Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"

Автор книги: Виктор Михайлюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 90 страниц)

  Со времён Колаксая исправно: ни один ещё ворог не спасся

  От удара тяжёлой секиры – ни щитом, ни мечом не отбиться

  От оружья, что ковано богом! И когда, размахнувшись широко,

  Богатырь собирался обрушить на двурогий шелом македонца

  Золотую секиру Папая, вдруг из глаз голубых Искандера

  Пара молний слепящих сверкнула, а доспехи его золотые

  Ослепительным вспыхнули светом, будто солнце в ущелье спустилось!

  Поневоле зажмурившись крепко, чтоб от света зениц не лишиться,

  Царь услышал, как гулкое эхо, звонкий хохот врага молодого,

  А затем его голос высокий: "Глупый варвар! Ты, верно, считаешь,

  Что сражаешься с сыном Пеллипа? Ну так знай, богатырь, – пред тобою

  Сын царицы земной македонской и бессмертного светлого бога,

  Что в горячей златой колеснице каждый день проезжает по Небу.

  Сыновья твои храбрые пали от меча гойтосирова сына,

  И тебе честь великая вышла от руки полубога погибнуть.

  Не гляди на мой рост невеликий, что от матушки милой достался;

  Дал отец, Гойтосир лучезарный, моим мышцам железную силу

  И великую долю назначил: я рождён, чтоб все царства земные

  Покорить своей власти и силе – на Земле никого не найдётся,

  Кто с оружьем меня остановит на пути к моей цели великой!"

  Так сказав, Искандер меч свой острый в грудь Атея вонзил беспощадно

  И пробил богатырское сердце; как подрубленный дуб, пал на землю

  Царь сколотский, и с жизнью расстался. Из десницы атеевой вырвав

  Золотую секиру Папая, Искандер появился победно

  Из ущелья пред войском сколотским, онемевшим от страшного горя,

  Объявив, что Атея с сынами он сколотам отдаст, при условьи,

  Что немедля они уберутся с македонской земли и фракийской

  За широкий Донай в свои степи. В том поклявшись, сколоты забрали

  Из ущелья царя с сыновьями и поспешно от Пеллы умчались

  Без оглядки на полночь к Донаю. На широком плоту переправив

  Через тёмный Донай на свой берег погребальные дроги с царями,

  Повезли их сколоты к Донапру и спустя сорок дней схоронили

  Всех в глубокой, богатой могиле близ порогов, ревущих угрюмо,

  Отгоняя подальше злых духов от сколотских царей там сокрытых.

  Над могилой, богатствами полной, где заснул царь Атей с сыновьями,

  Каждый воин-сколот со слезами сыпал землю – прощальный подарок,

  Что в щите он принёс для владыки. Так насыпали целую гору,

  Что стоит с той поры и поныне, среди царских могил всех огромней -

  Ведь никто из властителей наших, со времён Колаксая доныне,

  Не сравнится с великим Атеем, ни богатством, ни мощью, ни славой!..

  Победителем въехавши в Пеллу, Искандер вместо радостных криков

  Услыхал горький плач и стенанья: не дождавшись ухода сколотов,

  Царь Пеллип закололся от страха во дворце своём ночью минувшей.

  Став царём, Искандер за полгода создал новое войско большое,

  Сплошь одетое в крепкие латы: македонцы и греки охотно

  Соблазнились его обещаньем сделать их властелинами мира.

  С этим войском от края до края прошагал по Земле Македонец,

  Сокрушая железной стеною все преграды и в прах повергая

  Города, племена и державы, что пред ним не хотели склониться.

  Десять лет по Земле путь кровавый пролагал, поражений не зная,

  Искандер, за мечтою гоняясь. А когда его войско устало

  От побед и скитаний по свету и решило домой воротиться,

  Стало скучно без битв и пожарищ на Земле гойтосирову сыну,

  И, взойдя на костёр добровольно, он на Небо к отцу перебрался...

  Средь сколотов по смерти Атея и утрате священной секиры

  Вдруг не стало былого согласья: племенные вожди отказались

  Подчиняться атеевым внукам, когда те не по-братски вступили

  Меж собою в жестокие распри за наследство великого деда.

  Оросились сколотские земли братской кровью повздоривших родов,

  И единая прежде держава, как упавший горшок, развалилась.

  Перестали бояться соседи ослабевших сколотов и дани,

  Что платили послушно Атею, перестали давать его внукам.

  А затем из-за Дона на запад, на сколотские сочные степи

  Потекли, как вода в половодье, племена женоправных сарматов.

  Но вторженье врага не сплотило племена враждовавших сколотов:

  Каждый вождь в одиночку пытался устоять под напором сарматским,

  Но от стаи волков в одиночку не спастись и могучему зубру!

  Не смогли отстоять свою землю от рабов своих бывших сколоты,

  И теперь их потомки теснятся на окраинах прежних владений,

  Проливая печальные слёзы по бескрайним степям полуночным,

  Где остались родные могилы. Потерявши златую секиру,

  Что Папай подарил Колаксаю, прогневили сколоты владыку,

  Невозвратно из рук упустили своё счастье, богатство и силу...

  Юный Максагис умолк, положив узкие детские ладони на струны гуслей. В шатре воцарилось молчание: все были глубоко впечатлены и растроганы услышанным. Глаза Скилура были закрыты. Он будто дремал, полулёжа на мягких подушках. Углядев покатившуюся по виску из уголка его правого глаза одинокую слезу, Палак жестами приказал всем тихонько удалиться, оставив царя наедине с Атталой и своими думами. Отвесив смежившему усталые веки царю прощальный поклон, Савмак, Максагис и Гнур, бесшумно пятясь по мягкому ковру, выбрались из шатра.

  Савмак увидел, что солнце успело уже спуститься довольно низко к западному горизонту. Надо было поспешать, чтобы успеть вернуться в Тавану до темноты.

  Сбежав с холма к шатру бунчужного десятника Тинкаса, возле которого дожидался на привязи хозяина отдохнувший, подкормившийся, вычищенный и опять залоснившийся отражённым солнечным блеском Ворон, и лежал на траве, по-прежнему в окружении любопытной ребятни, чёрный волк, Савмак потрепал ладонью по тёплой морде и шелковистой шее приветствовавшего его радостным ржанием коня и принялся торопливо его седлать. Смуглолицая Сенона, красавица-жена Тинкаса, сияя приветливой, немного лукавой улыбкой, протянула управившемуся с подпругой юноше его обшитый золотом башлык, сняв его с головы старшего тинкасова сына, и попросила передать горячий привет и поцелуи своим подружкам Ашике и Евноне, ториксаковым жёнам. Смущённо поблагодарив жену бунчужного десятника (от брата он знал, что она была дочерью самого Скилура от одной из рабынь – лет семь назад Тинкас получил её от царя в жёны, победив в состязании лучших скифских силачей; с тех пор он так и не удосужился обзавестись второй женой – ей в помощь, себе в утеху), Савмак нахлобучил на голову башлык, сожалея, что уедет, не попрощавшись с пропавшим куда-то Тинкасом, и уже собирался поднатужась закинуть на круп Ворона тяжёлую волчью тушу, когда, оглянувшись, увидел приближавшихся от холма царевну Сенамотис и Тинкаса с обнажённым мечом в одной руке и толстым пучком стрел – в другой.

  – Оставь, я потом подам, – кивнул богатырь в сторону волка. – Вот тебе подарки от царевича Палака. – Тинкас протянул Савмаку сперва меч с обложенной золотом и украшенной двумя крупными рубинами рукоятью, а затем стрелы. – Палак велел спросить, пойдёшь ли ты к нему в дружину, когда он станет царём?

  – Конечно, пойду! Передай царевичу Палаку, что это великая честь для меня! – поспешно заверил десятника обрадованный Савмак, крепко сжав в ладони золотую рукоять царского меча. Благоговейно приложившись вытянутыми губами к зеркальной стали клинка, он вложил палаков подарок в свои пустые ножны, затем опустил в горит наконечниками вниз толстый пучок стрел, накрыл оперения откидной деревянной крышкой, обтянутой красной оленьей кожей и украшенной золотой фигуркой сокола, и застегнул её бронзовой трубчатой застёжкой.

  – А вот тебе подарок от меня, – молвила, будто пропела, царевна Сенамотис и протянула Савмаку с очаровательной улыбкой тонкий, острый, как игла, стилет с золотой рукоятью в виде изготовившейся к прыжку на врага пантеры с изумрудными глазами. – Только гляди, не потеряй его, как прежний!

  – Благодарю, царевна. Буду беречь твой подарок пуще глаза, – пообещал смущённый её насмешливым взглядом и завлекательной улыбкой Савмак, принимая из нежных рук царевны остро отточенный кинжал.

  – Всего лишь – "благодарю"? Просто – "царевна"? До сих пор все называли меня прекрасной царевной. Или я уже стала недостаточно хороша?! – притворно возмутилась Сенамотис, вогнав бедного юношу в густую краску.

  – Прости мне мою глупость, прекрасная царевна, – попытался он исправить свою оплошность.

  – Ну, так и быть – на первый раз прощаю, – смилостивилась царевна. – А за подарок благодари меня поцелуями в обе щеки.

  – Ах, какие у нас мягкие, какие нежные губки! – восхитилась Сенамотис, когда Савмак, по-прежнему сжимая стилет в правой руке, неловко исполнил её приказ. – Многие девушки не отказались бы от этаких губок! Ха-ха-ха-ха!

  Тем временем Тинкас уложил тушу волка на высокий круп Ворона и привязал его двумя тесёмками за ноги к подпруге, после чего шагнул к совсем уж растерявшемуся от шутливых заигрываний Сенамотис Савмаку. Хлопнув его легонько жёсткими ладонями по плечам, он подтолкнул юношу к коню:

  – Ну, давай, братишка, – на коня! Отсюда до твоей Таваны путь не близкий.

  Савмак поспешно сунул кинжал царевны в пристёгнутые к левой голени ножны и птицей взлетел на спину жеребца.

  – Так смотри же, не забудь про своё обещание! – напомнила на прощанье царевна. – Я жду от тебя ответный подарок. – Она провела ладонью по пушистой шерсти волчьего зада, свисающего слева с савмакова коня. – Я хочу, чтоб ты сам привёз его мне. Обещаешь?

  – Обещаю.

  – Вот и славно! Ну, езжай, – отпустила его наконец Сенамотис. – И не забудь передать от меня привет Ториксаку!

  Выехав из царского стана, Савмак бросил короткий прощальный взгляд на бело-золотой царский шатёр на вершине холма и, попустив повод, тронул пятками охотно рванувшегося с места жеребца, погнав его весёлым галопом вдоль левого берега Пасиака к едва видневшимся на дальних кручах зубчатым силуэтам Палакия и Царского города.

   8

  Отгорел и медленно погас над беззвучной степью малиновый закат. Ночь накинула на хрустальный небосвод своё чёрное, усыпанное алмазами, покрывало. Вот и ещё на один день Скилур и Аттала стали ближе к концу земного пути и уходу в прозрачные небесные дали...

  Несмотря на откинутую западную боковину, через которую царь и царица любовались закатом, в шатре было душно: ни малейшее дуновение ветерка не долетало сюда на горку из уснувшей степи. Палак, Сенамотис и Опия давно отправились почивать в свои шатры и кибитки. Только несколько молодых слуг царя и пара старых служанок царицы чутко дремали за пологом в передней части шатра, да двое стражей, как всегда, бесшумно прохаживались снаружи.

  Скилуру не спалось. Свинцовая тяжесть навалилась на грудь, стесняя дыхание. Рядом с ним сидела без сна верная Аттала, не сводя любящих глаз с родного лица. Царю захотелось спуститься к реке, услышать мягкий плеск ласкающей берег волны, вдохнуть густого, наполненного речной свежестью воздуха.

  Аттала хотела кликнуть слуг, чтоб отнесли царя к реке на медвежьей шкуре, но Скилур остановил её взмахом руки:

  – Я устал лежать. Хочу размять ноги. Думаю, у меня ещё хватит сил на сотню шагов до реки.

  Аттала молча помогла мужу подняться и, слегка приобняв за талию, вывела его через открытую боковину из шатра. Мигом пробудившиеся слуги, служанки и недреманные стражи тотчас предстали перед ними в ожидании приказаний. Пояснив, что хочет пройтись с царицей к реке, Скилур взял у одного из телохранителей копьё, чтобы опираться на него при ходьбе, и велел никому не сообщать об их отлучке.

  – Десятник Тинкас нас убьёт, если мы ему не скажем! – взмолились воины.

  – Ну хорошо, известите Тинкаса, – дозволил Скилур, – но скажите ему, чтоб не поднимал лишнего шума – пусть люди спят.

  Лишившийся копья страж бросился к шатру бунчужного десятника, а второй стал помогать царю спускаться по крутой тропинке, поддерживая его под левый локоть. Следом спускалась царица Аттала, за нею слуги несли медвежью шкуру, а служанки – тонкое шерстяное покрывало и подушки.

  Едва они спустились с холма, как на пути царя возникла приземистая, широкоплечая фигура Тинкаса, который, похоже, не снимал доспех ни днём, ни ночью. Узнав о желании царя и царицы пройтись к реке, десятник вызвался сам их сопровождать и охранять, иначе завтра царевич Палак ему голову оторвёт.

  – Ну ладно, пошли... Огонь не бери – так дойдём.

  Следуя по пятам за Тинкасом, через пять минут они оказались на берегу Пасиака. На поверхности воды, казавшейся неподвижной, как в чёрном зеркале отражалось усыпанное яркими звёздами безлунное небо, образуя искристую полосу шагов в двадцать шириной между тёмными, низкими, заросшими осокой и верболозом берегами. Тут и впрямь веяло речной свежестью и прохладой и легче дышалось.

  Слуги проворно расстелили медвежью шкуру на пригорке, где указала царица, но царь спустился к самой воде и, спугнув пару лягушек, присел на поросший мягкой травою бережок. Крепко обхватив ладонями воткнутое между ступней тыльной стороной в песок копьё, Скилур замер, неотрывно глядя на покрытую звёздным узором воду. Проследив, как слуги расстелили царскую постель, Аттала беззвучно присела возле застывшего в глубокой задумчивости с полуприкрытыми веждами мужа.

  – А помнишь, Аттала, нашу реку? – чуть слышно спросил он через несколько минут. И не дожидаясь ответа, добавил:

  – Оказаться бы сейчас снова на нашем острове... Сколько годов с той поры пролетело, а помнится, как вчера...

  Шесть десятков лет назад, когда Скилур был подростком, отец его, скифский царь Агар, начал войну с херсонесскими греками за плодородную приморскую Равнину. Агар был сыном Скила – одного из немногих в роду скифских царей – потомков Колаксая, кому удалось уцелеть после вторжения на скифские земли с востока бесчисленных сарматских племён. Отступив с большей частью скифских племён в Таврику (меньшая их часть бежала аж за Донай), Скил убедил их перегородить узкую горловину Тафра широким, глубоким рвом и высоким валом. Отбившись за этим неприступным укреплением от сарматов, скифы избрали молодого царевича Скила, отличившегося в этот трудный час не только воинской доблестью, но и державным умом, своим владыкой. Так на отдалённых окраинах погибшей Великой Скифии возникли сразу два малых Скифских царства: одно на Таврийском полуострове, другое – в болотистой дельте семиустого Доная.

  Полуостров тавров, северная степная часть которого и прежде принадлежала скифам, хоть и назван был греками Большим Херсонесом, был всё же слишком мал и тесен для укрывшихся там двадцати с лишним скифских племён, пусть и изрядно поредевших в кровавых битвах с сарматами. В здешних маловодных, засушливых степях между рекой Пасиак и Гнилыми озёрами могли вести привычную кочевую жизнь лишь немногие роды племенной знати. Простой же народ, чтобы прокормиться, вынужден был осесть в долинах многочисленных рек, речушек и ручьёв, орошавших северные и западные предгорья лесистого Таврского хребта.

  Став царём, Скил заключил с сарматами мир, уступив победителям до лучших времён бескрайние степи к северу от Тафра. Вместо утраченной после гибели Атея золотой секиры Колаксая Скил сделал символом царской власти усеянную короткими шипами золотую булаву, тогда как знаком власти племенных вождей остались, как и прежде, небольшие двулезвийные секиры.

  Восемь скифских племён вскоре ушли из тесной Таврики в низовья Донапра и осели на его низинных берегах, признав себя данниками кочевавших между Доном и Донапром роксолан. Оставшиеся на полуострове четырнадцать племён (не считая давным-давно подпавших под власть боспорских царей скифов-сатавков), по примеру осевших на побережье греков, постепенно построили на доставшихся им по жребию землях глинобитные селения и каменные крепости – племенные центры – и, наряду с разведением мелкого скота и птицы, занялись земледелием. Каждая семья получила, опять же по жребию, земельный надел, на котором научилась выращивать хлебные злаки, как для собственного пропитания, так и на продажу грекам. И только скифская знать, хоть и обзавелась каменными домами в племенных городках, продолжала по привычке заниматься отгонным скотоводством, выпасая в нераспаханных маловодных степях отары овец, табуны коней, стада коров, а зерно получая от оседлых сородичей в виде оброков и податей.

  Царь Скил захватил укреплённое таврское поселение, расположенное на высоком обрывистом мысу над Пасиаком, невдалеке от того места, где эта царица таврийских рек вырывается из тесного горного ущелья на открытый степной простор, оградил его крепкой каменной стеной и устроил там свою столицу – Царский город. Херсонесские и боспорские греки, очень скоро протоптавшие туда с торговыми обозами широкую дорогу, прозвали его Новым Скифским городом – Неаполем Скифским, и невдолге это название столицы укоренилось и среди самих скифов, Царским же городом стали именовать внутреннюю цитадель с царским дворцом.

  Лет через тридцать скифы, оплакав кровью и слезами ушедшего к предкам царя Скила, торжественно усадили на шкуру принесенного в жертву Папаю белого быка его сына Агара. Царствование Скила и первые годы правления Агара были мирными, если не считать постоянных стычек с дикими горцами-таврами, промышлявшими постоянным воровством чужого добра и разбоем на суше и на море. За эти десятилетия скифские племена обжились на новых землях, окрепли, вырастили новые поколения воинов. Размножившимся скифам становилось тесно в Таврике: все земли в долинах рек были распаханы, урожайность полей из года в год начала падать, а количество едоков наоборот – только росло. Царь Агар стал всё чаще подумывать о том, чтобы вырваться из узкогорлого "кувшина" Таврики и отвоевать у сарматов хотя бы часть прежних скифских кочевий. В конце концов, на совете с вождями племён было решено для начала отобрать у греков плодородные прибрежные земли здесь у себя под боком, а затем уж двинуться за Тафр.

  Начали с более слабого из своих греческих соседей – Херсонеса. Застигнутые врасплох, херсонеситы за считанные дни потеряли всю свою хлебородную Равнину: в разбросанных вдоль западного побережья от Напита до Калос Лимена селениях и усадьбах спаслись лишь немногие, кто успел убежать за крепкие стены близлежащих городов или уплыть в море. Остальные погибли, защищая свои клеры, или попали в плен к скифам.

  Не в силах в одиночку противостоять усилившимся скифам, херсонеситы попросили помощи у своей метрополии Гераклеи Понтийской и у соседей по несчастью – Боспорского царства. Боспорцы, однако, решили отсидеться в стороне за рвами, валами и стенами, которыми они предусмотрительно отгородились от опасного западного соседа. Гераклейцы же в это время сами пребывали в затруднительном положении из-за конфликта с местными варварами, но посодействовали заключению своей северной колонией договора о дружбе и союзе с набравшим в последние годы немалую силу понтийским царём Фарнаком I. Фарнак вскоре прислал в Херсонес сильный воинский отряд во главе с опытным стратегом, который вместе с херсонесским ополчением двинулся в Скифию, но был разбит царём Агаром: едва половина херсонесско-понтийского войска смогла спастись, пробившись к морю и погрузившись под смертоносным дождём скифских стрел на корабли. После такой чувствительной неудачи Фарнак понтийский потерял интерес к Таврийскому полуострову и отозвал остатки своего войска домой. Херсонеситам же ничего не оставалось, как мириться с царём Агаром, уступив скифам всю Равнину, за исключением Керкинитиды и Калос Лимена с небольшой округой.

  После этого настал черёд Боспора, где в то время царствовал Перисад III – дед нынешнего Перисада V. В отличие от херсонеситов, боспорцы решили поискать себе союзников не за Эвксином, а за Меотидой, где в степях между Доном-Танаисом и Донапром-Борисфеном кочевали многочисленные сарматские племена, объединённые в могучий союз роксолан (белых алан) во главе с царём Медосакком.

  Агар со скифским войском в это время стоял на Скалистом полуострове, пытаясь расколоть каменную скорлупу боспорского ореха и добраться до лакомого ядра в центре страны. От своих тайных доброхотов из числа боспорских скифов Агар узнал, что Перисад III отправил послов с богатыми дарами за Меотиду просить помощи у роксолан. Скифский царь немедля направил к Медосакку своих послов с предложением выдать за своего старшего сына – 15-летнего Скилура – одну из его дочерей и заключить между скифами и роксоланами дружеский союз.

  Послы Перисада и Агара явились в кочевую ставку Медосакка почти одновременно. Подумав со своими советниками и вождями, Медосакк сделал выбор в пользу союза с боспорцами, через которых шёл взаимовыгодный торговый обмен роксолан с внешним миром, тогда как союз со скифами не имел для роксолан никакой практической пользы.

  Предвидя вероятную неудачу и зная о пристрастии Медосакка к вину, Агар среди прочих даров передал со своими послами царю роксолан шесть амфор с лучшими греческими винами, в три из которых была подмешана отрава (доверенный слуга Агара раскалённой иглой проделал тонкие дырочки в засмоленных деревянных пробках амфор, влил туда яд, после чего аккуратно залепил отверстия смолой, не повредив греческие торговые печати).

  Отправив скифских послов восвояси с грозным словом к Агару, Медосакк устроил прощальный пир для послов Перисада III в честь заключённого между ними союза. В разгар веселья царь пожелал сравнить вкус вина, подаренного Перисадом, с тем, что привезли послы Агара. К утру, царь Медосакк, его взрослые сыновья, боспорские послы и все, кто попробовал вина из отравленных амфор, скончались в жестоких муках.

  Царские телохранители, настигнув в степи скифских послов, привезли их обратно в ставку, и там по приказу только что овдовевшей царицы Амаги ничего не ведавших послов подвергли ужасным пыткам, добиваясь признания, что они отравили царя Медосакка по приказу своего царя. И в конце концов один из послов, не вынеся непрестанных лютых мучений, оговорил себя и царя Агара.

  Предав послов и сопровождавших их скифов-охранников мучительной казни, Амага отослала их головы Агару и через сорок дней, схоронив под высоким, полным богатств курганом мужа и старших сыновей, сама повела в Таврику огромное роксоланское войско мстить за их гибель скифам и их коварному царю.

  Когда молодой роксоланский гонец именем своей царицы обвинил царя скифов в смерти царя Медосакка и вывалил из кожаного мешка ему под ноги три обезображенные головы с выколотыми глазами, отрезанными ушами, носами, губами, вырванными языками, в которых едва можно было опознать скифских послов, Агар ужаснулся, а в следующее мгновенье выхватил из ножен меч и в бешенстве рассёк посланца Амаги от шеи до паха.

  Не зная, откуда ждать вторжения роксолан, Агар увёл своё войско от боспорской Длинной стены к устью Пасиака, разослав дозорные отряды от южного берега озера Бик, отделённого от Меотиды длинным и узким песчаным перешейком, до Тафра. Через сорок дней Агару доложили о появлении большого вражеского войска перед укреплениями Тафра, и он поспешил со своим войском туда. А на другой день спешный гонец с озера Бик сообщил царю, что роксоланская конница стремительно движется восточным перешейком к Скалистому полуострову. Оставив пятую часть воинов защищать неприступный Тафр, Агар поспешил с остальными обратно – навстречу главным силам врага. Но было поздно – Амага успела соединиться на Скалистом полуострове со своим союзником Перисадом.

  Пару дней спустя роксолано-боспорское войско нанесло сокрушительное поражение скифскому войску Агара на реке Бик. Сражавшийся с сайями в центре царь Агар, увидя, что его войско разбито и обращено в бегство вдвое превосходящим противником, в отчаянии ринулся в гущу врага, чтобы с достоинством пасть на поле битвы, но, видно, Арий посчитал его недостойным такой чести. Телохранители-сайи отбили тело своего павшего с коня царя, вывезли его с поля боя и, отстреливаясь от преследователей и теряя одного за другим бойцов, умчали его в столицу, к жёнам и детям. По пути выяснилось, что получивший несколько тяжёлых ран Агар ещё жив, только обеспамятел. На другое утро он очнулся в своём дворце в окружении плачущих жён и детей. Не было только старшего сына Скилура, который, как доложили Агару, доблестно пал вчера на поле битвы.

  Неаполь Скифский, в котором вместе с царём укрылось несколько тысяч бежавших с поля боя воинов, окружило плотным кольцом многочисленное конное войско роксолан, а вскоре подоспела и боспорская пехота Перисада. Боспорские мастера соорудили несколько таранов и, под защитой града роксоланских стрел, принялись энергично разбивать ворота скифской столицы.

  Видя, что враги вот-вот ворвутся в крепость, защитить которую нет никакой возможности, Агар, завидуя судьбе старшего сына, приказал телохранителям перебить у себя на глазах своих жён и детей, чтобы спасти их от позорного плена и мучительной казни победителями, а когда его воля была исполнена – подставил собственную грудь под милосердный удар преданного телохранителя.

  Многие знатные скифы и телохранители царя Агара последовали его примеру. Те же, кто выбрал жизнь, сдались и, должно быть, скоро о том пожалели: Амага отдала их в рабство союзникам-боспорцам. Царский город скифов был разграблен, сожжён и разрушен до основания. Отметив свою победу праздничным пиром на фоне дымящихся развалин скифской столицы, Амага с роксоланами выступила на север – к Тафру, а Перисад с боспорцами и толпами пленников помаршировал к себе на восток.

  Телохранитель, сообщивший умирающему царю Агару о геройской гибели его старшего сына на поле битвы, сказал ему неправду. Юный царевич Скилур, которому отец поручил командовать во время битвы левым крылом скифского войска, после того, как скифы дрогнули и обратились в позорное бегство под неудержимым натиском превосходящих сил противника, был помимо воли увлечён потоком беглецов с поля проигранной битвы. Верные телохранители не дали ему геройски погибнуть и вместе с сотнями других беглецов укрылись от преследователей в высоких камышово-тростниковых зарослях, тянувшихся вдоль западного берега озера Бик от устья одноименной реки, на которой произошла несчастная для скифов битва, на север до устья Пасиака и далее по болотам, многочисленным островам и запутанным протокам Гнилых озёр до самого Тафра.

  Кто-то из боспорцев, знавших скифского царя и его старшего сына в лицо, заметил, как царевич Скилур позорно бежал с поля боя и укрылся в озёрных плавнях, и сообщил об этом Перисаду и Амаге. Старшая дочь Амаги 16-летняя царевна Аттала попросила у матери пять тысяч воинов и, пока Амага и Перисад осаждали и штурмовали скифскую столицу, устроила в плавнях облавную охоту на своего отвергнутого жениха.

  Помимо Скилура, в плавнях укрылись несколько тысяч беглых воинов и многие сотни женщин и детей из близлежащих селений. Узнав от неосторожно попавшегося в их руки роксолана, что ищут именно его, Скилур ночью ушёл от телохранителей, утром выбрался из плавней и сдался роксоланам в надежде, что этим спасёт от гибели или плена остальных. Его надежда оправдалась: после того, как боспорцы подтвердили, что это действительно старший сын царя Агара, царевна Аттала прекратила дальнейшие облавы и поскакала со своим отрядом скорой рысью вдогонку за матерью к Тафру.

  Скилур, привязанный за руки на длинном аркане к её коню, сверкая босыми пятками, бежал за нею, сколько хватало сил. Когда он всё же падал, не выдержав с непривычки продолжительного быстрого бега, царевна некоторое время волокла его по земле, будто не замечая его падения. Затем она всё же останавливалась, не желая его преждевременной гибели, давала ему немного отдышаться. Отвечая презрительной гримасой на его полный ненависти взгляд затравленного зверя, вновь пускала коня резвой рысью, и всё повторялось.

  Под вечер, завидя впереди роксоланский табор близ разрушаемого воинами по приказу царицы скифского укрепления на Тафре, Аттала вдруг ожгла коня плетью, сорвав его в галоп, и под крики и хохот ликующих воинов, проволокла своего облепленного с головы до сбитых в кровь ног густым слоем пыли полуголого пленника до расположенного в центре стана шатра царицы. По бокам от входного полога, за спинами двух стражей были воткнуты в землю с одной стороны царский бунчук с целым ворохом длинных белых конских хвостов, а с другой – высокая пика с обросшей густыми светлыми волосами человечьей головой на острие, в которой Скилур узнал голову отца.

  Царица Амага вышла из шатра с десятком вождей и малолетним сыном – будущим царём – взглянуть на пойманного Атталой старшего сына скифского царя. Скилуру пришлось приложить немало усилий, чтобы не доставить торжествующим врагам ещё большей радости проступившими в его глазницах при виде отрубленной отцовской головы слезами.

  После ужина сотник телохранителей царицы присел около связанного по рукам и ногам, терзаемого слепнями и мухами пленника, которого никто и не подумал накормить и напоить, сытно рыгнул и, расплывшись во всю ширь масленно лоснящегося лица похотливой улыбкой, принялся, смакуя подробности, рассказывать, как роксоланы, ворвавшись в скифскую столицу, предали мучительной казни подлого скифского царя и всех его сыновей, не исключая и отнятых от материнских грудей сосунков, а его прекрасные жёны и дочери, прежде чем им вспороли утром животы, успели ублажить своими прелестями многие сотни славных роксоланских воинов.

  На другой день, сравняв с землёй большую часть скифского защитного рва и вала на перешейке, роксоланы выступили походной рысью на восток – к реке Герр.

   Скилур со связанными арканом запястьями бежал в пяти шагах за широкозадым соловым мерином царевны Атталы. Однако ж, бежалось ему в этот раз легче, чем вчера – то ли приноровился, то ли Аттала ехала теперь рядом с матерью-царицей во главе войска чуть помедленней. С ненавистью глядя сквозь заливающий глаза едкий пот на мерно вздымающиеся в такт конскому бегу стройные спины царевны и царицы и стараясь не поднимать глаз на плывущую в небе над их конусовидными шапками рядом с хвостатым царским бунчуком мёртвую голову отца, Скилур по-детски мечтал как-нибудь незаметно ослабить туго затянутый на запястьях узел, сбросить с рук аркан, в мгновенье ока запрыгнуть на широкий круп солового мерина, выхватить висящий у царевны на бедре акинак, полоснуть сзади по её тонкому горлу и тут же всадить его по самую рукоять в грудь её матери, отомстив за страшную гибель отца и родных, а после этого и самому встретить с лёгким сердцем желанную смерть...

  Во время полуденного привала роксоланы подкрепились по-походному в сухомятку, Скилуру же, жестоко страдавшему от голода и, особенно – от жажды, пожалели даже воды. Гордый юноша ничего у врагов не просил и не произнёс за время плена даже слова. Младший из двух телохранителей Атталы, которому царевна поручила сторожить пленника, хотел было дать ему попить воды из своего бурдюка, но старший отговорил: