Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 90 страниц)
– И в первую очередь не забудь послать самого скорого гонца к Лесподию! – бросил вдогонку поспешившему к ближайшему выходу гиппарху Левкон. – Именно по Феодосии скифы могут нанести первый удар – пусть будут готовы!
– Кха-кха! Гм!.. Может послать ещё гонца в Феодосию морем, а то мало ли что? – прочистив горло, впервые подал голос наварх Клеон.
– Пожалуй, не помешает, – согласился Левкон. Не занимая никаких официальных постов, он взял на Совете инициативу в свои руки, словно это он, а не Перисад был басилевсом, имея, как видно, на старшего брата весьма значительное влияние. – Но главная твоя задача, почтенный Клеон, – организовать наискорейшую переброску войск из-за Стенона. Для этого мы попросим помощи у наших навклеров: благо, все они уже вернулись в свои гавани. Думаю, наварх может идти заниматься сбором моряков и приведением в рабочее состояние кораблей, – опять обратился Левкон за поддержкой к старшему брату.
– Да Клеон, иди, готовь корабли, – отпустил наварха Перисад.
Паузу, повисшую, пока все подталкивали глазами в сутулую спину шаркавшего, гулко стуча посохом по мозаичному полу, к дальним дверям наварха, едва раб бесшумно прикрыл за ним дверную створку, прервал Гиликнид.
– А что будем делать с сатавками? У меня большие сомнения, что они станут сражаться со своими единокровными братьями. Не ударят ли они в решающий момент нам в спину? Может лучше переправить их воинов через Стенон и отправить охранять нашу восточную границу, пока не кончится война со скифами?
– Я согласен. Нам нужно обезопасить себя от возможной измены сатавков, – поддержал Гиликнида Молобар.
– С одной стороны отправить сатавков подальше было бы разумно. Но с другой, поступив так, мы оскорбим и обидим их своим недоверием, – засомневался Левкон. – Если они захотят перейти на сторону Палака, то не станут укрываться за Длинной стеной. Не думаю, что сатавки изменят. Тем более, что семьи почти всех их старшин живут в Пантикапее.
– Но стрелять по своим они наверняка не будут, – стоял на своём Молобар. – А наши гоплиты, защищая Длинную стену, будут чувствовать себя куда уверенней, если у них за спиной не будут гарцевать пять тысяч скифских лучников.
– Полагаю, нужно объяснить сатавкам, что мы отсылаем их охранять от сираков восточную границу как раз для того, чтобы избавить их от необходимости сражаться с сородичами, – подал дельный совет Аполлоний, до сей поры не вмешивавшийся в обсуждение сугубо военных дел.
– Ну хорошо, я согласен, – сдался, наконец, Левкон, после чего и Перисад кивнул согласно головой и с важностью произнёс:
– Да будет так!
В этот момент появившийся из дальних дверей Нимфодор доложил о гекатонтархе Делиаде.
– Пусть войдёт! – крикнул Перисад.
Сняв с головы и взяв на изгиб левой руки шлем с чёрной конской гривой, Делиад чётким строевым шагом направился к трону. Углядев ещё от дверей знакомый ларец и рассыпанные у подножья трона сосуды, он густо покраснел, покрылся на лбу испариной и внутренне затрепетал. На его счастье, басилевс и четверо его главных советников, не сводивших с него подозрительных глаз, сочли его вид вполне естественным для человека, только что отмахавшего вприпрыжку шесть крутых лестничных маршей.
Аполлоний попросил гекатонтарха вспомнить, как охранялся ларец с царскими дарами во время поездки послов к Скилуру. Вмиг сообразив, что его вызвали как свидетеля, а не преступника, Делиад без запинки ответил, что он с десятком соматофилаков сопроводил посла Полимеда с этим ларцом от дворца до дверей его дома. От предложения оставить возле его дома охрану на ночь Полимед отказался. Утром он послал к дому Полимеда десять конных соматофилаков, а сам с остальной сотней ждал его возле Скифских ворот. Всю дорогу от дома Полимеда до Феодосии ларец находился в кибитке Полимеда под неусыпным присмотром его воинов. Затем его воины занесли ларец, вернее – большой дорожный сундук Полимеда в котором он находился под двумя замками, из кибитки в гостевую комнату Полимеда в доме Хрисалиска. А ночью у него разболелся живот (остывший было Делиад, вновь загорелся пунцовым румянцем), и он не смог сопровождать послов в Скифию. Но он готов поклясться, что за исключением ночи в доме Полимеда, всё остальное время ларец с царскими дарами находился под неусыпным присмотром его воинов.
– Мы и не сомневались, – высказал общее мнение хилиарх Гиликнид. – Если к гекатонтарху нет больше вопросов, думаю, он может идти.
Чётко развернувшись на подбитых бронзовыми гвоздями каблуках, Делиад поспешил к выходу. Позабыв от радости, что всё обошлось, надеть свой великолепный шлем, он столкнулся на лестнице со спешившим, запыхавшись, на зов басилевса купцом Полимедом. Обменявшись с ним любезными пожеланиями радости, он учтиво посторонился, пропуская его наверх, а сам, как избежавший наказания за проказу мальчишка, запрыгал через две-три ступени вниз, внутренне хохоча при мысли о том, какой сногсшибательный сюрприз ожидает бедолагу Полимеда в Тронном зале.
Немного переведя дух пока Нимфодор докладывал о его приходе, Полимед робко протиснулся мимо дворецкого в открывшуюся створку. Взгляд его, не задержавшись на обращённых к нему лицах басилевса и четырёх его первых советников, тотчас упал на стоящий у подножья трона с открытой крышкой знакомый ларец и рассыпанные на полу вокруг него сосуды. Руки и ноги Полимеда предательски задрожали, в животе под ложечкой засосало, под тёплым зимним хитоном и паллием, в котором он наряду с другими почтенными горожанами час назад встречал палакова посла возле пританея, пробежал озноб. Только, в отличие от Делиада, он не покраснел, а покрылся смертельной бледностью. От испуга и шока Полимед, приблизившись к трону, даже забыл поприветствовать басилевса и его советников.
– Ну, что скажешь, Полимед? Тебе знакомы эти вещи? – спросил Аполлоний, не сводя колючих глаз с бескровного лица охваченного паникой и страхом купца.
– Н-нет... Т-то есть, да! Ларец з-знаком, а ос-стальное – н-нет.
– Посол Палака утверждает, что ключ от ларца был испорчен, а когда они сломали замок, то нашли там эти дешёвые поделки.
– Не м-может быть! – воскликнул Полимед, ещё шире выкатив перепуганные глаза. – Ключ всё в-время ви-висел у меня на ш-шее. Я не с-спускал с ларца г-глаз. Я сам по-поставил этот ларец у ног С-с-скилура... Оронтон и Лес-сподий т-тому с-свидетели!.. Скифы с-сами поменяли со-сосуды, чтобы вы-выманить у нас ещё больше да-даров.
– Успокойся, Полимед, – как можно мягче обратился царевич Левкон к разволновавшемуся купцу, которого, казалось, от испуга вот-вот хватит удар. – Мы тоже так думаем. Молодой царь решил развлечься войной. Мнимая подмена даров – лишь удобный повод.
Получив нежданную поддержку царского брата, Полимед обрадовано закивал.
– Полимед, а ты показывал содержимое ларца Лесподию и Оронтону? – поинтересовался Деметрий.
– Н-нет... Они не п-просили, вот я и не п-показывал.
– Вот что, Полимед, – вновь взял нить разговора в свои руки Аполлоний. – Палак потребовал выдать на расправу трёх наших послов, которых он подозревает в краже предназначенных Скилуру даров, а также уплатить ему десять талантов золота, если хотим избежать войны... Мы решили послать тебя к нему на переговоры. Не пугайся! Палак тебя и пальцем не тронет: Главк и сопровождающая его сотня сайев останутся здесь у нас заложниками твоей безопасности, – поспешил Аполлоний успокоить купца, вновь затрясшегося, как осиновый лист. – Твоя задача в Неаполе – как можно дольше тянуть переговоры. Отвезёшь наши дары новому царю скифов. И на сей раз позаботься как следует, чтобы по дороге золото опять не превратилось в медь.
Басилевс Перисад тоненько захихикал. Усмехнулись в бороды и остальные, кроме несчастного Полимеда, угодившего из огня да прямо в полымя.
– Поздравишь Палака с восшествием на престол, – продолжал напутствовать отправляемого в пасть голодного волка родственника Аполлоний, – и скажешь ему, что послов своих басилевс Перисад не выдаст, поскольку они поклялись самой священной клятвой, что в пропаже из ларца предназначенных Скилуру золотых даров они не повинны... Ты, кстати, готов поклясться?
– Готов! – без раздумий выпалил Полимед. – К-клянусь всеми обитателями с-священного Олимпа, что я не похищал из ларца золотые с-сосуды. Пусть владыка Зевс испепелит меня м-молнией, если я л-лгу!
– Отлично. Поедешь не спеша. По пути заедешь в Феодосию, – пусть Лесподий при свидетелях даст такую же клятву... В Неаполе предложишь Палаку один золотой талант за то, чтобы предать этот досадный инцидент забвению и жить дальше, как добрые соседи. Поторговавшись, можешь поднять цену до двух талантов, но не больше. Если Палак не согласится...
– А он наверняка не согласится! – перебил логографа Левкон. Поглядев на брата басилевса с немым укором, Аполлоний продолжил:
– Если Палак не согласится мириться за два таланта, но согласен уменьшить свою цену за мир, скажем, до пяти, шести или семи талантов, ты скажешь, что тебе необходимо послать гонца в Пантикапей, чтобы узнать мнение на этот счёт басилевса Перисада. Твоя задача, если не привезти нам мир, то постараться оттянуть начало войны как можно дальше. Понятно?
Полимед энергично закивал.
– Но п-почему я? Мне к-кажется, Оронтон справился бы куда л-лучше.
– Нет. Этнарх сатавков для этой роли не подходит. Ему басилевс поручил другое очень важное дело. К тому же, кто лучше всех сумеет сбить цену, как не купец, который все зубы съел, торгуя со скифами, – разъяснил очевидное Аполлоний. – Так что придётся ехать тебе. Выедешь завтра с таким расчётом, чтобы оказаться в Неаполе через два дня. А пока ступай, подожди меня в моём кабинете: там мы поговорим обо всём более подробно.
Дождавшись, когда купец скрылся за дверью, казначей Деметрий, пробежав глазами по разбросанной вокруг ларца медной посуде, высказал вслух не дававший не одному ему покоя последние полчаса вопрос:
– Но кто же всё-таки прикарманил наше золото?
4
Когда серым пасмурным утром Савмак вернулся на отцовском мерине в расположение своего племени, отец, давно уже бывший на ногах, ни о чём его не спросил. Зато повылезавшие вскоре завтракать братья и друзья накинулись на Савмака с расспросами о царском дворце и, главное, зачем он понадобился царю Палаку. Савмак сперва отмалчивался, распаляя ещё больше любопытство сородичей, наконец, ответил, что ему не велено об этом говорить, и густо, как девица на смотринах, покраснел.
Если старшие воины – почтенные обладатели серебряных топориков, степенные отцы семейств – предпочитали отлёживаться и отсиживаться в шатрах и возле костров, метая кости и лениво потягивая из чаш вино или пиво, либо ходили в гости к приятелям и знакомым из других племён, сговариваясь женить после похода на Боспор (если милостью Ария он таки состоится) сына или выдать замуж дочь, то молодёжи, с бурлящей в жилах горячей кровью в тесном таборе не сиделось.
Торопливо позавтракав, молодые спешили разбрестись со Священного поля по ближайшей округе. Одни шли осматривать главный город Скифии (особенно северяне, многие из которых оказались здесь впервые), дивились конной статуе царя Скилура на центральной площади, ходили по неприступным стенам и обрыву, откуда открывался захватывающий вид на всю округу. Другие наполняли дома местных греков, с утра до ночи торговавших прелестями своих рабынь, или осаждали окружавшие Священное поле кибитки с продажными красотками. Большинство же, прихватив уздечки, спускались на раскинувшееся к северу от плато до самого Палакия обширное пастбище, на котором под присмотром слуг паслись многотысячные табуны. Там молодёжь резвилась и забавлялась вовсю: одни боролись на траве, другие – сидя на конях, третьи – скакали наперегонки, сидя или стоя в полный рост на голых конских спинах (некоторые удальцы состязались друг с другом в самом сложном и зрелищном виде скачек – стоя на спинах пары коней). А ещё – перетягивали аркан (куда ж без этого!), прыгали на конях в длину через овраг и в высоту через телегу, пытались поразить стрелами со ста шагов, стоя на месте, или на скаку с вдвое меньшего расстояния привязанных бечёвками к воткнутым в землю копьям голубей и воробьёв, которыми стрелков в изобилии снабжали местные мальчишки. Каждое племя всеми силами старалось доказать своё превосходство над другими на глазах у наблюдавших за их игрищами с окрестных высот вождей, скептухов, отцов, старших братьев, матёрых воинов-сайев, смешливых девушек, восторженных подростков и детей.
Савмак в то утро не пошёл с братьями гулять: огладив ласково тосковавшую на привязи по табуну и утраченной воле белую кобылицу, завалился спать в отцовском шатре. Вылез из шатра он, когда из висевшего над костром против входа котла вовсю потянуло сладким духом варёного мяса. Напившись из бурдюка воды, сходил за шатёр проведать свою кобылку, справил малую нужду. Обойдя вокруг шатра, сел возле входа, прислонясь спиной к натянутой между жердями воловьей шкуре, и стал молча глядеть, как Тирей варит обед.
На душе у Савмака было пасмурно, как на затянутом от края до края низкими серыми облаками небе. С восторгом вспоминая мягкое, глянцевое, тёплое тело Сенамотис, он в то же время страдал от болезненной, как укус тарантула, сердечной раны. Ведь он так хотел, чтобы однажды царевна Сенамотис стала его женой! Мечтал заслужить её любовь военными подвигами... А оказалось, что его опередил Ториксак. Смеет ли он становиться на пути старшего брата? Увы – куда ему до Ториксака! Обхватив руками поджатые к подбородку колени, Савмак болезненно переживал крушение своей мечты...
Невесёлые думы Савмака прервал приезд отца и дяди Октамасада, всё утро наблюдавших с края плато за забавами молодых в долине Пасиака. Вскоре окутанный дымами сотен костров огромный табор стал наполняться гомоном и смехом проголодавшейся молодёжи.
Рассевшись на чепраках вокруг угасавшего помалу костра, Скилак, Октамасад и другие старшины напитов – всего девять человек – осторожно сёрбали из своих чаш горячий наваристый бульон, ожидая, пока вынутые ножами из котла куски дымящегося мяса малость остынут на широких, как тарели, лепёшках. Танасак хвастал, что сегодня к нему подходил уже четвёртый знакомый скептух – на сей раз из племени авхатов (трое других были из хабов, фисамитов и сайев) – с предложением женить сына на его дочери, так что после войны с греками он с Ишпакаем поедет выбирать невесту. Вдруг Танасак, бросив взгляд на дорогу, умолк на полуслове и переменился в лице.
Савмак сидел с наполненной бульоном чашей в руке вместе с Ариабатом, Скиргитисом и их женатыми сверстниками – старшими сынами обедавших за соседним костром с вождём скептухов, – явившимися к обеду, в отличие от увлёкшихся удалыми игрищами юнцов, без опоздания, и молча слушал их разговоры о грядущей войне.
– Ох, и позабавимся с пленными гречанками! – мечтательно закатив глаза, воскликнул 22-летний Конаксис, сын умершего два года назад Госона – среднего брата Скилака и Октамасада. Товарищи ответили ему дружным гоготом.
– Ишь, раскинул аркан! – прогудел, давясь смехом, Ариабат. – Так они и будут тебя дожидаться! Все греки наверняка сбегут от нас за Пролив.
– Эх! Лучше было бы напасть на них зимой, когда Пролив замёрзнет!
– Пойди, скажи об этом Палаку, умник! Хе-хе-хе!
– А что, парни, по-моему, вполне разумная думка! Почему бы и в самом деле не подождать пару месяцев и не обойти боспорские стены по льду?
– Пусть, вон, Савмак подскажет это Палаку. Он же вхож теперь в царский дворец, не то, что мы! Что скажешь, братуха? – хлопнул ласково Савмака по плечу Ариабат.
– Думаю, будет лучше, если об этом скажет царю наш отец, – смущённо возразил Савмак.
– А что, если зима окажется тёплой? – предположил со своей неизменной язвительной ухмылочкой Скиргитис, вообще не веривший, что дело дойдёт до войны с Боспором, и убеждавший мечтавших о подвигах и богатой добыче товарищей, что Палак отправил в Пантикапей Главка только лишь для того, чтобы припугнуть трусливого Перисада и вытрясти из него побольше золота.
На какое-то время разговоры стихли, сменившись чавканьем жующих с хрустом варёную баранину челюстей.
– А знаете, я, кажется, догадался, почему Палак не стал нападать на Боспор без предупреждения, как предлагал Скиргитис, и не станет дожидаться зимы, как советует Стимфарн, – возобновил разговор Ариабат.
– Ну?
– Из-за сатавков. Думаю, что он втайне договорился с их вождём Оронтоном, что отдаст ему в жёны свою сестру Сенамотис и посадит его своим подручным царём в Пантикапее.
– Ну, допустим.
– Не дошло ещё?.. Что будут делать сатавки под угрозой нашего вторжения? Или сразу перейдут на нашу сторону, или уйдут за Длинную стену, а затем ударят внезапно в спину грекам и откроют нам ворота Длинной и Малой стен и самого Пантикапея! Так что никакие посидеевы тараны нам и не понадобятся! Разве что для Феодосии.
– Ловко!
– Хитро придумано!
– О! А вот и наши молодые подоспели! – заметил Скиргитис идущих между шатрами младших братьев с конным Ишпакаем во главе.
Левая рука Ишпакая, обмотанная от согнутого локтя до запястья белым лоскутом, висела на перекинутом через шею поясном ремне. Подъехав, он осторожно соскользнул с конской спины на правую ногу и, отдав повод подбежавшему отцовскому слуге, сделал среди всеобщего удивлённого молчания несколько шагов в сторону отца, сильно припадая на левую ногу. Скользнув быстрым взглядам по лицам вождя и скептухов, он наткнулся на округлившиеся в немом вопросе глаза отца и, виновато уткнувшись очами в землю, уныло пояснил:
– Вот... упал... сломал руку...
– Конь Ишпакая задел передними копытами бортик телеги. Ишпакай кувыркнулся вместе с конём через шею и, упав, сломал левую руку возле запястья и сильно расшиб колено, – звонким, радостным тоном доложил из-за его левого плеча подробности происшествия Сакдарис.
– Местные отвели нас к живущей на краю селища знахарке. Она соединила сломанные кости, смазала рану, остановила кровь, обложила руку толстой дубовой корой, обмотала руку и ободранное колено лоскутами и велела приехать завтра к ней на перевязку, – добавил из-за правого плеча Канит.
– Конь уже подустал, вот и не перепрыгнул, – молвил в оправдание Ишпакай.
– Что ж, такое с каждым может статься. В другой раз тебе и другим нашим сорвиголовам будет наука, – сказал примирительно вождь, выразительно поглядев на Канита. – Ну, ступайте обедать.
– Хорошо, что это случилось с твоим Ишпакаем, а не с Сакдарисом или Канитом, – обратился к Танасаку, провожая взглядом направившихся к соседнему костру юношей, масленно улыбающийся Октамасад. – Твой-то уже украсил свою уздечку волосами убитого тавра и скоро поедет с тобой выбирать себе жену. А вот нашим волчатам пропустить войну с Боспором было бы ой, как некстати!
Тем не менее, Танасак сидел мрачнее висевшей над головою тучи, переживая за сына: упасть с коня и сломать руку накануне войны! Что может быть постыднее?! Как теперь глядеть в глаза знакомым скептухам из других племён? Не передумают ли они отдавать дочерей за Ишпакая?
Ишпакай с бледным страдальческим лицом, Сакдарис и Канит подсели к старшим братьям. Отказавшись от бульона, они набросились на мясо, лук, сыр и лепёшки. Когда они заливали набитые желудки для лучшего перетравливания горьковатым холодным пивом, подошли соседи-хабы во главе с Фарзоем. Сдвинувшись потеснее, молодые напиты рассадили их вокруг своего костра, наполнили чаши пивом (вино имелось только у старшин). Словоохотливый Сакдарис пересказал заново подробности неудачного прыжка Ишпакая (случившегося уже после того, как хабы покинули пастбище) и поездки к старой ведьме-знахарке, которой, оказывается, помогала вправлять ишпакаеву руку и ногу прехорошенькая помощница.
– Ничего, Ишпакай, не переживай! – похлопал легонько приятеля по плечу втиснувшийся между ним и Савмаком Фарзой. – Ты-то уже попробовал вкус вражеской крови.
– Всё равно, знаете, как обидно! Вы-то все поедете воевать Боспор, а я – домой.
– Ну, это ещё бабка надвое сказала! Может, через пару дней и мы вслед за тобой отправимся по домам, – возразил, на сей раз без привычной ухмылки Скиргитис.
– Нет, война с Боспором будет, – не согласился Ариабат.
– А спорим, что не будет? – завёлся в ответ Скиргитис.
– Спорим. На что?
– А давай на пояса! Кто ещё хочет поспорить со мной на свой пояс? – с вызовом оглядел он сидящих вокруг еле дымящегося костра приятелей. – Если поход на Боспор будет, разделите между собой золотые бляхи с моего пояса, а если нет – отдадите мне свои пояса. Ну, что?
– Пацаны! Пацаны! А вы знаете, что знахарка, что лечила Ишпакая, оказалась ещё и ведьмой! – воскликнул, возбуждённо взмахнув полупустой чашей, Сакдарис. – Примотав к руке Ишпакая дубовую кору и замотав колено, она пошептала над ранами заклятья, затем оглядела его ладони и сказала, что он будет жить долго, наплодит кучу детей и женится на дочери скифского царя!
– Ну так Ишпакаю ещё ждать и ждать! Ведь старшей дочери Палака сейчас не больше пяти вёсен! Хэ-хэ-хэ! – зычно захохотал смаковавший напротив Ишпакая ячменное пиво хабей Терес. Все вокруг подхватили его смех, удивив своей весёлостью обедавших за соседним костром отцов.
– Ишпакаю пришлось отпороть от рукава и отдать ведьме сразу две золотых бляшки: одну – за лечение, другую – за доброе предсказание, – добавил сквозь смех Сакдарис.
– Наверно, она всем, кого лечит, предсказывает доброе – чтоб лучше верили в исцеление, – предположил, улыбаясь, Савмак.
– Не скажи! – горячо возразил Сакдарис. – Мы с Канитом тоже захотели узнать нашу судьбу. Так нам, едва взглянув на наши ладони, ведьма сказала, что линии жизни у нас короткие, и тут уж ничего не поделаешь – от назначенной богами участи никому не уйти! Каниту она предсказала, что женой его будет чужеземка из далёкого края, и среди скифов он не оставит потомства, а умрёт от укуса змеи.
– То-то я гляжу, наш Канит такой смурной, словно только что из воды вынут, – усмехнулся Ариабат.
– А мне ведьма предрекла смерть в бою, – гордо сказал Сакдарис. – Может быть, даже во время похода на Боспор, – я не догадался спросить. Так я вот что подумал, братцы! Чем спорить, будет война или не будет, может, давайте сходим и спросим у ведьмы?
– Да ну, ерунда это всё, – усомнился Скиргитис, внимательно разглядывая свои ладони. – Откуда глупой бабе знать, как долго жить человеку, сколько у него будет детей и отчего он умрёт? А тем более – будет ли война с Боспором. Ну – ладони, ну – линии, и что с того?
– Нет, Скиргитис, ты не прав, – возразил двоюродному брату Савмак. – Вот покажи тебе сейчас свиток с греческими письменами, ты ведь его тоже не прочитаешь, потому, что не умеешь. А греки читают. Так и тут.
– Вот и внучка ведьмы нам сказала, провожая за ворота, что её бабка никогда не обманывает и не ошибается. Вот и царю Скилуру она ещё весной предрекла смерть к концу этого лета, – сообщил Сакдарис.
– А что, братаны, давайте в самом деле сходим к ведьме, – предложил Ариабат, вставая. – Интересно, что она увидит на моих ладонях? И если она скажет, что Палак и Перисад решат дело миром, то я с тобой, Скиргитис, спорить не буду – лучше поберегу свой пояс. Ха-ха-ха!
И хоть пешком до жилища знахарки на северной окраине нижнего пригорода непривычным к пешей ходьбе скифам казалось ой, как далеко, все сидевшие за костром Ариабата, кроме покалечившегося Ишпакая, решили идти вместе с ним, а на обратной дороге завернуть к Сириску. По пути к ним присоединилось немало молодых парней и от других костров, так что когда они выбрались из табора на дорогу, за Ариабатом увязалось человек сорок.
Спустившись Западной балкой к Пасиаку, молодые люди, весело переговариваясь и гогоча, как стая гусей, скоро подошли к поросшему тёмной осенней травой дворику, огороженному покосившимся плетнём из землисто-серых ивовых прутьев. На плетне сидел нахохлившийся чёрно-белый петух, как пастух, надзиравший за копошившимися по обе стороны дырявого плетня шестью рябыми курочками, двумя пасшимися на привязи во дворе белыми козами и резвившимся около них на свободе козлёнком.
На противоположной от ворот стороне, шагах в десяти от реки, росла старая раздвоенная верба. Под её длинными, как девичьи косы, зелено-жёлтыми ветвями, объеденными внизу козами, притаилась вросшая в землю полуземлянка, обложенная для тепла связками сухого камыша и покрытая тростниковой крышей. Из открытой низенькой двери и двух узких прямоугольных окошек под самой застрехой вился сизый дымок, разнося вокруг острый, неприятный запах какого-то варева: должно быть, ведьма как раз готовила на очаге своё колдовское зелье.
Хотя при приближении к ведьминому логову все разговоры и смешки среди следовавших за Канитом и Сакдарисом молодых скифов как-то сами собой стихли, их приход не остался незамеченным. В тёмном и дымном дверном проёме показалось прелестное девичье личико. Узнав впереди угрюмо молчащей толпы воинов Сакдариса и Канита, девушка (на вид ей было не больше 15-ти лет) испуганно округлила свои огромные серые глаза, как видно, решив, что тот знатный юноша, которому они с бабкой час назад вправляли ушибленное колено и сломанную руку, умер, и теперь толпа разгневанных родичей пришла мстить за него. В следующее мгновенье лицо девушки исчезло за захлопнувшейся грубо сколоченной дверью, а затем вновь показалось за дымной завесой в ближнем от двери оконце.
Остановившись перед одностворчатыми жердевыми воротами, озадаченный Ариабат обратился к Сакдарису:
– Пойди узнай, чего она затворилась. Может, старухи нет дома?
Сакдарис и решивший не отставать от него Канит, протиснувшись между кривыми жердями, поспешили к окошку с юной красавицей. Узнав, зачем они привели эту толпу молодых воинов, успокоенная девушка (Канит и Сакдарис уже знали, что её зовут Балуш), весело стреляя глазками то в одного, то в другого, сказала, что бабушка сейчас готовит отвар из целебных трав, и надо немножко подождать. В следующий миг из избушки донёсся недовольный окрик старухи, и девичье личико в окошке тотчас исчезло. Немного подождав, не выйдет ли девушка к гостям, Канит и Сакдарис вернулись с вестями к своим, человек десять из которых, приоткрыв ворота, зашли на подворье, тогда как остальные по-прежнему теснились снаружи.
Минут через десять, когда окна перестали дымить, из отворившейся двери по выкопанным в земле ступенькам выползла, наконец, опираясь на загнутую вверху крюком короткую клюку, старая знахарка. Грозная вещунья оказалась махонькой, сухонькой, согнутой чуть не пополам в пояснице старушкой со сморщенным, будто пожёванным коровой, коричневым лицом. Одета она была в длинный тёмно-коричневый сарафан из грубой шерсти с широкой, расшитой замысловатым красным узором полосой от горла до нижнего края подола, из под которого выглядывали узкие бурые носки её детских башмачков из мягкой и тёплой оленьей шкуры. Её маленькую, как у 13-летнего подростка голову, узкие плечи и большую часть спины покрывал тёмно-зелёный, с большими красными цветами, шерстяной плат.
Оглядев своими узкими подслеповатыми глазками сгрудившихся возле ворот юношей, знахарка неспешно заковыляла к ним, пригнув дугой к земле неразгибающуюся спину. Посреди двора ей пришлось остановиться, чтобы приласкать подбежавшего к ней с радостным меканьем козлёнка. Почёсывая доверчиво тыкавшегося в её расшитый подол козлёнка между рожками, ведунья спросила тихим, но внятным и совсем не старческим голосом:
– Ну, добры молодцы, с чем пожаловали?
– Да вот, бабушка, прознали мы, будто ты знаешь наперёд, что с кем станется, – ответил за всех на правах старшего Ариабат, с опаской приблизившись вместе с братьями к колдунье. – Вот мы и пришли спросить, не знаешь ли ты, будет ли война с Боспором?
– Про то, удалец, мне неведомо, – ответила старуха, прибирая из под ног козлёнка. – Про то лишь наш царь знает. А вот про то, какую тебе долю боги уготовили, могу рассказать, коли не боишься.
– Ну, расскажи хоть про это, раз уж мы пришли, – с видимым разочарованием в голосе ответил Ариабат и протянул к старухе широкие заскорузлые ладони. Прежде чем осматривать их, ведунья поглядела в спокойные светло-карие глаза молодого воина и предупредила, что за доброе предсказание она берёт плату золотом, а за худое – серебром.
– Договорились, – кивнул в знак согласия Ариабат.
Опустив взгляд на его ладони, ворожея через полминуты объявила, что он падёт со славой в бою, не дожив до седых волос. Выслушав свой приговор, Ариабат с беспечной улыбкой срезал акинаком с рукава и протянул гадалке рельефную золотую бляшку.
– На вот, держи! Если слова твои сбудутся, ты заслужила золото: смерть в бою – радость для воина!
Ариабат отступил в сторону, а на его место перед ведуньей тут же заступил его близкий друг, хабей Скопасис. Ему старуха слово в слово повторила то же, что и Ариабату и тоже получила от него золотую пластинку, которую, как и предыдущую, мигом спрятала в широкий рукав.
Третьим подошёл к гадалке Скиргитис. Предвидя, что и ему хитрая старуха "нагадает" тоже, что и Ариабату со Скопасисом, он спросил с ехидной улыбочкой, поднеся свои ладони к самому её носу:
– А можешь, старая, назвать моё имя?
– Нет, не могу.
– А кто мой отец? Какого я роду-пемени?
Старательно вглядываясь в ладони, старуха отрицательно покачала головой.
– Сколько у меня жён, детей?
– Жена у тебя одна... Один сын... если не считать прижитых от служанок ублюдков.
Толпившиеся с любопытством за спиной Скиргитиса воины при последних словах гадалки заржали молодыми жеребцами.
– Умрёшь ты молодым и бесславно... Нехорошо умрёшь.
Скривив губы в презрительной ухмылке, Скиргитис отпорол от штанины серебряного зайца и сунул в руку старухе.
– На, ведьма! Ничего-то ты не знаешь! Только дуришь доверчивых простаков.
Пряча подношение в рукав, знахарка печально вздохнула:
– Будешь помирать – вспомнишь меня.
Ладони Савмака, не без внутреннего трепета заступившего на место Скиргитиса, знахарка изучала непривычно долго; даже взяла их в свои руки и поднесла ещё ближе к глазам, будто не веря тому, что там увидела. Подняв, наконец, голову и впившись, точно шипами, маленькими жёлто-серыми глазками во взволнованное лицо Савмака, она заговорила:
– Ни жены, ни детей у тебя, молодец, пока что нет... Но тебя полюбит царевна.
Скиргитис, стоявший в сторонке с Ариабатом и Скопасисом, выразительно хохотнул, а Савмак густо покраснел, тотчас вспомнив о минувшей ночи с Сенамотис, и окончательно проникся безграничным доверием к каждому слову провидицы.
