Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 90 страниц)
– Такому славному коню, да ещё с яйцами, надо подыскать достойную невесту, – сказал с улыбкой Палак под дружный хохот своей свиты. – Пусть наплодит побольше таких же быстрых жеребят.
Указав золочёной плетью место справа от себя, царь тронул шагом к Западной балке, давая Савмаку и его коню время перевести дух после бешеной скачки.
Подъезжая к угловой башне, Савмак увидел меду зубцами десятки прелестных улыбающихся девичьих лиц и приветно машущих узорчатыми рукавами белых рук. Отыскав среди них знакомое лицо царевны Сенамотис, Савмак почувствовал, что его щёки и уши вновь вспыхнули огнём под направленным на него из под фиолетово-золотого убруса насмешливым взглядом. В отличие от своих молоденьких соседок, Сенамотис не размахивала радостно руками, а спокойно глядела, как кошка на мышь, на приближающегося Савмака и довольно улыбалась.
Спустившись Западной балкой в долину Пасиака, Палак и его спутники скоро подъехали к жердевой загороже, куда царские табунщики ещё накануне загнали десятка три полудиких, не знавших узды коней: разномастых породистых кобылиц и молодых жеребчиков во главе с матёрым красно-гнедым жеребцом.
– Иди, молодец, выбирай себе подарок, – обратился к Савмаку Палак. – Надеюсь, что ты умеешь не только быстро ездить, но и укрощать коней.
Соскочив с Ворона, Савмак передал повод отцу и подошёл к загороже. Взяв у табунщика уздечку и аркан, он пролез между жердями в загон и стал ходить, присматриваясь, за пугливо убегавшим от него по кругу табуном. Наконец он остановил свой выбор на молочно-белой кобылке с небольшой изящной головой на тонкой длинной шее, с волнистой белой гривой и пышным белым хвостом, развевавшимся на бегу за её широким круглым задом, подобно пламени факела. Медленно приблизившись шагов на пятнадцать к неспешно бежавшему вслед за вожаком вдоль ограды табуну, он резко выбросил аркан. Натренированная рука, несмотря на волнение из-за присутствия стольких вождей и самого царя, не подвела Савмака: широкая петля аркана, взмыв в воздух, упала точно на шею намеченной жертвы. Стоявшие на пригорке шагах в тридцати от загона вожди отозвались одобрительным гулом.
Побежав вслед за шарахнувшейся от него вместе с табуном кобылицей, Савмак ловко закрутил конец аркана об угловой столбик. Остановленная на бегу натянувшимся, как струна, арканом, кобылица вскинулась на дыбы и испуганно заржала, зовя на помощь. Как только она, отчаянно мотая головой, опускалась на четыре ноги, ослабляя натяг аркана, Савмак наматывал на столбик очередное кольцо, пока длина аркана не уменьшилась до трёх-четырёх шагов.
Скользя левой рукой по натянутому аркану, Савмак осторожно подошёл к кобыле, успокаивая её тихим ласковым голосом. Но стоило ему протянуть к её морде правую руку с уздой, кобыла опять испуганно вскинулась на задние ноги. Каждый такой рывок ещё туже затягивал петлю вокруг её шеи, причиняя боль и не давая дышать, и наконец она перестала вскидываться, позволив человеку коснуться своей шеи. Не переставая нашептывать ей ласковые слова, Савмак оглаживал мягкими ладонями её вытянутую вдоль жердевой преграды шею, круглую скулу, нежно почесал низ узкой морды. Затем, потянув за нижнюю губу, он заставил её открыть пасть, быстрым движением вставил удила и надёжно закрепил на голове испуганно всхрапывающей, нервно подрагивающей тонкой кожей кобылы уздечку.
Крепко держа левой рукой кобылу под уздцы, он ослабил въевшуюся в её шею возле головы петлю, скинул аркан и в следующий миг оказался у неё на спине. Голосисто заржав, кобылица вскинулась на дыбы и понеслась широкими скачками к дальнему углу загорожи, откуда за её мучениями настороженно наблюдал табун. Пытаясь сбросить с себя чужака, она при каждом скачке высоко взбрыкивала задом и лягала воздух. Но человек, крепко обхватив ногами её бока, держался на спине цепко, как клещ. Потянув поводом её голову вправо, Савмак отвернул её от табуна и заставил бежать по кругу. Сделав так несколько кругов, он направил кобылу прямо на загорожу и, когда она изготовилась резко затормозить перед преградой, со всей силы ожёг её плетью по крупу, заставив взмыть над жердями. Посыпавшиеся на тонкую шкуру жгучие удары вынудили её отказаться от дальнейших попыток освободиться от давившего спину груза и нестись во всю прыть, куда направлял её, плавно натягивая то правый, то левый повод, примостившийся на спине наездник.
Сделав широкий круг по степи, Савмак вернулся к загону и остановил усмирённую, потемневшую от пота кобылу в пяти шагах от любовавшегося с довольной улыбкой своим будущим десятником Палака.
– Честь и слава вождю напитов за то, что взрастил для нас такого добра молодца! – возгласил хвалу скромно державшемуся за спинами царевичей Скилаку Палак, развернув вполоборота в его сторону коня. – Если он и в схватке с врагом себя покажет, то быть ему вскоре не то что десятником, а полусотником, а то и сотником!
И Палак пригласил всю вельможную компанию в свой шатёр воздать должное победителю скачек на устроенном в его честь пиру.
Забрав у отца повод Ворона, Савмак скромно пристроился в хвосте царской свиты. Ворон сразу стал обнюхивать и оказывать знаки внимания белоснежной красавице, покорно нёсшей на изящно изогнутой спине его молодого хозяина, будто почувствовал в ней свою невесту. Савмаку пришлось то и дело остужать любовный пыл жеребца лёгкими ударами сгибом плети по храпу.
Почти три тысячи напитов, наблюдавшие с пригородных возвышенностей, как их Савмак укрощает выбранного в царском табуне коня, восторженно приветствовали царя и своего прославившегося сегодня на всю Скифию соплеменника на выезде из Западной балки. Дядя Октамасад, родные, двоюродные и троюродные братья, пегобородые скептухи и молодые друзья-приятели, радостно улыбаясь, поздравляли Савмака с победой, пожимали ему на ходу руку, ласково похлопывали по крупу героического Ворона и нервно вздрагивавшую, дичившуюся такого множества людей белую кобылицу. Отдав повод Ворона подбежавшему в числе первых Каниту, Савмак попросил его разыскать Ашвина – пусть отведёт Ворона к реке, напоит, выкупает и тщательно оботрёт. Канит, ответив, что он сам с удовольствием сделает это, выбрался из следовавшей за царём толпы и, преисполненный гордости, повёл Ворона под уздцы мимо, увы, давно опустевших крыш постоялого двора к спуску к реке.
Вернувшиеся к своим шатрам обедать воины шумно и радостно славили проезжавшего по Священному полю молодого царя, вот уже третий день не жалевшего на их угощение царских стад и греческих вин.
Внутренние пологи в большом царском шатре были подняты, и скоро там свободно расселись вокруг золотого опорного столба четыре десятка гостей, составляющих цвет скифской знати. Старшие братья царя – Марепсемис, Эминак и Лигдамис, сели, как всегда, по правую руку от него, а слева Палак усадил вождя Скилака с сыном, подвинув по такому случаю с привычного места дядю Иненсимея, старательно прятавшего за благожелательной улыбкой испорченное обидным поражением сына настроение.
Пока проворные царские слуги расставляли перед гостями еду, Палак окончательно договорился со Скилаком, что после того как Савмак добудет голову первого врага (а ждать этого, судя по всему, долго не придётся), и женится на дочери вождя хабеев, он с молодой женой отправится в сотню Ториксака.
После того, как сновавшие за спинами пирующих с амфорами заморского вина полтора десятка слуг наполнили поднятые над плечами чаши, Палак предложил выпить первую чашу за победителей сегодняшней гонки – юного сына вождя напитов Савмака и его великолепного вороного. Все дружно осушили одним духом наполненные до краёв чаши за самого быстрого коня и наездника Скифии. Затем Савмак, получив лёгкий толчок локтем в бок от отца, пока слуги вновь наполняли чаши, срывающимся от волнения голосом пообещал объездить и подарить царю Палаку лучшего жеребчика от своего Ворона и царской белой кобылы, и сказал, что пьёт за здравие и славу царя Палака и всей царской семьи. Громко прокричав славу царю Палаку, вожди запрокинули головы и вылили вино из вместительных чаш до последней капли в широко раззявленные волосатые рты. И потом дружное чавканье четырёх десятков измазанных жиром ртов раз за разом прерывалось здравицами то в честь вождя Скилака и его семьи, то в честь доблестных братьев царя.
Иненсимей предложил выпить за победу над Боспором, чтобы Палак стал таким же полновластным хозяином на Боспоре, каким его великий отец был в Ольвии и Херсонесе. Когда все, возбуждённо прокричав пьяными голосами: "За победу над Боспором!", опрокинули чаши в разъятые воронки ртов, размякший и расчувствовавшийся Палак предложил позвать гусляра и послушать песню о победе царя Иданфирса над персом Дарьявушем. Пьяный хор голосов потребовал позвать в шатёр Гнура. Но вместо старого Гнура, отправленного Палаком сочинять на покое песню о Скилуре, в круг вождей робко протиснулся подросток Максагис, чей тонкий звонкий голос куда лучше подходил для того, чтобы ласкать слух молодого царя, нежели осипший от пьянства старческий рык растерявшего зубы Гнура. Присев спиной к опорному столбу, лицом к царю, юный гусляр зарокотал тонкими проворными пальцами по струнам и запел любимую скифскую былину.
К этому часу Савмак, слишком ещё хлипкий, чтобы состязаться с матёрыми вождями в выпивке, совсем окосел. Влив с себя через силу то ли шестую, то ли уже седьмую по счёту чашу за победу над Боспором (за это нельзя было не выпить) он прислонился отяжелевшей головой к отцовскому плечу, закрыл глаза и отключился.
Дослушав песню, Скилак тихо попросил у царя дозволения Савмаку покинуть пир. Глянув на бесчувственного юношу, Палак удовлетворённо осклабился:
– Да-а... Пить по-взрослому твой сы-ын ещё не научился... Ну-у ничего... мы научим. Хэх-хе-хэ!
Подозвав стоявшего за спиной слугу, Палак велел отнести перебравшего юношу в шатёр вождя напитов.
Савмак очнулся оттого, что кто-то настойчиво тормошил его за ногу, и, не разлепляя намертво слипшихся век, что-то глухо промычал в нос.
– Савмак, проснись... Савмак, вставай, – услышал он, будто из-под земли, чей-то странно знакомый голос (он никак не мог вспомнить, чей). – Слышь, Савмак! За тобой пришёл Тинкас – тебя зовёт к себе царь Палак! Давай, скорее вставай!
Савмак наконец узнал голос младшего брата Канита. Произнесенные им имена Тинкаса и Палака, с трудом дойдя до сознания, заставили его разлепить с усилием глаза и судорожно вскинуть голову, отчего верхнюю часть головы от бровей до затылка, будто железным обручем, сдавила боль. Вокруг царил полумрак, в котором он с трудом различил стоявшего на четвереньках у его ног Канита. Глухо застонав, Савмак спросил:
– Где я?
– В шатре нашего отца. Ну ты и нализался, хе-хе-хе!.. Давай, вылезай – Тинкас ждёт!
Ухватившись за поданную братом руку, Савмак с трудом встал на непослушные ноги и, пошатываясь, вышел из шатра.
В утыканном островерхими шапками шатров небе, под низкими длинными тонкими облаками, похожими на пропитанные разлившимся вином покрывала, догорал рубиновый закат. Канит не врал: в пяти шагах от шатра в самом деле высилась на массивном красном коне среди обступивших его напитов широкоплечая фигура царского бунчужного. Взглянув на едва стоящего на ногах Савмака, богатырь снисходительно ухмыльнулся.
Чувствуя во рту сухость и гнусный блевотный запах и заметив стоявшего сбоку с бурдюком наготове Тирея, Савмак попросил воды. Вынув деревянную затычку, тот поднёс узкое костяное горлышко к губам Савмака, не выпуская тяжёлый козий мех из рук. Жадно вылакав добрую четверть имевшейся в бурдюке воды, Савмак подставил под струю ладони и с наслаждением ополоснул прохладной влагой смятое лицо, затем нагнулся, и Тирей щедро полил ему темя, затылок и шею. Сразу почувствовав себя лучше, – головная боль поутихла, в голове заметно прояснилось, – Савмак ощутил, что его переполненный мочевой пузырь вот-вот лопнет. Поспешно обойдя шатёр, он наткнулся на саврасого мерина Тирея, за которым стояли на привязи отцовский Серый и, чуть дальше, облитая пунцовым закатным светом молодая кобылка – его награда за выигранную сегодня скачку.
– А где Ворон? – встревожено обернулся Савмак к следовавшему за ним Каниту.
– Отец отправил его с Ашвином на пастбище, – поспешил успокоить брата Канит.
– А-а... Ну ладно.
Опершись левой рукой на круп саврасого, Савмак торопливо выпростал из штанов разбухший конец и с наслаждением пустил под коня мощную струю. Облегчившись, он почувствовал себя и вовсе хорошо.
– Отец велел, чтоб ты взял Серого, а то в таком состоянии ты на своей необъезженной кобылке долго не продержишься, – сказал меж тем Канит и опять ехидно захихикал.
– Я лучше пешком пройдусь. Тут недалеко.
– Куда недалеко? Царь вечером уехал во дворец.
Канит отвязал Серого, и Савмак повёл его ко входу в шатёр, где уже ждал со скилаковым малиновым чепраком в руках Тирей.
– Канит, братишка, принеси мой кафтан, пояс и башлык, – попросил Савмак.
– Пояс с оружием можешь не брать, – прогудел с коня Тинкас.
Накинув через голову зазвеневший чешуёй кафтан и натянув на самые брови башлык, Савмак тяжело взгромоздился на оседланного Тиреем отцовского мерина.
Попрощавшись со Скилаком и Октамасадом (зачем Савмак вызван на ночь глядя во дворец, он им не сказал, отговорившись незнанием), Тинкас тронул коня шагом между шатрами по кратчайшему пути к дороге. За ним, свесив тяжёлую голову на грудь, хвост в хвост тащился Савмак, теряясь в догадках, зачем он вдруг понадобился Палаку.
Запертые с заходом солнца ворота города и цитадели незамедлительно открылись перед ними на окрик Тинкаса: "По повелению Палака!"
Прогулка верхом окончательно привела Савмака в чувство. В Неаполе он уже бывал и раньше, навещая с отцом Ториксака, а вот за Золотыми воротами Царского города оказался впервые и с интересом осматривался, насколько позволяли сгустившиеся сумерки.
Миновав широкий проезд между тянувшимися по обе стороны одноэтажными хозяйственными строениями, Тинкас повернул направо и, объехав дворец, остановил коня возле поварни.
– Ну, слазь, приехали!.. Иди пока, попарься в баньке, – указал он с чуть заметной улыбкой в сторону притулившегося под крепостной стеной шатра. – Дальше о тебе и коне позаботятся царские слуги... Ну, бывай, красавчик!
Хлопнув на прощанье легонько Савмака пятернёй по спине, Тинкас порысил обратно и скрылся за углом примыкающего к поварне строения.
Спрыгнув на землю, Савмак привязал Серого к шатру и вошёл внутрь. В неярком свете маленькой глиняной плошки он увидел в центре шатра низкую конусовидную войлочную палатку с откинутым вбок входным пологом, возле которой, свесив щекастую голову в рыжем лисьем треухе на выпуклую грудь, дремала, сидя на подушке, толстая баба с большим круглым животом. Услышав шорох входного полога, баба приоткрыла веки, подняла голову, взглянула на испуганно застывшего у порога юношу и, зевнув во весь огромный желтозубый рот, скомандовала гнусавым мужским голосом:
– Ну, чего застыл как вкопанный? Раздевайся!
Тут только, заметив жиденькую бородёнку и усы вокруг её рта, Савмак сообразил, что это не баба, а евнух в женской одежде. Послушно скинув с себя по другую сторону банной палатки кафтан, рубаху, скифики и штаны, Савмак подошёл к евнуху. Запалив от горевшей перед ним плошки ещё одну, евнух глянул на свисавший меж его стройных белых ног детородный орган и тяжко вздохнул. В эту минуту в шатёр вбежал молодой слуга, неся за тонкую дужку медный котелок с раскалёнными булыжниками, метнул любопытный взгляд на Савмака, поставил котелок на кирпичи в центре банной палатки и тотчас выбежал обратно.
Взяв у евнуха светильник и деревянный ковшик с плавающим в вине конопляным семенем, Савмак торопливо юркнул в палатку и закрыл за собой полог. Поставив плошку на покрытый толстым войлоком пол, он плеснул на пышущие жаром камни конопляное семя. Тесная палатка моментально наполнилась густыми, обжигающими кожу и гортань клубами пара и сладкого дыма. Все тело скорчившегося над казаном Савмака покрылось обильным потом...
Что было с ним потом, наглотавшийся пьянящего похлеще вина дурмана Савмак помнил смутно, урывками, будто это происходило во сне. Какая-то толстая, усатая, бородатая баба вытащила его из остывающей парилки, натянула на ноги скифики, накинула на голое тело тёплую бурку из чёрной овечьей шерсти, вывела из шатра на холодный воздух и куда-то долго вела в полной темноте, крепко обнимая за талию. В пустой, как сигнальный барабан, голове Савмака перекатывалась сухой горошиной лишь одна мысль, что он зачем-то понадобился царю Палаку, для какого-то очень важного тайного задания, которое царь не может доверить никому другому. "Меня ждёт царь! Отведи меня к царю!" – кричал он, пытаясь вырваться из цепких объятий противной бородатой бабы, но та только крепче прижимала его к своему жирному бедру и успокаивающе шептала в ухо: "Тише, тише! Мы к нему и идём. Уже скоро".
Баба подвела его к узкой крутой деревянной лесенке и велела лезть наверх. Савмак послушно полез. Чёрный полог наверху бесшумно раздвинулся и юноша, подхваченный чьими-то тёплыми, нежными руками, провалился в тёмное, мягкое, наполненное благоуханными женскими запахами чрево кибитки... Те же ласковые женские руки высвободили его из бурки, стянули с ног скифики... Горячее, мягкое женское тело с гладкой глянцевой кожей распласталось на его сомкнутых бёдрах, животе и груди, утопив его ягодицы и спину в устилавших ложе мягких пушистых мехах. Тугие женские груди упёрлись твёрдыми остриями ему в ключицы. Мысль о Палаке напрочь вылетела из головы Савмака. Боясь, чтобы женщина не исчезла, он крепко обхватил её гибкую, голую спину и скользнул ладонями по атласной коже от плеч к выпуклым ягодицам. Почувствовав, как его пальцы судорожно сдавили шары её ягодиц, а внизу взметнулся на дыбы и упёрся в её лоно его необъезженный "жеребец", женщина отозвалась довольным смешком. "Уж не царевна Сенамотис ли это?!" – озарила его в этот миг счастливая догадка, но прежде чем он успел произнести вслух её имя, оседлавшая его наездница закрыла ему рот долгим, жадным поцелуем.
– Сенамотис... ты? – хрипло выдохнул он, когда она наконец вынула свой язычок из его рта и отлепила губы от его губ.
– Узнал, красавчик? – с довольной улыбкой в голосе промурлыкала она. – Любишь меня?
– Да... люблю.
– Тогда целуй! – чуть приподнявшись, она сунула ему в рот набухший сосок. – Ну же, соси.
Обхватив сосок мягкими влажными губами, он принялся его посасывать, сперва робко, потом всё жаднее, от усердия слегка прикусывая зубами, тогда как его ладони нежно, словно любимого коня, оглаживали её бёдра и ягодицы. Через минуту, томно застонав, она сунула в его жаждущий рот другой сосок, затем, потёршись упругими грудями о его горячие скулы, принялась покрывать жгучими поцелуями его губы, щёки, гладкий, как у девушки, подбородок, шею, грудь... По мере того, как она сползала по нему вниз, ладони Савмака скользили по её спине и гладким бокам от поясницы к плечам, купаясь в шелковистых волнах её рассыпавшихся по спине волос. Лаская губами и языком его грудь и живот, царевна запустила несколько пальчиков Савмаку в рот, а другой рукой обхватила его торчащую между бёдер кожаную "стрелу" и принялась умело её "полировать", то нежно поглаживая, то сильно сжимая. Затем она прогулялась по "древку" губками и язычком, заглотила широкий конусовидный "наконечник" и стала с жадностью его сосать, постанывая от удовольствия. Не прошло и двух минут, как юноша, застонав сквозь крепко стиснутые зубы, выпустил ей в рот густую струю "молока".
– Мне нужно во дворец... меня царь ждёт, – вспомнил он, когда она отпустила его обмякший хоботок.
– Э, нет! Так скоро я тебя не выпущу! Этой ночью – ты мой!.. Палак подождёт. Ему сейчас не до тебя: он как раз гарцует на своих задастых кобылицах. Хи-хи-хи! – хохотнула царевна, прижавшись жарким телом сбоку к Савмаку, и поцеловала его в плечо. – Глупенький ты мой...
Проснувшись, Савмак увидел тусклую полоску света, проникавшую в кибитку сквозь неплотно прикрытый полог с серого предрассветного неба. Он обнаружил, что лежит на правом боку, тесно прижавшись грудью и животом к прикрытой длинными мягкими волосами спине и ягодицам спящей рядом женщины, держа в ладонях тяжёлые полные чаши её грудей. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем он вспомнил Тинкаса, вызов к Палаку, баню, царевну Сенамотис и почувствовал, что его "зверь" тоже проснулся и распрямился, уткнувшись в упругие женские ягодицы. В памяти всплыл недавний рассказ Скиргитиса, и Савмака охватило неудержимое желание вонзить свой "таран" в этот восхитительный, так доверчиво прижавшийся к нему зад. Осторожно, будто боясь разбудить, он ввёл свой набухший и отвердевший "ствол" в её узкую заднюю норку. Пальцы его сдавили упругую мякоть её грудей вокруг сосков, будто он хотел выдавить из них молоко. Сладко застонав сквозь сон, царевна, не открывая сомкнутых век, нежно проворковала:
– Ах, Ториксак, ненасытный...
Савмак замер, тотчас поняв, почему Ториксак не дал ему отвезти шкуру чёрного волка Сенамотис: его старший брат решил сам объездить эту кобылку!
– Ну, что же ты остановился, милый?
Подавив досаду, Савмак вновь задвигался в ней, с каждым разом всё энергичней и глубже, с бешеной силой сминая её груди. Громко закричав, она открыла глаза и, повернув голову, взглянула на своего безжалостного наездника, окончательно проснувшись.
– О-о-ох, Савмак!
Положив её животом вниз и навалившись сверху, Савмак продолжал скакать галопом на её широких, упругих ягодицах, по-прежнему крепко, будто поводья, сжимая в ладонях её разбухшие груди.
– Давай, красавчик! Сильней! Так! Не останавливайся! Ох! Ох! Ох! – подгоняла она его, сотрясаясь всем телом на мягкой меховой подстилке.
Через пять-шесть нескончаемо сладких минут этой бешеной скачки Савмак выхватил из её отполированного "дупла" свой раскалившийся "стержень", зажал его меж выпуклых, влажных от пота полушарий её зада и, сделав ещё с десяток энергичных скользящих движений, оросил её спину обильными белыми брызгами.
Как только Савмак, сделав своё дело, свалился с неё и вытянулся справа на спине, успокаивая бурно вздымавшуюся грудь, Сенамотис легла на левый бок и, подперев щёку согнутой в локте рукой, стала с улыбкой насытившейся кошки разглядывать белевшее полумраке стройное юное тело очередного попавшего в её сладкие сети возлюбленного.
– Ну, я пойду, – сказал он через минуту, заметив возле задней стенки кибитки свою одежду и скифики.
– Погоди... ещё рано. Разве я тебе успела надоесть? Давай сделаем это ещё разок, а малыш? – игриво проворковала она и потянулась рукой к его увядшему "стебельку".
– Мне велено явиться к царю.
– Глупыш! Больно ты нужен Палаку!.. Это я велела Тинкасу привести тебя сюда, чтобы отблагодарить за шкуру чёрного волка. Кстати – вот она, под нами, – царевна провела ладонью по чёрной шерсти у своего живота. – Как раз на ней сегодня ночью я обратила тебя из мальчика в мужа, хи-хи-хи!.. Да и за великолепную победу на вчерашних скачках ты заслужил награду... Ну же, миленький, возьми меня ещё раз! – потянула она его руку к своей груди.
– Нет, с меня уже хватит, – вырвал он свою руку из её ладони. – Я ещё не такой хороший наездник, как Ториксак.
– Ах, вот оно что! – серебристо засмеялась царевна. – Так мы, оказывается, ревнивы! – Она грустно вздохнула. – Ладно, красавчик, иди. Только сперва подари мне на прощанье свой последний поцелуй. Мы ведь, наверное, больше не увидимся... так близко – Палак обещал сделать меня боспорской царицей...
Савмак бережно отвёл лежавшую на щеке царевны волнистую прядь и, наклонившись, нежно коснулся сухими губами её вытянувшихся навстречу губ. Затем, переместившись к задней стенке кибитки, он торопливо натянул штаны, рубаху, скифики, надел кафтан и башлык и оглядел сквозь приоткрытый полог безлюдный узкий двор, отделявший навес, под которым вместе с другими телегами и кибитками стояла кибитка Сенамотис, от пристроенной к южной стене цитадели длинной конюшни. Не промолвив ни слова на прощанье и даже не повернув головы, будто стыдясь при свете занимавшейся зари глядеть на нагое тело возлюбленной своего брата, он по-кошачьи мягко спрыгнул на землю и отправился разыскивать в царских конюшнях отцовского Серого.
3
Несмотря на неласковое осеннее утро (с Меотиды наползали мрачные сизые тучи), на душе у младшего сына Посидея, скакавшего во главе сотни охранников-сайев походным галопом по накатанной Пантикапейской дороге, царило праздничное настроение, отражавшееся в мечтательной улыбке, то и дело блуждавшей по его выразительным тёмно-розовым губам.
После того, как войско вручило золотую царскую булаву его другу Палаку, Главк упросил Палака доверить ему посольскую миссию на Боспор. Он с удовольствием вспоминал какой потрясающий эффект произвело на разгорячённых вином вождей, когда в разгар пьяного застолья Дионисий высыпал в центре шатра из искорёженного ларца медные боспорские "дары". Задохнувшиеся от праведного гнева вожди и тысячники в один голос потребовали немедля вести их войной на Боспор. Царевич Лигдамис был тогда единственным, кто заявил о невиновности Перисада, возложил всю вину на его посла Полимеда и предложил, прежде чем воевать, отправить к Перисаду гонца с требованием наказать вора и прислать другие дары. Как ни странно, но Палак согласился с Лигдамисом. Марепсемис, всё ещё переживавший, что царская булава досталась не ему, сказал, что он бы на месте царя сперва захватил внезапным ударом ворота Длинной и Феодосийской стен, а уж затем слал к этой жирной боспорской жабе гонца за объяснениями. Палаку очень не понравилось, что Марепсемис взялся по старой привычке его поучать, как младшего.
– В отличие от царевича Марепсемиса, я не собираюсь воровать свои победы. (Главк расплылся в улыбке, вспомнив, как в юности читал Палаку повествование александрийца Клитарха о подвигах Александра Великого, остающееся и по сей день его любимой книгой.) Я уверен, что жалким боспорцам не устоять против нашего могучего войска. А боспорских стен я не боюсь. Если Перисад не согласится загладить свою вину – вольную или невольную – перед нашим отцом, никакие стены им не помогут. Мы сокрушим их таранами, которые построит для нас Посидей. Я верно говорю, Дионисий? – обратился Палак к старшему сыну отсутствовавшего Посидея.
– Верно, государь, – подтвердил Дионисий. – Но думаю, что до этого дело не дойдёт – Перисад предпочтёт уладить это небольшое недоразумение миром.
Вот тогда-то Главк и вызвался съездить к Перисаду.
Наутро, прежде чем отправиться в путь, у Главка состоялся разговор с царём наедине. Помимо выдачи вора Полимеда, Палак приказал вытребовать с Перисада за сохранение мира десять талантов золота.
– Привезёшь золото – хорошо. Но лучше привези мне войну, – попросил царь.
Главк прекрасно его понимал: ему и самому страсть как хотелось развеять скуку мирной жизни хорошей войной. Он тотчас предложил потребовать на расправу не одного лишь купца Полимеда, а всех троих послов.
– Тогда они наверняка откажут. Попробуют торговаться, – пояснил свою мысль Главк.
– А если всё же выдадут, то с купчишки мы сдерём с живого шкуру, Оронтона уговорим перейти с сатавками на нашу сторону, а Лесподия заставим открыть нам ворота Феодосии, – тут же наметил план дальнейших действий Палак, вообразив себя Александром, делающим первые шаги на пути великих свершений. – Умница, Главк! Так и сделаем! И вот ещё что... Если Перисад скажет "нет", захвати мне на обратном пути несколько боспорских пленников – для Ария.
Выпив по чаше вина за успех задуманного дела, Палак сам проводил своего посла из шатра до коня, обнял, прижавшись щеками, и сказал, что ждёт его назад как можно скорее.
Перескакивая время от времени на ходу на заводных коней, Главк с Ториксаком и охранной сотней гнали с таким расчётом, чтобы домчать до захода солнца до Длинной стены. Молодой сатавк, посланный сотником боспорской пограничной стражи, поспел туда часом раньше, так что Главка у ворот Длинной стены встретили, как дорогого гостя. Лохаг Посий, командовавший расквартированным здесь конным отрядом в отсутствие гиппарха Горгиппа, без колебаний разрешил сотне сайев и двум сотням их утомлённых коней расположиться на ночлег в полупустом лагере боспорской конницы. В качестве ответного жеста, Главк пригласил обоих лохагов (конницы и пехоты) и восьмерых подчинённых им гекатонтархов в ксенон Пандора, видневшийся слева у дороги в полустадие восточнее армейских лагерей, – выпить за встречу, за нового владыку скифов Палака – большого друга боспорцев, и за вечный, нерушимый союз двух царей – Перисада и Палака.
Ксенон Пандора, ворота которого были гостеприимно раскрыты в любое время дня и ночи для всех, кто имел деньги, представлял собой не столько постоялый двор, сколько дикастерий, комнатки которого, прозванные обитателями соседних казарм "ящиками Пандора", как ульи пчёлами, были наполнены шлюхами, без которых не мог обойтись ни один военный лагерь. По дороге туда Главк сообщил шедшим пешком рядом с его конём в предвкушении обильной дармовой выпивки гекатонтархам, что из-за траура по Скилуру он и его воины сорок дней не прикасались к женщинам. Поэтому первым делом он потребовал от своего доброго приятеля Пандора, встречавшего дорогих гостей с распростёртыми объятиями и умильной улыбкой перед воротами, выставить напоказ во дворе всех его "кобылок". И хотя многие из них, причём самые лучшие, были сейчас в скифском Неаполе, оголодавший за 40 дней Главк был теперь не в том состоянии, чтобы "перебирать харчами". Главк, сопровождавший его сотник Ториксак, лохаги и гекатонтархи отобрали себе наиболее приглянувшихся "подруг" (остальных Главк отослал в лагерь конницы к своим изголодавшимся по сладкому бабьему мясу сайям) и устроили в трапезной разгульную пьяную оргию на всю долгую осеннюю ночь. Дольше всех продержался Ториксак, не успокоившийся, пока не изъездил "в хвост и в гриву" все двенадцать "кобылиц", и провалившийся в сон лишь под утро, когда в курятнике пропели уже третьи петухи...
Когда Главк, щедро расплатившись за всю компанию с Пандором, выехал вместе с Ториксаком за ворота постоялого двора к терпеливо ждавшей на обочине под стеною сотне, утро давно миновало. Начавшийся ночью дождь продолжал моросить с беспросветного серого неба тонкими, как паутина, струями. Хотя до Пантикапея было уже рукой подать, Главк и Ториксак, дабы освежить затуманенные винными парами головы, взяли с места резвым галопом.
