Текст книги "Ставрос. Падение Константинополя (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 78 страниц)

Она засмеялась.

Феодора вскочила в ужасе. Сколько она жила с Фомой, патрикий еще ни разу не напивался до бесчувствия. Она хотела метнуться вон, но Феофано удержала ее железной рукой.

– Стой, дурочка. Сядь!

Она толкнула Феодору назад на табурет. Потом опустилась перед любовницей на колени, взяв ее руки в свои и дружески улыбаясь, – как давным-давно в Большом дворце…

– Ты ведь не хочешь возбудить в нем подозрение? Если ты не тронешь его до утра, Фома Нотарас не вспомнит ничего, что было с ним сегодня, и о тебе тоже не вспомнит… Кроме того, я не позволю тебе вмешиваться в мою политику.

– Уж конечно, – пробормотала московитка.

Феофано поцеловала ей руку, потом прижала ее ладонь к своей щеке.

– Ты такая чистая, филэ, – сказала она, глядя на нее снизу вверх сияющими глазами. – Когда мы близки с тобой, я словно пью из незамутненного родника… Ты сама себя не знаешь.

– Да что же во мне еще может быть чистого, – сказала Феодора. – Теперь!

Она развела руками.

Феофано засмеялась и опять поцеловала ей руку.

– Ты чиста как зеркало… Потому, что все, что ты делаешь, ты делаешь из любви, – сказала она.

– А ты? – спросила Феодора.

Она посмотрела на подругу так, точно в первый раз ее увидела, – и в первый раз задумалась о себе…

– И я, – сказала Феофано.

Феодора поднялась с табурета и опустилась на колени напротив Феофано. Она крепко обняла ее.

– И ты, – прошептала московитка. – И твоя любовь намного больше моей.

Они долго стояли на коленях, не выпуская друг друга из объятий, покачиваясь и гладя друг друга по волосам.

Феодора осталась до утра с детьми, и только утром, вместе с Феофано, спустилась в зал: тот, как оказалось, был уже наполовину пуст. Управитель выгнал куда-то всех музыкантов и танцовщиков, и остались только некоторые благородные гости. В числе их были Фома Нотарас и братья Аммонии, заснувшие голова к голове – светлые кудри к черным, на соседних ложах.

Феодора подошла к мужу и, наклонившись, потормошила его. Вот теперь у него будет адски болеть голова, особенно с отвычки напиваться…

Патрикий открыл глаза не сразу – а когда открыл, Феодору охватила жалость, такой у него был больной вид.

– Жена?..

– Да, – сказала она. – Вставай, муж мой! Ты не дома!

Он вздрогнул и сел, держась за голову; увидев, с кем он спал рядом, патрикий вскочил как встрепанный. Порою страх трезвит как лучшее лекарство.

– Опохмеляться не дам, – с усмешкой сказала Феофано, стоявшая рядом и наблюдавшая все, что происходило между мужем и женой. – На вот, рассолу выпей…

Он, морщась, выпил с покорностью ребенка.

Потом встал, закинув одну руку на плечи сестры, а другую на плечи слуги. Феодора шла рядом: они вдвоем проводили патрикия наверх, в комнату, отведенную Нотарасам, куда госпожа дома приказала подать завтрак. Он был ласков с обеими женщинами и, казалось, озабочен только своим здоровьем.

Феодора завтракала с мужем, и он был ей благодарен. Потом, извинившись тем, что ей нужно к детям, она ушла вместе с хозяйкой.

– Как всегда, – сказала Феофано, когда они выходили от патрикия. – Я нянчилась с ним сколько себя помню… Но Фома благодарное и незлобивое дитя, если вовремя о нем позаботиться. И думаю, что он еще не скоро повторит вчерашний подвиг.

Царица усмехнулась. Феодора вспомнила, что совершил этот человек, о котором Феофано так насмешливо говорила, и передернулась. Что же за создания эти ромеи!

Когда днем патрикию наконец полегчало и он спустился вниз в поисках жены, то не обнаружил ее. Выйдя из дома, где некоторые воины Феофано и их собственные воины только приходили в себя, патрикий Нотарас увидел, что Феодора едет верхом рядом с верховым Валентом Аммонием, а тот, лучась улыбкой, что-то оживленно ей рассазывает.

“Аммонии оба семейные люди, и у обоих есть дети. Валент – младший из братьев, но уже вдовец, – предупреждала гостью Феофано. – У него остались два сына и две дочери, а жена умерла девять лет назад… но, как и полагается храброму полководцу, он заводит новую жену в каждом походе, если не спит со своим денщиком. Можешь восторгаться им, и он будет восторгаться тобой и распускать перья… но берегись его”.

Патрикий Нотарас ударил кулаком по колонне, подпиравшей портик особняка Калокиров, и подумал: как же хорош собой, в своих доспехах, чернокудрый смуглый Валент Аммоний, и как он свеж и полон сил, несмотря на вчерашнюю попойку.

К вечеру хозяйка опять собрала всех в зале, и, поздравив дорогих гостей с прошедшим Рождеством, всем подарила подарки, не забыв даже детей. Маленький Вард получил искусно выточенную деревянную саблю, и хотя понятия не имел, что с ней делать, умудрился тут же поранить ею ногу Валента. Бравый вояка белозубо захохотал, отказываясь от помощи хозяйки и Феодоры, и, взъерошив темные волосы мальчика, предрек ему славное будущее.

Феодора была избрана царицей вечера, и Феофано торжественно увенчала ее короной, присланной Леонардом Флатанелосом, которую московитка получила из ее рук прошлой ночью.

========== Глава 61 ==========

Феофано, к вящему неудовольствию брата, показала себя прекрасной хозяйкой – она умела занять как самых утонченных, так и самых грубых и невзыскательных гостей. В прежние времена она могла бы первенствовать на симпосионах, собраниях греческой аристократии, среди которой хватало и тех, и других. Византийцы Аммонии и их друзья были, несмотря на благородство крови, не очень образованы, зато удалы и охочи до самых простых радостей жизни, выпивки и женщин; притом всякая щепетильность и разборчивость в отношении любви была почти начисто вытравлена из этих аристократов беспорядочной полувоенной-полуразбойничьей жизнью, наложившей отпечаток на весь их облик.

Однако Феофано сумела, хотя бы на время, облагородить и возвысить устремления родственников – обращаясь к античным образцам, прибегая не только к своей чеканной красоте и красноречию, но и к мужеству, о котором Аммонии к этому времени были наслышаны и которое произвело на них впечатление. Под влиянием чар хозяйки, ее вина и ее щедрости, оплаченной беглецом Флатанелосом, почти забылось вдовство Метаксии Калокир и история с ее мужем: старшим из братьев.

Метаксия вместе с Дионисием и Валентом пила за упокой души Льва Аммония, павшего смертью храбрых, и непритворно плакала о судьбе своих сыновей. Аммонии угрюмо и сочувственно молчали, глядя на это, – их очерствевшие сердца, остававшиеся, тем не менее, греческими, были почти завоеваны…

Теперь, к тому же, немалую привлекательность гостеванья, конечно же, составила молодая русская подруга хозяйки, которая взбудоражила обоих Аммониев уже своим происхождением – им ни разу до сих пор не доводилось встречать красивой русской женщины, образованной по-гречески и умной по-своему, по-славянски.

– Вы… как княгиня Ольга, – сказал наконец Валент, который ухаживал за Феодорой всего горячее и настойчивее.

– Мне до нее далеко, – сказала Феодора с уверенностью, хотя совсем не знала этой великой женщины. – Но я так же, как наша княгиня, предпочитаю, чтобы мне говорили “ты”, господин…

– Валент, – кланяясь, сказал ромей; он подхватил руку Феодоры и прижал к губам, царапнув своими жесткими черными усами и бородой, окаймлявшей крепкую челюсть. – Я кентарх – был сотником при императоре Иоанне… но сейчас это звание не имеет прежнего значения. Я теперь просто начальник моих воинов.

Он поднял на молодую женщину глаза и улыбнулся. Глаза у Валента, как и у его брата, были совершенно черные, как омуты: и среди смуглых греков нечасто встречались такие черные люди, и даже просмоленный морем Леонард Флатанелос был светлей. Феодора подавила дрожь.

– Кентарх – но разве это не капитан корабля? – спросила она, невольно оглядываясь, точно ища спасения. Они с младшим Аммонием незаметно ушли далеко в угол от остальных гостей.

– Это означает “начальник сотни”, – раздался рядом звонкий голос.

Спасение пришло – Феофано приблизилась и взяла ее под руку.

– Кентарх значит то же, что у римлян центурион, дорогая: и там, и там есть сотня, – объяснила она. – Мы кое-что взяли у римлян и в военном отношении, но наша армия куда менее стройна и более пестра… Конница у нас от персов и македонцев, среди наших лучников много азиатов… Ах, да что говорить!

Феофано махнула рукой: она была мрачна, точно кентарх, обнаруживший накануне битвы, что у него разбежалась вся сотня.

– Можно сказать, что и армии давно уже нет, – мрачно вступил в разговор подошедший к ним Дионисий, который был серьезнее и молчаливее брата – и не таким пригожим, хотя тоже силен и статен. Может быть, улыбаться и нравиться Дионисию мешали воспоминания о жене и пяти дочерях, которые ждали его дома. У него до сих пор не родилось наследника – а всем подросшим дочерям нужно было подыскивать женихов и собирать приданое…

Дионисий Аммоний посмотрел на Феофано, улыбнулся ей – улыбка едва тронула губы под усами – и склонил голову.

– Выражаю почтение к делу, которое ты начала, госпожа… Феофано, – произнес он. – Скверное, однако, наступило время, если военачальником приходится становиться женщине!

– Это далеко не новость, – возразила Феофано.

Впрочем, она поняла, что теперь не время напоминать о критянках, спартанках и амазонках; но Дионисий, должно быть, и сам вспомнил и уважительно кивнул. Он поцеловал руку хозяйке, как Валент – Феодоре.

– Надеюсь, однако, что у нас еще остались мужчины, способные сражаться за женщин, – задиристо вмешался младший Аммоний, с улыбкой и блеском в черных глазах. – К примеру, этот могучий лаконец, который неотступно ходит за тобой, Метаксия, – он твой охранник? Или начальник твоих воинов?

Феофано нахмурилась, услышав, как ее назвали; а Валент, придя в совсем веселое настроение, ткнул хозяйку кулаком в плечо и кивнул брату.

– Слышишь, Дионисий? Она хитрит с нами, женщина всегда женщина!

Он захохотал; а Феофано, придя в ярость, топнула ногой.

– Прекратите! – приказала она.

Повернулась к Валенту и серьезно сказала:

– Можешь попробовать сразиться со мной. Марк и в самом деле мой охранитель, но он еще и мой наставник!

Валент перестал улыбаться.

– Я и пытаться не буду, потому что ты и минуты не выстоишь против меня, – сказал он, внимательно и мрачно оглядывая хозяйку своими черными глазами и поглаживая черные усы и бороду. – Но у тебя истинно спартанский характер. Только такие женщины и рождают мужчин.

Валент, в свою очередь, почтительно поклонился хозяйке, на восточный манер прижав руку к сердцу; Феодоре вдруг подумалось, что, со своими длинными черными волосами, Валент Аммоний немало напоминает перса времен древней империи – блиставшей прежде римской… Что же: разве ромеи не наследники древнего Востока, так же, как и Рима?

– Я поняла, в чем вы особенные, – вдруг взволнованно сказала московитка: все трое высокородных собеседников тут же повернулись к ней. – Вы меняетесь все время – и остаетесь неизменными, проносите себя через века как есть… Вы – и Запад, и Восток вместе!

Феофано улыбнулась, и ее глаза заблестели гордостью – совсем недавно эта девочка не знала ничего, кроме молитв, которые затвердила бездумно!

– Византия – сказка, которую уже никому не повторить, – ласково сказала она. Взяла свою воспитанницу за голову руками в перстнях и браслетах и поцеловала в лоб.

Тут Дионисий вдруг пошевельнулся и, оглянувшись, спросил:

– А где же твой брат, Феофано? Кажется, мы хотели договариваться с ним о военной помощи!

Феофано улыбнулась одним углом ярко накрашенного рта; на лицах обоих Аммониев изобразилось плохо скрываемое презрение.

– Не знаю, – наконец громко сказала госпожа дома. – Он не показывается мне на глаза. Может быть, опять утешается вином?

Феодора опустила голову и отвернулась.

– Пойду поищу Фому! – наконец бросила она, после мучительного колебания. – Извините меня, мои господа!

Она быстро ушла, оставив Аммониев и Феофано в зале. Они были не одни – в другом углу собрались друзья и воины Аммониев, которые бражничали и толковали о чем-то своем; но эта троица ни на кого больше не смотрела, как будто они были тремя главными стратегами.

Наконец Валент тронул за плечо хозяйку – он улыбался, и тон у него сменился на вкрадчивый; он не отрываясь смотрел вслед Феодоре:

– Скажи мне правду, Метаксия… эта прекрасная и разумная московитка бывшая рабыня Фомы Нотараса? Или твоя?

Феофано взглянула на него – потом отвернулась. Она прикрылась легким голубым покрывалом, приколотым к ее волосам сапфировыми булавками.

– Нет, Феодора не рабыня, – наконец ответила хозяйка. – Эта женщина никогда не была рабыней.

Валент улыбнулся, накручивая на палец ленту, вплетенную в его прическу. Он был тоже далеко не прост.

– Я никогда не знал ни одной женщины тавроскифов, – медленно сказал он. – Скажи, госпожа Метаксия… они очень верные?

Феофано усмехнулась.

– Очень, друг мой. Не про твою честь, – сказала она.

Валент поклонился, потом ослепительно улыбнулся мрачному Дионисию.

– Это мы еще увидим!

Он засмеялся, ощущая восторг охотника или завоевателя.

– Должно быть, эти варварки такие же верные, как лакедемонянки распутные!

Увлеченный московиткой, Валент совершенно забыл, с кем говорит. Феофано, вскрикнув от ярости, двинулась к нему, намереваясь залепить пощечину; но ее опередил Дионисий. Быстро шагнув к брату, он так крепко ударил его в челюсть, что тот пошатнулся и чуть не опрокинулся, несмотря на то, что был едва ли слабее старшего.

– Сейчас же извинись перед Феофано! – потребовал Дионисий. – Что ты себе позволяешь?..

Валент отдышался, держась за покрасневшее лицо; он широко раскрытыми гневными глазами взглянул на брата… и потупился, опустил руки.

– Прошу меня простить, Метаксия.

Дионисий прибавил гневно:

– Зови ее так, как она требует! В своем доме Феофано царица над нами, желаешь ты того или нет!

Валент усмехнулся и поклонился хозяйке.

– Прошу меня простить, моя августа.

Он кивнул брату, и они наконец-то ушли, совещаться о чем-то семейном; Феофано увидела, как Аммонии приблизились к своим людям – и после короткого бурного разговора они вышли из обеденного зала все вместе.

Метаксия Калокир вздохнула и опустилась на резной стул, спрятав в ладонях усталое горящее лицо.

Аммонии прекрасные воины, и похожи на македонцев, хотя черны, как критяне… но повадки и склонности у них персидские, так же, как она сама напоминает братьям спартанку. В ней в самом деле течет спартанская кровь; а вот несомненной восточной примесью в своей крови Аммонии едва ли могут гордиться. Лев Аммоний был такой же – невоздержанный на язык, больше всего на свете любивший пышное бахвальство завоевателя и грубые плотские утехи.

Нет, конечно: Лев Аммоний, старший в роду Аммониев, был хуже обоих младших братьев вместе взятых, и хвала Фоме Нотарасу – Феофано никогда не устанет благодарить своего ненаглядного брата…

Только бы Валент не наделал дел, а у Феодоры достало ума и тонкого понимания! Впрочем, ей и ее уму Феофано могла верить; в отличие от Валента. Остается надеяться, что суровый семейный Дионисий, со своими дочерьми на выданье, будет сдерживать младшего. И что Фома не будет слишком много путаться под ногами… или не вздумает попытаться отличиться именно сейчас: у таких людей, как ее братец, маленький цезарь, иногда жажда кровавой славы просыпалась в самые неподходящие минуты и с необыкновенной силой…

Конечно, если в нем проснется раскаяние, это будет в десять раз хуже. При мысли об этом Феофано готова была самолично заткнуть брату рот и продержать его связанным в конюшне все время гостеванья Аммониев – ах, если бы только можно было взять его силу, не задействуя его самого!..

Впрочем, она скоро отошлет братца назад, домой. Он не сделается нужен войску, нечего даже надеяться на это. И своим детям он нужен. Вот и благоприятный предлог…

Но оставит ли Фома дом Феофано добровольно? Только с женой – в этом он сестре не уступит.

Феофано скоро уедет отсюда, обустраивать лагерь вместе с союзниками… Ах, если бы только можно было взять ее возлюбленную варварку с собой, вместе с ее детьми, и не разлучаться с ними больше! Феофано научила бы свою филэ сражаться, как только Феодора перестанет кормить дочь, – да, славянка непременно пожелает этого, а Феофано подходит для таких уроков куда лучше, чем воины-мужчины: Феодора гораздо нежнее ее, учившейся у лаконца.

Но нельзя.

Феофано встала и направилась на поиски Марка – хотя бы побороться с ним, отвести душу, или просто пообниматься; этот верный, вечный поклонник всякий раз вливал в нее новые силы, ничего не прося взамен.

Они сошлись с Феодорой в саду, куда обе вышли подышать, несмотря на холод, – точно сговорились. Союзницы улыбнулись друг другу. Феодора подала хозяйке руку, и Феофано ласково сжала ее.

– Ну что, беглянка? Нашла своего супруга?

Тут она увидела, что глаза у московитки заплаканы, хотя Феодора умывалась, чтобы скрыть это, и смыла краску. Феофано перестала улыбаться.

– Нотарас опять пьян? – резко спросила она.

Феодора покачала головой.

– Нет… он плакал, – ответила она шепотом. – Я хотела убежать, чтобы муж не застыдился, но Фома схватил меня и крепко обнимал, пока не успокоился. Я не могла уйти, не могла вырваться, хотя так хотела! Ты знаешь, что он бывает очень силен, когда на него находит…

– Ну конечно… он же мужчина, – усмехаясь, сказала Феофано.

Потом прибавила сурово, сложив руки на груди:

– Это очень плохо, дорогая. Что он кается, как я вижу… Стоит только начать такое, и уже не остановить! Особенно моему Фоме!

– Я боюсь его, – призналась московитка вдруг. – У него рыданья могут смениться припадком, я такое уже видела! Или он сделает что-нибудь страшное, против своих и самого себя, чего никто не сможет…

Феофано кивнула.

– Не объясняй, я понимаю куда лучше тебя.

Она вздохнула.

– Что ж, будем лечить болезнь сильными средствами! Для начала я сама поговорю с братом, я умею… А потом начнем учения, довольно безделья! Начать следует прямо здесь, чтобы люди Аммониев, мои и ваши оценили друг друга; пусть Фома покомандует своими и подерется с чужими. Думаю, кое-кого из простых солдат он одолеет даже без того, чтобы ему поддавались, потому что все-таки лучше обучен и вооружен, – ты ведь знаешь, что сейчас, в наше нищее время, даже знать вооружает и обучает своих воинов кое-как. Я видела, что почти все люди Аммониев одеты в латаную кожу вместо панцирей! Куда это годится!

Феофано замолчала, поджав губы, озабоченная уже только армией.

– Сами Аммонии – отличные кавалеристы, подобные македонским гетайрам*, но их солдатам далеко и до македонской, и до римской пехоты! Впрочем, где теперь таких найдешь!

Она посмотрела на подругу – и вдруг, подмигнув, ущипнула ее за щеку.

– Посмотришь, что умеет твой новый поклонник! А уж он постарается, чтобы привести тебя в восхищение!

Феодора закуталась в шерстяное покрывало, которым прикрылась от холода с головы до пят.

– Только бы Фома не увидел, как Валент за мной ухлестывает. Это убьет его, – пробормотала московитка.

Феофано улыбнулась.

– Не бойся, дорогая, я найду, чем занять Фому. А он человек умный и тонкий, куда тоньше братьев Аммониев, – и, если возьмет себя в руки, постарается не отталкивать тебя придирками.

В тот же день, после долгого разговора, брат и сестра совершенно помирились. Фома Нотарас укрепился духом, даже против ожиданий Феофано, – и помирился также и с женой. Он согласился с нею в том, что Аммониям нужно оказывать знаки почитания и восхищения, и даже согласился потерпеть ухаживания за нею Валента, которые тот не собирался прекращать.

Фома Нотарас знал свою жену и ее верность не хуже Феофано – хотя и с другой стороны…

Потом наконец был скреплен военный союз трех благородных семейств – вином, объятиями и даже поцелуями. Фома Нотарас настолько овладел собой, что позволил расцеловать себя Валенту, который теперь при одном взгляде на прекрасную московитку воспарял на небеса от удовольствия и предвкушения – вернее сказать, предвкушения удовольствия.

Валент и в самом деле из кожи вон лез, чтобы вызвать восторг Феодоры; и та восхищалась, но умеренно, научившись самообладанию у Феофано. Валент был немало разочарован… но, с другой стороны, рад, что приключение не окончилось.

Но гостеванье у Феофано окончилось для всех не так, как думала хозяйка, хотя она просчитала почти все. Фома Нотарас пожелал ехать в лагерь с нею и Аммониями.

Такого подвига Феофано не ждала. Но, конечно, отговаривать брата было себе дороже – она знала его непредсказуемый характер.

Фома и Феодора мирно и даже с грустью распрощались у дверей особняка Калокиров; Феодора обняла мужа, как старого друга, и поцеловала его золотой нательный крест, который патрикий, как ни удивительно, никогда не снимал. А может, именно этого и следовало ожидать от такого суеверного человека – римлянина с его измельчавшими богами, потерявшими всякое значение: человека, лишенного настоящей веры и опоры?

Феодора села на свою гнедую кобылку, подарок мужа, который он старательно выбирал для нее, и еще раз улыбнулась всем. Московитка решила, что поедет назад верхом, а дети – в повозке с нянькой.

Когда Феодора посмотрела на Аммониев, Валент послал ей воздушный поцелуй – точь-в-точь как Фома, когда они еще не были женаты и переживали весну своей любви. Феодора посмотрела на мужа и увидела его понимающую ироническую усмешку. Впрочем, патрикий не сердился.

Феодора послала воздушный поцелуй мужу и, тронув коня, поскакала прочь, первая из всех; за нею ее охранители, а следом тронулась и повозка.

Феодора скакала и думала о Леонарде Флатанелосе.

* Дружина (конница) македонского царя.

========== Глава 62 ==========

“Привет тебе, филэ, северная звезда!

Не соскучилась ли ты еще по мужу? Не успела? А вот Валент по тебе, представь себе, тоскует: он помрачнел совсем как Дионисий и даже перестал заглядываться на других красавиц. Конечно, женщин у нас маловато, а с красавицами необязательно заигрывать, чтобы брать их, мы обе это знаем, – но младший Аммоний очень переменился после встречи с тобой; и когда мы не заняты, терзается чем-то, пьет, но не пьянеет. Ты поистине волшебно действуешь на мужчин – а может, только на греков, подобно своей княгине Ольге?

Впрочем, много раздумывать нам некогда. Ты сердишься, наверное, что так поздно получила мое письмо, и беспокоишься о нас – но мы были так заняты, и я так уставала, что глаза закрывались, стоило только слезть с коня после вечернего объезда лагеря. Не оставалось сил даже на посторонние мысли. Конечно, ты много трудишься как мать и хозяйка имения; но это куда легче, чем воинские упражнения и, тем паче, обязанности военачальника, устроителя сотен жизней своих людей. Я намного выносливее тебя, хотя и почти вдвое старше; но даже с такой подмогой, как мои мужи, очень уставала вначале. Теперь, правда, привыкла и окрепла – вот что значит мощь мужского эроса, которую ощущали мои прародители!

Я догадываюсь, что среди моих солдат есть любовники, которые прячутся, тогда как в прежние времена не стыдились себя, – но даже те, кто ничего не делает, насыщают меня своей страстью, какой не бывает у мужей с женами.

Но ты снова сердишься, что я не перехожу к делу!

Что ж, слушай.

Как ты знаешь, силы Византии разрознены и малы, и уже давно. Константин защищен очень плохо.

Ты говорила, что была поражена прибытием венецианцев – будто бы галеры закрыли все море до горизонта? Неудивительно, что тебе, дочери лесов и глухих хором, так показалось! Леонард писал мне отдельно от тебя, сопроводив свои драгоценные дары прекрасным сердечным и деловым письмом, – и в нем уведомил меня, что греческих кораблей у императора не больше десятка, а вместе с союзническими, итальянскими, наберется едва ли тридцать.

Сколько у василевса осталось гвардии и войска, Леонард оценить не мог, и я точно подсчитать не берусь: но едва ли больше нескольких больших тагм, то есть нескольких тысяч. И это – все годные солдаты императора, если закрыть глаза на их выучку и вооружение. А если учесть это, настоящую силу государя придется уменьшить еще вдвое, втрое!

У меня и Нотараса вместе войска всего почти малая тагма – триста человек, если не считать моих наемников, а только греков. Вы привели сорок человек, и десятерых муж отправил назад, вместе с тобой; но ведь ты знаешь, конечно, что на вашей земле кормится гораздо больше солдат, как и на моей. Мои владения куда обширнее братниных, и хозяйство я веду лучше; у меня по смерти мужа осталось много его людей, отделившихся от императора, – представь себе, почти никто не бежал из-под моей руки!

Вместе с наемниками, если к нашим прибавить солдат Аммониев, которые остались под их началом после смуты со старым Иоанном, получится около пятисот воинов.

При этом лагерь наш все пополняется, нашими общими усилиями, – я дала знак тем моим наемникам, которых задействовала раньше, когда боролась в Константинополе против Константина и католиков.

Но, конечно, это не греки – азиаты, и они еще менее надежны; да и им нужно что-то есть. Хорошо, если они добывают пропитание не разбоем, как делали аммониевские удальцы. На мой призыв откликнулась только половина наемного войска, потому что остальных наемников за то время, что мы сидели тихо, уже переняли у меня мои соперники. В том числе и паписты, и сторонники Мехмеда, которых немало среди византийцев, приготовляющихся к сдаче заблаговременно.

Таким предателем мог бы стать и мой брат, твой муж, – но пока я в силах, я этого не допущу.

Но к нам приходят греческие добровольцы – и многие приносят свои скромные богатства. Наше войско теперь насчитывает около тысячи солдат, считая пеших и конных; конников – триста.

Это неслыханно много для нашего времени.

Надеюсь, я не утомила тебя подсчетами? Впрочем, думаю, что нет, любовь моя, – ты, как и я, любишь упражнять свой ум”.

Феодоре представилась насмешливая и грустная улыбка Феофано, изгиб твердых пурпурных губ, и она даже руки протянула в тоске, стремясь обнять свою грезу, которая казалась такой же плотной, земной и горячей, как и сама гречанка. Потом московитка опомнилась и встряхнула головой. Запустила руку под двойной серебряный обруч на волосах и продолжила чтение.

“Ты, наверное, удивляешься сейчас, как нас еще не обнаружил эпарх Мистры – и как не заметили из Константинополя? Заметили и те, и другие. С Мистрой мы поладили: мы пополнили городскую казну, за что в городе очень благодарили нас и желали нам удачи, хотя подкрепление предложить не спешат. Видишь ли, у нас сейчас стало слишком много благоразумных – таких, кто предпочитает прятаться за чужими спинами или ждать архангелов с огненными мечами. Кончается тем, что благоразумные прячутся за спинами друг у друга и открывают врагу и лицо, и тыл. Впрочем, таких людей всегда было большинство”.

Феодора грустно засмеялась – как, должно быть, смеялась Феофано, когда писала эти строки.

“Впрочем, воевать мы не спешим: мы тоже очень разумны, не правда ли, дорогая? Мы лишь покоряемся суровой необходимости.

Из Константинополя к нам приезжали гонцы, присланные патриархом: да, именно так! Мы ответили святому человеку со всем почтением и даже провели его посланцев по лагерю. Они долго толковали с Фомой – вот когда пригодился мой брат! У него ум похож на мой, и он так же красноречив, как ты знаешь; но со мной о военных делах посланцы патриарха, тоже священники, говорить не будут, я сносилась с ним только через мужчин-посредников. А наш патрикий, хотя и боялся, произнес такую речь, что впору было бы и Цицерону.

Священники уехали – ты, верно, испугалась за нас, испугалась гнева императора? Напрасно. Ты забыла, что патриарх до сих пор не дружен с государем; до сих пор не простил ему его католических союзников.

Когда же прибудут посланцы от Константина? Думаю, едва ли мы дождемся их в скором времени; если вообще дождемся. Константинопольские шпионы, конечно, между нами пошныряют; в этом и сомнения нет. И Константин наверняка уже осведомлен о мистрийской армии и ее предводителях, о новых деяниях новой Феофано. Но василевс ничего не предпримет: это ему будет слишком дорого стоить. Он знает, что мы на него не пойдем, что мы ему не враги и преданы империи – и хотя он, конечно, не может питать к нам приязни, будет беречь свои силы для Мехмеда.

Конечно, если бы Константин вздумал атаковать нас, он сделал бы это сам, как древние вожди, – но ему никуда нельзя двинуться: он сейчас как никогда нужен Городу и прикован к нему, как раб к галере. Император более не человек – он знамя, которое высоко держат защитники Константинополя.

Довольно о войнах – мы не мужчины. Но сейчас, узнав так много, ты чувствуешь, конечно, что я ничего тебе не рассказала! Я знаю, милая Феодора. Женщина прежде всего захочет узнать о том, как я провожу каждый день, хорошо ли я устроена, как поживает муж, родичи и друзья.

Лагерь наш хотя и велик, но неплохо защищен от чужих глаз – мы расположились в горах, в сутках езды от города. Пока мы не терпим ни в чем недостатка, хотя, конечно, во всем себя ограничиваем: только вина, пожалуй, у нас куда больше, чем нужно. Впрочем, Аммонии скоро это поправят – они неистово отдаются учениям и командованию днем, а по ночам ничто не способно удержать наших великолепных военачальников от возлияний. Особенно Валента – впрочем, я говорила, кажется, что младший Аммоний погибает от страсти к тебе, так что даже забыл своего юного слугу? Ты, богиня тавроскифов, несомненно, мстишь ему, как и всем нам!”

Феодора усмехнулась, но тут же замолчала. Феофано шутила – но это почему-то совсем не походило на шутку.

“Аммонии живут в отдельном высоком шатре, из белой шерсти, как у их предков, персидских сатрапов*, – и твой муж избавлен от их грозного соседства, когда мы не заняты все вместе.

Мы с Фомой живем в другом шатре, как цезарь и августа. Мой Марк помещен с нами, за загородкой, – ты ведь знаешь, конечно, что царскому шатру следует иметь по нескольку отделений и удобства, как во дворце?

Я шучу и преувеличиваю, не пугайся, – но мой шатер и в самом деле самый лучший и самый видный в лагере. Фома доволен. Мне кажется, патрикий доволен уже тем, что набрался отваги поехать вместе с нами: что ж, каждому свершения по его мерке. Его речь перед святыми отцами, однако, действительно спасла нас. Твой муж гордится и припоминает мне это чуть не каждый вечер – когда отдохнет от дневных истязаний, после благовонной ванны, когда мальчик-слуга разотрет все его белое тело. Как и дома, Фома Нотарас не может лечь спать, не приняв ванну: впрочем, я тоже не могу. Нам и Аммониям исправно носят и греют воду – уверяю тебя, что я если и запустила себя сейчас, то немного; а приобрела куда больше, чем потеряла. Вообрази, дорогая: Валент Аммоний теперь мой главный наставник – он учит меня конному бою!