Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 78 (всего у книги 78 страниц)

Мардоний после службы сразу же пошел к жене: Рафаэла, как и Магдалина, отказались идти с остальными в православный храм. Но Феодора чувствовала, что в этот вечер македонец не поссорится с женой.

Феодора горячо и ласково простилась со своими русами – все московиты не сдерживали слез: знали, что, скорее всего, расстаются навеки.

Владимир и Глеб уже основали маленькую школу, в которую приходило несколько русских учеников, – юные сыновья Евдокии Хрисанфовны выделялись ученостью даже среди старших, как прежде в Италии, так и в Московии: хотя на Руси встречались весьма ученые люди. Однако немногие из этих ученых людей прошли свою науку на родине римской и греческой науки.

Юноши очень благодарили свою наставницу, а она только улыбалась, утирая слезы, переводя взгляд с одного красивого светлого лица на другое. Владимир и Глеб, как и Микитка, уродились красотой в мать, хотя статью пошли в отца-воина. Когда-то еще она увидит такие родные черты?

Мардоний стоял далеко позади, рядом с женой: он простился с Микиткой вдали от чужих глаз, и теперь им обоим достоинство не позволяло выказать свои чувства. Рафаэла крепко держала мужа под руку, и у македонца был мрачный вид – Мардоний как никогда напоминал отца Валента в минуту осознания своих дел и своего будущего. Хотя сам молодой македонец жил намного честнее Валента… но не грехи ли отцов пали на детей? Кто может знать, как это происходит, – кто может быть человеку последним судьей?

Потом женщины сели в повозки, а мужчины на коней; Мардоний только коротко взглянул на своего евнуха и отвернулся. Он вспомнил, как по дороге вперед они отбились от разбойников, и он, Мардоний, закрыл собой семью и любимого друга. Он убил двоих, а сам даже не был ранен. И теперь ему расплачиваться за это – расплачиваться за свою любовь, когда полководцы в бою убивают тысячи, а потом их за это производят в святые?

“Не человеку решать, что срам, а что слава”, – подумал македонец.

Они поехали на север, к тому месту, где ждали их корабли.

Феодора сидела напротив Рафаэлы: обе женщины молчали, отвернувшись друг от друга, только Магдалина села рядом с госпожой, чтобы поддержать ее. Феодора обнимала руками живот, в котором только она одна пока еще видела и чувствовала жизнь, и не могла отделаться от мрачных мыслей: ее одолевало беспокойство за Феофано, какой-то неясный ужас грозил завладеть всем ее существом.

Как тогда, когда Феофано была ранена в бою, – но тогда у Феодоры болели только нога и грудь, а сейчас, вот уже несколько дней, будто кто-то убивал самую ее душу. И даже поговорить об этом было ни с кем нельзя.

Леонард наругает жену за нелепые страхи – но только потому, что сам ничего не сможет сделать, чтобы помочь Феодоре. Критянин знал, что страхи жены редко бывают нелепыми.

Всю дорогу до моря Феодора была неразговорчива и печальна, только помогала по мере сил всем, кому могла; Леонард, чувствуя, что бессилен пособить, молча поддерживал жену. Критянин знал, что половина сердца Феодоры осталась за морем, как бы она ни любила его и детей. Что там случилось? Все они узнают ответ, только если море пощадит их самих.

Когда путешественники наконец увидели Венецию, в Италии было уже жаркое лето. Феодоре осталось только два месяца до родов, и эти месяцы она должна была провести в покое, у себя в имении.

Русская жена ее сына требовала забот, но душа Екатерины полностью принадлежала Варду, в отличие от души Феодоры: и, не понимая до конца причин тревоги свекрови, Екатерина всячески старалась помочь. Феодора улыбалась счастливой новобрачной, но продолжала молчать.

Она не успокоится, пока не узнает, что с Феофано.

Чтобы пережить эти последние месяцы вдали от царицы, потребовалось терпение великомученичества.

Оказавшись дома, Феодора сразу же послала людей в имение Феофано: и узнала новость, которая поразила ее, но не удивила. Она ожидала чего-то подобного.

– Госпожа Калокир отплыла на своем корабле на Крит, еще два месяца назад, – сказали ей.

С Феофано, конечно, уехал Марк и сын Леонид: никто из оставшихся ничего не мог сказать Феодоре. А может, слугам было приказано молчать.

“Может быть, Феофано нарочно избегает встреч со мной, как Мардоний уехал от Микитки… и даже пуще того: Мардоний никогда не был истинным возлюбленным Микитки, они не отдавались друг другу всецело”.

Феодора плакала, бессильно гневалась, тосковала – но трогаться с места ей было нельзя.

Леонард обещал, что свозит ее на Крит, как только станет можно: он и сам любил Феофано и боялся за нее, и ему не терпелось разузнать о ее судьбе. Но здоровье жены и ее будущего ребенка было самым главным.

Феодора родила третью дочь. Теперь ей пришло время рождать дочерей.

Леонард был очень рад, что все окончилось хорошо. Не ему было роптать на судьбу, по какой угодно причине: комес Флатанелос был очень щедро вознагражден в своей жизни, и порою критянину казалось, что незаслуженно.

Девочку назвали Феофано.

Феодора в сельском уединении кормила и нянчила дочь полгода – и когда прошло шесть месяцев, московитка объявила мужу, что больше не может ждать. К этому времени и жена Варда была уже тяжела; но Феодора была намерена оставить ее на попечение сына, а свое дитя взять с собой в морское путешествие. Она должна была узнать, что произошло с любовью всей ее жизни.

Слишком страшны были сны, которые посещали постель Феодоры: каждый сон был как крушение греческой империи, великолепное крушение мирового духа, после которого не остается ничего.

Леонард согласился отвезти жену на Крит. Там все еще жил и воспитывался Александр, сын Фомы Нотараса… может быть, они найдут его? И знать, что с Феофано, было необходимо всем: многие греки спрашивали об этом, страдали по царице амазонок, но никто не смел отправиться на ее розыски, зная, что последняя императрица Византии искала уединения.

Прибыв на остров вместе с мужем, Феодора сразу запросилась посетить кносские развалины: какое-то предчувствие влекло ее туда, которое стало необоримым, едва московитка ступила на белый песок. Ее влекло к разрушенному дворцу, будто корабельными канатами.

Леонард приказал оседлать для них лошадей, взяв небольшую охрану. Он почти знал, почти видел, что найдет там, во дворце своих предков.

Они еще не доехали до дворца, как вдруг навстречу им заспешили какие-то люди: по-видимому, укрывавшиеся в одной из глинобитных хижин, сохранившихся на месте древних минойских жилищ.

– Ты – госпожа Феодора? А ты – комес Флатанелос? – воскликнул грек: все эти люди, без сомнения, были греки.

Человек, заговоривший с ними, схватил Борея за повод, не давая гостям опомниться. Рука Леонарда дернулась к мечу. Но встречающий воскликнул:

– Я друг! Я знаю, что вы ищете!

Феодора спрыгнула с лошади. Она чуть не упала на руки незнакомому критянину, не замечая уже никакой опасности.

– Феофано?.. Она…

– Идем со мной! Это близко! – велел ей критянин.

– Боже мой, – прошептала Феодора, прижавшись к безмолвному мужу. Леонард тоже спешился, и из его могучего тела будто ушла сила при словах незнакомца: плечи моряка опустились и лицо посерело.

– Феофано мертва? – спросил комес.

Проводник молча сделал супругам знак.

Они обошли черно-красные развалины дворца, и около источника, в пустынном месте, проводник остановился над большой глыбой известняка. С заметным усилием он отвалил камень.

Феодора, не чуя под собой ног, опустилась на колени и провела рукой по беломраморной плите.

– “Никакого подчинения никакому мужу”, – прочитала она греческую надпись. Всхлипнув, Феодора грудью упала на надгробие и обхватила его руками.

“Никакого подчинения никакому мужу” – такова была знаменитая клятва безмужних воительниц из города Темискира.

Когда Феодора наконец смогла говорить, она обратилась к проводнику:

– Как это случилось?

Критянин смотрел на нее с безмолвным уважением к ее скорби. Московитка, сидя над могилой своей филэ, ощущала себя так, точно из нее вынули душу… но вместе с этой мукой стало и легче. Кончилось ожидание страшнейшего.

– Как она умерла? – повторил вопрос жены и Леонард, привлекая Феодору к себе за плечи. – Или это… фальшивка? – воскликнул комес.

Леонард вдруг вспомнил, сколько обманных могил знаменитых героев греки окружали легендами, чтобы вводить в заблуждение приезжих.

Проводник покачал растрепанной полуседой головой.

– Нет, господин, – серьезно и почтительно ответил он. – Здесь и вправду вот уже пять месяцев как погребена царица Феофано, и мы чтим это место как свою святыню. Она была убита… убита здесь же, в кносских руинах, куда приехала со своим воином.

– И никто не схватил убийцу? – воскликнула Феодора. – И Марк не нашел его?

Проводник усмехнулся.

– Спартанцы никогда не умели и не желали беречься от случайных стрел и других подлых ловушек. Выследить убийцу было почти невозможно: он стрелял из укрытия, вы сами видите, сколько их здесь… а потом ускакал.

Критянин помолчал.

– Думаю, это был не враг царицы, а друг.

Феодора вздохнула, борясь с рыданиями, и перекрестилась.

Ей начало казаться, что она понимает…

Проводник посмотрел прямо в карие глаза московитки, и она закраснелась под этим взглядом.

– Меньше всего Феофано хотела бы увидеть жалость в твоих глазах, госпожа. Время не щадит никого… она хотела уйти такой же великой царицей, первой из всех, какой ты помнила ее.

Проводник склонил голову и погладил надпись на плите.

– Ее возлюбленный, лаконец Марк, сказал, что она улыбнулась перед смертью.

Феодора, зажмурившись, прижалась к груди своего мужа: они долго молчали. Леонард прикрыл беззащитную голову жены от яростного дневного солнца, а потом спросил проводника:

– Кто же повелел сделать эту надпись? Она сама?

– Нет… ее супруг, Марк.

Тут Феодора выпрямилась и отбросила руку Леонарда.

– Марк? Но разве он не мечтал заполучить Феофано для себя одного? Как мог мужчина…

Проводник улыбнулся.

– Конечно, ее муж мечтал об этом, – сказал грек, неведомо каким образом посвященный во все их сокровенные семейные тайны. – Но он любил ее, госпожа, и первенствующими для него всегда были желания Феофано…

– А где сейчас Марк – и их сын, Леонид? – спросила Феодора тихо.

– Они уехали, а куда, нам неведомо, – ответил проводник. – Этот мальчик уже совсем взрослый воин… может быть, ты встретишься с ним и его отцом, но я сомневаюсь, что Марк этого захочет.

Критянин закутался в выцветший плащ.

– Ты знала царицу Феофано с той стороны, которая была неведома ни одному из мужчин. В душе этой великой женщины была комната, где вы встречались и любили друг друга, – и Марк никогда не нарушал неприкосновенности этого места, пока царица была жива. Неужели ты думаешь, госпожа, что муж Феофано осквернит ваше святилище после ее смерти?

Феодора медленно покачала головой.

Она вновь высвободилась из рук мужа и, опустившись на горячий песок, прижалась щекой к надгробию. Московитка долго лежала так, будто одна из всех слышала зов мертвой, – и никто из мужчин не смел коснуться ее плеча.

– Я хочу, чтобы здесь выбили еще одну надпись… под этой первой, – наконец тихо проговорила русская пленница. – “Гноти сеаутон”.

“Познай себя” – то, для чего живет на свете каждый.

========== Эпилог ==========

Феодора и Леонард прожили в любви и согласии еще четырнадцать лет, родив еще одного сына, который получил имя отца. Александр Нотарас так и не был найден – но, зная родителя Александра, встречи с похищенным мальчиком можно было ожидать когда угодно.

Комес Флатанелос еще дважды плавал в Московию – в первый раз он привез ждавшей его дома жене привет от Микитки и его братьев, которые благополучно обзавелись семьями, а во второй привез вести о смерти русского евнуха. Паракимомен последнего Палеолога пережил своего государя на двадцать шесть лет: весьма долгий срок и целая человеческая жизнь.

Мардоний, к этому времени ставший отцом троих живых сыновей и одной дочери, живший с женой если не счастливо, то мирно, услышав новость о смерти побратима, как будто опять перенесся в тот день, когда простился с Микиткой навеки… в тот день, когда русский евнух признался, что разделил бы страсть Мардония, если бы был здоров.

В тот день, когда Микитка спас Валентова сына от турок и от участи наложника: когда они нашли друг друга.

Македонец рыдал, скрывшись от всех, целуя русую вьющуюся прядь, которую до сих пор хранил в своем медальоне. И Рафаэла наблюдала эту скорбь, уже не испытывая ревности и почти разделяя чувства мужа.

За те долгие годы, что они прожили вместе как добрые супруги, итальянка узнала, почему Мардоний был так привязан к своему увечному другу и чем он был ему обязан. И, несмотря на эту запретную любовь, – а может, и благодаря ей, – их брак не разбился, а ее мужа Господь охранил: Мардоний и Рафаэла надолго пережили родителей итальянки и других старших могущественных родственников, грозивших македонцу смертью.

Феодора так и не встретилась с Марком, но встретилась с его сыном.

Юный лаконец прискакал в имение Флатанелосов один: и передал итальянскому привратнику, что желает поговорить с госпожой с глазу на глаз. Сам не зная почему, итальянец почувствовал к гостю доверие и пригласил хозяйку выйти к нему за ворота.

Феодора сразу же догадалась по описанию приезжего, кто хочет ее видеть: она едва справилась с волнением. Укрепившись, вспомнив заветы своей возлюбленной подруги, московитка вышла к Леониду.

Юноша стоял, держа под уздцы богатырского коня; когда госпожа дома подошла, Леонид посмотрел ей прямо в глаза и улыбнулся, обойдясь таким безмолвным приветствием. Черные по-военному коротко стриженные волосы, стальной блеск серых глаз и сила, таившаяся за молчаливостью и сдержанным достоинством этого юноши, сразу напомнили Феодоре обоих его родителей.

Феодора хотела заговорить с ним, но слова застряли в горле: слишком много нужно было сказать, для этого мало целой жизни!

Московитка вдруг поняла, что видит вместо юного лаконца его безвозвратно ушедшую мать, – она стиснула зубы, удерживая рыдания.

Леонид, по-прежнему не говоря ни слова, запустил руку за пазуху и достал сложенный пергаментный лист.

– Мать завещала мне незадолго перед смертью передать это тебе… прости, я смог выполнить ее просьбу только теперь, – улыбнулся юноша.

Феодора, благоговейно взяв пергамент, который хранила для нее ее филэ, разглядела начертанную черной тушью карту. Нахмурившись, с екнувшим сердцем московитка вскинула глаза на Леонида.

– Это карта кносского дворца, – пояснил гость.

Феодора судорожно вздохнула; Леонид, кивнув, потупил взор почтительно и скорбно.

– Да, госпожа, это рядом с гробницей матери… и с гробницей критских царей, – сказал он. – Мать с отцом решили, что это место лучше всего подходит для сохранения ваших сочинений. Эти бумаги опасно держать в близости от Рима – и в любых католических владениях. Только смешать их с прахом свободных язычников… как прах царицы Феофано.

Феодора едва удержала возглас изумления и радости. Так вот где Феофано хранила свои и ее записки! Московитка уже не раз предпринимала попытку найти их в доме подруги, но безуспешно; и с этих пор надеялась только на предусмотрительность Феофано. Как оказалось, не напрасно, – как и стала наконец ясна цель, которая привела лакедемонянку на Крит.

– Вот здесь, – смуглый палец с почерневшим ногтем указал на красный крестик, который Феодора уже и сама заметила на карте. – Ты можешь отправиться туда и найти ваши работы, а можешь прибавить к ним свои. Только сыщи верного человека, который будет хранителем вашей с матерью тайны. Я знаю эту тайну, но таких хранителей никогда не хватает.

Феодора улыбнулась, восхищенная юношей.

– Я так и сделаю, – сказала она.

Леонид поклонился ей; потом вскочил в седло. Феодора поняла, что больше этого юношу ничто не задержит, – он все сказал и все исполнил.

Она отступила и помахала сыну Феофано рукой. Леонид поднял руку, коротко махнул хозяйке – и дал шпоры. Он унесся прочь неудержимо, как персидский конник, с которыми когда-то его предки, древние спартанцы, сражались пешими.

Леонарда Флатанелоса в доме не было, он приехал только через несколько часов; и, узнав, кто побывал у них в его отсутствие, напустился на жену.

– Почему ты не пригласила его задержаться?

– Он не остался бы, – Феодора покачала головой. – Леонид все сказал мне: он немногословен, как его отец… а втроем нам не о чем говорить.

Критянин печально улыбнулся.

– Это правда.

Комес, однако, попросил жену рассказать, о чем она беседовала с сыном Феофано, и Феодора не стала таиться. Леонард Флатанелос полностью одобрил тайник, выбранный лакедемонянкой. Только в таких местах и осталось ныне сохранять для потомства отчаянно смелые женские мысли.

Феодора приехала на Крит только через десять лет после встречи с сыном Феофано. Мужа она похоронила два года назад – и младшему их сыну, Леонарду Флатанелосу, сейчас было девять.

Московитка привезла с собой записки, которые пополнялись еще долгое время после смерти Феофано, – хотя так плодотворно, как при жизни лакедемонянки, Феодора больше не мыслила. Старость подкрадывалась и к ней.

Феодора, взяв нескольких воинов и помощников, прискакала к кносским руинам; и они долго разыскивали тайник Феофано. Пришлось зажечь факелы: искали хранилище до сумерек, но наконец нашли. Юный лаконец не обманул – все бумаги, зарытые в сухую землю в углу одного из внутренних двориков и завернутые в прочную кожу, нисколько не пострадали от времени.

Феодора положила в тайник собственные последние сочинения – и наказала своим людям, если что случится с ней самой, запомнить это место. Потом московитка попросила оставить ее одну.

Взяв лампу, она отправилась к священному месту, которое видела лишь однажды и не посещала с тех пор много лет; но нашла его Феодора безошибочно.

Она поставила лампу на землю и опустилась на колени рядом с камнем, придавившим надгробие Феофано.

А потом московитка встала и, схватившись за камень, уперлась – и, вскрикнув, с неженской силой откатила его в сторону. Она потерла руки и засмеялась.

– Видишь, я все еще помню, чему ты учила меня! – сказала Феодора.

Потом она опять опустилась на колени и воззрилась на белую плиту с эпитафией на ней, как другие женщины смотрят на распятие в церкви. Феодора склонилась и поцеловала холодный камень; потом опустилась на землю и прижалась к мраморной плите щекой.

– Как давно мы не были вместе, – прошептала она. – Сколько мне нужно рассказать тебе, моя любовь!

Московитка вдруг засмеялась.

– Ты знаешь, что у Фомы был кинжал в рукаве, он хотел им исподтишка ударить во время поединка… мы нашли этот кинжал, когда закапывали патрикия! Господи! Комесу я так и не сказала ничего.

Она помолчала, лежа в обнимку с могильным камнем.

– Как я тоскую, Метаксия, – прошептала Феодора. – А ведь я до сих пор не знаю, здесь ты лежишь или нет… вдруг нас обманули? Вдруг твой сын тоже обманул меня? Лаконцы тоже прекрасно умеют лгать, когда это нужно своим… А если ты еще жива, а я ничего не знаю?

Феодора вдруг села на колени, потом встала. Огляделась… ей стало мучительно и хорошо, как будто душа опять задрожала от суровой музыки речей лакедемонянки, тело задрожало и запылало от ее близости, наполняясь жизнью. Русской пленнице неожиданно показалось, что за нею наблюдают сверху из руин, что ее безжалостно выцеливают… и Феодора улыбнулась. Сердце сжало предчувствие последнего мига – главного мига жизни.

Она неожиданно поняла, что где бы Феофано ни была, скоро она опять обретет ее, чтобы никогда больше не потерять. Феодора дерзко подняла голову, и ветер подхватил ее распущенные волосы.

– Пришло мое время… наше, – прошептала русская пленница.