Текст книги "Савмак. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Виктор Михайлюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 90 страниц)
Когда победная эйфория немного спала, горожане снесли вниз и положили под стеной убитых и раненых товарищей, где ими тотчас занялись врачи. Вскоре Лесподию доложили, что всего в это утро от скифских стрел погибло 45 человек и 68 были ранены (не считая тех, кому посчастливилось отделаться царапинами и ссадинами) – неизмеримо меньше, чем потеряли скифы!
Но расслабляться было рано: у скифов всё ещё было внушительное численное превосходство, и они могли повторить атаку в любой момент. Лесподий приказал мальчишкам собрать и принести отцам и старшим братьям все залетевшие в город скифские стрелы, и сделать у каждого мерлона новые запасы камней, а всех кузнецов, столяров и оружейников отправил в их мастерские – готовить для варваров новую порцию дротиков.
Явившиеся к полудню в усадьбу напротив западных ворот Феодосии, в которой со вчерашнего дня обосновались Марепсемис, Эминак и тысячник Камбис, вожди мрачно доложили, что неудачный штурм стоил им почти двух тысяч убитых, раненых и покалеченных при падении воинов.
– Ничего, греки тоже наверняка немало потеряли от наших стрел! – бодрым голосом воскликнул Эминак, но никто из вождей, похоже, эту его уверенность не разделял. Предложение повторить атаку тёмной ночью или дождавшись тумана, не вызвало у них энтузиазма. Выражая общее мнение, вождь напитов Скилак возразил, что в этом случае мы не сможем стрелять, и греки нанесут нам ещё большие потери.
– А подкрасться к ним незаметно не дозволят сторожевые псы, – добавил вождь хабов Госон.
Ну что ж, оставалось только одно – выломать крепостные ворота таранами. Марепсемис вызвал к себе греческих мастеров и велел им изготовить как можно скорее три тарана – по одному на ворота.
Задумчиво нахмурив широкий лоб и почесав заскорузлым ногтём большое коричневое пятно на лысой голове, кузнец Далат от имени десяти своих товарищей ответил царевичу, что на изготовление трёх таранов им понадобится девять дней – по три дня на таран. Свирепо полыхнув на греков гневными очами, Марепсемис потребовал, чтобы через шесть дней тараны были готовы.
– Но изготовление хорошего, крепкого тарана – сложное и трудоёмкое дело, а нас слишком мало, – попытался пояснить Далат.
– Всё, что вам понадобится, смело берите в здешних усадьбах, – нетерпеливо перебил мастера Марепсемис. – Берите в помощь себе наших воинов и коней – сколько потребуется. Работайте день и ночь, но тараны должны быть готовы как можно скорей. Если ваши тараны помогут мне взять город, каждый из вас получит из добычи долю сотника. Ступайте!
Поклонившись в пояс обедавшим на расстеленных на мозаичном полу андрона цветастых чепраках царевичам и вождям, греки, подталкивая друг друга, поспешили к выходу, сопровождаемые, как овцы пастухом, сотником Атреем.
Не успели они выйти, как во дворе послышался топот десятка коней и раздался радостный возглас Атрея:
– О, Ториксак! Рад тебя видеть, брат! Тебя отпустили?
Спустя несколько секунд в андрон вошёл сотник Ториксак. Поклонившись царевичам, он пожелал здравствовать всем присутствующим, скользнув быстрым взглядом по их лицам и на миг задержавшись на хмуром лице отца, не разгладившего суровую складку между насупленных бровей даже при нечаянном появлении вырвавшегося из боспорского плена старшего сына.
О рождении сына и смерти младшей жены Ториксак узнал от побратима Тинкаса, когда после обмена послов возвращался вместе с ним от Длинной стены в скифский табор. Сохраняя наружное спокойствие, как и подобает воину, Ториксак ощутил в душе сильную горечь и жалость к юной Евноне, которой боги отмерили столь малый срок земных радостей. О рождённом ею сыне, ставшем её невольным убийцей, Ториксак сразу забыл, должно быть, оттого, что ни разу его не видел и не представлял даже, как он выглядит, в отличие от несчастной Евноны, которая стояла перед его мысленным взором во всей волнующей красе нагого полудетского тела, как живая...
На другое утро Тинкас позвал Ториксака к царю. Положа дружески руку ему на плечо, Палак поздравил сотника с рождением сына, посочувствовал утрате жены и спросил, нет ли у него желания съездить в Неаполь, повидать новорожденного сына и схоронить жену. Ториксак ответил, что по приказу царя готов скакать куда угодно, но поскольку умершую жену его приезд не оживит, то он хотел бы остаться здесь с войском до конца войны. Судя по возникшей на губах Палака улыбке, ответ сотника пришёлся ему по душе: пока идёт война, настоящий воин не должен думать ни о жёнах, ни об оставшихся дома детях! Ну что ж, в Неаполь он пошлёт другого гонца, а Ториксаку царь предложил съездить к Феодосии, показаться отцу, братьям и прочей родне, а заодно поглядеть, как там идут дела у Марепсемиса с Эминаком. На это у него есть пара дней, пока строится таран.
Ториксак охотно воспользовался возможностью повидаться с родными и порасспросить отца о новорожденном сыне и смерти Евноны. Через десять минут он уже мчал с десятком своих воинов вместе с царским гонцом и его охраной мимо пустых сатавкских селений на запад...
– Ты поспел как раз к обеду, сотник! – сказал Марепсемис с кислой улыбкой – посланец Палака, будто нарочно, прибыл в самое неподходящее время!
– Садись, перекуси с нами с дороги. Расскажи, как там у Палака? Он уже прорвался за Длинную стену? Нам, как видишь, удалось.
Усевшись на расстеленный проворным марепсемисовым слугой напротив старших царевичей чепрак, Ториксак ответил, что царь ждёт, когда неапольские греки изготовят таран. Поедая принесенную слугами с поварни на широких лепёшках варёную конину с солью и луковицей, Марепсемис поведал, с помощью какой хитрости ему удалось захватить без боя феодосийскую хору, потом неохотно в двух словах рассказал о сегодняшнем неудачном штурме города с помощью лестниц и своём решении ломать вражеские ворота таранами.
После обеда Ториксак поехал вместе с отцом и вождём хабов Госоном по лугу вокруг города, внимательно оглядывая его высокие, мощные стены. Увидев по прибытии в расположение напитов на восточной стороне количество убитых и покалеченных при сегодняшнем неудачном штурме, он понял, почему за всё это время на угрюмых лицах отца, вождя Госона и сопровождавших их воинов не мелькнула даже тень улыбки...
Дабы греки в будущем не потревожили покой павших скифских воинов, решено было предать их земле за пределами феодосийской хоры, к северу от болотистой поймы реки. Оставив под Феодосией тысячу сайев, которые не понесли утром потерь, четыре подчинённых Марепсемису племени повезли вечером своих завёрнутых в чепраки убитых хоронить в вольную степь. К их приезду посланные ещё днём молодые воины успели вырыть в песчаном грунте с помощью акинаков и щитов четыре большие квадратные ямы, в которые воины уложили рядами в несколько слоёв своих павших соплеменников – с конской сбруей, щитами, оружием и несколькими стрелами в горитах. Совершив под предводительством вождей все полагающиеся молитвы и обряды, воины насыпали над ними из башлыков всем миром невысокие курганы, вставшие, как четверо братьев, слева от уходящей в сочащееся тёмной кровью закатное небо дороги.
Обложив свеженасыпанные курганы порыжелым к концу осени дёрном, воины наломали на краю болота сухого камыша и тростника, разожгли вокруг курганов костры, наварили из удушенных арканами коней павших товарищей мяса и устроили по ним скудные поминки.
Закат давно угас за Таврскими горами, сменившись непроглядной тьмой, когда Марепсемис, участвовавший вместе с братом и сынами в похоронах и поминках, приказал разбросать остатки поминального мяса на курганах и возвращаться к городу. Но вождь напитов Скилак, с подачи сына Ториксака подсказал вождю войска, что будет лучше, если они заночуют здесь. Перед рассветом они проводят до большой дороги своих раненых, которых раза в три больше, чем убитых, и отошлют их домой, дабы они не были обузой для войска, а затем при свете дня спустятся по косогору к заливу. Тогда феодосийцы решат, что царь прислал к городу сильное подкрепление.
Марепсемису хитрая придумка вождя напитов очень понравилась. Уезжая с братом, сынами и двумя сотнями сайев при свете сготовленных на скорую руку факелов на хору, он назначил Скилака страшим над остающимся у могил войском, и велел ему завтра не спешить с возвращением, а если утро будет туманным, непременно дождаться, пока туман растает.
По дороге Марепсемису внезапно пришла в голову ещё более хитрая задумка. Почему бы, пока неапольские греки будут строить тараны, а воины – мастерить новые стрелы взамен щедро истраченных минувшим утром, не попытаться склонить вождя феодосийцев Лесподия сдать ему город? Это позволило бы ему утереть нос молокососу Палаку и уберечь от новых смертей и увечий своих воинов. Вернувшись в облюбованную им на время осады усадьбу против западных ворот, Марепсемис поделился своими мыслями с братом Эминаком и тысячником Камбисом и получил от них самое горячее одобрение.
На другой день, после того, как четыре вождя с племенными бунчуками и многотысячными дружинами вернулись к Феодосии, один из телохранителей Марепсемиса, обладавший звучным голосом и хорошо говоривший по-эллински, поскакал к западным воротам, размахивая над головой вместо меча или копья зелёной сосновой веткой.
Остановив коня шагах в двадцати от наглухо закрытых ворот, он, задрав голову, скользнул надменным взором по курчавобородым лицам греков, удивлённо глазевших на него из башенных бойниц и с зубчатого гребня стены над воротами. Выдержав долгую паузу, он зычно прокричал, что глава скифского войска царевич Марепсемис зовёт вождя феодосийцев Лесподия к себе в гости, чтобы обсудить условия, на которых Марепсемис согласился бы увести своё войско с феодосийской хоры. Если феодосийцы согласны начать мирные переговоры, то Марепсемис готов дать своего брата Эминака в заложники на то время, пока Лесподий будет его гостем.
После недолгого совещания с частью демиургов, оказавшихся в этот час вместе с номархом на верхней площадке одной из привратных башен, Лесподий, показавшись в своём великолепном красносултанном шлеме между мерлонами, крикнул посланцу Марепсемиса, что он готов встретиться с царевичем. Молодой скиф потребовал от него клятвы всеми эллинскими богами, что феодосийцы отпустят царевича Эминака после того, как переговоры закончатся. Лесподий без раздумий поклялся.
– Гляди же! Если обманете, месть Марепсемиса будет ужасна – он не оставит в вашем городе ни одной живой собаки и кошки! – весело пригрозил марепсемисов посланец, разворачивая вьюном коня и посылая его с места в галоп хлёсткими ударами по мускулистому крупу колючей сосновой веткой.
Пять минут спустя набившиеся, как пчёлы в улей, на западные стены и башни феодосийцы увидели скачущего ленивой рысцой к Большим воротам одинокого всадника на белом в тёмных яблоках коне, с искрящимися на одежде, оружии и конской сбруе золотыми блёстками.
Убедившись, когда всадник приблизился, что это на самом деле царевич Эминак, Лесподий отдал через Никия команду страже открыть ворота и поспешил с башни вниз.
Успев сесть на коня, номарх обменялся с царевичем сдержанными приветствиями в створе ворот и велел Никию и двум десяткам своих телохранителей проводить гостя в пританей, где его ждёт хорошее угощение. Никий просился сопровождать номарха к скифам, но, поскольку Эминак приехал один, этот вопрос отпал сам собой.
Выехав шагом за ворота, тотчас со стуком захлопнувшиеся у него за спиной, Лесподий поскакал рысью по той же дороге, по которой только что приехал Эминак. Как и у Эминака, у него на поясе висели меч и кинжал, не уступающие по красоте и богатству отделки поясу и оружию царевича.
В том месте, где дорога уходила в клеры, Лесподия ждали полсотни скифов. Взяв феодосийского вождя в плотное кольцо, они препроводили его на подворье ближайшей усадьбы. Там номарх спешился и, по привычке держа левую ладонь на позолоченном яблоке меча, вошёл вслед за сотником марепсемисовых телохранителей в дом.
Марепсемис сидел со скрещенными ногами на роскошном чепраке, расстеленном на выложенном незатейливым геометрическим узором мозаичном полу напротив входа в андрон, и с видимым удовольствием смаковал маленькими глотками вино из рельефной золотой чаши. Больше в комнате никого не было. Приведший Лесподия сотник, повинуясь движению бровей Марепсемиса, пятясь, вышел обратно во двор и притворил за собою обе дверные створки, охраняемые снаружи двумя стражами.
Стараясь выглядеть спокойным и невозмутимым, Лесподий слегка поклонился и сдержанно приветствовал старшего сына покойного царя Скилура, буравившего его из-под насупленных бровей своими маленькими кабаньими глазками. Ответив вождю феодосийцев эллинским: "Хайре!", Марепсемис, указав на расстеленный напротив узорчатый чепрак, пригласил гостя садиться по-скифски, поскольку бежавший хозяин усадьбы не оставил тут даже сломанного стула. И царевич громко загоготал во весь широкий желтозубый рот. Говорил он со своим гостем по-эллински, хоть и с грубым варварским акцентом, но вполне внятно. Неуклюже сев на указанное ему место, Лесподий, не снимая шлема (поскольку и Марепсемис был в башлыке), сказал, что прибыл выслушать его условия.
– Э-э... Давай сперва выпьем за встречу... и за то, чтобы наши переговоры прошли успешно. Эй, Габаз!
На зов царевича тотчас появился из правых боковых дверей (дверные пологи, как и ковры, циновки и всё прочее, тоже были все сняты и увезены дотошным хозяином в город) один из его слуг с серебряной чашей и козьим бурдюком. Вручив с молчаливым поклоном чашу Лесподию, слуга наполнил её до краёв тёмным вином, затем долил вино в чашу царевича.
– Мы, эллины, не пьём неразбавленное вино, – сказал Лесподий.
– Ну и дураки! Ха-ха-ха! – опять захохотал Марепсемис, заколыхавшись, как переполненный бурдюк, всем толстым телом, пролив немного вина себе на пальцы. – Ну отлей, сколько хочешь, своим богам.
Отведя руку с чашей в сторону, Лесподий вполголоса произнёс: "Жертвую это вино Зевсу Спасителю, Аполлону, Артемиде и Афине" – и вылил на мозаичный пол добрую половину.
– Габаз, долей гостю в чашу воды, – велел Марепсемис, обсасывая смоченные вином пальцы.
Слуга метнулся на соседнюю кухню и тотчас вернулся с бурдюком, наполненном заранее из протекавшего неподалёку от усадьбы ручья, в котором скифы поили коней. Скривив рот в презрительной гримасе, слуга долил в подставленную Лесподием чашу воду и, повинуясь жесту царевича, скрылся в соседней комнате.
Сверля друг друга глазами, Лесподий и Марепсемис, не отрываясь, медленно осушили чаши до дна. Утерев тыльной стороной ладони мокрые усы, Лесподий спросил:
– Ну так как же мы можем покончить с этой дурацкой войной?
– Хочешь мира? – ухмыльнулся кончиками губ Марепсемис.
– Хочу.
– А Палак хочет, чтобы я взял Феодосию любой ценой. Сегодня он прислал мне подмогу – четырёх вождей с десятью тысячами воинов. Вы, наверно, видели... Так что у меня здесь уже двадцать тысяч воинов. А у тебя сколько? Тысячи две наберётся?
Лесподий угрюмо молчал.
– А если и этого будет мало, Палак по первому моему требованию пришлёт мне ещё. Слышишь стук? Знаешь, что это? Пойдём, покажу!
Пристегнув пустую чашу за ушко к поясу возле акинака, Марепсемис тяжело поднялся и повёл Лесподия через задние двери в сад, а оттуда, через пролом в каменной ограде – во двор соседней усадьбы. Доносившийся оттуда со вчерашнего дня визг пил и рубанков, тюканье топоров, стук молотков, были хорошо слышны и на стенах Феодосии. Теперь же Лесподий увидел посреди усыпанного белыми и жёлтыми щепками и стружками двора сбитый из толстых брёвен каркас будущего тарана, дымивший в дальнем углу горн походной кузни и несколько десятков занятых усердной работой мастеров в кожаных скифских одеждах и колпаках, среди которых было нетрудно заметить несколько человек с явно эллинскими профилями.
– Через несколько дней у меня будет десять таких таранов, и тогда я разобью ваши ворота и проломлю ваши стены, – продолжал пугать номарха Марепсемис. – Даже не надейтесь, что вам удастся за ними отсидеться! Но ты, Лесподий, ещё можешь спасти свой город от гибели... Пойдём отсюда, тут слишком шумно.
Вернувшись в соседнюю усадьбу, они сели на прежние места. Уставившись на феодосийского номарха своим давящим, как могильная земля, и отнюдь не хмельным взглядом, Марепсемис решил, что достаточно напугал его, и пора, наконец, переходить к делу.
– Когда мои воины ворвутся в город, пощады не будет никому: одних ждёт смерть, других – рабство. У вашего жалкого царя нет войска, чтобы помочь вам, – ему бы себя защитить! Единственное, что вас может спасти от гибели – добровольно отдаться под покровительство царя скифов, как это сделали жители Ольвии, Керкинитиды и Прекрасной Гавани. Убеди феодосийцев, пока не поздно, открыть ворота или сам открой для нас ночью со своими сторонниками одни из ворот, и тогда – клянусь Папаем! – ни один горожанин не пострадает. Я оставлю для охраны города скифский отряд, подчинив его лично тебе. Опираясь на него, ты станешь таким же полновластным правителем Феодосии, как Никерат в Ольвии и Формион в Херсонесе. Как и у любого скифского вождя, твоя зависимость от царя ограничится лишь уплатой небольшой дани, а во всём остальном, ты сможешь здесь править, как сам пожелаешь... Ну, что скажешь? Хочешь из бесправного слуги ничтожного Перисада сам стать царём? Или предпочтёшь бессмысленную гибель на руинах родного города?
Разглядывая замысловатый рисунок, вытканный на чепраке у себя между ногами, Лесподий погрузился в раздумья.
Вот почему Марепсемис сделал так, чтобы он приехал один! Такие предложения, понятное дело, делают без свидетелей. Конечно, стать полновластным тираном Феодосии, основателем династии феодосийских басилевсов, как некогда Спарток, было соблазнительно. Вот только можно ли верить тому, что скифы, ворвавшись в город, не откажутся от своих обещаний? Ведь Марепсемис даже не царь, а всего лишь брат царя! Да и сын его, Делиад, сейчас там, на Боспоре. А с другой стороны, если с Боспора в ближайшие дни не прибудет подмога, город ждёт верная гибель. Против таранов долго не продержаться. А если шторма надолго закроют море? В любом случае нужно постараться потянуть время, поторговаться. В конце концов, сдаться они всегда успеют.
Подняв глаза на ждавшего с затаённой надеждой его решения Марепсемиса, Лесподий сказал, что он готов сдать город, но лишь после того, как обговорит все условия с самим царём Палаком и получит от него клятвенные заверения, что его не обманут.
– Хорошо, я сообщу Палаку, – отведя погасший взгляд в сторону, пообещал Марепсемис с плохо скрываемым разочарованием.
"В конце концов, пока гонец доскачет до Палака, пока Палак приедет к Феодосии, может к тому времени Левкон успеет нам на помощь, – подумал Лесподий, вставая. Он больше всего надеялся на своего давнего друга и свояка Левкона. – Хорошо, что Делиад сейчас не в Феодосии".
Поднявшись, Марепсемис проводил номарха до дверей. Сухо попрощавшись, он велел ждавшему за порогом сотнику Техесу проводить гостя до дороги. Отвязав привязанного возле входа в дом к опорному столбу коня, Лесподий запрыгнул в седло и поехал вслед за сотником марепсемисовых телохранителей со двора.
Вбежавший четверть часа спустя в андрон Эминак застал старшего брата сидящим с отрешённым видом в излюбленной позе под дальней стеной на чепраке и задумчиво цедящим вино из полупустой чаши.
– Ну что? Он согласился?! – крикнул Эминак с порога.
К этому времени Марепсемис решил, что не станет сообщать о своих переговорах с Лесподием Палаку. Ведь если Палак прискачет сюда и добьётся от Лесподия сдачи города, вся слава достанется ему, чего Марепсемису хотелось меньше всего.
– Отказался... Лесподий оказался дураком.
– Жаль.
– Когда захвачу Феодосию, велю содрать с него живого шкуру, сшить из неё подушку под зад и набить её волосами его жены, – молвил мечтательно Марепсемис. – Ладно, брат, садись. Давай выпьем во славу Ария за нашу будущую победу.
9
В то самое утро, когда Марепсемис неудачно штурмовал Феодосию при помощи лестниц, войска царя Палака приступили к засыпке рва перед воротами Длинной стены. Для этой цели было задействовано 14 тысяч воинов, из которых 10 тысяч, подъехав широкой лавой почти к самому рву по обе стороны дороги, устроили ураганный обстрел примыкающих к воротам башен и стен, не давая боспорцам высунуть кончик носа из-за зубцов, не говоря уж о том, чтобы прицельно отстреливаться. Под таким прикрытием 4 тысячи спешенных скифов принялись закидывать ров напротив ворот подобранными поблизости камнями, засыпать его песком, глиной и землёй (на совете у Палака было решено использовать только негорючие материалы). За неимением заступов и лопат, молодым воинам пришлось рыхлить землю и глину мечами и акинаками и насыпать её щитами и руками на шкуры забитых для пропитания войска коней и телят. Длинные вереницы носильщиков, разбившись на пары, сновали трудолюбивыми муравьями по дороге и обочинам ко рву и обратно, прикрываясь щитом в свободной от ноши руке от падавших навесом из-за стены боспорских стрел и мелких камней.
К удовольствию Палака, наблюдавшего за происходящим со своей обычной свитой, как и днём ранее, от придорожного постоялого двора, работа продвигалась споро. Позади царя и вождей выстроились на конях широкой полосой, словно перед битвой, все не занятые в деле воины: никто, кроме занятых готовкой слуг, не остался в таборе, всем было любопытно присутствовать при начале боевых действий.
Боспорцы оказались бессильны помешать работе скифов; стрелы и камни, которые они метали вслепую из-за стены, за всё время ранили, да и то легко, два десятка зазевавшихся носильщиков. Уже к полудню участок рва шириною в тридцать шагов между двумя привратными башнями был сровнен с землёй и хорошо утрамбован. Теперь оставалось только подкатить к воротам таран, выломать створки и хлынуть неудержимой конной массой, сметая всё на своём пути, словно прорвавшая запруду вода, на вражескую территорию.
Десяток неапольских греков усердно, не за страх, а за совесть и обещанную Палаком великую награду, вторые сутки трудились над большим тараном, обещая, что к завтрашнему утру он будет готов. Недостатка в строительных материалах не было: в балках и ложбинах, по берегам ручьёв, малых речек и озёр, которых немало имелось в степи к северу от большой дороги, росли старые и молодые вербы, осокори, грабы, осины, дикие оливы, встречались и дубы, а усадьба знатного сатавка под горой, была обсажена вдоль ограды высокими серебристыми тополями. Поселившись с дозволения Палака в этой усадьбе, неапольские мастера приступили к сооружению тарана на правом берегу ручья, перед дощатым мостком без перил, через который от ворот усадьбы уходила к селению у озера и далее до большака ровная, поросшая между серыми колеями низкой тёмно-зелёной травою дорога.
Тысячи любопытных скифов с утра до вечера топтались на конях вокруг строительной площадки, наблюдая за их слаженной работой. Несколько раз приезжал поглядеть, как продвигается дело и сам Палак с огромной свитой вождей и скептухов.
Свалив несколько старых осокорей, греки, прежде всего, отпилили от них шесть кругов, толщиной в ладонь и высотой по колено – будущих колёс. Распилив и обтесав топорами и рубанками стволы, они с помощью железных скоб и огромных толстых гвоздей сложили из них прямоугольный остов будущего тарана, прикрепили к нижней его раме три толстые деревянные оси и насадили на них колёса, с проделанными к этому времени с помощью долота в центре отверстиями. Кузнецы тем временем *отлили в глиняной форме из привезенной с собой меди и олова бронзовый "бараний лоб" – ударную часть тарана. Скобами её прикрепили к массивному дубовому стволу длиной в семь шагов и толщиной сзади в локоть, а спереди чуть потоньше. По бокам в дубовый ствол вбили вертикально в виде ручек семь пар железных скоб. Позаимствовав у скифов десяток арканов, греки сплели из них толстые канаты, на которых подвесили в четырёх местах оснащённое "бараньим лбом" ударное бревно к верхней раме. После этого над остовом сделали из толстых досок острую двускатную крышу и обшили досками бока тарана, оставив открытыми только узкие – в три шага шириной – переднюю и заднюю стороны. И напоследок крышу и боковины тарана обили сырыми конскими и телячьими шкурами, которые должны защитить деревянное сооружение от огня.
(Примечание: Отливать куда более тугоплавкое железо в те времена ещё не научились.)
Понаблюдав с любопытством час-другой за строительством тарана, Палак со своей свитой отправился в царский шатёр обедать. Подъезжая к табору, он заметил десяток скачущих по большаку с закатной стороны всадников. Тинкас по игреневому коню ещё издали узнал в их предводителе сотника Ториксака. К царскому шатру в центре огромного табора они подъехали с противоположных сторон одновременно.
– Ай да молодец – поспел как раз к обеду! – воскликнул с довольной ухмылкой Палак. – Давай, заходи – порадуй нас добрыми вестями.
После того, как полсотни вождей и приближённых Палака расселись широким кругом под стеною шатра, все молча ждали, когда череда царских слуг обнесёт каждого широкой лепёшкой с парующим, только что из казана, мясом, ломтём твёрдого сыра и луковицей (соль у каждого была своя). Как только слуги покинули шатёр, гости вслед за Палаком с волчьим аппетитом накинулись на еду.
Не дожидаясь конца обеда, Палак велел посаженному поблизости Ториксаку (один только Иненсимей вклинился между ним и царём) доложить, как там идут дела у Марепсемиса с Эминаком. Утерев рукавом жирный рот, Ториксак рассказал с помощью какой хитрости Марепсемису удалось захватить без боя феодосийскую хору.
– Он велел изготовить две сотни лестниц – по две на сотню воинов, а один из неапольских греков написал кровью письмо с предупреждением, что утром скифы атакуют стену хоры по всей её длине. Это письмо, привязав к стреле, перекинули через стену над воротами. Как и рассчитывал Марепсемис, прочитав его, греки испугались и ночью бежали в город.
– Ловко! – воскликнул, несмотря на набитый рот, кто-то из вождей.
– Захватив пустую хору, – продолжил Ториксак, – войска Марепсемиса на другое утро атаковали со всех сторон стены Феодосии с помощью двухсот приставных лестниц. Но греки, вопреки ожиданиям, сумели этот штурм отбить, уменьшив войско Марепсемиса за одно утро сразу на две тысячи человек: шесть сотен воинов были убиты и почти полторы тысячи – тяжело ранены и сегодня утром отправлены домой.
– Думаю, Марепсемис совершил большую глупость, позволив грекам бежать со слабой приграничной стены в хорошо укреплённый город! – заявил довольным голосом Палак. – Если бы ему удалось перебить феодосийских купчишек, горшечников и виноделов на хоре, Феодосия уже была бы наша.
– Верно сказано!
– Точно!
– Царевич Марепсемис не сообразил!
– Дал маху! Хе-хе-хе!
– Погнался за зайцем и упустил оленя! – посыпались со всех сторон насмешливые реплики палаковых приспешников.
– Поэтому я больше всего опасаюсь, как бы боспорское войско, завидя завтра наш таран, не дало дёру от Длинной стены к Проливу, – вновь взял слово Палак. – Если нам посчастливится разбить их здесь, то Пантикапей и другие их города некому будет защищать.
– Уверен, что так и будет! – воскликнул убеждённо Главк. – Далеко они убежать не успеют: мы их нагоним и перебьём по дороге к Ближней стене. Только бы Длинную стену перескочить!
Велев виночерпию Кробилу и его помощникам наполнить чаши вином, Палак спросил Ториксака, что же Марепсемис думает делать дальше. Поведав, как по совету вождя Скилака Марепсемис показал феодосийцам, будто бы к нему прибыло сильное подкрепление, Ториксак сообщил, что неапольские греки строят по его приказу целых три тарана, чтобы атаковать разом все трое феодосийских ворот.
– Что ж! Да помогут им Арий и Папай завладеть Феодосией! – воскликнул Палак, поднимая наполненную до краёв чашу. – Выпьем, други, за победу Марепсемиса, Эминака и их доблестных воинов!
– А может и вправду послать им в подмогу трёх-четырёх вождей? – негромко предложил сидевший по левую руку Палака Лигдамис, ставя на колено выпитую до дна чашу.
– Я и так дал им достаточно войска для захвата одного небольшого города, к тому же, отрезанного от остальной страны! – с горячностью возразил Палак. – Если наш великий вождь Марепсемис так глупо потерял две тысячи воинов, я ли в том виноват?.. Да к тому же, он и не просил меня о помощи. Ториксак! Марепсемис говорил что-нибудь о подкреплении?
– Нет, повелитель, не говорил.
– Вот видишь, Лигдамис, старшие братья не нуждаются в нашей помощи, и если я пошлю её, то ещё ненароком обижу их, – заключил Палак под одобрительный хохоток Иненсимея.
Несколько часов спустя в табор прискакал гонец от Дионисия, которому Палак поручил надзирать за постройкой тарана, и доложил, что мастера уже приступили к обивке тарана сырыми кожами, и скоро можно будет тащить его к большой дороге. Палак с многочисленной свитой поскакал к усадьбе.
К передку тарана подпрягли за неимением волов четыре пары коней и на глазах у всего войска потащили его шагом от места сборки к пролегавшему в 5-6 стадиях южнее большаку.
Когда таран дотащили до селения у озера, сопровождавший его сбоку Палак решил по чьей-то подсказке его испытать. Выпрягши коней, два десятка сильных молодых сайев, укрывшись внутри деревянной махины, под руководством Дионисия вручную подкатили её, за неимением каменных строений, к глинобитной стене ближайшего сарая. Весело раскачав торчавший на два локтя из деревянного "слона" массивный бронзовый "бивень", они, подняв облако пыли, легко развалили стену. Тысячи сгрудившихся вокруг тарана воинов разразились радостными криками. На розовом лице Палака заиграла довольная улыбка.
Когда старательно налегавшие на постромки кони вытянули тяжёлое и неуклюжее сооружение на большак, солнце уже садилось за холмы, а до Длинной стены был ещё добрый час ходу. Посоветовавшись с вождями, Палак решил двинуть вооружённого грозным железным рогом деревянного "зубра" к вражеским воротам завтра утром, а пока на всякий случай разместил вокруг него сотню сайев, велев никого к нему не подпускать. Ещё 5 тысяч скифов, пока строился таран, дневали и ночевали около Длинной стены, следя за тем, чтобы боспорцы не попытались расчистить засыпанный накануне ров перед воротами. Остальные тридцать с лишним тысяч воинов вернулись в табор и легли пораньше спать, чтобы скорее наступило утро. В том, что никакие ворота не устоят перед сооружённой неапольскими греками махиной, никто не сомневался.
