Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 90 страниц)
Многие херсонеситы, как и Агафоклея, прятали головы от ветра и дождя под скифскими башлыками и почти все были обуты в удобные скифики. Переходившие цепочкой один за другим по торчащим из воды чуть выше переправы плоским камням на другой берег херсонеситы собирались вокруг крупноголового старика с угрюмым, в мелких морщинах лицом, опушенным внизу круглой серебристой бородой, и стоявшего рядом с ним толстощёкого, похожего на раскормленного борова подростка. Оба были в украшенных множеством золотых бляшек и фигурок тёмных скифских одеждах: длиннополых, перехваченных широкими золотыми поясами кафтанах, заправленных в скифики узких штанах и высоких кожаных башлыках с загнутым вперёд верхом, отчего Минний сперва принял их за знатных скифов. Лишь когда в толпе ждавших своей очереди у переправы херсонеситов прозвучали вполголоса их имена, до него дошло, что это вышли из скифского табора встретить земляков сам Формион с внуком Стратоном.
Когда почтенные участники посольства оказались на той стороне, Формион и его царственный внук, не дожидаясь остальных, повели их через окутавшийся дымами разгоравшихся костров скифский табор к золотой повозке царя.
Чтобы не обнажать перед покойником головы, Минний и Агафоклея не пошли за послами за кольцо расступившихся царских телохранителей, остановившись по эту сторону живого заграждения. К счастью, их примеру последовало немало молодых херсонеситов, которых скифы приняли за слуг.
С расстояния в 20-30 шагов им хорошо была видна в центре круга высокая царская повозка, вся покрытая золотом, с балдахином из златотканой парчи, приоткрытым из-за дождя лишь с одной стороны. Чёрные с золотыми рогами волы были выпряжены и уведены слугами вместе с царскими конями к реке на водопой.
С жадным любопытством разглядывали херсонеситы остроносый профиль воскового лица лежавшего в центре повозки Скилура, непрестанно обмахиваемого опахалом из веток степной полыни, и сидевшую у изголовья мужа старую царицу с прикрытыми, как у покойницы, глазами на измождённом лице. Несколько десятков скифских жрецов в причудливо разукрашенных одеждах, прохаживаясь вокруг царской повозки, старались заглушить сердитый гул близкого прибоя звоном своих погремушек, словно надеялись пробудить почившего царя от его смертного сна.
Отец Агафоклеи Гераклид и младшие братья Формиона, Стратон и Апемант, первыми подошли к царской повозке между огромных солнцеподобных колёс и поднесли уходящему в вечную жизнь владыке скифов от имени Херсонесского полиса три красивых золотых венка. Следом за ними и остальные послы, и сопровождавшие их богатые херсонеситы, тесно связанные со Скифией торговыми делами и посчитавшие необходимым и полезным лично отдать дань уважения умершему отцу будущего царя, (среди них – оба брата и жених Агафоклеи) подступали по очереди к повозке с прощальным поклоном, выложив её дно золотыми украшениями и монетами.
После того, как херсонеситы со скорбными лицами вышли за охраняемую царскими телохранителями территорию, родичи покойного стали зазывать их по скифскому обычаю на угощение в свои шатры. Поскольку в отсутствие живого царя никто не смел переступить порог царского шатра, и он остался в Неаполе ждать нового хозяина, царевичи принимали гостей в своих скромных походных шатрах, вмещавших до двух десятков человек, поставленных почти впритык один возле другого. Формион с внуком, братьями, племянниками и несколькими преданными сторонниками уверенно вошёл в шатёр будущего царя Палака. Гераклид со своими ближайшими друзьями и сыновьями, державшимися всё время вместе, были приглашены в шатёр Лигдамиса. Группами по пять-восемь человек стали разбирать по соседним шатрам и всех остальных херсонеситов.
Как только скифы стали зазывать херсонеситов в шатры, Минний потянул Агафоклею за руку и стал поспешно пробираться с ней между шатрами и дымными кострами, с висевшими над ними большими казанами, в сторону реки. Им ведь ещё предстоял долгий кружной путь домой по суше, и нельзя было терять ни минуты, не говоря уж о том, что в шатре во время застолья им пришлось бы обнажить головы. Скифам, то и дело пытавшимся затянуть их в свои шатры, Минний, скаля зубы в широкой улыбке, красноречивыми жестами давал понять, что ему с товарищем сперва надо где-то отлить.
Конечно, жаль, что им так и не довелось увидеть скифских царевичей, скрывавшихся от дождя в своих шатрах, ни, тем более, тщательно оберегаемых от сторонних глаз скифских царевен, почти не покидавших своих кибиток. А ведь Минний согласился привезти сюда Агафоклею не без тайной мысли увидеть царевну Мессапию, которую помнил горделивой 20-летней медноволосой красавицей, по-юношески завидуя её мужу Стратону и, как и почти все его сверстники, страстно мечтая каким-нибудь чудесным образом сделаться её счастливым возлюбленным. Правда, теперь его больше волновало, удастся ли раздобыть лошадей. Ежели нет, то придётся возвращаться в Херсонес на одной из триер, спрятавшись в трюме среди гребцов и рискуя каждую минуту быть разоблачёнными.
Выбравшись, наконец, к реке, на глазах разбухавшей от орошавшего Таврские горы дождя, Минний, придерживая Агафоклею обеими руками сзади за талию, благополучно перебрался с ней по мокрым, скользким, кое-где уже захлёстываемым потоком камням на южный берег. Не оглядываясь, они быстро пошли по дороге к крепости.
Ни Минний, ни Агафоклея не говорили по-скифски. Подходя к пятёрке скучавших у восточных ворот стражей, "разукрашенных", как и все остальные, в знак великой скорби кровавыми порезами на лицах, он надеялся, что хоть кто-то из них, живя близ херсонесской границы, научился говорить на языке эллинов. Таковые действительно нашлись.
Старший караульного десятка, перегнувшись туловищем между зубцами стены над распахнутыми гостеприимно воротами, спросил подошедших херсонеситов, хоть и с грубым акцентом, но на понятном языке, что им нужно. Минний, задрав голову, сказал, что хочет нанять кибитку с возницей для поездки в Херсонес. Десятник ответил, что сейчас ничего не выйдет: повозок и коней в крепости полно, но людей нет.
– Все, кроме стражи, сейчас там, – махнул он рукой в сторону реки. – Вас смогут отвезти в Херсонес только завтра.
– А верхового коня с седлом и сбруей я могу сейчас купить? – поинтересовался Минний.
– Коня?.. Можешь, – ответил угрюмым басом десятник и стал спускаться по приставленной к стене с внутренней стороны слева от ворот деревянной лестнице. Оказавшись на земле, он отвязал от коновязи под стеной одного из десятка привязанных там коней и призывно махнул рукой ждавшим в воротном створе грекам.
Построенная правильным прямоугольником, крепость Напит имела двое расположенных напротив друг друга ворот посредине длинных стен: Западные, выходившие к морю и сгнившим и разрушенным штормами причалам (новым хозяевам скифам они были без надобности), и Восточные, из которых был выезд на единственную шедшую мимо крепости дорогу. Внутри городок был разделён пересекавшимися под прямыми углами неширокими улицами на жилые кварталы – в каждом по три-четыре усадьбы с небольшими двориками, в которых прежде проживало несколько сотен эллинских семей, а теперь – столько же скифских.
– Волнение на море усиливается, а мой младший брат с трудом переносит качку, поэтому мы решили вернуться домой по суше, – пояснил, шагая сбоку возле конского крупа, Минний начальнику воротной стражи, бросавшему сверху на его миловидного юного спутника подозрительные взгляды.
– А я-то думал, что все вы, эллины, чувствуете себя в море, как рыбы! – скривил потресканные губы в ухмылке десятник.
Спешившись возле одной из калиток, он накинул повод на вбитый в каменную стену железный крюк, толкнул калитку (в отличие от эллинов, скифы, доверяя друг другу, запирали свои входные калитки и двери разве что на ночь) и жестом позвал греков во двор, как нетрудно было догадаться, своего собственного дома.
Признавшись, что они с братом наездники никудышные, Минний попросил десятника продать им коня посмирнее. Скиф молча кивнул и через минуту вывел из небольшой конюшни под уздцы серую в мелких чёрных крапинках кобылу, покрытую потёртым чёрно-красным полосатым чепраком с растоптанной войлочной подушкой на хребте.
Даже столь малосведущему в лошадях человеку как Минний было с первого взгляда понятно, что лучшие годы этой кобылы остались давно позади. Тем не менее, десятник потребовал за свою клячу золотой статер.
– Да ведь это цена пары молодых коней вместе с повозкой! – вознегодовал Минний.
– Два коня – два статера, – невозмутимо объявил десятник, разглядывая золотую застёжку минниевого плаща.
– Пойдём отсюда, Диоген! – обратился Минний к своему молчаливому спутнику. – Может у других ворот начальник стражи окажется посговорчивее.
– Эй, стойте!.. Ну ладно – уступлю вам эту кобылу за полтора десятка драхм.
– Даю десять.
Поторговавшись с минуту, они сошлись на 12-ти драхмах (половине стоимости золотого статера) – и то лишь потому, что время Миннию сейчас было дороже денег. Распахнув паллий, Минний извлёк из пояса три серебряных тетрадрахмы и вложил их в широкую ладонь скифского десятника, получив взамен повод и короткую плеть.
Выведя кобылу на улицу, Минний, чувствуя за спиной тяжёлый взгляд десятника, казалось, всё это время боровшегося с искушением наложить на этих двоих неосторожных греков лапу, как на свою законную добычу, торопливо подсадил младшего "брата" на конскую холку, а сам, подпрыгнув, кое-как умостился сзади.
Вернувшись с десятником шагом к въездным воротам, к счастью, по-прежнему, открытым, Минний не прощаясь (желать скифам радости в момент, когда они оплакивали своего царя, было нелепо), выехал, съёжившись под недобрыми взглядами стражей, на большую дорогу и, облегчённо выдохнув, огрел кобылу плетью по вислому заду, погнав её галопом к поднимавшемуся на юге поперёк дороги невысокому горному кряжу. Крепко сжимая ногами ребристые конские бока и держа обеими руками заеложенный повод (плеть болталась на ремешке у его правого запястья), Минний бережно придерживал локтями за бока вцепившуюся в жёсткую лошадиную гриву Агафоклею, время от времени тревожно оглядываясь через правое плечо на ворота крепости, как будто боялся, что оттуда вот-вот за ними устремится погоня.
– Ну, что – так лучше ехать, чем в лодке? – спросил он, приблизив губы, насколько позволяла шляпа, к розовому ушку своей спутницы, когда они поравнялись с тем местом, где около часа назад их высадил Агел.
– Да, так много лучше, – призналась Агафоклея, обратив к нему засветившееся благодарной улыбкой лицо.
Отсюда дорога пошла круто вгору, взбираясь на усеянный тёмно-зелёными купами можжевельника, кустами боярышника, одинокими дубами и разлапистыми низкорослыми соснами каменистый склон. Одолевая этот подъём, Миннию и Агафоклее поневоле пришлось теснее прижаться друг к дружке, и даже через несколько одёжин его фаллос ощутил тепло и восхитительную упругость её ягодиц и начал набухать любовным желанием. Догадалась ли Агафоклея, что с ним происходит? Во всяком случае, когда кобыла, шумно дыша, одолела подъём, и дорога пошла ровнее, она не стала отодвигаться, быть может, втайне надеясь, что сейчас между ними случится то, о чём ей много раз с таким восторгом рассказывала Биона.
– А ты заметила, как этот скифский декеарх на тебя глядел? – спросил Минний каким-то чужим низким голосом, испытывая мучительно-острое наслаждение от её запретной близости. – Думаю, он догадался, что ты мне не "брат", а "сестра". Ха-ха-ха!.. Ну, красавица, теперь держись крепче: нам надо как можно скорей доскакать до Ктенунта, а там уж мы будем в безопасности.
В последний раз оглянувшись с высоты на серый прямоугольник крепости, покачивающиеся на волнах напротив него две длинные коричнево-зелёные триеры, окутанный, словно жерло вулкана, густыми дымами скифский лагерь и пустую дорогу, Минний погнал кобылу скорым галопом по вилявшей среди скал дороге, то и дело добавляя ей прыти хлёсткими ударами плетью по крупу.
Агафоклее тотчас передалась его тревога: за каждым придорожным камнем и кустом ей стали мерещиться дикари-тавры, высматривающие жертву для своей кровавой Девы, и она, словно испуганный ребёнок, ещё сильнее прильнула к Миннию. Но ему и его обмякшему фаллосу было сейчас не до девичьих прелестей. Легкомысленно отпустив Агела ради того, чтобы остаться наедине с чужой невестой, он совсем упустил из виду, что херсонесские купцы ездят по этой дороге только с надёжной охраной. А он не взял в эту поездку даже ножа, и выскочи сейчас на дорогу тавры, они с Агафоклеей окажутся для них лёгкой добычей! Оставалось лишь погонять без роздыха старую клячу и мысленно молить херсонесскую Деву о защите, обещая ей обильную жертву по возвращении в город, да надеяться, что в этот хмурый дождливый день свирепые горные дикари, не рассчитывая на добычу, остались в своих хижинах и пещерах.
На восточном краю залива Ктенунт, там, где в него вливала свои тёмные воды одноименная река, у перекинутого через неё деревянного мостка, располагался сторожевой пост херсонесских эфебов. Пятеро юных стражей в обшитых металлом кожаных туниках до колен, со свисающими с туго затянутых широких поясов длинными мечами и большими прямоугольными щитами на левых плечах, стояли, опершись на копья, поперёк дороги или прохаживались вдоль лёгкой жердевой загорожи, перегораживавшей мост у левого берега. Короткие зелёные шерстяные плащи развевались у них за плечами на крепко задувавшем с залива ветру, словно стяги на верхушках корабельных мачт. На головах у них были надеты тщательно отполированные круглые стальные шлемы без козырьков, с широкими нащёчниками, на ногах – медные или бронзовые рельефные поножи и толстые кожаные башмаки.
Ещё один воин сидел на большом валуне чуть в стороне, ближе к заливу, задумчиво глядя на набравший силу и резвость поток, несущий с гор к морю жёлтые и красные осенние листья, лепестки цветов, засохшие ветки и былинки. Его копьё и щит лежали рядом на земле.
Остальные четверо, отложив в сторонку тяжёлые щиты и копья, увлечённо играли по другую сторону дороги в "клеруха". Игра заключалась в том, что на ровном участке земле чертили квадрат или прямоугольник, разрезавшийся по числу игроков на одинаковые "клеры", каждый из которых был, в свою очередь, разделён на четыре "поля" и небольшую круглую "усадьбу" в центре. Участники игры по очереди метали в "клеры" соседей нож и, если он встревал, присоединяли к своему "клеру" соответствующее "поле". При этом каждый игрок старался попасть в "усадьбу" – в этом случае весь "клер" целиком переходил в его владение, а его бывший хозяин выбывал из игры. Если нож не встревал, ход переходил к следующему по жребию игроку, аж пока самый удачливый из них не становился счастливым владельцем всей "хоры", а проигравшие – его "батраками".
– Смотрите, кто-то скачет! – воскликнул один из стоявших на мосту, и все, включая сидевшего на камне и игроков, принялись наблюдать за серой лошадью, скакавшей, сгоняя с насиженных мест чаек и бакланов, в сторону моста под нависающими над северным берегом залива массивными серо-коричневыми кручами.
– Эге! Да там их двое! – заметил другой страж, когда серая лошадь, исчезнув ненадолго из поля зрения, вновь показалась из-за выступа скалы – уже много ближе.
Сидевший на камне, как видно, командир стражи, встал, подобрал с земли копьё, накинул на левое плечо щит и подошёл к загородке. Игроки (у одного из них болталась возле правой ляжки медная сигнальная труба), оставив на время игру, тоже разобрали свои щиты и копья, но остались пока на месте – в резерве.
Передний, закутанный в тёмно-зелёный плащ всадник, спрятавший опушенное рыжевато-пегой бородкой лицо под надвинутой на глаза широкополой круглой шляпой, правил лошадью. Его спутник в длинном фиолетовом плаще и высоком скифском башлыке крепко держался обеими руками за талию переднего, спрятав лицо за его широкой спиной. Никакого оружия ни у того, ни у другого эфебы не заметили.
Перед самым мостом бородатый эллин придержал заморенную быстрой скачкой лошадь, роняющую с удил на грудь клочья белой пены, и шагом подъехал к хлипкой жердевой загородке на другой стороне моста и выстроившимся за ней щитом к щиту с поднятыми вгору короткими копьями шестерым стражам. Все как один напустили на себя грозный вид, как подобает настоящим воинам. Старший, стоявший чуть впереди, перехватив копьё левой рукой, властно вытянул правую ладонь навстречу конской морде.
– Стой! Кто такие? Откуда и куда путь держите? – спросил он нарочито грубоватым "командирским" голосом.
– Радуйтесь, парни! – поздоровался бородач, раздвинув бледно-розовые губы в добродушной улыбке. – Я – Минний, сын ритора Гераклия, вернувшийся месяц назад в родной город после десятилетних странствий по свету.
– Слыхали про тебя, – поубавил металла в голосе юный декеарх.
– Со мной мой ученик Диоген. Мы ездили с нашим посольством к Напиту поглядеть на мёртвого скифского царя, да в море на высокой волне парню стало худо, и вернуться мы решили по суше.
– Смело, – подивился декеарх то ли отваге, то ли безрассудству этих двоих, рискнувших пуститься безоружными и без какой-либо охраны через опасные Таврские горы. – Эй, парни, освободите дорогу! Добро пожаловать на херсонесскую хору, гражданин.
Эфебы, приподняв стоявшую на крестообразных распорках загородку, отступили на обочину.
– Мирной вам службы, воины! – пожелал Минний на прощанье и, тронув шею кобылы плетью, погнал её рысцой к сползавшему с кручи в полусотне шагов узкому оврагу с отвесными каменистыми краями.
– Парни, а вы заметили какой прехорошенький у него ученик? – обратился к товарищам один из эфебов, провожая вместе со всеми взглядом лениво трусившую с двойной ношей кобылу. – Прям, как девочка! И где он его нашёл? Я бы и сам бы не прочь заполучить себе такого в "ученики"!
– А может, Ксанф, для начала сам возьмёшь несколько уроков у этого учителя? – предложил с ухмылкой декеарх.
Эфебы грянули дружным смехом.
– Нет, кроме шуток, кто-нибудь знает, кто такой этот Диоген? Что-то я не припомню, чтобы видел раньше его смазливую мордашку.
– Так может он из Стен.
– Или вообще не из Херсонеса. Может этот... ритор привёз его с собой из-за моря.
По дну оврага дорога поднималась на высокий пригорок, слева от которого, на остром обрывистом мысу между оврагом и долиной реки Ктенунт, возвышалась небольшая каменная крепость, называвшаяся Северной. В ней под присмотром опытных и строгих наставников жили и постигали трудную военную науку несколько сотен младших эфебов первого года службы (эфебы-второгодки, уже научившиеся более-менее сносно держать строй и обращаться с оружием, несли службу в более отдалённой крепости, расположенной на берегу бухты Символов и называвшейся Южной). Наблюдателям, днём и ночью, в жару и в холод не смыкавшим глаз, высматривая коварного врага с открытых всем дождям и ветрам верхних площадок четырёх угловых башен, открывался оттуда величественный вид на огромный и длинный, как белуга, залив Ктенунт, с извивавшейся ужом у самой воды вдоль северного берега серой дорогой; на широкую, окруженную обрывистыми жёлто-зелёными горами котловину, с шумно бегущей по её каменистому дну к заливу рекой, зелёными прямоугольниками полей и покрытыми тёмным дёрном приземистыми хижинами таврских селений; на вытянутую, как у тритона, горбатую спину Геракловой горы, по гребню которой тянулась от крепости на юг до самого Эвксина высокая каменная стена без башен и зубцов, возведённая для защиты херсонесской хоры от диких зверей и хищных горных тавров.
Скрывшись с глаз эфебов в овраге, Минний остановил кобылу перед коротким, но крутым подъёмом. Опасаясь, что его ослабевшие от долгого напряжения ноги не удержат его и Агафоклею на такой крутизне, он предложил своей спутнице дать усталой лошади роздых и подняться на гору пешком.
Девушка тотчас спрыгнула на землю. Минний с лошадью под уздцы, последовал за ней. Выбравшись наверх, Минний, обхватив Агафоклею за тонкую, гибкую талию, легко поднял её на лошадиную спину, а сам опять сел сзади.
Помахав приветно рукой юным стражам, глазевшим на них из створа расположенных в тридцати шагах от выезда из оврага крепостных ворот, Минний погнал кобылу неспешной рысью по тянувшейся вдоль защитной стены дороге.
У никогда здесь не бывавшей Агафоклеи всё вызывало неподдельный, восторженный интерес: и крепость эфебов, и бесконечная пограничная стена высотой в два человеческих роста, и пасшиеся справа от дороги на скудных каменистых склонах Геракловой горы и спускающихся с неё к заливу широких балок под присмотром рабов-пастухов и огромных лохматых собак козы, овцы и коровы, и видневшиеся впереди в низине бесчисленные прямоугольники клеров, с проглядывающими среди пожелтевшей садовой листвы красными и оранжевыми кровлями усадеб и возвышающимися над ними, словно маяки, толстыми башнями-укрытиями, и пламеневший далеко на западном горизонте ярким оранжевым факелом над тёмно-синим морем Херсонес, и падавшие из разорванных могучим ветром сизых облаков высокие золотые столбы солнечного света, вымостившие по воде к берегу искристые дорожки.
– Минний, взгляни, как красиво! Наш Херсонес сверкает на солнце, будто огромный рубин в серебряной оправе!
– Да, в самом деле похоже, – согласился Минний. – Я надеюсь, ты не пожалела об этой поездке.
Как раз в этом месте дорога сворачивала с гребня горы в одну из балок, по пологому каменистому ложу которой они вскоре спустились к узкой, изогнутой, как змеиный зуб, бухте, глубоко вонзившейся в южный берег залива Ктенунт. Балка и бухта служили естественной границей между оставшимися на востоке пастбищами и тянувшимися ровными рядами по плоскогорью на запад до самого Эвксина клерами.
Направив усталую лошадь в одну из улиц, Минний перевёл её на шаг, стремясь продлить столь приятную и волнующую близость с прижавшейся к нему доверчиво Агафоклеей, которая, быть может, никогда больше не повторится. К тому же, столь долго удерживая на подпрыгивающей похлеще челна в открытом море лошадиной спине себя и свою спутницу, он и сам с непривычки устал не меньше, чем его несчастная кляча.
Пропустив три перекрёстка, на четвёртом Минний повернул направо, и минут через десять лошадь вывезла их на Девичью гору, где он собирался передохнуть и полюбоваться с Агафоклеей панорамой раскинувшегося перед ними, как на ладони, города. Но едва бросив взгляд на город и море, они увидели, что триеры с послами рассекают острыми носами встречные волны уже на середине устья Ктенунта.
– Ворон! Нам надо поспешить! Держись крепче! – воскликнул Минний и ожёг кобылу плетью. Обиженно заржав, она понеслась с горки шатким галопом к городским воротам. Не доезжая ворот, Минний свернул на боковую дорогу, шедшую через некрополь к посёлку гончаров.
Спрыгнув наземь возле знакомой калитки Евклида, он ссадил с кобылы Агафоклею и, попросив подождать его на улице, завёл лошадь через калитку во двор. Быстро договорившись с Евклидом и Дельфом о временном приюте для своей лошади, которой они могут пользоваться по своему усмотрению, Минний поспешил на улицу, пообещав зайти завтра.
Схватив Агафоклею за руку, он быстро повёл её из Керамика по тропинке под стеной цитадели в порт.
Там уже шумела и толкалась на набережной в ожидании приближающихся посольских триер толпа зевак. Некоторые запоздавшие ещё бежали туда через Портовые ворота. Минний со своим закутанным по самый нос в гиматий спутником были единственными, кто за последние полчаса прошёл Портовыми воротами в обратную сторону, о чём и сообщил Миннию с нотками удивления в голосе его приятель Полихарм, как всегда пребывавший вместе со стражами на своём "боевом" посту.
– Ха! Чем торчать тут под дождём на холодном ветру, я лучше подожду наших послов в тепле в центральных банях, – пояснил с хитрой ухмылкой Минний. – Всё равно ведь большинство из них направится с кораблей прямиком туда.
– И то верно... А ты, брат, хитёр!
– А то! – подмигнул старому товарищу Минний.
– А что это за птенчик с тобой?
– А-а, один из моих учеников. Ну, ладно, мы пойдём, а то у парня от холода уже зуб на зуб не попадает, – торопливо пожал говорливому приятелю руку Минний.
– Ну-ну! – проводил его понимающей улыбкой Полихарм, не успев даже спросить имя смазливого "ученика".
Быстро поднявшись от Портовых ворот в верхний город, Минний и его юный спутник на углу теменоса свернули в широкую продольную улицу и через несколько минут подошли к калитке гераклидова дома.
Минний негромко постучал в дверь молоточком и окликнул привратника Гоара. Услышав знакомый голос жильца, тот без промедления отворил калитку.
– Мой раб здесь? – поинтересовался Минний.
– Здесь, господин.
– Сбегай, позови его, – попросил Минний. – И скажи, пусть захватит мой посох: корабли с нашими послами уже входят в гавань – надо спешить в порт.
Как только услужливый старик покинул свой пост, Минний подал знак прятавшейся за колонной Агафоклее. Подбежав, она на мгновенье прильнула в полутёмном коридоре к Миннию, быстро чмокнула его в щёку и, прежде чем Лаг с Гоаром показались из дверей правого крыла, успела прошмыгнуть под навесом в чуть приоткрытые ворота сарая.
Приняв из рук Лага свой посох, Минний, превозмогая боль в натруженных ногах и отбитых ягодицах, поплёлся со своим рабом в сторону агоры, и ещё долго на его левой щеке пламенел отпечаток нежных губок Агафоклеи.
8
Переночевав под монотонно-угрюмый гул штормовых волн на юго-западном краю своих владений, на другое утро царь Скилур со своей многочисленной свитой поворотил, наконец, к столице, завершая прочерченный колёсами его повозки по скифской земле круг.
От сторожившей границу в устье Напита крепости в глубь Скифии вело две дороги. Одна – по которой пришло сюда царское войско, – тянулась вдоль морского побережья до Керкинитиды, Калос Лимена и Тафра. За Хараком от неё ответвлялась на восход дорога, по которой можно было доехать по низкому северному берегу реки до племенного центра напитов и там выехать на большую дорогу, пересекавшую весь полуостров с запада на восток – от Херсонеса до Пантикапея. Именно по этому ответвлению дороги – подальше от опасных таврских лесов и гор – предпочитали возить свои товары в скифскую столицу херсонесские купцы в прежние времена. Но после захвата прибрежной Равнины скифами она невдолге заросла травой. Обосновавшиеся в крепости Напит скифы предпочитали более короткий и удобный путь к Таване – по северной стороне узкой и глубокой, как горное ущелье, долины реки Напит, служившей природной границей между степной Скифией и покрытыми густой щетиной лесов Таврскими горами. А опасность таврских нападений лишь раззадоривала скифов и делала в их глазах этот путь ещё привлекательней. Вот по этой-то дороге и повёл к Таване царское войско бунчужный десятник Тинкас.
Вождь напитов Скилак со своими скептухами и воинами, как и полагается, встретил царя на северной границе племенных земель между низовьями Хаба и Харака. Из пяти сыновей с ним были только двое младших – Савмак и Канит. Среднего, Ариабата, вождь оставил с двумя сотнями молодых воинов охранять Тавану, старший, Радамасад, встречал царя и его спутников у крепости Напит, Ториксак же служил как раз в той тысяче сайев, что была оставлена оберегать столицу.
По узкой дороге, затиснутой между шумным, разбухшим от вчерашних дождей потоком и нависающим слева высоким плато, колонна скифов, далеко растянувшаяся за охваченной золотым сиянием царской колымагой, двигалась по шесть всадников в ряд. Савмак ехал на своём Вороне позади отца, старшего брата Радамасада и дяди Октамасада, в одном ряду с такими же, как он сам, не отведавшими ещё вражеской крови юнцами – Канитом, Сакдарисом, Апафирсом, Ишпакаем. Зато своей крови они за эти два дня не жалели: соревнуясь, кто сильнее горюет по царю Скилуру, и похваляясь друг перед другом презрением к боли, искромсали себе вчера перед встречей царского поезда ножами кисти рук, щёки, лбы и уши.
С самого выезда из ночного табора никто из напитов не произнёс и слова – все хранили подобающее случаю скорбное молчание: даже кони, будто чувствуя людскую печаль, не ржали и переступали копытами тише обычного. Смоченная ночным дождём дорога не клубилась пылью, и голова колонны, с плывшим впереди неё царским бунчуком, была хорошо видна в голубом сиянии очистившегося от вчерашних унылых туч неба.
Савмак, вытянув тонкую шею, устремил взгляд поверх покрытых островерхими башлыками голов старших на плотно завешанные задки и высокие дуговидные крыши катившихся в нескольких сотнях шагов впереди женских кибиток, в одной из которых ехала его знакомая царевна – красавица Сенамотис. Сжимая правой рукой золочёную рукоять подаренного ею акинака (великолепный меч – подарок царевича Палака – тоже был при нём, висел у левого бедра), Савмак вместо того, чтобы, как все остальные, скорбеть об осиротившем свой народ царе Скилуре, куда больше переживал о том, что царевна, должно быть, рассержена на него за то, что он не привёз ей шкуру убитого им чёрного волка сам, как обещал. Наверное, царевна теперь презирает его, как лгуна, полагал Савмак, и щёки его вспыхивали румянцем стыда под коркой засохшей крови.
Окидывая время от времени тревожным взглядом сплошь покрытые пожелтевшим лесом склоны и вершины тянувшейся справа за узкой рекой горной гряды, он думал о том, что хорошо бы, если б сейчас на кибитки царевен вдруг напали тавры. Застигнутая врасплох охрана сперва растеряется, но потом, конечно изрубит и перестреляет всех нападавших и защитит от них золотую царскую повозку, царицу и царевен. И только один из разбойников – самый ловкий и сильный, – закинув за спину одну из женщин, успеет перебежать через бурный речной поток и с проворством горного козла полезет со своей беспомощной пленницей на горную кручу. Среди мечущихся, не зная как спасти царевну, воинов, Савмак один не потеряет головы в поднявшейся панике. Стремголов соскочив с Ворона, он перебежит, прыгая с валуна на валун, бурлящий поток, и быстро вскарабкается по узкой расщелине на высоченный отвесный утёс. Внезапно выскочив с другой стороны и не дав похитителю, считавшему себя уже в безопасности, опомниться, он вонзит ему в сердце кинжал Сенамотис, выхватит у него из рук перепуганную скифянку и ударом ноги столкнёт обмякшего разбойника с утёса в реку. И тут только, отведя длинные соломенные волосы от лица бессильно упавшей с его объятия девушки, он увидит, что это Сенамотис.
