Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 90 страниц)
Как и все молодые, не имевшие на своей уздечке украшений из вражеских волос воины, Савмак старательно пометил особой отметиной все стрелы в своём горите, чтобы после боя можно было установить, чья именно стрела сразила врага. "А что, если вражеская стрела поразит меня самого? На войне это со всяким может статься. Особенно, в темноте. Прилетит невидимая, пущенная наугад стрела и вопьётся в горло, в щёку, в рот или, не дай бог, в глаз!.. Интересно, это очень больно, когда стрела вонзается в глаз?.. А может я медленно, как Евнона, истеку кровью, раненый в грудь или живот, и утром отец и братья найдут в степи мой холодный, безжизненный труп... Повезут ли меня хоронить в Тавану?.. Навряд – на войне не до того. Наверно, зароют вместе с другими убитыми в чужой боспорской земле... Но нет! Ведунья ведь сказала, что сперва я прославлюсь так, что меня будут помнить и через много лет, как великого героя или царя. Гм!.. Значит, сейчас мне бояться нечего... Но почему она сказала, что я погибну от белого коня? Что это значит? Вражеский всадник будет на белом коне? Или белый конь размозжит мне копытом голову? Или я разобьюсь насмерть, упав с белого коня?.. Непонятно... Не надо будет ездить на белых конях. Хотя до сих пор ездил, и всё было хорошо". Савмак покосился на круп отцовского мерина. "Интересно, отцовского Серого мне тоже считать белым, или он всё-таки серый?"
После того, как свинцовые сумерки как-то сразу превратились в непроглядную ночь, а кони впереди всё бежали и бежали, меся копытами влажную землю, и этой утомительной скачке, казалось, не будет конца, мысли в голове Савмака ворочались всё медленнее, отяжелевшие веки начали слипаться, монотонный топот, позвякиванье сбруи и оружия, пофыркивнье коней и все другие звуки делались всё глуше и отдалённей, словно растворяясь во тьме. Подбородок Савмака бессильно падал на грудь, и он, как и многие вокруг, прижимая правой рукой к груди притороченное у колена к чепраку копьё, начинал незаметно дремать, зная, что умница Ворон и без узды не выбьется из строя.
Наконец, уже глубокой ночью, войско остановилось-таки на ночлег, как показалось Савмаку, в чистом поле, хотя среди скептухов прошелестело, что возле Ситархи, откуда до боспорской границы уже рукой подать. Под усилившимся с вечера непрестанным дождём Савмак сполз с Ворона на землю, вынул из ртов Ворона и Белолобого удила, снял с них тяжёлые, мокрые чепраки и, поставив их голова к хвосту, привязал поводьями одного к другому за задние ноги (так же поступили и другие воины). Как только Тирей с воинами установили на мокрой траве отцовский шатёр, Савмак залез в него одним из первых, расстелил в середине чепраки, положил под голову щит, а под руку – копьё и пояс с оружием, потом, как был в одежде и скификах, завернулся с головой в тёплую непромокаемую бурку и тут же провалился в чёрную бездонную яму сна...
Под утро дождь прекратился, но землю накрыла, словно опустившееся с неба облако, плотная пелена тумана, в которой, опять-таки, невозможно было отыскать какое-нибудь топливо для костра. Воины лежали и сидели в шатрах голодные и продрогшие (дни к середине осени стали холодные, а ночи – ещё холоднее) и терпеливо ждали, когда медленно и неохотно разгоравшийся в невидимых небесах день рассеет окутавшую землю серую мглу. Ждать пришлось долго: туман мало-помалу растаял лишь ближе к полудню, но солнце так ни разу и не проглянуло из-за густой завесы облаков, опять принявшихся орошать стылую землю противным моросящим дождём.
Проведя остаток ночи в тёплой постели с красивой жаркотелой служанкой вождя Агафирса (не остались без женских ласк и тепла и старшие братья царя), Палак проснулся довольно поздно. Вставив напоследок безотказной служанке ещё одну "палку", Палак не спеша оделся (довольная служанка, скатившись голышом с постели, натянула ему на ноги скифики) и вышел в горницу, где уже сидели вдоль стен на устилающем пол цветастом ковре, попивая вино в ожидании завтрака, его старшие братья, племянники, дядя Иненсимей и хозяин Агафирс с тремя старшими сынами. Коротко ответив на приветствия, Палак направился к выходу. Агафирс тотчас послал одного из сыновей проводить царя до нужника, а затем полить ему на руки.
Убедившись, что двигаться дальше в таком молоке нечего и думать, Палак согласился с Иненсимеем, что спешить теперь особо некуда: всё равно застать боспорцев врасплох уже не удастся – они наверняка уже ждут нас на своих заградительных стенах. Палак хотел было пригласить к завтраку тысячников и вождей, но Марепсемис возразил, что они сюда все не влезут, да и как их отыскать в таком тумане? Палак махнул рукой: "Ну, ладно", и сел на почётное место между хозяином и Марепсемисом.
Агафирс подал знак стоявшим наготове в дверях поварни празднично одетым жёнам и дочерям заносить старательно готовившиеся с раннего утра обильные и разнообразные жареные, тушеные, варёные и копчёные мясные кушанья, овощи, сыры, приправы, горячие хлебные лепёшки и напитки на любой вкус в украшенных рельефными и чеканными узорами золочёных и серебряных греческих кувшинах.
После того, как все насытились и приступили к изучению содержимого кувшинов, Палак объявил Марепсемису и Эминаку, что поручает им захват Феодосии.
– Думаю, десяти тыщ вам хватит?
– Хватит, – буркнул Марепсемис, старательно скрывая охватившую его радость.
– Тогда оставлю вам тысячу сайев, а также племена хабов, напитов... фисамитов и авхатов. Будет как раз десять тысяч.
– Добро, – согласился Марепсемис. – И оставь мне десяток греков для постройки таранов.
– Оставлю, – пообещал Палак. Оба были довольны: Марепсемис – тем, что получил самостоятельное командование (Эминак будет, само собой, у него первым помощником) и не нужно будет подчиняться Палаку, а Палак – тем, что удаляет из главного войска двух старших братьев и особенно давящего на него и на вождей своим авторитетом Марепсемиса, так пока и не смирившегося с новым статусом Палака и готового возражать и противоречить чуть ли не любому его решению.
Когда туман наконец растаял, и Палак с отдохнувшими в тепле и сытыми сайями выехал из Ситархи, горя нетерпением скорее двинуться к близкой уже боспорской границе, племенные вожди доложили ему, что их воины со вчерашнего полудня ничего не ели, и попросили дать им час времени, чтобы пообедать. Возвращаться в дом Агафирса было плохой приметой, поэтому Палак со своим ближайшим окружением укрылся в одной из бедных мазанок на восточной околице пригородного селища.
Пока воины, рассеявшись по округе, ломали на реке тростник и камыш и рубили ивняк для костров, вожди и скептухи покупали у ситархов для своих воинов овец, гусей, уток, кур, телят и коней – на убой и про запас, а также корзины свежеиспеченного хлеба... Прошло почти два часа, прежде чем воины смогли сварить, изжарить и закоптить мясо на плохо горящих, зато обильно дымящих внутри шатров кострах, насытились, спрятали что-то про запас в седельные сумы, оседлали подкормившихся на окрестных полях и лугах коней и построились на дороге в походную колонну.
Выехав наконец с крайнего двора, Палак занял место в голове колонны с лицом, хмурым и мрачным под стать погоде, из-за которой поход начался совсем не так стремительно, как ему бы хотелось, нетерпеливо огрел мерина плетью по гладкой белой ляжке, и повёл замешкавшееся войско стремительным галопом на восход, навстречу славе и добыче.
Проскакав без роздыха два фарсанга до реки Бик, Палак и передовые воины увидели на той стороне десяток скачущих во весь дух навстречу сайев. Остановив взмахом руки свой десяток на правом берегу, десятник погнал коня в мутный многоводный поток, доходивший в самом глубоком месте коню по брюхо, и вымчал на низкий левый берег, на котором остановился во главе нескончаемой колонны Палак. Это был гонец от тысячника Лампсака, посланного со своей тысячей пару часов назад разведать приграничную боспорскую землю. Устами своего десятника Лампсак сообщал, что приграничные земли боспорцев вплоть до постоялого двора Дамона у развилки пусты – в брошенных селениях сатавков не осталось даже захудалой собаки.
Скривив рот в кислой ухмылке, Палак толкнул пятками коня и погнал его в воду. Слева от царя на вражеский берег переправился Тинкас с бунчуком, справа – Зариак с барабаном и десятник, тотчас умчавшийся со своими людьми обратно к Лампсаку с наказом, соблюдая осторожность, двигаться дальше к Длинной стене.
Итак, за эти несколько дней сатавки успели убежать со всем своим скарбом за греческие стены. Но неужели среди них не нашлось никого, кто оставил бы службу грекам и перешёл на сторону своих собратьев? Палак надеялся, что таковых окажется немало. Неужели так велика их вера в неодолимость греческих укреплений? Неужто они станут сражаться заодно с греками против своих кровных родичей?
На правом берегу пограничного Бика четверо сыновей Скилура распрощались, пожелав друг другу удачи и победы. Палак с 40-тысячным войском поскакал походной рысью по большой Пантикапейской дороге дальше на восход, а Марепсемис повёл свои 10 тысяч напрямки к тянувшейся изогнутым каменным гребнем по краю обширного камышового болота пограничной феодосийской стене.
7
Феодосийский номарх Лесподий третьи сутки как переселился из дома Хрисалиска поближе к пограничной стене. Поскольку казармы эфебов были набиты битком, номарх с прислужником-рабом и двумя десятками конных телохранителей (они же вестовые) обосновался в расположенной напротив казармы усадьбе космета феодосийских эфебов Мосхиона, своего старого товарища и друга.
Плотно пообедав в компании хозяина и командира своей охраны Никия, Лесподий ушёл в соседнюю комнату, чтобы по давнишней привычке часок вздремнуть. Не снимая одетого поверх тёплой шерстяной туники толстого кожаного панциря, обшитого от пояса до колен узкими вертикальными серебряными полосами, он прилёг на кушетку и закрыл глаза. Но тревожные мысли, стучавшие в виски стальными молоточками, вот уже третий день не давали уснуть.
Впервые за десять с лишним лет, что он был здесь номархом, ответственным за защиту города, хоры и скифской границы, Феодосии угрожало нашествие грозного врага. А ведь в его распоряжении было всего две сотни профессиональных воинов! (Больше в условиях мира и добрососедства со скифами и не требовалось).
Когда четыре дня назад поздним вечером в Феодосию примчался одвуконь спешный гонец из Пантикапея с кратким письмом от архистратега Молобара, в котором тот, не объясняя причин, извещал о почти неизбежной войне со скифами и о том, что их внезапное нападение может произойти с часу на час, Лесподий по совету Хрисалиска, не теряя ни минуты, разослал своих телохранителей кричать по всем городским улицам тревогу и созывать граждан с оружием на агору. Одновременно конные вестники умчались от дома Хрисалиска к лагерю эфебов у ворот Северной стены и дозорному посту на Столовой горе. Присутствовавший при отправке гонцов Хрисалиск вспомнил о Дамоне; к счастью, пантикапейский гонец, заехавший к нему на постоялый двор, чтобы сменить загнанного коня, предупредил его о грозящей опасности.
В равной мере удивлённые и напуганные внезапной ночной тревогой, горожане сбежались на освещённую десятками факелов агору меньше чем за час. Притащились, опираясь вместо привычных посохов на копья, даже убелённые сединами старики.
Подождав, пока площадь наполнилась людьми, а под колоннами у входа в пританей собрались вокруг него и Хрисалиска все 33 городских демиурга, Лесподий, озарённый, словно бог войны Арес, яркими переливами огней на зеркальных пластинах доспеха, поднял к венчающему его великолепный шелом красному султану зажатый в правой руке свиток и в повисшей над агорой тотчас гулкой тишине напряжённым, вибрирующим голосом доложил о только что полученных из столицы новостях. На посыпавшиеся отовсюду недоуменные вопросы, что случилось, номарх ответил, что никаких подробностей архистратег Молобар не сообщил, по-видимому, из-за великой спешки. От гонца известно лишь, что сегодня в Пантикапей приехал посол нового царя скифов Палака Главк, сын небезызвестного Посидея.
– Возможно, он и предупредил о готовящемся вторжении скифов на Боспор, – предположил Лесподий, – а наш город, как известно, первый на их пути. Может быть, в эту самую минуту они подкрадываются к нашей Северной стене. Первое, что мы должны сейчас решить, – будем ли мы оборонять нашу хору или затворимся в городе? – обратился он к собранию, так и не открытому с соблюдением всех правил и обрядов – не было времени!
В ответ площадь взревела единодушным требованием защитить хору, не допустить врага к усадьбам, в которых немало граждан жило с семьями круглый год. Тогда Лесподий объявил, что все, кто старше 55 лет, остаются в городе охранять ворота и стены. Те, кто имеет верховых лошадей, должны вернуться домой, оседлать коней и как можно скорее скакать к Северным воротам. Все остальные строятся в колонну по шесть и сей же час выступают вместе с ним к Большим воротам и далее к Северной стене. Демиурги и жрецы остаются в городе, чтобы просить помощи и защиты у наших богов и организовать снабжение войска продовольствием и всем необходимым.
Давно отвыкшие от оружия ополченцы (многие не брали его в руки с тех пор, как отслужили в юности два положенных года эфебами), поспешавшие за ускакавшим вперёд с сотней конных охранников Акрополя и царского дворца номархом, дистанцию в два десятка стадиев до Северной стены одолели чуть ли не бегом. К счастью, у Северной стены всё пока было спокойно. В открытые настежь ворота как раз въезжал обоз вынужденного бежать с семьёй, рабами и домашней скотиной в великой спешке с постоялого двора у развилки Дамона.
– Будем надеяться, что тревога окажется ложной и в итоге всё обойдётся, – сказал ему и толпившимся у ворот растерянным и немного напуганным эфебам Лесподий.
Дождавшись пехотинцев, Лесподий повёл их вдоль стены в сторону Столовой горы. Возле каждой второй башни он оставлял по сотне воинов с наказом самим выбрать себе гекатонтарха, пентаконтархов и декеархов, после чего три десятка воинов должны подняться на стену на усиление жиденькой цепочки дозорных эфебов, а остальные могут устраиваться на отдых у подножья своего участка стены.
Однако этой ночью скифы так и не объявились, а утром, когда тревога отступила вместе с ночной тьмой, многие стали уверять, что на самом деле это была всего лишь устроенная Лесподием проверка боеготовности граждан, а скифы и не думают нападать.
Проскакавшие на рассвете вдоль стены посыльные передали приказ номарха всем новоизбранным гекатонтархам собраться во дворе казармы эфебов. Казарма эта представляла собой нечто вроде постоялого двора, вытянутого вдоль стены прямоугольником от проезжих ворот в сторону моря. Единственные двустворчатые ворота, прорезанные посередине короткой западной стены (ближней к проезжим воротам), выводили на длинный, узкий двор, посыпанный слоем смешанного с ракушечным крошевом песка и окружённый деревянным навесом. Возле ворот находились поварня, пекарня, кладовые с запасами продуктов, а также трапезная на открытом воздухе, с рядами длинных столов и скамей под широким навесом. На противоположной стороне находилась конюшня на сотню лошадей и отхожее место. По длинным сторонам двора размещалось около сотни тесных клетушек, в каждой из которых стояли по углам четыре узких деревянных топчана, покрытых истёртыми до дыр овчинами (одеялами эфебам служили их шерстяные плащи).
Когда гекатонтархи съехались в казарму (каждому из них Лесподий ещё ночью прислал верхового коня и двух конных вестовых), выяснилось, что всего у Северной стены находится, включая две с небольшим сотни желторотых эфебов и две сотни профессиональных вояк, 23 с половиной сотни воинов (в том числе четыре сотни всадников) – по сотне на каждый стадий стены. Счастье ещё, что закончился сезон мореплавания, а то бы их было на пять-шесть сотен меньше! Хмуро оглядев гекатонтархов (все они были известные и уважаемые в городе люди – хозяева мастерских, торговцы, судовладельцы, земледельцы), Лесподий заявил, что если скифы нагрянут в большом числе, удержать Северную стену с наличными силами будет трудно.
– К тому же, – продолжил он, – существует угроза, что скифы могут пробраться пешим ходом на хору через лес в обход Столовой горы – может даже вместе с таврами! – и отрезать нас от города. При Скилуре скифы многому научились от поселившихся в Неаполе эллинов: это уже совсем не те дикари, что раньше. Как не жаль наших прекрасных усадеб, садов и виноградников, мы должны быть готовы к тому, что всё это придётся оставить – удержать и спасти город куда важнее! Поэтому предлагаю сейчас отпустить из войска владельцев клеров и их сыновей, чтобы они вывезли, пока не поздно, всё ценное, и в первую очередь скот и запасы продуктов, из своих усадеб в город.
Возражений не последовало, и Лесподий отпустил гекатонтархов к их сотням выполнять приказ, а сам поднялся на Северную стену (две деревянные лестницы вели на неё прямо со двора казармы) и неспешно прошёлся по ней от погружённой в четырёх оргиях от берега в воды залива крайней восточной башни до того места, где она упиралась в крутой северный склон Столовой горы – первой в уходившей отсюда на запад до самого Херсонеса гряде Таврских гор. Выгнутая, как натянутый лук, в северную сторону стена в условиях длительного мира заметно обветшала, облупилась; многие зубцы расшатались и частично обвалились. К счастью, низинный левый берег протекавшей под стеной реки Истрианы был сильно заболочен, представляя собой широкое буро-зелёное озеро, поросшее камышами и осокой, напитанное осенними дождями, и подвести здесь к стене тараны было едва ли возможно.
Вернувшись ненадолго в Феодосию, Лесподий проинспектировал и её стены, удовлетворённо отметив, что они пребывают в куда более удовлетворительном состоянии, и к тому же гораздо выше и толще, чем та, что ограждает хору. Встретившись в пританее с тестем и демиургами, номарх приказал срочно направить рабов на починку обвалившихся в некоторых местах зубцов и прогнивших лестничных ступеней в башнях. Затем правители города с номархом и политархом во главе, сопровождаемые толпой взволнованных женщин и радующихся отмене школьных занятий подростков и детей, поднялись с агоры на Акрополь. Окропив жертвенной кровью все имевшиеся там алтари, жрецы, жрицы и демиурги молили почитаемых в Феодосии богов и героев отвести беду от города. У многих отлегло от сердца, когда три жреца-прорицателя, исследовав самым тщательным образом печень, желчь, селезёнку, лёгкие и сердце принесенного напоследок в жертву Аполлону барана, не обнаружили в них никаких недобрых предзнаменований, из чего со всей очевидностью следовало, что милостивые боги не оставят Феодосию без своей помощи и защиты. Тем не менее, Лесподий, следуя народной мудрости "на богов надейся, да сам не плошай", не заехав домой даже пообедать, поспешил вернуться к своему войску.
Узнав от номарха, что их мужья и сыновья не вернутся, пока не минует скифская опасность, женщины разошлись по домам, а через час-другой потянулись поодиночке и группами кратчайшей дорогой к Северной стене (те, что помоложе, шли сами, пожилые и недужные отправили к отцам юных сыновей и дочерей), неся своим мужчинам в плетёных корзинках и глиняных горшках свежеприготовленную домашнюю еду – сразу обед, ужин, да и на следующий завтрак хватит.
Вечером того же дня прибежавший от ворот в мосхионову усадьбу посланец доложил номарху, что на дороге замечена запряженная двумя парами коней кибитка, которую сопровождает десяток одетых по-скифски всадников. Лесподий со своей охраной поспешил к воротам. Когда он прискакал, кибитка уже успела подъехать по насыпанной через болото у самого берега дамбе к левому берегу реки, примерно в плефре от закрытых ворот. В кибитке оказался пантикапейский купец Полимед, посланный к царю Палаку в надежде разрешить возникшее между Скифией и Боспором недоразумение миром. Лесподий приказал открыть ворота и вернуть на место утащенный утром за стену мост.
Полимед не стал даже заезжать в город, а заночевал в усадьбе Мосхиона. Закрывшись перед ужином наедине с Лесподием, Полимед рассказал ему, что произошло в Пантикапее. Поражённый Лесподий поклялся, что не похищал предназначенных Скилуру даров. О своих подозрениях насчёт его сына, Полимед ему, разумеется, говорить не стал, выразив уверенность, что дары подменили сами скифы, чтоб придумать повод к вымогательству и войне. Так же считают и в окружении басилевса. Поэтому надежды на успех его посольства в Пантикапее невелики. Полимед послан в пасть оскалившего зубы молодого скифского волка главным образом для того, чтобы выиграть время. Архистратег Молобар не передал для Лесподия письменного послания из опасения, что по дороге Полимеда могли захватить скифы, но на словах велел сообщить, что он намерен направить все боспорские войска на защиту Длинной стены, а феодосийцы должны защищать свой город сами. Если же выяснится, что главный свой удар Палак обрушит на Феодосию, Молобар, конечно, пришлёт при благоприятной погоде Лесподию подкрепление и окажет всё возможное содействие. Настроения Лесподию эта новость, понятное дело, не добавила.
Утром Полимед с тяжёлым сердцем уехал в Неаполь, а Лесподию оставалось только терпеливо ждать и надеяться, что Полимеду с божьей помощью и при содействии Посидея (на которого тот сильно надеялся) всё же удастся совершить чудо, и до войны дело не дойдёт...
– Где номарх?! – послышался во дворе похожий на петушиный крик юношеский фальцет.
– Здесь. Что случилось?
– Скифы! Скифское войско приближается с севера!
Рывком подхватившись с кушетки, Лесподий устремился в андрон, едва не столкнувшись в дверях с вбегавшим его будить Никием. Тотчас взяв себя в руки, он с каменно-спокойным лицом вошёл в андрон и строго глянул на испуганно вытянувшегося перед ним эфеба.
– Говори.
– Космет Мосхион велел передать, что от дамоновой развилки в нашу сторону движутся скифы.
Никий помог номарху надеть поверх кожаной туники с длинными, обшитыми от запястий до локтей металлом рукавами рифлёный серебряный панцирь.
– Сколько их? – нарочито спокойно спросил Лесподий, застёгивая на животе позолоченную пряжку широкого, красного, украшенного чеканными золотыми бляхами пояса, с висящим на нём в столь же роскошных ножнах длинным мечом.
– Много! Всё едут и едут.
– Хорошо. Пошли, поглядим, – всё тем же спокойно-будничным тоном молвил номарх, водрузив на голову поданный Никием шлем, и быстро вышел из дома во двор, где уже сидели на конях два десятка его телохранителей.
Легко запрыгнув на коня, Лесподий устремился с места галопом. Подлетев к въездным воротам, перекрытым посредине толстым дубовым брусом и подпёртым для верности снизу снятым с реки мостом, Лесподий спрыгнул на землю у входа в правую башню и торопливо устремился наверх по крутым лестничным маршам. Следом дробно, как кони на мостовой, грохотала грубыми подошвами по истёртым деревянным ступеням половина его охранников во главе с державшимся на шаг позади Никием. Верхняя площадка этой и соседних башен, и гребни тянувшихся между башнями стен были битком набиты воинами, взбежавшими наверх с копьями и щитами, как только дозорные подняли тревогу, и теперь в полном глубокой тревоги молчании глядевшие из-за зубцов на неспешно приближающегося с севера врага.
– Эй, парни! Пропустите-ка номарха! – воскликнул Никий, выскакивая вперёд и бесцеремонно вклиниваясь в обтянутые толстой воловьей кожей спины сгрудившихся между мерлонами воинов.
Подойдя вслед за проворным гекатонтархом сквозь потеснившихся воинов к краю парапета, Лесподий устремил тревожный взгляд в проём между мерлонами. Вдалеке, на видном как на ладони пологом буро-зелёном склоне тянувшейся с запада на восток невысокой гряды, неспешно ползла к заливу длинная, серая, покрытая сверху тонкими острыми ворсинками, тысяченогая гусеница.
Ну вот и дождались! А ведь многие уж было поверили, что тревога окажется ложной.
– Их как-будто не так много: на глаз – тысячи две-две с половиной, – неуверенно, как бы не доверяя своим глазам, произнёс Лесподий.
– Да вроде того, – щуря под седыми косматыми бровями глаза, согласился с номархом стоявший у соседнего проёма старый служака Мосхион.
– Ну, если это все, то от этих мы отобьёмся! – враз повеселевшим голосом заявил Лесподий, бросив взгляд на густую цепь воинов на гребне стены.
– Боюсь, что это – лишь передовой отряд, – произнёс негромко у левого плеча номарха Никий.
– А может, они посланы сюда, только чтоб перекрыть дорогу, а главные силы пошли к Длинной стене? – предположил находившийся здесь же на башне гекатонтарх охранявшей феодосийский Акрополь сотни Хрисипп.
– Скоро узнаем, – ответил с затаённой надеждой Лесподий.
В это время слева на обсаженной воинами стене послышались какие-то крики. Повторяемые от куртины к куртине, от башни к башне, они быстро приближались, пока все, кто был у ворот, не расслышали грозную весть:
– Скифы приближаются с запада к Столовой горе!
Громко приказав всем стеречься скифских стрел (ничем, кроме стрел, они нам пока угрожать не могут!), Лесподий сбежал вниз, запрыгнул на коня и умчался с Никием и двадцатью охранниками по пролегавшей между стеною и оградами клеров неширокой дороге на левый фланг к Столовой горе.
Меньше, чем за десять минут они были на месте. Бегом поднявшись на угловую башню, от которой стена поворачивала от реки на юг – к подножью горы, Лесподий, раздвинув обступивших парапет воинов, выглянул в проём между мерлонами. Примерно в трёх стадиях к западу, между длинным пологим голым склоном Столовой горы, по которому поднималась к прилепившейся орлиным гнездом на вершине сторожевой крепости пограничная стена, и извилисто текущей параллельно горам по болоту Истрианой, вырастал несколькими расширяющимися от центра кругами скифский лагерь из сотен островерхих шатров. Зная, что скифское войско поделено на тысячи, сотни и десятки, и каждый десяток имеет свой шатёр, Лесподий прикинул, что в этом лагере должно быть что-то около десяти тысяч воинов, не считая тех двух-трёх тысяч, что нацелились на ворота у залива. На две с небольшим тысячи феодосийцев – это слишком много!
Тем временем сотни три всадников отделились от суетливо копошившейся в лагере и вокруг него основной массы и двинулись шагом по поросшей тёмно-зелёной травой низине между горами и рекой, примерно в 5-6 стадий шириной, к перегораживающей её напротив Столовой горы эллинской стене. Судя по обилию жёлтого металла на башлыках, кафтанах и конской упряжи у передних всадников, то были вожди скифского войска, решившие поглядеть вблизи на эллинское укрепление и подумать, как его преодолеть.
– Внимание! Не высовываться! Помните, что скифы – меткие стрелки! Самим не стрелять! Передать приказ по цепи! – скомандовал Лесподий, всё ещё лелеявший в душе надежду, что варвары немного постреляют, убедятся в неприступности стены и уйдут назад.
Всматриваясь в лица передних всадников, Лесподий пытался разглядеть среди них Палака. Когда они подъехали ближе, он как-будто узнал среди них старшего скилурова сына Марепсемиса, а вот Палака, судя по отсутствию пышного царского бунчука, здесь не было. Похоже, он с главными силами таки двинулся к Длинной стене, а значит, ждать от Молобара помощи не приходится. "Но почему Марепсемис устроил свой лагерь здесь, а не против ворот? Не задумал ли он ночью обойти наше укрепление горами?" – роились в голове Лесподия тревожные мысли.
Полюбовавшись с расстояния полёта стрелы минут пять на зубчатую эллинскую стену, высотой в три – три с половиной человеческих роста, ощетиненную сверху сотнями копий, скифы так же неспешно проехались параллельно стене к реке, оглядели с возвышенного правого берега обширное, поросшее высокими камышовыми дебрями болото, тянувшееся отсюда вдоль стены до самого моря, и ускакали назад к своему табору, так и не обменявшись с охранявшими стену греками ни единой стрелой.
Вскоре со стороны скифского лагеря донеслось отдалённое тюканье топоров, и острые верхушки шатров окутало сизое дымное облако, уносимое северным ветром на поросшие жёлто-багряными и зелёными лесами горные склоны.
Меж тем уже близился вечер. Убедившись, что сегодня варвары активных действий, судя по всему, не планируют, Лесподий дозволил гекатонтархам спустить половину людей со стены на землю и готовить ужин, а остальным – не спускать глаз со скифского лагеря. Когда стемнеет, факелами на стене не светить, чтобы не подставляться под скифские стрелы, но глядеть в оба и прислушиваться к каждому шороху за стеной, и немедля слать к нему в казарму эфебов конных нарочных, если произойдёт что-либо важное. Лесподий старался, чтобы его голос звучал бодро и уверенно. Раздавая у каждой второй башни такие указания гекатонтархам, он ехал со своим небольшим отрядом вдоль стены на восток, чтобы поглядеть, какова сейчас обстановка возле ворот.
А там уже пролилась первая кровь. Устроив свой табор на северном краю болота, где спустившаяся по косогору дорога выходила на проложенную через болотистую пойму насыпь, несколько сотен скифских удальцов подъехали по ней к реке и принялись осыпать опасливо выглядывавших из-за зубцов эллинов угрозами, оскорблениями и стрелами. Феодосийцы ответили им своими стрелами, сумев поразить нескольких лошадей и всадников, а остальных отогнать подальше. Но при этом десяток скифов, спешившись, незаметно скрылись в камышах и, подкравшись близко к стене, поразили пятерых феодосийцев стрелами в лицо и шею, сами оставаясь невидимыми в раскачиваемых ветром камышовых зарослях. После этого гекатонтархи приказали своим людям попрятаться, а наблюдателям выглядывать лишь на короткое мгновенье и каждый раз из-за другого мерлона.
Угрюмо взглянув на лежащих под стеною казармы горожан, с торчащими у кого из горла, у кого из глаза, щеки или рта стрелами, и суетившихся возле них врачей (двое подстреленных были ещё живы), Лесподий распорядился погрузить их на телегу и доставить в город родным и въехал со своим отрядом во двор казармы: теперь, когда враг пришёл, он решил, что должен быть всё время рядом со своими войсками. Мучимый сомнениями, защищать ли пограничную стену или отступить, пока не поздно, в город, отдав без боя хору на разграбление и уничтожение варварам (как бы на его месте поступил Левкон?), Лесподий ел поданный ему и его охранникам лагерным поваром ужин без всякого аппетита, не чувствуя вкуса и даже не замечая, что именно он ест. Внутренний голос подсказывал ему, что нужно уходить в город. Но не трусость ли в нём говорит? Ведь собрание граждан приняло решение защищать хору.
