Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 61 (всего у книги 90 страниц)
– А вот мы с Мелиадой, найдя в конце сада скрытую в кустах беседку, решили, что нечего тянуть быка за хвост, ха-ха-ха! – рассмеялся довольный Лесподий. – И знаете, парни, вопреки моим ожиданиям, она оказалась девственницей. Так что теперь я, как честный человек, просто обязан на ней жениться! Ха-ха-ха!
Левкон рассказал друзьям о своих планах относительно Гереи. Дав себе месяц сроку на то, чтобы завоевать любовь Гереи, он намерен после этого увезти её в Пантикапей и объявить отцу об отказе от Клеомены и твёрдом намерении жениться только на Герее. Он уверен, что стоит отцу лишь увидеть, сколь она прекрасна, как он поймёт и одобрит его решение.
– Да уж, однако, крепко ты вляпался! – покачал с сомнением головой Санон. – Я бы на твоём месте спрятал её в какой-нибудь загородной усадьбе, спокойно женился бы на Клеомене, и навещал бы свою красавицу во всякое удобное время. А так, боюсь, что твои планы посадить на трон басилисы дочь бывших рабов, очень не понравятся не только твоему отцу, но и бабке Камасарии, и Арготу, и остальным нашим вельможам. Боюсь, ты так только наживёшь и себе и ей кучу неприятностей.
– А я бы на твоём месте опасался ещё и другого, – вмешался в разговор ехавший с другой стороны Лесподий. – Я бы поостерёгся показывать Герею басилевсу. Твой отец уже несколько лет, как вдовец. А что, если он сам влюбится в Герею и заберёт её себе? Может, действительно лучше надёжно спрятать её от всех где-нибудь в усадьбе, как предлагает Аристид (Лесподий всё ещё по привычке называл Санона Аристидом, а Левкона – Саноном), и держать её там в качестве возлюбленной. А жениться на ней ты сможешь после того как сам станешь басилевсом. Если, конечно, к тому времени твоя любовь к ней не пройдёт. Подумай над этим.
– Вы, пожалуй, правы, – произнёс задумчиво Левкон после того как в продолжение нескольких минут слышался лишь неторопливый цокот копыт на освещённой тусклым лунным светом дороге да ленивый лай потревоженных за высокими каменными оградами собак. – Тут есть над чем подумать.
Следующей ночью они опять совершили втроём путешествие по тому же маршруту. Затем их ночные посещения филоксенового сада по настоянию Хрисалиска сделались реже – раз в четыре-пять дней, – иначе их ночные бдения лягут тенями на лицо Гереи, что может вызвать подозрения у Филоксена.
К удивлению Лесподия, Левкон после первого же свидания, вновь сделался прежним энергичным и старательным в освоении военной науки эфебом. Теперь, когда он был уверен, что скоро вновь увидится со своей любимой, он принялся с удвоенным рвением с утра до вечера заниматься развивающими силу, выносливость и ловкость упражнениями, борьбой, кулачным боем, бегом, метанием камней и копий на точность и на дальность, фехтованием на мечах, строевыми перестроениями, верховой ездой – только бы время бежало быстрей! – и опять почти всегда оказывался в числе лучших, удостаиваясь заслуженных похвал своего пентаконтарха Мосхиона, полагавшего, как и все остальные в лагере, что Санон и Аристид совершают по ночам вместе с Лесподием вылазки к феодосийским гетерам.
С каждым новым свиданием Герея, для которой поначалу проявление нежных чувств к страстно влюблённому юноше, было не более чем притворством, всё лучше узнавала прекрасную душу Левкона, и всё больше сама влюблялась в него.
Так незаметно, как один сладкий миг, миновал для них первый весенний месяц. Пришло время любимых всеми боспорцами весёлых весенних праздников – Дионисий и Анфестерий – знаменовавших начало полевых и садовых работ и долгожданное возобновление после затяжных зимних бурь морской навигации. Как и в несколько предыдущих лет, Филоксен, боясь потерять своё сокровище, отказал в настойчивых просьбах Гереи поучаствовать с сестрой и другими девушками в праздничных шествиях, а, тем более, поглядеть театральные представления в честь Диониса. На сей раз Герея лишь посмеялась в душе над глупым ревнивым стариком, которого она уже больше месяца столь ловко водила за нос.
А тем временем в Пантикапее невеста Левкона Клеомена скоро поняла по его изменившимся, ставшим немногословными и сухими письмам, что Левкон её больше не любит, и угадала, что причиной тому вовсе не его увлечённость трудной военной службой на границе, как полагал её брат Гераклид, а увлечение какой-нибудь смазливой феодосийкой. Матушка Камасария, которой Клеомена, не выдержав, поведала со слезами своё горе, успокоила дочь: никуда её Левкон от неё не денется! Живя там с молодыми парнями, он, конечно, бегает вместе с ними по ночам к гетерам. Ничего страшного в этом нет. Не может же он быть среди товарищей белой вороной! Пусть погуляет эти пару лет до свадьбы да наберётся опыта – ей же потом будет лучше. А в том, что в его письмах к ней стало меньше слов любви, ничего удивительного – на удалении чувства, так же как свет, ослабевают и тускнеют.
Клеомена вышла из покоев умудрённой в подобных делах матушки успокоенной. Но ненадолго. Скоро тревога за любимого и ревность к неведомой сопернице с новой силой завладела её душой. У неё возникло назойливое желание съездить вместе с братом в Феодосию, повидаться с Левконом и самой разузнать, что там происходит, кто её разлучница.
Выслушав дочь, явившуюся к нему вместе с Гераклидом, Аргот ответил, что ему пришла идея получше. Он попросит Перисада вызвать Левкона и его друзей на весенние праздники в Пантикапей: пусть декаду отдохнёт от службы, повидается с родными и невестой, повеселится с друзьями в столице.
На другой день скорый царский гонец с соответствующим приказом номарху Филоксену умчал в Феодосию. Номарх вызвал к себе Эвникия и Лесподия (разумеется, он был в курсе того, что ловкий гекатонтарх сумел "заарканить" старшую дочь Хрисалиска) и ознакомил их с поступившим из столицы за подписью самого басилевса распоряжением.
Утром перечисленные в нём два десятка молодых людей из знатных и богатых пантикапейских семей отправились на побывку домой. Радуясь скорой встрече с родными и десятидневному отдохновению от набившей оскомину армейской муштры, все они скакали на восток с шутками и смехом, не смолкавшим над их маленьким отрядом всю дорогу, горячили на радостях коней, и только возглавлявший отряд Левкон ехал с мрачным выражением лица, не принимая участия в общем веселье.
Встретившись минувшей ночью в глухом уголке благоухающего весенними ароматами сада с Гереей, он с печалью в голосе сообщил ей о завтрашнем отъезде на праздники в Пантикапей по приказу басилевса, которого он не смеет ослушаться. Из глаз Гереи, разрывая Левкону сердце, покатились беззвучные слёзы. Крепко обхватив руками его за поясницу и прижавшись заплаканным личиком к его груди, она сказала, что чувствует – это их последняя встреча. Наверное, его отец басилевс как-то прознал об их любви, и назад он уже не вернётся.
Нежно лаская и целуя любимую, Левкон уверял её, что это не так, и он непременно вернётся, даже вопреки воле отца, – никто и ничто, кроме смерти, не сможет их разлучить. Осушив слёзы, Герея попросила взять её с собой, увезти её отсюда прямо сейчас. Левкон ответил, что это невозможно, – сперва он должен всё подготовить, найти для неё надёжное убежище, где никто не сможет её разыскать. Пусть ещё немножко подождёт – он увезёт её сразу по возвращении из Пантикапея. Горестно вздохнув, Герея сказала, что хочет навсегда сохранить в своём сердце память об их любви, как о самом счастливом, что было в её жизни, – и сбросила с себя хитон. Пав перед ней на колени, растроганный до слёз Левкон обцеловал её всю от кончиков ног до глаз, но от первого соития с любимой, которого так жаждали они оба, пересилив себя, удержался, сказав, что сделает это, лишь когда вырвет её из рук Филоксена.
Приехав в Пантикапей, Левкон, следуя советам Лесподия и Санона, ничего не сказал отцу и родным о Герее. По его изменившемуся взгляду, по объятиям и поцелуям, в которых не было прежней любви, Клеомена тотчас поняла, что все её подозрения и страхи оказались правдой: сердцем её Левкона завладела другая. Сообразив, что ей он навряд ли признается, она подговорила брата выведать у Левкона его тайну, чтобы затем принять меры против соперницы.
Взяв с Гераклида клятву, что тот ничего не скажет Клеомене, Левкон рассказал ему о Герее и своих планах относительно неё. Гераклид тотчас рассказал всё отцу, а Аргот, понятное дело, – Перисаду и Камасарии. И всё бы ничего: пускай бы царевич тешился себе с наложницей (за два года она наверняка успела бы ему надоесть!), если бы на неё не имел серьёзные виды Филоксен. Нанести столь тяжкое оскорбление своему другу, похитив у него накануне свадьбы невесту, они никак не хотели. На семейном совете они решили отослать Левкона после праздников служить в затерянную в горах Кавказа приморскую крепость Баты на дальней восточной границе, а Филоксена предупредить о связи его бывшей рабыни с царевичем (в памяти Аргота услужливо всплыла давняя сцена отпуска Филоксеном на волю своего доверенного управляющего Хрисалиска и его беременной сожительницы), и пусть он там сам решает, как с ней поступить.
Прощаясь с сыном через восемь дней, Перисад объявил ему в присутствии Аргота о принятом решении. Побелевший, как льняное полотно, Левкон (он, к этому времени уже приобрёл тайком с помощью Санона усадьбу в укромном месте на берегу Меотиды с десятком рабов и рабынь, в которой планировал спрятать свою Герею), оправившись от первого шока, заявил, что он желает вернуться на скифскую границу к своим товарищам, с которыми успел крепко сдружиться за эти полгода. Поглядев на Аргота, басилевс ответил, что его решение твёрдо: Левкон отправится в Баты, а его новые друзья, если таково его желание, прибудут служить к нему туда. Тогда царевич, возвысив голос, заявил, что раз так, то он отказывается ехать в Баты и отказывается от дальнейшей службы.
– Может, ты ещё и от женитьбы на Клеомене, и от трона откажешься?! – вспылил Перисад.
– Да! Откажусь! – не помня себя, вскричал Левкон.
– Ага! Ты думаешь, я ничего не знаю?! Думаешь, я не знаю, какая муха тебя укусила?! Позарился на чужую собственность?! Задумал похитить у всеми уважаемого номарха Филоксена его невесту?! Не бывать этому!
– Отец, пойми, я люблю её! – взмолился, заломив у груди руки, Левкон. – Чем жить без неё, вдали от неё, лучше умереть! Отец! Позволь мне на ней жениться!
– Что?! Да ты белены, что ль объелся?! Даже не мечтай об этом! Я не позволю тебе опозорить царственный род Спартокидов женитьбой на дочери рабов! Ишь, что удумал, щенок! Выбирай: либо женишься на Клеомене и унаследуешь после меня моё царство, либо я объявлю наследником твоего брата!
– Прекрасно, отец, – сказал Левкон, внезапно успокоившись. – Пусть твоё царство достаётся Перисаду. С этой минуты я отказываюсь от каких-либо прав на него, клянусь в том трезубцем нашего предка Посейдона. Позволь мне отныне жить за пределами Акрополя в качестве частного лица.
– Аргот! Немедленно позови сюда стражу и сейчас же отправь этого глупца прочь с моих глаз под конвоем в Баты! – побагровев от душившего его возмущения, приказал Перисад.
В первую же ночь верные друзья, отправившиеся вместе с царевичем к новому месту службы, подпоив конвоиров, помогли ему сбежать из-под стражи. Не желая навлекать на друзей гнев басилевса, Левкон не взял с собой никого из них, даже Санона. Переправившись на рассвете на рыбачьем баркасе вместе с любимым нисейским скакуном, за которым соматофилакам на их низкорослых степных лошадках было не угнаться, обратно через Пролив, он погнал во всю прыть на запад и под вечер въехал в знакомые ворота лагеря эфебов у Северной феодосийской стены.
И тут на него обрушился страшный удар: отведя в сторону глаза, Лесподий угрюмо сообщил ему, что сегодня днём состоялся обряд эпигамии Филоксена и Гереи.
Узнав из письма Аргота о любовной связи Левкона и Гереи, Филоксен пришёл в неописуемую ярость. Вызвав к себе двух рабынь, которым поручил стеречь его невесту, он, не говоря ни слова, принялся что есть силы хлестать их по щекам, избивать кулаками, ногами, а затем и выхваченной у перепуганного епископа плетью. Жестоко мстя за то, что предали своего господина, он стал допытываться, сколько раз Герея встречалась с Левконом. Заливаясь слезами и кровью, визжа от ужаса и боли, рабыни клялись, что ничего не знают, что лишь приводило номарха в ещё большую ярость.
Прибежавший на шум Хрисалиск вступился за несчастных, сказав, что они в самом деле ничего не знают, поскольку, чтобы они на мешали встречам дочери с царевичем, он всякий раз усыплял их вином с сонным зельем. И он рассказал, как Левкон случайно увидел Герею, придя с Лесподием одолжить у номарха денег, влюбился в неё и несколько раз виделся с ней вместе с Лесподием и Мелиадой под его присмотром в павильоне на острове. Со слов Хрисалиска выходило, что его дочь всё ещё нетронута, и Филоксен велел привести Герею.
Девушка, подслушивавшая за дверью, тотчас вошла с гордо вскинутой головой в комнату номарха. Филоксен велел ей лечь на ложе и раздвинуть ноги: если она девственница, завтра он женится на ней, если же нет – она сегодня же станет его наложницей.
– Только попробуй меня тронуть, – вскинув голову, прошипела Герея, – и мой Левкон сдерёт с тебя живого шкуру!
– Ой, напугала! Твой Левкон больше никогда тебя не увидит – отец отправил его служить в самый дальний конец царства. А ты, твои отец, мать и сестра находитесь у меня вот здесь! – Филоксен вскинул к лицу отшатнувшейся Гереи зажатую в кулаке до боли в суставах плеть. – Если не хочешь, чтобы я приказал у тебя на глазах ободрать кнутом спину твоего отца, а твою мать и сестру не отдал на потеху рабам, ты будешь делать всё, что я тебе велю. А ну ложись, дрянь!
– Покорись, доченька, – глухо попросил Хрисалиск, уткнув взгляд себе под ноги.
Потемнев лицом и закусив нижнюю губу, Герея легла спиной на широкое ложе номарха. Грубо раздвинув ей ноги, он убедился, что, по крайней мере, спереди она в самом деле девственна.
– Ваше счастье, – сказал он всё еще лежащим на полу, содрогаясь в беззвучных рыданиях, избитым в кровь рабыням, – а то бы мой конюший завтра освежевал вас живьём по-скифски и бросил на съедение собакам. Пошли прочь, подлые твари!
Случилось это в последний день Анфестерий (видимо, басилевс и Аргот не захотели портить Филоксену праздники недобрыми вестями).
Всю ночь сразу шесть рабынь ни на миг не спускали глаз с Гереи, чтобы она не выкинула над собой назло хозяину какую-нибудь неприятную штуку; Хрисалиск с Досифеей и Мелиадой – заложники покорности Гереи, тоже просидели всё это время под замком. А на другой день, в полдень, при огромном стечении жаждавшего поглядеть на пленившую старого номарха красавицу народа (одним из бессильных свидетелей в той толпе был прискакавший сломя голову из лагеря эфебов, прознав о внезапной свадьбе номарха, гекатонтарх Лесподий), с соблюдением всех свадебных церемоний номарх Филоксен, всё ещё горевший желанием обзавестись от Гереи наследником, сделался законным супругом дочери своих бывших рабов. На начавшийся в доме Филоксена по возвращении с теменоса свадебный пир не преминули заявиться с поздравлениями новобрачным и богатыми дарами все феодосийские демиурги и богачи со своими жёнами.
Узнав от Лесподия, что он опоздал, Левкон чуть не обезумел от горя. Он решил скакать в город и там заколоть себя на глазах у Филоксена и Гереи. Лесподий едва успел схватить его за повод. Он предложил царевичу похитить любимую прямо с брачного пира – быть может, ещё не поздно! Левкон тотчас ухватился за эту идею. Лесподий позвал на совет своих помощников – Фадия и Мосхиона. Вместе они решили, что десяти вооружённых мечами бойцов для задуманного дела будет достаточно и определили, кто из эфебов в их сотне не побоится сейчас рискнуть собственной шкурой в обмен на обещанную царевичем вечную благодарность и дружбу. Выбор их оказался точен: все с готовностью согласились помочь царевичу Левкону (лишь теперь они узнали, кто он на самом деле!) вызволить его возлюбленную из грязных лап Филоксена. Минуту спустя полтора десятка всадников со спрятанными в длинных полах плащей короткими мечами умчались стремглав от Северной стены к Феодосии.
Объехав город, чтоб не привлекать к себе внимание торчавших на башнях стражей, запутанными улочками хоры, Лесподий один въехал в город через Малые ворота, а остальные, с Левконом во главе, скрываясь за растущими среди надгробий некрополя кипарисами, поехали дальше к морю и, оставив одного на берегу стеречь коней, незаметно пробрались через нагромождения камней под приморской стеной к неприметной ржавой дверце.
Появление в переполненном гостями и сновавшими повсюду рабами доме Филоксена гекатонтарха Лесподия осталось незамеченным. Солнце только что закатилось за подступающие с востока к городу горы; свадебный пир близился к концу. Пройдя на Большой двор, где на расставленных под широким навесом перистиля и вокруг бассейна кушетках, креслах и стульях пировали (женщины – сидя, мужчины – лёжа) за составленными в длинные ряды низенькими столиками многочисленные гости, Лесподий, остановившись в тени за поддерживающим навес столбом, первым делом отыскал глазами Филоксена и Герею.
Хвала богам, они были ещё здесь – сидели рядом на небольшом, оббитом золотой парчой диване с мягкой овальной спинкой, стоявшем на покрытом красным ковром деревянном возвышении напротив входа во двор по ту сторону отражающего на широкой глади прозрачной воды синее вечернее небо бассейна. Глаза невесты были опущены долу. Даже с такого расстояния лицо её показалось Лесподию безжизненно бледным и несчастным, чем особенно контрастировало с иссеченным глубокими морщинами, багровым, самодовольным лицом жениха.
Двор, точно растревоженный улей, гудел на все лады пьяными голосами и смехом, заглушая временами даже звучное пение флейт, подыгрывавших из-за спин жениха и невесты извивавшимся на мраморном бортике бассейна голоногим танцовщицам.
Мать и сестра невесты скромно сидели под навесом около входа на кухню. Хрисалиск и вовсе пребывал на ногах и привычно прохаживался вдоль перистиля, время от времени отдавая негромкие команды непрестанно сновавшим с подносами и кувшинами между поварней и столами рабам и рабыням. Как только Хрисалиск его заметил, Лесподий сделал ему быстрый недвусмысленный знак и тотчас скрылся в проходе между дворами. Незаметно ускользнув со двора, Хрисалиск вскоре последовал за ним.
Крепко сжав возле локтя руку Хрисалиска, едва тот вошёл в свой андрон, Лесподий приблизил губы, словно для родственного поцелуя, к его серому озабоченному лицу и взволнованно шепнул:
– Левкон здесь!.. Он пришёл за Гереей. С ним десять воинов. Дай мне ключ от калитки. Я отведу их в ротонду, а ты, как только номарх поведёт Герею в спальню, проведёшь нас туда.
Видя, что Хрисалиск колеблется, Лесподий поспешно добавил:
– Ты, твоя жена и Мелиада уплывёте вместе с Левконом и Гереей туда, где Филоксен вас не достанет. А я с моими бойцами задержу его до утра. Ну?
– А как же ты?
– За меня не беспокойся. Скажу, что исполнял приказ басилевса. Главное сейчас – спасти Герею.
Хрисалиск поспешил с гекатонтархом в свой кабинет, достал из ящика в столе связку ключей, показал ему тот, которым отпирается ведущая к морю калитка, и провёл полутёмными переходами к выходу в сад.
Не прошло и получаса, как Хрисалиск, слегка задыхаясь от бега, возник на пороге ротонды, белевшей посреди тёмного, обсаженного высокими деревьями пруда гладкими мраморными колоннами и стенами, увитыми только что распустившимся виноградом. Молча пожав руку бледному от переживаний Левкону, он мельком окинул взглядом стиснутые стальными нащёчниками, серые от страха лица эфебов. Сгрудившиеся, как стадо овец, за спинами царевича, гекатонтарха и пентаконтархов юноши, должно быть, чувствовали себя сейчас лазутчиками в полном опасностей вражеском стане. Быстрым судорожным взмахом руки поманив всех за собой, Хрисалиск поспешил обратно.
– Мечи долой! – тихо скомандовал Лесподий, первым подавая пример. – Всех, кто попадётся на пути, и вздумает кричать или убегать, колоть под дых или рубить по шее, как учили.
Хрисалиск быстро вёл растянувшихся цепочкой воинов (сразу за ним шёл Левкон, замыкал отряд Мосхион) окутанным вечерним полумраком садом по огороженной с двух сторон обстриженным по грудь человеку вечнозелёным кустарником тропе. Проложенная вдоль журчавшего в искусственных каменных каскадах по дну балки ручья, она скоро привела их к скрытой за длиннолапыми пахучими пихтами двери в задней стене филоксенова дома.
Проскользнув бесшумными тенями в гинекей, воины, никого, к счастью, не встретив, поднялись вслед за Хрисалиском на второй этаж, где была приготовлена по-царски роскошная спальня для новобрачных. Внезапно появившись в передней комнате, они застали там пару крепких рабов и четырёх молоденьких прелестных рабынь, оставленных, как обычно, для, возможно, понадобящихся ночью хозяину услуг. Не успели те и рта открыть от удивления, как у каждого возле горла заблистали отточенной сталью острия мечей.
– Пусть кто-нибудь только пикнет или шевельнётся, – прошипел с угрозой в их сторону чуть слышно Лесподий.
Тем временем Левкон, ни на один лишний миг не задержавшись в передней, зажав в судорожно стиснутом кулаке обнажённый меч, ворвался через завешенную алым бархатным пологом дверь в спальню. Лесподий собирался войти вслед за ним, но замерший, навострив уши, у порога Фадий, остановил его, молча перегородив дверь мечом.
Спальня была ярко освещена десятком позолоченных светильников, горевших на столиках и высоких подставках, расставленных вдоль покрытых яркой узорчатой обивкой стен. Из раскрытого квадратного окна в левой от входа стене вместе с радостным щебетаньем опьянённых весной птиц врывался освежающий ветерок, наполняя комнату смолистым запахом затеняющей окно голубой пихты. На столиках вдоль стен и на покрытом мягким персидским ковром полу вокруг стоявшего напротив входа изголовьем к стене широкого пышного ложа расставлен был десяток высоких расписных старинных ваз, полных свежесорванных пахучих цветов. Стены, притолоки дверей и резные позолоченные опоры балдахина по углам ложа были увиты длинными цветочными гирляндами.
Нагая Герея, беспомощно вытянувшись на спине посреди ложа, лежала поверх покрывавшей его огромной полосатой тигровой шкуры. Её закинутые за голову тонкие руки, стянутые в запястьях сыромятным ремешком, были привязаны к витому золочёному кольцу, которое держала в зубах украшавшая высокое изголовье кровати бронзовая львиная голова. Между раздвинутых прозрачных занавесей в ногах ложа торчал голый дряблый зад Филоксена, попиравшего коленями валявшуюся на полу грубо разодранную красную столу невесты. Согнутое в пояснице туловище номарха было наклонено вперёд, а голова затиснута между согнутыми в коленях ногами Гереи.
Прикрытые страдальчески глаза Гереи широко распахнулись, едва она увидела ворвавшегося в комнату с мечом наперевес Левкона. Рванувшись, насколько позволял ремешок, вперёд, она выкрикнула его имя и позвала на помощь. Продолжая крепко сжимать руками её голени, Филоксен приподнял голову и гневно оглянулся.
Поспешая за Хрисалиском к спальне новобрачных, Левкон твёрдо про себя решил убить Филоксена, если застанет его верхом на Герее. К счастью, он успел вовремя.
– А ну прочь от неё! – крикнул Левкон, подбегая к Филоксену, гнев в глазах которого, при виде выписывающего перед самым его носом опасные зигзаги меча в руке царевича, сменился изумлением и испугом. Отпустив ноги Гереи, он осел на пол, вжавшись под натиском упиравшегося в грудь меча спиной в инкрустированную слоновой костью заднюю спинку ложа.
– Ты не смеешь! Она моя законная жена – весь город тому свидетели! – выкрикнул Филоксен, в надежде образумить царевича.
– Молчи! Ещё одно слово, и она станет вдовой! – воскликнул в ответ Левкон, уперев для убедительности отточенное острие меча в углубление между ключицами под кадыком номарха. – Если хочешь жить, замри и не шевелись!
Медленно отведя от шеи соперника меч, Левкон бросился к Герее и обрезал удерживающий её на привязи ремешок.
– Левкон, убей его! – торопливо освобождая зубами руки от пут, крикнула Герея, метнув полный ненависти взгляд на скорчившегося на полу у ложа законного мужа.
Её призыв послужил сигналом для Филоксена. Резво вскочив на ноги, он бросился к выходу, но едва откинул дверной полог, как в грудь ему упёрлись выставленные навстречу мечи Лесподия и Фадия. Увидев, что передняя комната заполнена воинами с обнажёнными мечами, номарх убедился, что всё слишком серьёзно, и нужно попытаться сохранить хотя бы жизнь. На его счастье, Левкон благоразумно решил пощадить номарха, дабы не подводить помогавших ему товарищей под смертную казнь. По его команде номарху связали руки, заткнули рот кляпом, чтоб не мог ни позвать на помощь, ни воздействовать угрозами или посулами на своих сторожей, уложили на брачное ложе и привязали за руки к кольцу в изголовье.
От предложения Левкона бежать вместе с ним Лесподий отказался, благородно не пожелав бросить своих подбитых на мятеж подчинённых, и остался со своими воинами сторожить до утра номарха и застигнутых в его покоях рабов. Крепко обнявшись с ним на прощанье и пожав руки остальным, Левкон, держа за руку закутанную с головой в его плащ Герею, последовал за Хрисалиском. Они пробрались в занимаемые им и его семьёй комнаты, где Герея оделась и без колебаний прихватила в дорогу шкатулку с подаренными ей Филоксеном драгоценностями, а Хрисалиск прихватил медный сундучок с накопленными за многолетнюю службу у Филоксена и его отца деньгами. Наскоро собравшись, Хрисалиск, Досифея, Левкон, Герея и безутешная Мелиада, льющая беззвучные слёзы оттого, что расстаётся, и, вероятно, навсегда, с Лесподием, прошли через сад к калитке, вышли на берег и, обогнув угловую башню, пробрались в порт.
Заглянув вскоре после их ухода в спальню новобрачного, Лесподий увидел, что лицо Филоксена посинело, и он вот-вот задохнётся. Взяв с него обещание не шуметь, Лесподий освободил номарха от кляпа.
– А впрочем, если хочешь, можешь кричать, – ухмыльнулся Лесподий. – Всех твоих рабов и рабынь напоили вином в честь твоей свадьбы и заперли всех в одной спальне, так что твои крики всё равно никто не услышит. Ха-ха-ха!
Закрыв ставню, Лесподий пожелал номарху доброй ночи и вышел в переднюю. Направив верного жене Фадия в спальню сторожить пленника, гекатонтарх отправился в соседнюю комнату коротать долгую бессонную ночь в компании с одной из длинноногих филоксеновых рабынь.
В порту заранее всё обдумавший ещё по пути в Феодосию Левкон предложил Хрисалиску разделиться. Он с Гереей переждёт отцовский гнев где-нибудь за пределами Боспора, например, в Херсонесе, а Хрисалиск с женой и старшей дочерью укроются в купленной для него Саноном усадьбе на Меотиде, к северу от Пантикапея. В портовой харчевне Левкон написал распоряжение о назначении Хрисалиска управляющим усадьбой и объяснил, где она находится.
Оставив Левкона с женщинами в отдельной комнате в харчевне, Хрисалиск отправился на переговоры с феодосийскими навклерами, собиравшимися завтра отправиться в первое в новом сезоне плавание, кто на запад, кто на восток. Со многими из них у него за многие годы взаимовыгодного сотрудничества сложились вполне доверительные отношения. Хрисалиск без труда нашёл двоих, кто, выслушав его рассказ о похищении царевичем Левконом с брачного ложа Филоксена Гереи, согласился за хорошую плату и из желания услужить будущему басилевсу, вывести свои корабли в море не с утренней зарёй, как планировал, а немедленно.
Расцеловавшись наскоро у трапа с отцом, матерью и старшей сестрой (в отличие от Мелиады и Досифеи, в глазах Гереи не было ни слезинки), Левкон и Герея поспешили укрыться в маленькой каюте навклера в кормовой надстройке. Хрисалиск с женой и старшей дочерью поднялись на борт судна, пришвартованного к соседнему причалу. Ещё около часа, показавшегося беглецам вечностью, у навклеров ушло на то, чтобы вытащить из супружеских постелей, диктерионов (не все были женаты) и харчевен своих моряков. Наконец, примерно за час до полуночи, корабли, не зажигая огней, тихо отчалили и осторожно двинулись на вёслах в мертвенном свете висевшей на юго-востоке за мысом Теодеос ущербной луны (тот, кому плыть на запад, впереди, направляющийся на восток – за ним) к выходу из гавани. Проскользнув мимо высящейся на конце восточного мола круглой башни маяка, огонь на котором впервые после зимней спячки зажгут только на следующую ночь, корабли повернули в открытое море и вскоре расстались: первый, обогнув Теодеос, подставил парус крепкому попутному ветру и резво поскакал на волнах на запад, второй, усердно загребая всеми вёслами, медленно пополз на восток, увозя своих укрывшихся в каютах пассажиров навстречу неведомой судьбе.
7
Полоска неба между волнистым степным горизонтом за рекой Бик и нижним краем неподвижно висевших над ним длинных слоистых облаков разгоралась бледно-розовым светом, будто отблеск рассыпанных за холмами горячих углей, когда десяток скифов, мчавших во весь дух по большой дороге с тёмной закатной стороны на шумно втягивающих воздух, покрытых в паху хлопьями мыла конях, подлетел к рассекающей степь пограничной реке и остановился у самой воды, будто наткнулся на невидимую стену. 26-летний боспорский соматофилак Фагис, ни одеждой, ни оружием, ни скуластым узким лицом с длинными пушистыми усами и волнистой бородкой цвета льняной соломы не отличавшийся от сопровождавших его марепсемисовых скифов (за что и был выбран Левконом из девяти оставшихся у него телохранителей для этой рискованной миссии), перекинулся на спину заводного коня, отдав повод заморенного долгой скачкой основного коня ближайшему скифу. Оглянувшись на порозовевшие в утренних лучах лица своих провожатых, Фагис поблагодарил их на хорошем скифском языке за помощь, пожелал лёгкого обратного пути и, стеганув без замаха плетью коня, в два прыжка перескочил на боспорский берег. Продолжая нещадно охаживать купленного втридорога у скифов мерина по тощим розовым бокам, он скоро свернул с наезженной дороги и погнал бешеным скоком напрямки к загораживавшей встающее из залива солнце Столовой горе.
Через час Фагис, вытянувшись перед Лесподием и Хрисалиском за закрытой от чужих любопытных ушей дверью хрисалискова кабинета, докладывал о неожиданно осложнившемся положении царевича Левкона в скифском Неаполе.
