Да.
– Ну так давай закрепим нашу сделку канфаром этого восхитительного вина из рук твоей очаровательной жены, и да будут Дионис с Гермесом нашими свидетелями! Кстати, я был бы не против прихватить пару амфор твоего хиосского с собой. Надеюсь, ты не поскупишься для меня на небольшой дружеский подарок?
– Конечно, Криптон.
Оба, скрепляя клятву, пролили несколько капель на пол. Полимед, у которого от пережитого только что потрясения пересохло в горле, жадно вылакал свой канфар одним махом и вернул его жене, Криптон же, наслаждаясь ароматом и вкусом вина, нарочито растянул удовольствие под пристально-нетерпеливыми взглядами Полимеда и Андокиды на несколько минут. Наконец и он протянул выпитый до дна канфар с довольной улыбкой Андокиде:
– Благодарю, хозяюшка! Теперь я, пожалуй, пойду, а то уже поздно, хе-хе! Добрым людям давно пора спать, – Вытерев ладонью мокрые усы, он протянул Полимеду светильник. – Пошли, проводишь меня... Ступай вперёд.
Тяжело поднявшись с глубокого мягкого кресла, гинекономах подмигнул застывшей с нервной улыбкой на лице Андокиде, пожелал ей приятных снов и направился следом за купцом к выходу, по-прежнему держа опущенный долу меч наготове.
Миновав несколько комнат, они подошли к лестнице и стали медленно спускаться в андрон. Чувствуя, что его здорово развезло (наверное, Андокида с перепугу налила им "по-скифски"), Криптон переложил меч в левую руку, а правой ухватился за перило, чтобы не загреметь вниз по крутым ступеням.
Полимед был уже на нижних ступенях, когда сзади раздался громкий стук чего-то тяжёлого по дереву. Втянув голову в плечи, он чуть не выронил из дрогнувшей руки светильник. Едва не резанув его левый скифик, вниз по ступеням проскользнул меч и, звякнув острым концом о каменный пол андрона, замер перед ногами Полимеда. Испуганно оглянувшись, купец увидел, что Криптон, ухватившись обеими руками за перило, тщётно пытается удержаться на подгибающихся ногах пятью ступенями выше. Закрыв отяжелевшие веки, гинекономах медленно осел на лестницу, отпустил перило и мешком съехал на спине вниз по ступеням, чуть не свалив по пути Полимеда, едва успевшего в последний момент прижаться к стене, и остался там лежать неподвижно возле своего меча: безжизненно повисшей головой и спиной – на деревянных ступенях, задницей и вытянутыми ногами – на каменном полу.
Склонившись над ним, Полимед дрожащей рукой поднёс светильник к его лицу, силясь понять, что с ним такое случилось: жив ли он, или может... умер?
Заслышав наверху скрип половиц, Полимед отпрянул от Криптона и увидел спускающуюся к нему с опаской Андокиду.
– Что это с ним? – спросил он тревожным полушёпотом, как только она оказалась рядом.
– Тише, – едва слышно шепнула Андокида и приложила палец к губам. – Он уснул.
Забрав у него светильник, она прошептала в самое его ухо:
– Давай отойдём: пусть уснёт покрепче... Возьми его меч.
Не сводя глаз с обездвиженного внезапным необоримым пьяным сном гинекономаха, Полимед медленно наклонился и, замирая от страха, поднял меч, соприкасавшийся рукоятью с кистью его левой руки. Отойдя к дальней стене, они присели на кушетку (Андокида поставила светильник рядом с собой на столик) и несколько минут молчали, не спуская глаз с недвижимого тела гинекономаха, пока не услышали его храп. Тогда Андокида не удержалась от возмущённого восклицания:
– Вот ведь какой негодяй! Целый талант серебра ему подавай! Шестьдесят мин!
– Ты всё слышала!
– Конечно! Я осталась за дверью и послушала, о чём вы говорили. А потом побежала на кухню и подмешала в его вино сонное зелье.
Помолчав, она положила горячую ладонь на колено мужа, приблизила губы к самому его уху и чуть слышно прошептала:
– Послушай, Полимед... Его надо убить... Иначе он так и будет без конца нас доить... Или, ещё того хуже, налакавшись в харчевне вина, разболтает твою тайну своим дружкам.
Повернув лицо к жене, Полимед согласно кивнул:
– Ты п-права – он не должен уйти отсюда ж-живым.
Прихватив со столика светильник, Андокида направилась к лестнице. За ней, стиснув до боли в пальцах рукоять меча, поплёлся Полимед. Подкравшись, словно хищник к дремлющей добыче, на цыпочках к развалившемуся бесчувственно на нижних ступенях гинекономаху, купец поднял до уровня глаз зажатую в обеих руках рукоять, нацеливаясь как бы половчее вонзить остриё в незащищённое доспехом горло. Андокида успела схватить его за локоть.
– Постой!.. Не здесь!.. Надо втащить его наверх.
– А если он п-проснётся? – дрожащим шёпотом спросил Полимед.
– Не проснётся. – Андокида несколько раз ткнула Криптона голой стопой в бедро. – Спит как убитый... Жаль рабов нельзя позвать. Придётся тащить самим.
Андокида поставила светильник на нижнюю ступеньку под самую стенку. Полимед осторожно сунул меч под лестницу и поглядел на жену, ожидая команды.
– Бери его под мышки, а я – за ноги, – распорядилась она.
Криптон оказался довольно тяжёлым. Тем не менее, через пару минут Полимеду и Андокиде удалось помалу втащить его по узкой лестнице на второй этаж. Отдышавшись, Андокида велела тащить Криптона в спальню Аполлодоры.
– Почему к ней? – изумлённо уставился на жену Полимед.
– А ты что, предпочитаешь, чтобы завтра весь Пантикапей сплетничал про Криптона и твою жену? – зло прошипела в ответ Андокида. – Пусть уж лучше наша дочь станет жертвой насильника.
– Но к-как же мы п-при ней его...
– Об этом не беспокойся. Она крепко спит и ничего не услышит.
– Ты что же и её опоила с-своим зельем?
– Я всё продумала... чтобы спасти нашу честь и наши деньги... Ну, потащили.
Когда через минуту Криптон оказался в спальне Аполлодоры, Андокида послала мужа за светильником и мечом. Вернувшись, он отдал светильник жене и подступил с мечом к распростёртому на широкой лосиной шкуре возле ложа Аполлодоры гинекономаху.
– Погоди! Его надо сперва раздеть, – с ледяным спокойствием предложила Андокида.
После того, как они сообща справились с этой задачей, Полимед опять встал с мечом над голым торсом гинекономаха и простоял так целую минуту, выбирая, куда верней ударить.
– Ну бей уже! – не выдержала Андокида.
– Н-не м-могу, – признался Полимед и, отступив шаг назад, бессильно опустил руку с мечом. Андокида, поставив светильник на столик, решительно подошла к мужу.
– Дай сюда!
Забрав меч, она обхватила рукоять обеими руками, подступила к простёртому на спине Криптону, зажмурилась и, резко наклонясь, вонзила клинок ему в солнечное сплетение. Тонкий размеренный храп гинекономаха внезапно оборвался. Широко раскрыв полезшие из орбит глаза, Криптон изумлённо уставился в лицо склонившейся над ним Андокиды. Ноги его заплясали по лосиной шкуре, руки потянулись к торчащему из живота мечу и судорожно схватились за клинок. Из заросшего спутанными чёрными волосами рта вырвался короткий жалобный стон, тут же перешедший в хрип.
Испуганно вскрикнув, Андокида вырвала меч из живота и из рук Криптона. Из раны невысоким фонтаном брызнула тёмная кровь... Андокида вновь с размаху вонзила остриё в залитую кровью грудь любовника, затем ещё, и ещё, и ещё... Из судорожно оскаленного рта Криптона по густой лохматой бороде широким потоком хлынула кровь. Кровавая лужа, растекаясь вокруг гинекономаха по серебристой лосине, коснулась босых ступней Андокиды, но та, не замечая этого, продолжала ожесточённо вонзать клинок в грудь и живот глядевшего на неё страшным остекленевшим взглядом Криптона, пока Полимед не оттащил её прочь, обхватив сзади за плечи.
– Хватит... Ну хватит же!.. Он уже м-мёртв...
Уронив окровавленный по самое перекрестье меч на пол, Андокида отвела пылающий, как у безумной, взгляд от переставшего наконец хрипеть и корчиться мужского тела и устремила его на безмятежно спавшую за тонкой, как паутина, завесой балдахина Аполлодору.
– Теперь надо её раздеть... и лишить невинности.
Андокида, повернув голову, вопрошающе взглянула в бескровное лицо мужа. Тот сразу же отвёл в сторону глаза и убрал руки с её плеч.
– Я... н-не смогу.
– Ну, конечно... Пойди, принеси плеть.
– З-зачем?
– Ну не мечом же мне это делать!
Пока Полимед, запалив второй светильник, ходил в спальню жены за плетью, Андокида успела стянуть с дочери ночную тунику. Когда он вернулся, Аполлодора лежала на спине посреди кровати с раскинутыми в стороны тонкими, совсем ещё детскими руками и ногами. Стараясь не наступить на растёкшуюся по полу кровь, он прокрался под самой стенкой к ложу и протянул плеть сидевшей со спокойным и решительным лицом в ногах у дочери Андокиде.
– Сними ремешок, – велела она.
Полимед попытался сперва мелко дрожащими пальцами, а потом зубами развязать узелок, туго затянутый на тонком кожаном ремешке, пропущенном в отверстие на конце короткой дубовой рукояти.
– Ну что ты там возишься! Разрежь мечом, – нетерпеливо подсказала Андокида.
Полимед послушно подошёл к мечу, перерезал ремешок и аккуратно положил меч на прежнее место – на краю тёмной кровавой лужи. Передав плеть жене, он, отвернув голову, отступил к двери.
Вскоре он услышал тихий полустон-полувсхлип падчерицы и довольный голос жены:
– Готово! – Андокида бросила плеть к ногам мужа. – Пойди, сполосни рукоять и повесь плеть на место. А затем пошли кого-нибудь за Аполлонием.
– М-может лучше подождать до утра? – неуверенно предложил Полимед, гадливо, будто змею, поднимая плеть за толстый кожаный хвост.
– Нет, лучше сейчас, пока Аполлодора крепко спит, – настояла Андокида, прикрывая дочь до подбородка тонким шерстяным покрывалом. – Пусть раб скажет Аполлонию, что с его внучкой случилась беда, – старик мигом примчится!
Встревоженный не на шутку Аполлоний явился в сопровождении полимедова раба Итиса и двух собственных рабов с факелами минут через двадцать.
– Что с Аполлодорой – она жива? – с глубокой тревогой в голосе спросил он, ещё пять-шесть шагов не дойдя до встречавшего его на улице у калитки взволнованного Полимеда.
– Жива, жива, но она... – поспешил успокоить старика Полимед, но осёкся, бросив быстрый взгляд на рабов. – Идём в дом – там всё расскажу...
Велев своим рабам ждать его во дворе возле калитки, Аполлоний, гулко ударяя посохом в булыжник, поспешил с Полимедом в дом. Едва они вошли в освещённый тремя настенными лампионами андрон, купец, аккуратно притворив за гостем входную дверь, начал вполголоса рассказывать:
– Недавно до меня дошли слухи, будто в моё отсутствие в мой дом наведывается по ночам гинекономах Криптон. Потому в этот раз, сказав жене, что уезжаю с посольством в Скифию дней на пять-шесть, я поспешил назад, как только вручил ларец с царскими дарами и наше посольство покинуло скифский стан после краткого обеда с царевичами, о чём я потом расскажу подробнее... Домчавшись к ночи до Скифских ворот, я уговорил стражу впустить меня. Войдя в дом, я тихонько пробрался к спальне жены и увидел, что Андокида крепко спит одна в своей постели. Не обнаружив никого в её спальне, я успокоился, но решил на всякий случай обойти со светильником весь дом и, когда подошёл к спальне Аполлодоры, вдруг услышал её стоны... Ворвавшись в комнату, я с ужасом увидел гинекономаха Криптона верхом на Аполлодоре. Увидя меня, она испуганно вскрикнула, а Криптон, чуть замешкавшись от неожиданности, бросился к своему мечу, лежавшему поверх одежды на кресле, но я опередил его и, защищаясь, пронзил его грудь мечом, а затем, не помня себя от гнева, нанёс ему ещё несколько ударов.
Аполлоний, поставив посох в углу возле лестницы, поднялся с Полимедом на второй этаж и поспешил через освещённый лампадами гинекей к левой торцевой комнате. Умолкнув, Полимед отодвинул закрывавшую вход пятнистую оленью шкуру, и Аполлоний, чуть пригнувшись, вошёл в спальню внучки. Остановившись у порога, он увидел на полу в тёмно-красной кисельной луже гинекономаха Криптона с исколотым, бурым от крови торсом, простёртого головой к креслу, ногами – к аккуратно застеленному пустому ложу.
– А где же Аполлодора?
– Увидев гибель Криптона, она впала в забытье, и мы перенесли её отсюда в другое крыло.
– Пошли к ней.
– Когда она очнулась, с ней началась такая истерика, что я велел Трое напоить её вином с усыпляющим зельем. Сейчас она крепко спит и проснётся не раньше полудня, – торопливо пояснял Полимед, ведя тестя в правое крыло, где в примыкающей к спальне Андокиды комнате спала на кушетке заботливо укрытая по подбородок шерстяным одеялом Аполлодора.
Две сидевшие подле неё рабыни при появлении хозяина и старика-логографа испуганно вскочили и убрались в дальний угол. Склонившись над внучкой, Аполлоний вгляделся в её бескровное лицо, вслушался в её спокойное, ровное, едва заметное дыхание, осторожно прикоснулся ладонью ко лбу и щеке, пробуя, нет ли у неё жара, и лишь тогда у него отлегло от сердца. Вместе с тем Аполлоний ещё больше укрепился в сразу возникшем у него подозрении, что Полимед говорит ему неправду, выгораживая жену.
– А что Андокида? – спросил он сухим бесстрастным тоном, отойдя от внучки.
– Она спит здесь рядом – в своей спальне.
– Что, тоже приняла усыпляющее?
– Да... Я сейчас расскажу, что мне удалось выяснить. Придя в себя после убийства Криптона, я понял, что у него в моём доме должен быть сообщник. Привратник Борей, когда я вернулся, крепко спал в своей каморке, Тета сидела на цепи, хотя Борей с наступлением ночи всегда её спускает... Итис был заперт внизу вместе с вот этими двумя рабынями, – кивнул Полимед на пугливо жавшихся к стене служанок. – И только Троя при моём появлении выскочила с перепуганным лицом во двор из каморки конюха. Лишь она могла впустить Криптона. Пары хороших ударов плетью хватило, чтобы она во всём созналась. Аполлодора влюбилась в Криптона и уговорила её стать своей пособницей. Как стемнело, Троя опоила сонным зельем привратника и Андокиду, привязала собаку и впустила Криптона.
– Где сейчас Троя?
– Я запер её внизу.
– Идём вниз. Я хочу сам с ней поговорить.
Прихватив по пути светильник, Полимед отвёл тестя в свой кабинет и отправился за Троей. Через полминуты он грубо втолкнул в раскрытую дверь заплаканную, жалобно всхлипывающую рабыню, в жилах которой, весьма вероятно, текла благородная кровь Аполлония. Рухнув перед Аполлонием на колени, она горько разрыдалась, открыв взору царского логографа два багровых рубца на плечах и спине. Давясь слезами и умоляя простить её, Троя повторила то, что Аполлоний уже слышал от Полимеда.
– И ты, Полимед, полагаешь, что я настолько глуп, что поверю в эти небылицы? – Аполлоний перевёл обжигающий холодом взгляд с коленопреклонённой рабыни на стоявшего позади неё купца. – Я должен поверить, что Аполлония могла влюбиться в какого-то Криптона? И что гинекономах Криптон мог покуситься на честь моей внучки?.. Нет, Полимед, я не верю в это. И чтобы выяснить к кому на самом деле приходил Криптон, я заберу Трою с собой и сам её допрошу.
Поняв, что обмануть столь примитивной выдумкой проницательного старика не удалось, и раскаиваясь в душе, что пошёл на поводу у жены, Полимед покаянно опустил голову:
– Не надо никуда её уводить... Сознаюсь: я застал Криптона с моей женой. Троя, расскажи правду...
Возобновив жалобные всхлипывания, Троя призналась, что угостила вином с сонным зельем привратника Борея, посадила на цепь Тету и открыла калитку Криптону по велению старшей хозяйки. Что затем происходило в доме, она не знает, так как была всё время в каморке со своими малышами.
Удовлетворённо кивнув, Аполлоний опять перевёл взгляд на зятя:
– А почему Криптон был убит в спальне Аполлодоры?
Полимед растерянно заморгал глазами.
– Я... я... я в спальне ж-жены лишь оглушил его... А потом... потом... я сказал, что прощу её... если она сама, своей рукой... убьёт своего л-любовника... Она согласилась, но упросила меня сделать это в с-спальне Аполлодоры, чтобы... чтобы о ней не пошла гулять по городу дурная с-слава. Я... я решил, что моя ч-честь...
– И, заботясь о своей чести, ты решил ославить вместо жены мою внучку, – заключил Аполлоний.
Полимед виновато вздохнул:
– От всего с-случившегося я совсем потерял г-голову. Будто з-затмение на меня нашло...
Немного подумав, Аполлоний принял решение:
– Ну вот что... Это твоя жена и твоя рабыня – тебе и решать, как с ними поступить... А за Аполлодорой я утром пришлю носилки. Я вижу, дальше ей не безопасно здесь оставаться, с такой-то матерью. До замужества она будет жить у меня... А Криптона утром заберут гинекономы. Убив его, ты поступил по праву и по закону... А теперь отошли Трою прочь с моих глаз, садись и расскажи подробно как прошло ваше посольство...
6
Первый земной запах, который вдыхает скифский младенец, вырвавшись на волю из материнской утробы – горький запах степной полыни, которую подносит к его сморщенному личику счастливо улыбающийся отец. Последний запах, который уносит скиф в иной мир с родной земли – сладкий запах ветки полыни, которую, глотая скупые слёзы, сын кладёт на его замирающую грудь.
Царь Скилур умер, как и хотел – под белым куполом кочевого шатра, окидывая угасающим взором с высокого холма неоглядную ширь истоптанной бесчисленными конскими табунами степной равнины, вбирая в себя с последними слабыми вздохами терпкий полынный аромат родной земли...
В тот же день тело царя перевезли в неапольский дворец и передали в руки знахарей-травников, которые должны были подготовить его к последнему 40-дневному земному пути. Знахари разрезали царю живот, вынули внутренности и сожгли их на священном очаге Табити, затем наполнили его толчёным кипером, семенами селерея и аниса, и вновь зашили прочным волосом, срезанным с длинного белого хвоста любимого царского коня. После этого кожу царя пропитали особым бальзамом, препятствующим гниению, покрыли толстым слоем воска, обрядили в пропитанные благовониями, обложенные душистыми травами золотые царские одежды и положили в тронном зале на шкуру белого быка, на которой воины когда-то подняли его к власти над скифской землёй.
На третий день десяток седых стариков в тёмных жалобных одеждах, участвовавшие полвека назад совсем ещё молодыми воинами в избрании Скилура царём, вынесли своего владыку на ветхой, истёршейся шкуре из дворца и положили на сияющую золотом погребальную колесницу, стоявшую посреди запруженного безутешной царской роднёй и слугами двора. Следом обряженные в длиннополые женские одежды жрецы-энареи, обвешанные множеством гремевших и звеневших при каждом шаге костяных, каменных и металлических украшений и амулетов, вывели под руки старшую царицу Атталу в негнущихся от золотого шитья одеждах, помогли ей взойти по приставной лесенке на высокую повозку и усадили на расшитую золотыми травами и цветами подушку справа у изголовья мужа. С другой стороны села пожилая служанка царицы в разукрашенном алой вышивкой белом сарафане и принялась отгонять веткой сухой полыни мух, мошек и прочих зловредных насекомых от воскового лица Скилура и неподвижной, окаменевшей от горя, безучастной ко всему земному Атталы.
Царевич Марепсемис на правах старшего в царской семье подал знак, шестеро погонычей по бокам упряжки тронули позолоченными стрекалами впряженных попарно в тяжёлую повозку шестерых могучих чёрных волов с серповидными золотыми рогами, те дружно налегли на золочёные ярма, и царь Скилур двинулся в свой прощальный поход по скифской земле...
Во главе погребальной процессии ехал на массивном вороном коне десятник царских телохранителей Тинкас с окрашенным кровью лицом и бородой, крепко сжимавший в правой руке ясеневое древко тяжелого двадцатидвухвостого царского бунчука, увенчанного золотой фигуркой Папая.
За ним шли четыре десятка обвешанных амулетами и оберегами жрецов в высоких остроконечных колпаках, усердно размахивавших окрашенными в золотой цвет шестами, увенчанными фигурками позолоченных соколов, ястребов, коршунов, орлов, грифонов, с подвешенными к ним на коротких цепочках колокольцами, погремушками, бубенцами. Производя оглушительный грохот и звон, они прогоняли подальше с царского пути злых духов и всякую нечисть и оповещали добропорядочных скифов о приближении царя.
Как только вслед за жрецами в створе ворот Царского города показались золоторогие головы быков, на площади раздался тысячеголосый народный вопль, заглушивший даже грохот трещоток и сорвавший с окрестных крыш стаи перепуганных птиц.
Переполненная голосящими и рыдающими неапольцами площадь рассекалась надвое коридором, образованным двумя рядами стоящих плечом к плечу пеших сайев, с трудом удерживавших напиравшую сзади толпу. По этому живому коридору похоронная процессия двинулась скорбно замедленным шагом от ворот цитадели к юго-восточному выезду из города.
Сразу за золотой царской повозкой шли на привязи два любимых коня Скилура и две кобылицы Атталы в драгоценной упряжи. За ними шли ближайшие доверенные слуги царя, состарившиеся у него на службе: конюх, повар, виночерпий, оружничий и вестник, ведший на поводке любимую собаку царя, а также их старые жёны – служанки царицы (одна из них сидела на повозке с веткой полыни в руке). Всем им по окончании скорбного 40-дневного пути предстояло последовать за царём и царицей в возведенное для них Посидеем около юго-западных ворот вековечное подземное жилище.
Следом за верными слугами шествовали плечом к плечу четверо сыновей покойного с обрезанными коротко в кружок в знак скорби волосами, с изрезанными в кровь лицами и руками. За ними шли многочисленные внуки Скилура: те, что помладше, размазывали по лицам вместе с кровью горючие слёзы, а самых маленьких несмышлёнышей несли на руках слуги, окрасившие их личика собственной кровью. За старшими и младшими царевичами скорбно брели многочисленные племянники, зятья, сыновья царских дочерей и прочие царские родичи вплоть до самых дальних. Вслед за мужской роднёй Скилура на площадь выкатили десятка три покрытых тёмным войлоком кибиток, в которых ехали, скрытые от посторонних глаз, младшая царица Опия, жены царевичей, незамужние дочери, внучки и правнучки царя. За кибитками ехали по четверо в ряд две сотни конных телохранителей. А замыкала шествие толпа безутешных дворцовых слуг и служанок, провожавших своего любимого господина только до городских ворот.
По выходе из города царевичи и все царские родичи сели на подведенных слугами коней. Здесь же к скорбному царскому походу присоединились 5 тысяч конных сайев (ещё тысяча осталась охранять столицу и царский дворец).
Выехав около греческой гермы на большую дорогу, царский бунчужный Тинкас повернул коня налево и повёл царский поезд встреч солнцу по Боспорской дороге. Делая продолжительные остановки у племенных центров, чтобы воины и все люди племени в последний раз почтили дарами покидающего их царя, участники похода одолевали за день по 5-6 фарсангов.
Каждое скифское племя во главе с вождём и скептухами встречало почти поголовно царский поезд громкими стенаниями, ручьями слёз и крови на границе своей земли и провожало до границы соседнего племени. Там старики, женщины, дети и простолюдины поворачивали обратно, возвращаясь к повседневным делам и заботам, а вождь с племенной знатью и несколькими сотнями воинов и слуг присоединялся к царскому походу. Так за два дня золотая колесница Скилура проехала землями фисамитов, атерниев, асампатов, авхатов, траспиев и на третий день докатилась до племенного центра ситархов близ боспорской границы.
Невдолге после того как походный табор скифского царя у Ситархи покинули боспорские послы, приезжавшие с поклоном и дарами от царя Перисада, похоронная процессия, свернув с боспорской дороги, двинулась на полночь. Извивавшееся вслед за золотой головой серо-чёрное змеиное тело разросшегося царского кортежа растянулось по степи на добрый фарсанг. Вечерние сумерки настигли его на полпути к низовьям Пасиака.
На берегу мелководной речушки, бесшумно скользящей по степи от заката к восходу и пропадающей среди густых тростниковых зарослей, обступивших зелёной стеною озеро Бик, скифы проворно разбили ночной стан. В центре его, на самом речном бережку, стояла повозка царя и царицы под неусыпной охраной сотни сайев во главе с неутомимым Тинкасом. Чуть поодаль встали кольцом оберегаемые бдительными евнухами кибитки царевен. Вокруг царской повозки и кибиток, на снятых с отпущенных пастись в близлежащую степь коней толстых войлочных чепраках расположились по-походному у костров царевичи с друзьями, царские родичи, племенные вожди и скептухи. Наружное кольцо состояло из костров сайев, часть которых кружила всю ночь дозорами на некотором удалении, оберегая покой становища и пасущихся окрест него под присмотром слуг коней.
Царица Аттала и ночью не разлучалась с мужем, спала рядом с ним на повозке, только снимала тяжёлый убрус, и почти ничего не ела, подкрепляя угасающие силы, ещё необходимые ей, чтобы выдержать до конца последний 40-дневный путь, чашкой кобыльего молока, приучая себя к новой жизни, где не будет привычной земной пищи. Зато расположившиеся на ночлег близ повозки доверенные царские слуги ели и пили вволю: родичи покойника постарались сделать их последние земные дни радостными и счастливыми, ни в чём им не отказывая.
В отсутствие оставшегося в Неаполе Посидея обязанности казначея царевичи единодушно доверили его старшему сыну Дионисию. После каждой остановки на ночлег он тщательно подсчитывал, взвешивал (а его помощник-писец заносил на папирусный свиток) и складывал в дубовый ларь всё, что за день было подарено Скилуру. Затем евнухи уносили ларь с дарами к царице Опие и там в её присутствии перекладывали золото в большой кованый сундук, стоящий в задке её шестиколёсной кибитки. А когда вместительный сундук царицы заполнялся доверху, доверенный слуга увозил его под надёжной охраной сотни сайев в Неаполь и сдавал по списку в подземное казнохранилище царского дворца Посидею.
Подходя в этот вечер к костру царевичей, чтобы, как обычно, доложить о сегодняшнем "улове", Дионисий выглядел озадаченным. Царевичи с молодыми друзьями и присоединившимися к ним за три минувших дня вождями девяти восточноскифских племён успели уже плотно поужинать и теперь неспешно потягивали из золотых чаш и кубков кто вино, кто пиво, кто терпкий кобылий бузат.
– А вот и наш казначей! – воскликнул первым увидевший его Эминак.
– И, к тому же, не с пустыми руками! – добавил Марепсемис, заметив в его руках отсвечивающий золотом и слоновой костью ларец.
– О-о! Дионисий угадал наше желание и принёс показать нам боспорские дары! – похвалил походного казначея за догадливость будущий царь Палак.
– Боюсь, что не смогу так легко удовлетворить ваше любопытство, – ответил Дионисий, опуская ларец с торчащим в замочной щели ключом на чепрак напротив Палака. – Мне не удалось его открыть. Герзий, которого я позвал на помощь, – Дионисий кивнул на явившегося вместе с ним к костру царевичей царского кузнеца, как всегда, сопровождавшего своего господина с походной кузней на повозке и двумя помощниками-сынами, – говорит, что ключ нарочно испорчен. А на то, чтобы вслепую изготовить новый понадобится немало времени.
– Проще будет взломать, а затем починить его крышку, чем возиться с ключом, – без тени смущения или боязни встрял в разговор кузнец.
