Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 78 страниц)

Но, призвав рассудок, Фома понял, что такого не может быть. Скрипнув зубами, он поднялся на ноги, стряхивая с плаща налипшие песчинки. Приставив руку к глазам и прищурившись, патрикий осмотрелся.

И наконец увидел их. Он увидел матросов Флатанелоса, которые ходили по берегу далеко от него; и, кроме их коричневых фигур, – грубой одежды и грубых загорелых тел, – различил на песке темный патрицианский плащ и белую рубашку, алые шаровары… это была Феодора! А рядом с ней темное монашеское платье – итальянка, Магдалина!

Фома быстро опустился на песок и отполз за скалу, чтобы никто из них не заметил его; патрикий сам еще не успел осмыслить, зачем все это делает, но знал, что поступает верно. Он вглядывался в далекую жену так, что заболели глаза. И наконец дождался – увидел, как Феодора обнимает старших детей и берет на руки младшего…

Фома улыбнулся; но не этого он ждал больше всего. Он смотрел и смотрел на свою московитку, пока не увидел, как к ней подходит Леонард Флатанелос.

Патрикий отпрянул за скалу: он увидел все, что хотел. Остальное он мог дорисовать в своем воображении так же верно, как если бы наблюдал своими глазами!..

Фома оглядел берег снова: в этот раз высматривая укрытие, где его драгоценная семья и великий герой не найдут его как можно дольше. Патрикий не очень хорошо умел прятаться в диких местах, как вообще не умел достигать согласия с природой, – но, может быть, усталые глаза обманут людей Флатанелоса?

Или среди людей Флатанелоса окажутся такие, кто не побежит к нему сразу докладывать… кто не слишком любит комеса. А такие недовольные должны быть, такие бывают всегда! И куда чаще, чем можно подумать, они попадаются в тени героев!

Фома прятался до темноты – он знал, что всегда может вернуться к своим, которые примут его с прежней полупрезрительной любовью; но на это он пойдет, только если не останется никакого выбора. А выбор был – пока патрикий выжидал, в его уме подспудно созрел план. Этот план подсказала ему счастливая находка, которую он сделал: Фома заприметил спрятанную за камнями лодку, которую, по-видимому, никто не охранял…

И даже если охраняли – в темноте все эти матросы неотличимы друг от друга.

Патрикий Нотарас улыбался, глядя на море, любовно сливавшееся с небом, – как, наверное, уже слились воедино его жена и комес! Он заприметил не только лодку, но и троих матросов, которые сидели вместе и не возвращались к Флатанелосу, о чем-то разговаривая: им не спалось.

Фома Нотарас очень хорошо понимал, что это значит, когда сон бежит от человека в таких обстоятельствах… и когда не спится сразу нескольким товарищам, которые прячутся от своего начальника!

Он оправил свою римскую прическу и двинулся к матросам. Меч его остался при нем; но оружие не понадобится. Даже если бы Фома смог воспользоваться мечом против троих – все решится миром и ладом: он знал человеческую натуру.

Матросы, хотя о чем-то спорили с весьма угрюмыми лицами, встретили благородного господина с удивлением и радостью. Простолюдины вообще склонны радоваться нежданному появлению господ, живущих как боги на земле и диктующих плебеям закон их жизни, – даже если господа угнетают их!

Но Фома Нотарас был намерен осчастливить этих матросов. Он попросил их не шуметь, и они стихли, с удивленными и почтительными улыбками оглядывая его фигуру.

– Вы хотите бежать отсюда? – спросил наконец патрикий, видя, что его сейчас очень внимательно выслушают, что бы он ни предложил: настал именно такой момент.

– Мы бы рады, господин, но не знаем как, – сказал за всех троих один из матросов, самый старший и с уродливым шрамом на щеке: конечно, поножовщина…

Фома улыбнулся.

– Я нашел лодку, – сказал он. – Вон там, за камнями.

Он показал рукой, и все три головы повернулись в сторону лодки.

– Но ведь это лодка комеса! – сказал наконец старший.

Фома внимательно смотрел на матросов.

– Комес все равно не уйдет с острова на лодке, вы же понимаете, – заметил он. – Леонард Флатанелос будет дожидаться здесь двух других своих кораблей! А если не дождется, он все равно не сможет воспользоваться лодкой: у него слишком много людей, и в Город всем им путь заказан.

Старший, меченый, усмехнулся, оглядев своих товарищей.

– Это верно, господин. Только что же тогда делать?

Фома склонился к ним.

– Вы не хотите возвращаться к комесу, потому что боитесь… боитесь, что никто за ним не придет! А еще вы не желаете более служить ему, потому что недовольны платой, которую получаете за свою службу! Я же знаю, что вам перепадает от удачи комеса к удаче, да и то крохи! Такое количество людей, которое в подчинении у Леонарда Флатанелоса, да еще при вашей отчаянной жизни, невозможно содержать хорошо!

Повисла изумленная тишина – только море рокотало за их спинами.

Потом старший сказал:

– Правда, хотелось бы побольше получать, господин, – только кто же даст?

– Я дам, – сказал Фома Нотарас без колебаний, со всем блеском политика. – Я щедро награжу всех вас, и возьму на мой корабль. На службу, за которую буду платить гораздо больше комеса, – если вы вывезете с Прота меня и самих себя! Вашему комесу будет и легче, если я избавлю его от лишних людей, – теперь, когда он потерял свою галеру!

Опять повисло молчание. Матросы думали, не смеется ли он над ними, – но было совсем непохоже: сейчас никому из них было не до смеха. Потом его спросил уже другой критянин:

– А как же остальные, господин?

Фома скривился, схватившись за шею, будто ее прострелило.

– Моя семья не хочет меня у себя и рядом с собой… и они предпочли бы скорее погибнуть друг с другом, чем уцелеть вместе со мной! Но я все равно не спасу их, и эта лодка тоже!

Он прибавил – уже видя, что сомнения перевешивают в его пользу:

– К тому же, монахи могут помочь тем, кто останется, – ведь святые люди порою выбираются отсюда по нужде! И у Флатанелоса есть другая лодка.

– Это правда, – подтвердил старший. – Мы сами снаряжали корабль и привязывали ее!

Фома кивнул.

– Вот вам задаток, – не давая своим сообщникам опомниться, он сорвал с руки два золотых перстня, один из которых был с крупным рубином, а другой с хризопразом: патрикий предусмотрительно надел их, когда началась буря. – Когда мы причалим к берегу, получите еще втрое больше!

Фома не показывал, есть ли у него еще что-нибудь при себе, – и видел, что глаза у матросов алчно загорелись; потом старший поспешно схватил оба перстня, блестевшие в песке, и спрятал себе в пояс.

– Потом рассчитаемся! – сказал он товарищам.

Перстня было только два – и это было весьма умно рассчитано.

Только бы не передрались сейчас… нет, ожидание награды победит. И хотя критяне известные разбойники, эти еще не похожи на конченых людей…

Матросы посмотрели друг на друга, потом на патрикия. Фома Нотарас улыбнулся уверенной улыбкой. Хотя ему легко представилось в этот миг, как изменившие комесу люди потом, посреди моря, решат изменить и ему самому и, обчистив его, выбросят за борт, на корм акулам…

Но ведь они, кажется, в Бога веруют? Фома перекрестился, и матросы набожно перекрестились следом. Старший обернулся на монастырь.

Потом он встал, засунув большие пальцы за пояс, в котором зазвенел задаток.

– Мы согласны, господин!

Фома поднялся.

– Ну так едемте сейчас, – приказал он. – Огни Города видны даже в темноте! Ведь вы не ошибетесь?

Он направился к лодке, и его сообщники следом. Но когда они уже подошли к лодке, которую никто не охранял, меченый вдруг спросил патрикия:

– Эй, господин! А какую службу ты нам предлагаешь?

Он погрозил кулаком остальным, которые было заворчали. Жадность ослепила их, и они были короткомыслящими, как многие простолюдины и люди, зависящие от случая; но сейчас, под влиянием старшего, все вспомнили, что еще не обговорили с патрикием свою будущую службу.

– Вы поможете мне добраться до Италии, – ответил Фома. – Моя “Клеопатра” все еще пришвартована в Золотом Роге! И она сделана из северного дуба, гораздо прочнее этой галеры!

Он говорил сейчас наугад: “Клеопатра” действительно еще долго после завоевания Города дожидалась хозяина в порту, этого корабля там сейчас почти никто не знал, как и его хозяина, патрикия Нотараса, – но, готовясь к отплытию с комесом, Фома рассчитал свою команду! Они могли найти себе новое дело за это время… столько всего могло случиться!

– Вы ведь, конечно, умеете управляться с хеландией? – спросил патрикий матросов, поощрительно улыбаясь. – И путь до Италии вам знаком? У меня отличная команда, но ей нужны проводники… Ведь вы, разумеется, не раз плавали с комесом в Венецию?

Меченый старший усмехнулся: он приосанился.

– А то! – сказал он. – Приказывай, господин!

Фома кивнул и направился к лодке, сделав сообщникам знак. Он, конечно, знал, что польстил этим матросам безбожно: но такие люди ведутся на самую безыскусную лесть, и сейчас они были очень нужны ему. А оказавшись в Стамбуле, он сможет, пожалуй, нанять в команду и настоящих итальянцев.

У него все еще оставалось, чем вознаградить своих помощников, – а там… заплатит будущее.

Когда лодку оттолкнули от берега и Фома Нотарас остался один посреди моря с троими неизвестными критянами, сердце у него часто застучало и он покрылся холодным потом: только уже исполнив задуманное, он понял, каким опасностям себя обрек. Не схватят ли его тотчас же по возвращении в Стамбул? Но кто из турок – или даже людей Валента – может ждать от беглецов такого безрассудного шага?

А может быть, корабли Флатанелоса задержал не шторм, а городские власти, и теперь в Стамбуле все знают о его намерениях?..

Но повернуть назад было нельзя, как и показать свой испуг нанятым матросам.

Плыли они долго, и хотя им помогал попутный ветер, через час один из гребцов выдохся: и тогда патрикий Нотарас предложил его заменить. Ему уступили весло: с некоторым удивлением, но охотно.

Фома греб до самого Города, не жалуясь: он устал, но меньше, чем от него ожидали. Когда все вокруг привыкают считать человека слабым и никчемным, то становятся склонны к ослеплению и преуменьшают даже настоящие его достоинства…

Гребля отвлекала мысли и отгоняла страх.

Когда лодка причалила к берегу, еще не рассвело. В Золотом Роге было полно кораблей и рыбацких лодок, среди которых суденышко Фомы Нотараса сразу потерялось.

Пользуясь темнотой, четверо сообщников вышли на сушу и отправились на поиски “Клеопатры”, на которой всегда ночевал кто-нибудь из экипажа: чтобы не оставлять хеландию без присмотра.

Фома Нотарас скоро нашел и корабль, и экипаж: ему очень удивлялись… но и радовались тоже. Фома объяснил, что “Василисса Феодора” погибла, и всех, кто был на борту, разнесло в разные стороны. Он нашел случай спастись – и вынужден был вернуться назад…

Конечно, его кентарх и остальные сразу же заподозрили неладное; и они испугались за семью Фомы, которую искренне любили. Но спокойствие господина убедило их, что не случилось ничего непоправимого… и они знали патрикия Нотараса, поэтому не спросили ничего больше.

Их дело было слушаться, а не спрашивать, и его люди это понимали.

Никто еще не успел нанять людей Фомы Нотараса, и они признались, что, несмотря на полученный расчет, надеялись на встречу с хозяином. Он один из немногих истинно благородных греков, оставшихся в турецких владениях! Остальные – или турецкие прихлебатели и приспособленцы, или католические… или вообще, только плюнуть и растереть.

Фома рассмеялся: его слуги, как настоящие верные слуги и верные греки, превыше всего хвалили свое и своего господина, а прочие были хуже, только потому, что не были Фомой Нотарасом!

Он похлопал по плечу седовласого кряжистого кентарха, который когда-то вывозил на морскую прогулку его с женой и детьми.

– Поторопимся, мой друг, – сказал патрикий. – У нас много дел… и вокруг много великих опасностей!

Они экипировались через двое суток; и Фома Нотарас подрядил, кроме своих греков, двоих настоящих итальянских моряков, которые не знали, куда себя деть.

“Клеопатра” отвалила от берега – и направилась в Италию в обход острова Прота и других Принцевых островов. Фома был уверен, что к этому времени его кентарх уже догадался почти обо всем, что произошло между Флатанелосом, русской женой своего господина и остальными; но, конечно, старый моряк ни о чем не спросил.

Фома улыбался, облокотившись о борт и глядя на архипелаг, казавшийся единым островом посреди голубого моря, – и этот остров удалялся, пока не потерялся в дымке.

========== Глава 120 ==========

Когда галеры комеса Флатанелоса проплывали мимо Стамбула, Феофано стояла у борта, глядя на Город, и с нею Феодора: никто не препятствовал им. Ни один из московитов больше не захотел бросить на Стамбул прощальный взгляд… из всех русских рабов одной лишь рабе Желани Византия преподнесла великие дары, во много раз превосходящие ее потери.

Обе амазонки смотрели на Константинополь, пока Город не слился со своим полуостровом. Только Айя-София, Святая София, виднелась далеко, долго после того, как пропали из виду дворцы, и сады, и вражеские полумесяцы.

Наконец Феофано обняла подругу за плечи и увела с палубы. Они знали, где им находиться: в беседке, смежной с каютой кентарха, а ночью лучше спускаться в общее помещение под палубой, где были размещены остальные. Там для подруг было отгорожено собственное спальное место: Феофано настояла на этом, и комес быстро согласился. Он и сам лучше кого-либо другого понимал, что на борту не может повториться то прекрасное любовное помрачение, которое он пережил со своей подругой на Проте. Теперь Феодора принадлежала ему: но у такого обладания, как всегда у разумных и благородных людей, было множество ограничений.

Когда Феофано дернула за шнурок, придерживавший шелковую занавесь, и та отделила подруг от всего мира, Феодора села напротив гречанки и посмотрела ей в глаза серьезно и встревоженно.

– Чем мы будем жить? Мы еще почти не говорили об этом! Мы же все потеряли!

Лакедемонянка улыбнулась уголками яркого твердого рта.

– Ты не веришь своему возлюбленному?

Феодора медленно покачала головой.

– Я верю, что Леонард не бросит меня, – сказала она. – Но я не знаю, как он будет содержать меня и моих детей! Ведь он…

– Родич Никифора, которого он убил, – кивнула Феофано. – Критянин, мореход без подданства, а значит, морской разбойник… в Европе таких, как он, называют корсарами. И он хотел бы владеть тобой безраздельно, но оставит тебе свободу, потому что любит тебя!

Феодора грустно рассмеялась.

– А как будешь ты? Ведь у тебя тоже ничего не осталось?

– Кое-что осталось… и у тебя осталось, – заметила Феофано, касаясь амулета на шее подруги. – И если не хватит моего богатства, я возьму ссуду у Леонарда, – совершенно спокойно продолжила она. – Куплю имение, заведу хозяйство… где-нибудь в провинции, рядом с вами. Найду друзей, уехавших в Италию раньше меня. А года через три, пожалуй, смогу вернуть комесу долг! Было бы здоровье!

Феодора взглянула на белую прядь, змеившуюся в черных волосах Феофано; и вдруг, охваченная нежностью и страхом, пересела к гречанке на ложе и обняла ее.

– Я так боюсь тебя потерять!

Феофано прижала подругу к себе и, уложив ее голову на свое плечо, чуткими пальцами повторила изгибы ее тела. Она чувствовала, как ее московитке этого хочется. Никакой мужчина не научится такой женской любви и взаимопроникновению.

– Я всегда буду с тобой, – прошептала гречанка. – Нас ничто не разлучит! Мы существуем, лишь пока отражаемся в глазах друг друга!

Они поцеловались – сначала по-христиански, потом в губы, долгим томительным поцелуем. Феодора ощутила дрожь и жар желания. Феофано немедленно передались ее чувства, и гречанка улыбнулась.

Феодора встала с ложа, справляясь с собой; переведя дух, она выглянула за занавеску. Там Микитка что-то рассказывал ее старшим детям, а Магдалина сидела с младшим на коленях. Феодора отпустила занавеску и села обратно к своей покровительнице.

– Метаксия, я не знаю, как быть с моими сородичами.

Феофано пожала плечами.

– Кто-нибудь из нас возьмет твоих тавроскифов к себе – или я, или… вы, – сказала она. – Какие могут быть вопросы? Мы приставим их к делу, как было здесь.

Феодора застыла, глядя на нее.

– И я буду… госпожой, боярыней над Евдокией Хрисанфовной?

– А что тут такого? – сказала Феофано. – Ты рассказывала, что в вашей стране даже знатные люди издавна попадали в рядовичи и закупы*, – Феофано говорила по-русски, и совершенно свободно: но в ее устах старинные названия прозвучали чуждо и враждебно. – Это различные формы рабства, из которого можно выкупиться по-разному… у нас проще: или свободен, или раб. А ты без всякого ряда или купы будешь благодетельницей для своих, у вас подобное тоже не редкость!

Феодора потрясла головой. Они с Феофано говорили чаще по-гречески, но нередко и по-русски; однако Феодора так и не привыкла к русской речи в устах Феофано – царица строила фразы совершенно не так, как московиты, и употребляла совершенно другие, чужеродные, слова: это был какой-то новый язык, враждебный русскому, с латино-греческим костяком. Язык, время для которого не наступило… и уже никогда не наступит: Константинополь пал!

Феодора и сама давно уже разговаривала по-русски как гречанка, не слыша себя со стороны! Ничего удивительного, что Евдокия Хрисанфовна так смотрела на нее, – она-то сохранила русскую речь в изначальной чистоте, как и себя самое!

– Мне их взять к себе – совсем другое дело, – сказала Феодора.

Конечно, Феофано прекрасно понимала, почему “совсем другое дело”, но ничего не ответила. Жизнь жестока; и даже тем, кто совсем к этому не склонен, приходится изменять себе.

Феодора опять встала с ложа и прошлась по ковру, с наслаждением и тревогой всем телом ощущая качку.

– Несчастный Фома, – сказала она, сцепив руки. – Я все время думаю о нем!

Феофано отвернулась.

– Уверена, что этого мой братец и добивался.

Лакедемонянка легла, согнув и разогнув сначала одну сильную ногу, потом вторую. Потом она выгнулась на своей постели, сцепив руки над головой.

– Ты помнишь, что в моей Лаконии издревле для мальчиков из благородных семей существовало военное воспитание, – сказала царица. – Из них делали мужчин, отсылая далеко от дома и подвергая суровым испытаниям! Может быть, мой брат наконец сделает из себя мужчину!

Феодора замерла.

– Так ты рада тому, что случилось.

Она почти ожидала этого.

Феофано опустила длинные черные ресницы.

– Случилось то, что должно было случиться. Плохо, когда двое мужчин делят женщину, особенно подобную тебе!

Феодора кивнула.

– Это произошло бы все равно, рано или поздно, – произнесла она. – И слава богу, что распря началась не в плавании!

– Моя умница, – ласково сказала Феофано.

И Феодоре стало жутко. Многие мужчины хотели обладать ею; но сильнее их всех ее ревновала и хотела ею владеть эта женщина. Подобные Феофано женщины постоянны и страшны в своей любви.

Феодора отвернулась, прикрыв ладонями пылающие щеки. Хотя чего, казалось бы, ей еще осталось стыдиться наедине с Метаксией Калокир!

– Я рада, что ты так думаешь о брате, – сказала московитка. – Если ты думаешь, что Фома собирается воевать с нами как мужчина, а не как политик!

Глаза Феофано стали пустыми, и на лице тоже выразилась тревога.

Она встала, потом вдруг подтолкнула Феодору сильными руками наружу, вон из их алькова.

– Иди проведай детей и своих московитов.

Казалось, Феофано не терпелось остаться одной, чтобы обдумать кое-что наедине с собой. Феодора низко поклонилась царице и покинула ее.

Она покормила сына, радуясь тому, что не забеременела снова; поговорила с Вардом, который опять спросил ее, где отец. Старший сын уже спрашивал об этом на Проте – и когда мать сказала, что отец уехал и вернется нескоро, Вард скривился, точно взрослый, которого пытаются провести, считая за глупца. Может быть, теперь мальчик надеялся услышать правду.

– Я не знаю, где ваш отец, – наконец честно ответила Феодора обоим старшим детям. – И не знаю, когда мы снова увидим его.

Вард кивнул.

– У нас теперь будет другой отец? – спросил он серьезно.

Феодора опешила. Леонард нравился ее старшему сыну, и они не раз увлеченно играли вместе, когда комес гостил у Нотарасов. Но Феодора до сих пор еще не успела задуматься, как скажутся на детях такие перемены в ее жизни.

– Твой отец – Фома Нотарас, – сказала она мальчику после долгого молчания. – Никогда не забывай этого! Но, может быть, комес Флатанелос теперь станет моим мужем.

Вард улыбнулся и кивнул, удовлетворенный тем, что ему отвечают как взрослому.

Когда мать хотела уйти, он вдруг окликнул ее.

– Мама, я тебя люблю, – сказал старший сын Фомы Нотараса. И, глядя в его карие глаза, проникновенные, как глаза комеса, Феодора поняла, что осталось недосказанным: сын любил ее, несмотря на все, что она сделала и намеревалась сделать.

Феодора крепко обняла и поцеловала Варда.

– Благодарю тебя, мой золотой.

Она долго держала мальчика в объятиях, а тот прижимался к ней с любовью, которая только окрепла за эти годы. Потом Феодора поцеловала сына еще раз и, погладив по голове, подошла к деревянной лестнице, которая вела наверх.

И вдруг страшное воспоминание овладело ею: Феодора вспомнила, как ее везли в Константинополь в трюме, и точно по такой же лестнице к пленникам спустился Никифор Флатанелос, ныне покойный доместик схол, флотоводец и работорговец…

Феодора оглянулась на альков, где сейчас Феофано предавалась важным раздумьям, и, схватившись за деревянные перила, стала подниматься наверх. Ей хотелось побывать на палубе и осмотреться; и, встретившись с Леонардом, спросить, где они сейчас и далеко ли еще до Италии.

Но ей не пришлось искать Леонарда. Московитка прикрылась рукой от солнца, совсем как тогда, когда ее, рабыню, выгнали на палубу дромона, – и вдруг комес, налетев со спины как ураган, обнял ее за талию. Он крепко прижался к ней сзади, оглаживая так, как это только что делала Феофано; и Феодора, откинув голову любовнику на плечо, ощутила страсть еще большей силы, но другого рода. Такой огонь не может пылать долго!

– Я уже так истосковался по тебе, – прошептал комес, жадно целуя ее в шею. – Если бы не этот корабль!..

Феодора повернулась к нему лицом, и они задохнулись в поцелуе.

– Леонард… милый, подожди, – прошептала она наконец. – Что ты делаешь! – ахнула московитка, когда любовник вскинул ее на руки.

– Поставь меня! – потребовала она почти возмущенно, глядя ему в глаза. Стукнула его крепким кулачком по спине.

Леонард смеялся.

– Слушаюсь, – сказал комес; и, поставив ее, в самом деле тут же посерьезнел и взял себя в руки. Да: это был настоящий водитель людей.

– Леонард, где мы сейчас? – спросила Феодора, осмотревшись.

Город давно пропал. Море вокруг было очень синее, такое же, как небо над головой, – только в греческой земле она видела такое.

– Мы все еще в Пропонтиде, держим курс на юго-запад – на Венецию, – ответил комес. – Скоро выйдем в Эгейское море, обогнем Балканы – Болгарию, Македонию… Пройдем мимо Крита, может быть, высадимся там, – счастливо улыбнулся флотоводец. – Если повезет с погодой, мы будем в Италии недели через две, самое меньшее.

Феодора отвернулась, прикусив запястье.

– Леонард… а как ты поступишь со мной в Венеции?

Он изумился.

– Я думал, это давно ясно нам обоим, любимая! Я возьму тебя в жены!

Феодора смотрела на него с бесконечным терпением и насмешкой – и в этот миг напоминала Евдокию Хрисанфовну, живой и сильный укор самой себе.

– Ты не можешь взять меня в жены, – сказала она. – Я мужняя жена.

Леонард прикрыл глаза рукой, как будто Феодора ослепила его; отвернулся.

– Я не люблю заниматься казуистикой, однако приходится довольно часто, – сказал он после долгого молчания. – И насколько мне известно, наша греческая церковь разрешает расторжение брака в случае безвестного отсутствия одного из супругов…

– И превыше того – прелюбодеяния, – мягко усмехнулась Феодора.

Леонард теперь смотрел на нее.

– К тому же, – прибавил он, – ты, по церковным правилам, даже не можешь считаться…

– Не могу считаться женой Фомы Нотараса, – согласилась Феодора. – Потому что здесь я ношу чужое имя, а на самом деле я Желань Браздовна!

– И это не христианское имя… хотя и очень подходит тебе, как и имя Феодоры, – заметил Леонард, улыбнувшись. – Однако тебя окрестили так! Видишь, сколько условностей, которые церковь преступает по необходимости! Много ли они значат для тебя?

– Много, – сурово ответила Феодора. – Подумай, что если незаконен мой брак, незаконны и мои дети!

Леонард обнял ее.

– Уверяю тебя, дорогая, что никто не спросит об этом в Италии, – сказал он. – А перед Богом мы уже муж и жена.

– И ты женишься на мне по католическому обряду, – прошептала Феодора.

Леонард рассмеялся.

– Еще одна условность!

– Только теперь, и только для нас, – сурово возразила московитка. – А для других, кто нас видит? Вспомни, за что мы бились!

Леонард ничего не ответил.

Он долго смотрел на нее, а потом произнес:

– Так решено? Ты согласна? Это сейчас главное!

Феодора кивнула.

Леонард счастливо улыбнулся и снова обнял ее, лаская. Феодора закрыла глаза, млея и томясь в его объятиях.

Птица Желань уже не может вернуться в свое гнездо, там не примут ее… ей нужно лететь искать себе новый дом. А дом этот еще даже не построен!

Леонард наконец выпустил ее из объятий и, поцеловав в лоб, сказал:

– Мне нужно идти… Очень жаль! Мы сейчас не можем ни приласкать друг друга как следует, ни поговорить!

– Мы на земле свое наверстаем, – засмеялась Феодора.

Леонард кивнул с сияющими глазами.

Комес ушел, а она, глядя ему вслед, нахмурилась, схватившись за шею. Дай-то бог.

Когда она спустилась к Феофано, то обнаружила, что лакедемонянка спит, раскинувшись на своей постели и подложив под голову локоть. Рот Феофано был приоткрыт, как у ребенка, черные волосы разбросались по ее груди и разметались по подушке.

“Когда-то я еще увижу ее спящей? Когда мы еще будем ночевать вот так, наедине?”

Феодора тихо опустилась на свое ложе, стараясь не скрипнуть; но как только она села, царица открыла глаза.

Она смотрела на подругу словно бы с ленцой… но это было обманчивое выражение. Феофано могла вспрянуть молниеносно, как воин.

– Ну, что у вас там?

И как только она узнала, куда и зачем выходила Феодора!

– Он предложил мне взять меня в жены в Италии… и я согласилась, – со вздохом ответила московитка. – Мы оба сошлись на том, что мой муж безвестно отсутствует.

Яркий рот царицы искривила улыбка.

– Ну да… конечно. Что ж, я рада за вас обоих. И за безвестно отсутствующего.

Феодора легла на свою постель и уткнулась лицом в подушку.

* Рядовичи – на Руси XI – XIII вв. лица, служившие землевладельцам по ряду (договору), как правило попавшие в зависимость от него за денежный долг, помощь семенами или орудиями труда, вынужденные отрабатывать у господина часть своего времени. Закупы – рядовичи, взявшие взаймы ссуду (купу) и селившиеся на земле хозяина на время отработки этой ссуды. К XVI веку эти формы зависимости постепенно были вытеснены крепостничеством.

========== Глава 121 ==========

Пока они плыли до Крита, на море еще несколько раз начиналось волнение, вызывавшее волнение и среди всех, кто был на борту; но каждый раз воды успокаивались.

– Ничего страшного, – говорил комес, ободряя людей. – В конце весны и в открытом море бури случаются редко!

А наедине с подругой он признался:

– То, что случилось с “Василиссой Феодорой”, было полной неожиданностью для меня. Самое неспокойное время в Пропонтиде – поздняя осень и зима! Шторм как будто нарочно подгадал, чтобы разделить нас!

Феодора внимательно смотрела на любовника – и вспоминала, что натворил своим криком маленький Лев, ее сын от Валента, когда они убегали из Каппадокии.

– Ты не рад тому, что случилось? – спросила она.

Комес нежно улыбнулся.

– Я понимаю, что только благодаря этому я получил тебя!

Он поцеловал ей ладонь; а потом она закинула Леонарду руки на шею, и они долго миловались, забыв о том, что их могут видеть… и наверняка видят.

Каторжники, правда, сидели в своих банках, особых каморках, в средней части корабля и не могли наблюдать того, что происходило на носу галеры, где стояли любовники. Однако команде Леонарда Феодора по-прежнему не доверяла.

И даже при полном доверии между начальником и экипажем созерцание чужих объятий, чужой желанной женщины может всколыхнуть в ядреных, жаждущих опасности мужчинах звериные чувства.

Но сейчас Феодора была готова к опасности. Она улыбнулась греку, когда они с Леонардом отклонились друг от друга: он все еще обнимал ее за талию.

– Ты опять носишь заколки, – сказала она, притронувшись к его виску. – Очень красиво.

Леонард рассмеялся и поправил свой пышный хвост.

– Я еще в Мистре заметил, что тебе так нравится.

Потом прибавил серьезно:

– В Европе у мужчин нечасто найдешь хорошие волосы, вроде моих… У низших сословий волосы портятся от голода и сверхсильной работы, а у благородных… от пагубных привычек и любовных болезней.

Феодора подняла брови:

– Любовных, голубчик мой?

Она вцепилась в его плечи.

– И моряки, должно, богатые урожаи собирают, когда заходят в порты?..

– Правда, собирают, – согласился Леонард, улыбаясь. – Но я всегда был щепетилен. Не бойся.

Феодора знала, что он хотел сказать ей приятное; но ей отчего-то стало очень не по себе. Она высвободилась и отошла к борту, вглядываясь вдаль.

– Где там твой остров?

Комес через несколько мгновений оказался рядом и опять привлек ее к себе; он завладел ее рукой, лаская ладонь.

– Вот он, уже рукой подать, – прошептал Леонард, поцеловав подругу. – Совсем скоро мы сойдем, и ты сможешь отдохнуть на песке… как следует искупаться… а потом я покажу тебе славу моей отчизны, знаменитые критские дворцы и росписи!

Феодора взглянула комесу в глаза без улыбки; и тогда он прижал ее к груди, гладя по волосам и спине.

– Я буду хорошим мужем, – прошептал критянин. – Богом клянусь, я буду лучшим мужем, какого ты могла бы пожелать! Я не стану собирать грязь в портах, чтобы потом вымазать ею тебя! Как ты только могла подумать!

– Я ничего не думала, – прошептала Феодора, прижимаясь к нему.

Обе галеры, называвшиеся “Эрато” и “Киприда”, благополучно пристали к критскому берегу: галера-водительница, “Эрато”, несшая комеса и его подопечных, причалила первой. Были сброшены мостки; в ослепительно белый песок забили столб, к которому пришвартовали судно.

Феодора видела белые стены прочно укрепленного приморского города – Кандии*, бывшего гаванью, сейчас очень оживленной; но комес не собирался заходить в этот порт. Они причалили в пустынном месте, где никто не мог бы узнать и запомнить его необыкновенных спутников.

Комес сошел на берег первым, рука об руку с Феодорой, точно препровождал царственную супругу во дворец. Где же сам дворец? Феодора не видела отсюда, но могла вообразить себе со слов Леонарда колоссальные коричнево-красные руины, палимые солнцем тысячи лет. Древнейшее творение человеческих рук; жилище, заброшенное задолго до того, как по всему эллинскому миру выросли Александрии.